О принципах и источниках формировании образа реальных лиц в историческом романе

Речь пойдет о создании литературных образов тех исторических деятелей, о которых как о людях сохранился самый минимум сведений: ближайшие родственные связи, дата смерти и выдающиеся деяния, благодаря которым мы их и знаем. Поскольку я всю жизнь пишу о раннем средневековье, то имею дело исключительно с такими персонажами и накопила некоторых опыт описания их в романе.

Первое, что нужно понять: никакой, ни один литературный персонаж не тождественен своему историческому прототипу. Очень важно осознать эту разницу. Это касается даже таких фигур, о которых мы знаем довольно много благодаря документам: Иван Грозный из какого-либо романа никогда не будет, не может и не должен быть точным подобием Ивана Грозного исторического. Человек не в силах заново воссоздать уже однажды жившего человека, персонаж – это всегда создание авторской фантазии, отражение авторских знаний, представлений, а главное, художественной задачи, которую автор при помощи этого персонажа решает. Даже имея перед глазами письма и дневники, автор будет выбирать из них то, что актуально для него и что вообще заставило обратиться именно к этому образу именно в это время. И здесь признак мастерства – создать такой образ, чтобы книжный Анри Четвертый в принципе мог быть автором вот этих строчек подлинных писем исторического Анри Четвертого и не очень резко бросалось в глаза, что это совсем разные люди.

А при том, как мало мы знает об исторической Ольге, Игоре и всех их соратниках, художественная задача поневоле становится единственной.

Княгиня Ольга – реальное лицо и при этом святая, история и церковь обе предъявляют на нее свои права и каждая имеет свой собственный угол зрения на этот образ. Мы не будем рассуждать, кто прав, лучше восхитимся масштабом этого персонажа, который вот уже тысячу лет остается живым и актуальным для потомков, очень разных между собой. И при той малости твердых фактов, которые мы насчет нее имеем, возможно бесконечное множество вариантов подачи ее характера и этапов судьбы. Вот тут все зависит от вкусов автора, его идей и художественных задач, которые диктуют выбор героев и сюжетов. Ее образ, ее история – это история и образ Руси на начальном, переломном этапе ее жизни. От того, как автор видит Русь, напрямую зависит, как автор видит Ольгу. И не просто «сколько авторов, столько и мнений» – я сама могла бы написать штук пять книг, в которых героиней была бы Ольга, и это были бы совершенно разные женщины с точки зрения характера и судьбы. Она могла быть подвижницей, амазонкой, деловой железной леди, авантюристкой-манипулятором, способной пролезть из грязи в князи, – путей к жизненному успеху много, а как было на самом деле, мы не знаем. Приложив усилия, можно любой вариант сделать убедительным и интересным по-своему.

 

Собственно, создание художественного образа Ольги началось еще тогда, когда о художественной литературе понятия не было. Уже автор «Жития святой великой княгини Ольги» изобразил ее так, как ему подсказывали его представления, а все по той же причине: отсутствие данных. В 16 веке можно было только собирать местные и церковные предания; и сколь бы тщательно их ни собирали, это всегда будет мнение людей, которые предмета не видели своими глазами, а могут лишь пересказать то, что дошло до них через шесть веков. (В скобках замечу: мой близкий друг ездил на археологическую разведку в Новгородскую область, и там им местные жители уверенно показывали раннесредневековые сопки и говорили: здесь Наполеон зарыл карету с золотом, когда бежал из Москвы. Ну, из Москвы во Францию бежать через Новгородскую область, почему нет? И местные бульдозерами сносили эти сопки, пытаясь найти золотую карету, то есть вера полная. А прошло всего 200 лет, и маршрут отступления Наполеона науке известен. На Таманском полуострове местные жители называют античные городища «батарейками» и считают, что их построил Суворов, когда обучал своих солдат. И сколько в свете этого можно верить указаниям, что Ольга переплыла реку именно здесь, когда перевозила Игоря… который тоже почему-то поехал охотиться за тысячу километров от дома и в другое на тот момент государство.)

И образ Ольги, отраженный в Житии, куда больше говорит о времени создания памятника, чем о ней самой: уже при первой встрече с Игорем на реке Ольга, еще молодая и некрещеная, рассуждает как христианка, сразу показывая читателю и мудрость свою, и добродетель. Я совершенно не специалист по 16 веку, но когда Ольга на могиле Игоря рассуждает про «дерзость злых помышлений против самодержцев», «и пусть они со страхом повинуются величию царской власти и властителям Русскойземли», мне в этом слышатся отзвуки идей актуальных скорее для писателя из 16 века, чем для его героя – из 10-го.

И вот тут мы можем перейти к еще одному любопытному аспекту. Каждый писатель пишет для своего времени, желая быть понятным. И это правильно. Поэтому я полагаю, что исторические темы в худ.литературе должны время от времени обновляться. При самой распрекрасной подготовке невозможно раз и навсегда написать роман о Рюрике или о Грозном, чтобы его хватило на все века вперед. И дело даже не в развитии научных данных, а в том, что каждая эпоха несет свое понимание настоящего и прошлого, и в деятельности какого-либо героя древности на первый план выходят уже другие стороны, наступает переоценка: так он герой или злодей? И это хорошо, потому что мы развиваемся, и пока образ развивается, он живет и сохраняет связь с новыми поколениями, обеспечивая тем самым единство нашей духовной жизни.

А из-за непонимания этого многие авторы совершают ошибку, пытаясь в наше время срисовывать образ, созданный тысячу или полтысячи лет назад. Но постоянно мешают какие-то логические нестыковки, которых легенда не замечает, а теперь, при господстве реалистического подхода и требовании хорошо замотивировать действие, уже не прокатывают. Чтобы император Константин, который всю жизнь научные труды писал и был фанатом этикетных тонкостей, при этом не знал простейших правил христианской жизни – что на крестнице нельзя жениться, и вчерашняя язычница Ольга его учила церковным правилам? Или что древляне-язычники, подставившись под кровную месть, с песнями ехали домой к убитому принимать его наследство? Здесь героиня, то есть Ольга, сделана умной за счет того, что ее окружают сказочные идиоты. Для сказки и легенды это нормально (Сказка о каше из топора существует при допущении, что существует настолько тупая баба, чтобы могла в нее поверить). Но в современном романе – не пройдет. Будет фальшиво и тем убьет историю как таковую.

И я не взялась бы за тему об Ольге, если бы не понимала с самого начала, что все эти наезженные колеи надо оставить и подходить к созданию образа с современных позиций. О самой Ольге мы едва ли чего нового узнаем, но последние научные данные о самой эпохе и реалистический подход к истории позволит создать фигуру по крайней мере живую и убедительную с простой человеческой точки зрения.

Образ Ольги за века впитал в себя множество различных мотивов, фольклорных, бродячих и даже библейских, но о них мы сейчас говорить не будем, эта тема слишком широка. Отметим лишь, что концентрация их такова, что они множатся сами собой. Если мы возьмем только образ «девушки у перевоза», которую там застает юный охотник, то он один начинает ветвиться и уводить то в разряд преданий о девичьем царстве, то к русалкам – духам-хранителям бродов. А на другом краю этого поля нас ждет царица Савская, чья встреча с царем Соломоном явно послужила образцом для описания встречи Ольги с Константином, они даже говорят одно и то же.

 

Царица Савская Соломону в Библии:
"...верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей; но я не верила словам, доколе не пришла, и не увидели глаза мои: и вот, мне и в половину не сказано; мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала".

Княгиня Ольга царю в "Житии":
«Некогда сладкая молва услышана была моими ушами о вашем царстве и вере христианской, ныне же чудесное и великое видение вижу очами моими — красоту безупречного закона Божия, который тут у вас осуществляется".

 

Я скажу лишь, что сам этот подход – устанавливать связь между историческим персонажем и некими фольклорно-мифологически-архетипическими идеями – ничуть не устарел и остается очень продуктивным. Только подавать его следует, применяясь к современным требованиям литературы. Нет смысла писать, подстраиваясь под вкусы людей, которые умерли тысячу лет назад. А вот выбор конкретных идей, которые мы возьмем для построения образа, будет зависеть от понимания самого автора и от художественной задачи, которую он перед собой ставит. И хотя все это выглядит очень по-фентезийному, тем не менее само повествование остается реалистическим.

Для автора 16 века привлекательной – а может, и единственно возможной, я не могу судить о его мотивах, – была идея, что Ольга прямо от рождения получила христианский образ мысли. Поскольку предание не сохранило имен никаких вероучителей, которые на нее повлияли бы, то и осталось одно: сама дошла. «Премудростью уразумела она, что все люди ее земли, не зная о существовании Бога, напрасное усердие к бездушным идолам имея, неразумно кумирам, не являющимся богами, жертвы приносили… кумиры она возненавидела и сильно их гнушалась… сердечными очами путь познания Бога обрела». В общем, можно было бы написать роман и про такую Ольгу: снабдить ее учителями из числа ранних русских христиан, которые внушили бы ей христианское мировоззрение задолго до официального крещения, добавить озарения, сны, явления христианской мистики. И даже как-то совместить с ее поведением во время древлянского конфликта. Тут были бы богатые возможности для психологических сложностей, потому что, по летописному варианту, древляне-то были в конфликте правы, а Игорь не прав и, соответственно, мстившие за него – во главе с Ольгой – следовали исключительно языческому закону кровной мести вопреки высшей справедливости.

Но мне было интереснее другое. Как известно, история возносит на вершину того, кто улавливает, выражает и воплощает стремления эпохи. В немалой мере Ольга олицетворяет свою эпоху в жизни Руси, которая тогда делала первые осмысленные шаги к христианству, поэтому гораздо любопытнее было рассмотреть выбор, который она делала, а не убежденность, которая откуда-то взялась сама собой и не оставила места для колебаний. К тому же я исхожу из мысли, что Ольга принадлежала к знатному роду, весьма возможно, который на тот момент находился на самой вершине еще слабо устоявшейся древнерусской иерархии. А такие люди – фигуры сакральные в глазах своих и окружающих, и Ольга-княгиня большую часть своей жизни простояла на вершине сакральной иерархии своего общества. То, что называется язычеством, было не просто ее мировоззрением, но ее профессиональными обязанностями. Имея изначально христианские убеждения и гнушаясь идолами, она просто не смогла бы занять сколько-то заметное место в языческом обществе. Было совершенно необходимо показать, во-первых, от чего она отталкивалась в своем пути к христианству, а во-вторых, что именно подталкивало ее к этому выбору. И поэтому ее путь начался с самого дна мрачноватой славянской архаики – медвежьих свадеб[1]. Здесь я, кстати, ничего не придумала, я лишь несколько логически связала в единую цепь фольклорные представления – многочисленные и вариативные – о связи женщины с медведем, от которой родятся дети. В фольклоре выявлены и описаны несколько ступеней женских инициаций, тесно связанных с медведем. Это тотемистические представления, то есть самое первобытное, что может быть. Здесь будущая княгиня символически занимает место праматери человечества вообще. Это та база, основа, от которой ей, человечеству и Руси предстояло идти дальше.

Но мир архаики так просто не отпускает. Я не буду рассказывать все этапы и архетипы, через которые она проходит на пути от невесты медведя до царицы Савской и потом византийской святой царицы Елены, пока символизм языческий сменяется христианским. Но, поскольку официальный переход Руси к христианству произошел лишь еще два поколения спустя, и это ведь тоже не случайно, я полагаю неправильным завершать переход уже на личности самой Ольги. Она положила начало не только русскому христианству, но и долгому периоду двоеверия. Весьма богатые пережитки языческого мировоззрения народом не были изжиты и до самых последних времен. Можно было обрисовать образ Ольги, как сияющей звезды среди мрака, которая это все отвергла и возненавидела. Вполне возможно. Но я предпочла не отрывать ее от почвы и сохранить ее связь, в том числе и духовную, со средой. Я считаю этот подход более правдоподобным еще и потому, что она не удержалась бы на своем месте и не оставила бы такого следа в истории, если бы не умела ладить со своей державой. А она очевидно это умела, поскольку прожила долгую жизнь и сохранила власть и положение.

Можно, конечно, изобразить героиню, к которой ни у кого не возникнет вопросов: картонную фигуру с возведенными очами, которая станет изрекать прописные истины и действовать в ситуациях, где совершенно ясно, где черное, а где белое. Но подобные схемы слишком редки в жизни и малоинтересны в литературе.

 

А теперь продолжим рассмотрение темы с совершенно другого бока. Княгиня Ольга, хоть и была выдающейся женщиной, тем не менее стояла на широких, сильных и тесно сомкнутых плечах, иначе вся ее биографии закончилась бы со смертью Игоря (и даже романтически сказок о чтении морали в лодке на перевозе сочинять бы не стали, потому что никому она не была бы интересна). Чтобы молодой женщине с маленьким ребенком, представлявшей второе, если не первое, поколение своего рода у власти, удержаться на месте, ей обязательно требовалась поддержка влиятельных людей: дружинной, торговой, родовой знати. И дружинные связи, видимо, преобладали. В то время державой правила дружина – собственно «русь» в значении военно-торговой корпорации. В разных романах об Ольге и Игоре, как правило, повторяется один и тот же набор второстепенных персонажей. Предсказуемый: это те, кто упомянут источниками. Свенельд, Асмунд, Претич, Добрыня. Порой этими четырьмя именами набор соратников и исчерпывается (и ничего, что Претич, вероятно, должен находиться в Чернигове, а Добрыня – на поколение младше и к тому же брат ключницы, так что едва ли он мог заседать в княжеском совете с тремя другими). Но этих четверых явно маловато, а данные для формирования этих образов в источниках вообще отсутствуют. Портрет дружинной руси – это портрет эпохи. Без нее будет кукольный театр, а не роман.

Образ так называемого «русского дружинника» – стереотипический. Нечто в кольчуге и островерхом шлеме, с червленым щитом, постоим за землю Русскую, ляжем костьми и все такое. Можно продолжать в том же духе, никто не осудит, люди одобряют то, что отвечает их уже имеющимся представлениям. Но дело в том, что в наше время езда в этих очень старых санях себя уже не оправдывает. Глупо вытаскивать из-за шкафа запыленные стереотипы, имея возможность взамен того воспользоваться материалами реальной жизни.

Жить в интересные времена, говорят, проклятье, но в смысле постижения жизни это много дает. И последние годы, к несчастью, всем дали понять, что иные вещи, которые мы считали принадлежностью давно ушедших жестоких эпох, по-прежнему с нами. Люди не особенно изменились. И если еще ближе к делу, то среди моих знакомых весьма много людей, в которых жив дух варварских эпох со всеми их хорошими и плохими сторонами. Во многих мужчинах и даже женщинах таится некая сила, которая в мирное время не нужна и не проявляется. Одни из этих людей пошли в реконструкторы и стали на досуге жить жизнью викингов, другие пошли на настоящую войну еще в 90-х годах в Боснию, кто-то временами переходит из реконструкции в настоящую войну и обратно. Доброволец – это человек, который сам выбрал себе такую жизнь, имея полную возможность сидеть дома. Я думаю, не будет натяжкой сказать, что именно эти люди максимально близки по своим качествам к тем, кто тысячу лет назад бросал хутор и поступал в княжескую дружину. Нынешние времена выявили их, и княжью дружину можно писать с натуры, а не брать за образец фильм «Александр Невский». Люди в этом слое самые разные: образования, характера, вкусов, взглядов и убеждений. Есть очень интеллигентные люди, тем не менее с тридцатилетним опытом участия в добровольческих движениях. Сейчас им пятьдесят. Есть один добрейший дядечка, по мирной профессии пасечник и одновременно снайпер. Объединяет их, пожалуй, только личная храбрость, потому что без нее там нечего делать. Но вот мотивации у них самые разные: от самых возвышенных «постоять за землю Русскую» до простой патологической жажды крови. Обычно, глядя с той или иной стороны, концентрируют внимание на одном либо на другом, но на самом деле-то есть и то, и другое. И неслучайно у таких людей заметен интерес к истории: они чувствуют свое родство с некими вневременными вещами, а мы через них можем заглянуть в жизнь давно ушедших людей.

И вот, собственно, что я хотела сказать. История – процесс непрерывный и потому живой. Пока у нас что-то развивается, сохраняют актуальность не только события прошедших эпох, но и представления, их духовная жизнь. Поэтому, когда мы желаем обрисовать образ героя былых времен, источники наши, даже при полном отсутствии реальных данных, на самом деле неисчерпаемы: от самых древних архаичных представлений, на которых он в своем 10 веке вырос, до живого его продолжения в потомках, которые выросли уже на памяти его дел. И вот нам удастся выбрать актуальные моменты из этого множества и связать их в целостный образ, тогда сделанное нами будет обеспечивать единство национальной культуры и связь поколений. Но это в теории, а на практике – уж у кого сколько ума и таланта хватит.

 

 

[1] См. роман «Ольга, лесная княгиня», первый в цикле.