Глава 43 СИОНИСТСКОЕ ГОСУДАРСТВО 4 страница

Здесь снова приобретают значение точные даты событий. 13 мая 1948 г. д-р Вейцман встретился с президентом Труманом; дело было накануне выдвижения президентских кандидатов, а еще несколько месяцев спустя предстояли выборы президента, так что время для оказания “непреодолимого давления” было самым подходящим. Вейцман сообщил президенту, что британский мандат на Палестину истекает 15 мая, после чего управление “еврейским государством” возьмет на себя временное правительство. Он настаивал на “немедленном” признании его Соединенными Штатами, и президент реагировал с самым услужливым рвением. 14 мая сионисты в Тель-Авиве провозгласили свое новое государство. Буквально через несколько минут в Лейк Саксес стало “неофициально” известно, что президент Труман уже его официально признал. Американским делегатам в ООН никто об этом ничего не сказал, и они приняли новость “с недоверием”, но связавшись “после большой неразберихи” с Белым Домом, они получили оттуда указания Вейцмана из уст президента. Сам Вейцман немедленно помчался в Вашингтон уже в качестве президента Израиля, а принявший его там президент Труман заявил впоследствии, что момент признания нового государства “был самым счастливым в моей жизни”. В своих воспоминаниях, опубликованных восемь лет спустя, Труман упоминает обстоятельства, сопровождавшие этот счастливый момент, и некоторые из них заслуживают быть сообщенными читателю. Описывая шестимесячный период от “голосования по вопросу раздела” в ноябре 1947 г. до “признания” Израиля в апреле 1948 г., он пишет: “Доктор Хаим Вейцман... зашел ко мне 19 ноября, а через несколько дней я получил от него письмо”. Труман затем цитирует это письмо, датированное 27 ноября; в нем Вейцман ссылается на “слухи” согласно которым “наши люди оказывали неподобающее, весьма сильное давление на некоторые делегации (Объединенных наций)”, добавляя от себя, что “это обвинение не на чем не основано”. Комментарий Трумана гласит, однако: “Неоспоримым фактом было не только, что это давление в ООН превосходило все, что и Белый Дом также был под непрерывной осадой. Мне еще никогда не приходилось испытывать такого давления и столько пропаганды, нацеленных на Белый Дом, как в этот момент. Настойчивость нескольких сионистских экстремистов, руководимых политическими мотивами и не останавливающихся перед политическими угрозами, раздражали меня и возмущали. Некоторые из них требовали даже, чтобы мы заставили суверенные нации голосовать в благоприятном для них смысле на Генеральной Ассамблее”. Упомянутые Труманом “политические угрозы” явно относились к предстоящей кампании переизбрания президента Трумана; невозможно дать его словам иное разумное объяснение. Согласно Вейцману, однако, Труман обещал ему в упомянутом выше разговоре 19 ноября 1947 г. “немедленно связаться с американской делегацией”, и ее голос был 29 ноября подан за “рекомендацию” ООН в пользу раздела Палестины. Возмущение президента Трумана сионистскими методами (выраженное в его воспоминаниях 1956 года) никак не отражает его капитуляции перед ними в 1947 году; это не мешает отметить, поскольку иначе у читателей его “мемуаров” создалось бы иное впечатление об американском президенте. Тот же Труман, в том же 1956 году так описывает результаты “решения вопроса”, т.е. раздела Палестины, поддержанного им в ноябре 1947 г.: “каждый день поступали сообщения о новых актах насилия на Святой Земле”. Ему пришлось также убедиться в том, что его ноябрьская капитуляция, как и отрицание д-ром Вейцманом “неподобающего давления” ничего не изменили в последующие месяцы: “Еврейское давление на Белый Дом не уменьшилось после голосования ООН за раздел. Отдельные личности и целые группы и организации требовали от меня, обычно в весьма задиристом и возбужденном тоне, обуздать арабов, запретить англичанам поддерживать их, послать американских солдат, сделать то, и другое, и третье” (Здесь перед нами опять восстает описанная Дизраэли картина того, как “миром управляют совсем не те, кого считают правителями люди, не знающие, что творится за кулисами”). Осажденному президенту пришлось искать спасения в отступлении: “Давление росло, и мне пришлось отдать распоряжение, что я не желаю больше принимать никого из сионистских экстремистов. Я был даже настолько расстроен, что отложил свидание с д-ром Вейцманом, который уже вернулся в США и желал со мной встретиться”. В 1956 г. м-р Труман видимо все еще считал небольшую отсрочку свиданий с Вейцманом драконовской мерой, заслуживающей быть запечатленной для потомства. За этим последовал визит к нему его старого еврейского компаньона по торговым делам (в дни молодости Труман был довольно неудачливым галантерейным торговцем), который в тот день 13 марта 1948 г., “был глубоко обеспокоен страданиями еврейского народа заграницей” — дело было за три недели до Дейр-Ясина — и умолял его принять доктора Вейцмана, что президент Труман тотчас и сделал (18-го числа того же марта). Это было за день до того, как правительство США приняло решение (19 марта) отказаться от рекомендации раздела Палестины, и Труман пишет, что по уходе Вейцмана (18 марта) “у меня создалось впечатление, что он вполне понимает нашу политику, а я в свою очередь знал, чего он хочет”. Последовавшие за этим кровавые недели в Палестине Труман обходит молчанием, даже не упоминая названия Дейр-Ясин и лишь мимоходом замечая, что “ближневосточные специалисты Госдепартамента почти все без исключения враждебно относились к идее еврейского государства... и я должен с огорчением отметить, что некоторые из них склонялись к антисемитизму”. Он продолжает описание событий двумя месяцами позже (с 14 мая, т.е. после Дейр Ясина и сопутствовавшего ему кровавого погрома) в следующем тоне: “Раздел состоялся не совсем так мирно, как я надеялся, но неоспоримым фактом теперь было, что евреи полностью контролировать территорию своего народа... Раз евреи были готовы теперь провозгласить государство Израиль, я решил действовать немедленно, дав новой нации американское признание. Полчаса спустя, точно через 11 минут после провозглашения государства Израиль, мой секретарь по делам печати Чарли Росс передал в прессу сообщение о де-факто признания Соединенными Штатами временного правительства Израиля. Как мне передавали, для некоторых профессиональных специалистов в Госдепартаменте это было неожиданностью”.

Труман не находил нужным в своих “Мемуарах” ни упомянуть своего заявления в мае 1948 года о “самом счастливом моменте” его жизни, ни объяснить, в чем могло заключаться это счастье после долгих месяцев такого “давления” и “политических угроз” в осажденном Белом Доме, что в один прекрасный день ему пришлось спрятаться, хотя и ненадолго, даже от д-ра Вейцмана. Для целей нашего повествования он сыграл свою роль и больше не нужен. Через полгода после самого счастливого момента его переизбрали президентом, а в момент, когда пишется эта книга, у него есть все данные прожить еще двадцать лет (Труман умер в 1972 г. в возрасте 88 лет — прим. перев) симпатичным бодрячком, на которого печальные последствия дел, связанных с его именем, явно производят столь же малое впечатление, как тихоокеанский циклон на прыгающую по волнам пробку. В 1956 году он удостоился чести войти в компанию тех, кому старинный Оксфордский университет присудил полезную степень, и лишь одна женщина-профессор возвысила одинокий и не встретивший поддержки голос против ее присуждения главе правительства, чье имя ассоциируется главным образом с атомным убийством Хиросимы и Нагасаки. После счастливого признания Труманом того, что произошло в Палестине между ноябрем 1947 и маем 1948 гг., дебаты в кругу “объединенных наций” потеряли значение, и доктор Вейцман (в письме к президенту Труману начисто отрицавший применение “неподобающего давления”) стал энергично добиваться последующих признаний, чтобы поставить свое дело вне всяких сомнений. До него дошло, что в Лондоне Бевин “оказывал давление на британские доминионы... чтобы они отказали в признании”, и он быстро показал, кто был большим специалистом по части оказания такого “давления”. С исторической точки зрения, этот момент имел громадное значение, поскольку впервые выяснилось, что сионизм, внесший такой глубокий раскол в еврейство, сумел расколоть также и британскую империю, или содружество наций; чего ни одна угроза или опасность войны еще никогда не могли сделать, было достигнуто с помощью “непреодолимого давления на международную политику”. Неожиданно оказалось, что Сион был господином положения в столь далеко отстоявших от центральной сцены столицах, как Оттава, Канберра, Кейп Таун и Веллингтон. Это доказывало наличие блестящей организации и синхронизации действий; в течение немногих десятилетий должны были быть осуществлены чудеса подпольной организации, чтобы можно было в решающий момент обеспечить полное подчинение ведущих политиков в Канаде, Австралии, Южной Африке и Новой Зеландии. Эти страны находились далеко от Палестины, у них не могло быть ни малейшего интереса в заложении мин новой мировой войны на Ближнем Востоке, а еврейское население в них было минимально. Тем не менее, покорность была проявлена без промедления; здесь действовала мировая сила.

Не-английскому читателю нужно дать понять глубокое значение того, что произошло. Тесная связь межу британским островом и происшедшими из него заокеанскими странами, сколь бы она ни была неосязаемой и не основанной на принуждении, в часы опасности всегда являла собой силу непонятную и таинственную для внешнего наблюдателя. Приведем в качестве иллюстрации маленький пример: новозеландский бригадный генерал Джордж Клифтон рассказывает, что когда он попал в плен к немцам в Африке в 1941 году, его привели к фельдмаршалу Роммелю, который задал ему вопрос: За что вы, новозеландцы воюете? Это не ваша, а европейская война. Почему вы здесь, ради спорта? — Бригадир Клифтон был поражен необходимостью объяснять нечто столь же естественное для него, как сама жизнь: “Я понял, что фельдмаршал задал этот вопрос вполне серьезно; мне никогда раньше не приходилось выражать словами тот совершенно очевидный факт, что если Британия воюет, то мы воюем вместе с ней; я поднял руку с крепко сжатыми пальцами и сказал: Мы все держимся друг за друга. Если вы нападаете на Англию, вы нападаете также и на Новую Зеландию, и на Австралию, и на Канаду. Британское Содружество наций воюет совместно” 4).

Это было совершенной правдой в том, что касалось народов, однако это уже перестало быть правдой в отношении ведущих политиков. Заговор, пришедший из местечковой России, нашел с их помощью слабые места в наших доспехах, а “давление” в Веллингтоне и прочих столицах было столь же сильным и эффективным, как и вокруг Белого Дома. В данном конкретном случае (Новой Зеландии) типичной для того времени фигурой среди группы еврейских илотов был премьер-министр Новой Зеландии, некий г-н Питер Фрезер. Редко у кого могло быть меньше оснований ненавидеть арабов, или хотя бы интересоваться ими, но он был их непримиримым врагом, став каким-то образом еще одним верным слугой сионизма. Происходя из нищей шотландской семьи, он отправился на другой конец света, найдя там славу и богатство, заразу сионизма он по-видимому подцепил в свои восприимчивые молодые годы в Лондоне, где она распространялась среди тщеславных молодых политиканов, и привез ее с собой в новое государство, так что еще десятилетиями спустя он прилагал всю свою энергию и власть на достигнутом им посту для уничтожения маленького безобидного народа в далекой Палестине. По его смерти в 1950 г. одна из сионистских газет писала: “Он был убежденным сионистом... Несмотря на свою большую занятость в качестве главы делегации своей страны на парижской ассамблее ООН, он уделял много времени и внимания палестинскому вопросу... сидя день за днем в Политическом комитете, когда обсуждался этот вопрос. Он ни на минуту не покидал комнаты заседаний; ни одна деталь не ускользнула от его внимания. ... Он был единственным премьер-министром в составе комитета и покинул его, как только палестинский вопрос получил свое разрешение. ... Неоднократно Питеру Фрезеру приходилось голосовать против Объединенного Королевства (Англии), но это его не смущало... Он был нашим верным другом до последнего дня своей жизни”.

Человек с подобного рода чуждыми амбициями в сердце наверняка не разделял взглядов бригадира Клифтона и его товарищей, а если бы генералу был известен образ мыслей его премьер-министра, то ему вероятно было бы трудно найти подходящий ответ на вопросы фельдмаршала Роммеля. Обнаружив столько интереса к сионизму, м-р Фрезер вряд ли был особо озабочен интересами собственной страны, и Новая Зеландия ввязалась в войну настолько мало подготовленной, что когда бригадир смог увидеть в 1941 году в Порт Саиде новозеландцев, уцелевших после боев в Греции и на Крите, то они были “исхудавшими, небритыми, измученными сражениями, многие из них были подавлены, и все были подавлены физически и морально, тяжело переживая потерю столь многих “добрых парней”: мистер Фрезер нес немалую часть вины за это” (Клифтон). С таким главой правительства быстрое признание Новой Зеландией того, что было сделано в Палестине, было обеспечено, как бы мало все это ни касалось новозеландцев.

Вернемся теперь к нашему доктору Вейцману. В Южной Африке, чтобы насолить Бевину, он обратился к давно известному читателям генералу Сматсу. По чистой случайности, автор настоящей книги в то время сам был в Южной Африке и, прочтя в газетах о прилете туда хорошо известного сионистского эмиссара, не сомневался в том, что должно было последовать. Выступая перед еврейской аудиторией, этот господин заявил, что “евреи не считают себя связанными какими-либо границами, которые установит для них ООН”; автор не помнит возражений против этого заявления, кроме как со стороны одного еврея, указавшего, что эти слова не сулят ничего хорошего для мира. Приняв этого воздушного посланца, генерал Сматс немедленно объявил о “признании”; быстрота, с которой он это сделал уступала темпам одних лишь Трумана и советского диктатора Сталина, действовавших в этом вопросе в полном согласии. Насколько помнится, это было последним политическим актом генерала, ибо через два дня он провалился на выборах. Известно, что его сын старался отговорить его от признания Израиля, указывая, что он потеряет на этом голоса избирателей, но Сматс этим советом пренебрег. С точки зрения избирательной тактики это, возможно, было правильным решением, поскольку его конкуренты несомненно были тоже готовы услужить сионистам, а арабских избирателей в Южной Африке не было.

Авторитет генерала Сматса в британском Содружестве наций (как и его непопулярность среди большинства его бурских соотечественников) основывался исключительно на распространенном мнении, что он был создателем “англо-бурского примирения” после войны и патриотом “большой семьи” Британского Содружества. В одном только палестинском вопросе он предал остро нуждавшееся в поддержке и осаждаемое со всех сторон правительство в Лондоне, исполнив долг воинской дисциплины по отношению к другим хозяевам. Автор давно уже хотел встретиться с ним, что ему на этот раз удалось. Дни генерала подходили к концу, и вскоре он также исчезнет из нашего повествования, однако перед смертью он, как и д-р Вейцман, вдруг увидел пропасть, вырыть которую усердно помогал он сам: “В палестинской проблеме” — сказал он своему сыну в том же 1948 году — “у нашего порога стоит трагедия. ...Неудивительно, что Англии все это надоело до отказа. Провал в Палестине будет не одним только британским провалом. Другие страны тоже приложили к этому руку, в том числе Америка, и тоже испытали неудачу. Палестина... одна из величайших проблем в мире, которая может сыграть громадную роль в будущем нашего мира... Мы хотели, чтобы арабы и евреи сами справились с ней, но это нам не удастся. Большая сила идет в наступление, и Палестина лежит на ее пути”. Это говорилось частным порядком, но отнюдь не публично: судя по всему, политики находят нужным носить маску, как клоуны в цирке. Подобно Труману, он без промедления сделал то, что от него требовал д-р Вейцман и даже еще в 1949 г., выступая также перед сионистской аудиторией, заявил что “счастлив соединить мое имя, по крайней мере с одним успешным делом в моей жизни”. Одна за другой, страны британского Содружества повертывались к Лондону спиной. Д-р Вейцман записывает, что новозеландский представитель, сэр Карл Берендсен, “добился поддержки Австралии”, а вслед за тем не преминули последовать и ведущие политики в Канаде. Когда британские доминионы выстроились вслед за Труманом и генералиссимусом Сталиным, то не посмели отстать и маленькие страны со своими “признаниями”; трудно было ожидать от них, что они станут нерешительно топтаться перед дверью, в которую устремились великие мира, и так “еврейское государство” оформилось “де-факто”, причем единственным фактом была резня в Дейр-Ясине. Вейцман стал президентом нового государства, но для нас теперь настало время распрощаться с ним. Со сцены уходит и он, после бурной пятидесятилетней деятельности, в основном заговорщической, в которой он принудил к капитуляции всех политических лидеров Запада, оставив упомянутую Сматсом “трагедию”, как подкидыша на пороге чужого дома. Трудно отыскать более захватывающую биографию и возможно, что другому автору удастся описать ее в героических тонах. Автору этих строк она представляется исполненной разрушительных целей, а сам доктор Вейцман, достигший триумфа лишь на закате своих дней, убедился в том, что и триумф может быть весьма горькой, часто смертельной чашей.

Этот вывод напрашивается из его книги, последняя часть которой читается с захватывающим интересом. Она вышла в 1949 году, а следовательно могла бы довести свое повествование, по крайней мере, до того момента, который вписывается в настоящем труде. Он этого не сделал, закончив 1947 годом, — спрашивается, почему? Ответ довольно ясен: в 1946 г. он предостерегал Всемирную сионистскую организацию против “террора”, указав на “пропасть”, в которую должно было завести “древнее зло”, после чего он был смещен. Затем он стал президентом нового государства, порожденного именно этим террором. По-видимому он хотел оставить еврейству письменное доказательство своих предостережений, но не мог заставить себя осудить акты террора и убийств, в которых родилось новое государство, а поэтому сделал вид, будто он закончил рукопись ранее этих событий. Датой окончания своего труда Вейцман поставил 30 ноября 1947 г. — день, последовавший за его триумфом в Лейк Саксес, когда президент Труман по его требованию позвонил американской делегации, чтобы она голосовала за раздел Палестины. Видимо, ему хотелось, чтобы книга на этой ноте и закончилась. Вскоре последовала попытка изменения американской политики и те события, против которых он предостерегал, а поскольку его книга вышла лишь в 1949 году, у него было еще достаточно времени, чтобы выразить свое мнение о них. Однако, он ограничился одним только эпилогом, в котором не нашел нужным даже упомянуть решающее дело в Дейр-Ясине — презрительный ответ сионистских “активистов” на его предостережения. Он далее отметил, будто бы этот эпилог был закончен в августе 1948 года, что также избавило его от необходимости упомянуть следующий решающий акт сионистского терроризма, а именно убийство графа Бернадотта в сентябре 1948 г. Видно, у доктора Вейцмана душа ушла в пятки, когда он увидел, что отождествил себя с резней и с убийством, приняв и сохранив президентство в новом государстве.

Тем большее значение приобретают сделанные им раньше предупреждения, которые он мог бы вычеркнуть перед выходом книги в свет. Например, он бросает сионистским террористам (в чьи руки он отдал будущее Палестины и даже много больше) обвинение, что они “принуждают самого Господа Бога” к выполнению их решений. Именно это и было ересью сионизма и всех, кто ему способствовал, будь то евреи или не-евреи с самого начала, и самого д-ра Вейцмана более, чем кого-либо иного. Он писал далее: “террористические группы в Палестине представляли собой серьезную опасность для всего будущего еврейского государства; фактически их повеление граничило с анархией”. Оно было анархией, а не только граничило с ней, и деятельность всей жизни доктора Вейцмана была анархической. Даже и в этих обвинениях он вовсе не руководствовался нравственным отвращением; он осуждал не разрушительную природу анархии, как таковую, а лишь ее нецелесообразность, “потому что у евреев живут заложники во всем мире”.

На следующий день после своего триумфа в Лейк Саксес он вернулся к своей новой теме: “Нельзя иметь один закон для евреев и другой для арабов... Надо дать арабам уверенность в том, что решение ООН окончательно, и что евреи не посягнут на территории за теми границами, которые им отведены. Эти опасения живут в сердцах многих арабов, и этим страхам должен быть положен конец во всех отношениях... Они должны убедиться в том, что их братья внутри еврейского государства пользуются теми же правами, что и еврейские граждане... Мы не должны поклоняться иным богам. Пророки всегда наказывали еврейский народ самым строгим образом за такие поползновения, и когда бы он ни отвращался в язычество, строгий бог Израиля его наказывал... Я не сомневаюсь в том, что весь мир будет судить еврейское государство по его отношению к арабам”. — Хорошо сказано! Доктор Вейцман надевает тут облачение израильского пророка, а может быть и корону датского короля Кнута, приказавшего отступить волнам моря. В дни опубликования этих возвышенных словес арабов уже изгнали с их родной земли, евреи “посягнули” на территории далеко за пределами “рекомендованных” им границ, арабы не только не пользовались “правами еврейских граждан”, но превратились в нищих и бездомных беженцев. Д-р Вейцман делает вид, будто ему все это неизвестно; он не хочет видеть того, что произошло, и говорит, что лучше было бы этого не делать. Даже в политике трудно перещеголять подобный образец публичного лицемерия! Остается предположить, что он не в состоянии был набраться мужества для критики совершенного, но на пороге смерти хотел все же указать на последствия; те самые последствия, к которым с самого начала должен был привести труд всей его жизни, если он хотел иметь успех. Под конец он рявкнул было “задний ход!”, но никто его даже и не слышал.

Человек, калибром побольше Вейцмана, испустил крик ужаса при виде содеянного, связав последствия с делами, которые он не побоялся назвать по имени. Д-р Иуда Магнес был прямым продолжателем древних израильских обличителей. Родившись в Америке в 1877 г., он, как и д-р Вейцман, посвятил свою жизнь сионизму, но в совершенно ином духе. Он был религиозным сионистом, не политическим, и не намерен был “принуждать Господа Бога”. С самого начала он трудился над созданием двухнационального арабско-еврейского государства, обличая сионистский шовинизм с его самых первых шагов. Он стал ректором Еврейского университета в Иерусалиме в 1925 г., после того, как в 1918 г. он резко выступил против помпезной церемонии его заложения Вейцманом. В 1935 году он стал президентом университета, и в 1948 году находился в Иерусалиме. Он был потрясен, увидев возрождение “древнего зла под новой, отвратительной личиной”, и оставил предсмертное послание с резким осуждением как сионистов, так и западных политиков: “Нельзя пользоваться беженцами, как козырем в руках политиков. Плачевно, даже просто невероятно, что после всего перенесенного в Европе евреями, на Святой Земле рождается проблема арабских перемещенных лиц”. Смерть постигла его немедленно же после этих слов, и автору не удалось выяснить ее обстоятельств; сообщения об этом в еврейской литературе весьма туманны и напоминают то, что писалось о коллапсе и неожиданной смерти Теодора Герцля. В предисловии к книге раввина Эльмера Бергера, например, говорится, что он “умер от разбитого сердца” — диагноз довольно сомнительный, как с медицинской, так и с криминалистической точки зрения.

В лице д-ра Магнеса еще один еврейский миротворец присоединился к той группе чувствовавших ответственность людей, которые в течение 50 лет старались освободить Запад (и самих евреев) из тисков талмудистского заговора из России. Он вызвал к жизни существующую и в настоящее время т.н. Ассоциацию Игуд, все еще говорящую его словами, и даже из Иерусалима. В ее органе “Нер” писалось в декабре 1955 г.: “В конце концов, нам придется признать правду: мы не имеем вообще никакого принципиального права мешать возвращению арабских беженцев на их родную землю... К чему должна стремиться Игуд? К тому, чтобы превратить эту вечную бочку с порохом (т.е. государство Израиль, по словам премьер-министра Пинки Лавона) в место мирного сожительства. Каким оружием намерен пользоваться Игуд? Оружием правды... Мы не имели права занимать арабский дом, не заплатив за него; то же относится и к полям и рощам, к складам и фабрикам. Мы не имели ни малейшего права на колонизацию и на осуществление сионизма за чужой счет. Это — грабеж, это — бандитизм. ... Мы снова один из очень богатых народов, но мы не стыдимся грабить собственность нищих феллахов”.

В настоящий момент все это — лишь едва слышный голос в еврействе, и кстати то же было сказано и Альбертом Эйнштейном: “Мое понимание существа и природы иудаизма отвергает идею еврейского государства с границами, армией и светской властью, сколь бы малой она ни была; боюсь, что от этого пострадает внутренняя сущность иудаизма” (1950). Но этот слабый голос — единственная надежда на спасение еврейства от хазарского сионизма. В наши дни, однако, более вероятно, хотя и не неизбежно, что это спасение придет лишь после окончательных потрясений, в которые бессмысленная палестинская авантюра заводит западное человечество, а вместе с ним и евреев.

Остается отметить еще одну подробность создания “де-факто” сионистского государства, а именно то, что оно явилось детищем революции. Революция позволила евреям “стать большинством в Палестине”, как этого желали британские авторы декларации Бальфура 1917 года; иного пути к изменению положения в Палестине не существовало, поскольку нигде на Западе невозможно было найти достаточно евреев для переселения в нее. Это массовое переселение можно было осуществить исключительно с помощью тех восточных евреев, которые столетиями привыкли подчиняться талмудистскому режиму, и выше было показано, какими методами это переселение было достигнуто. Израильская статистика 1951 г. показала, что созданное к тому времени “большинство” (около 1, 4 млн. евреев) состояло из более чем миллиона (1.061.000) родившихся в других краях иммигрантов, а из них 577.000 прибыли из коммунистических стран за “железным занавесом”, где ни один не-еврей не мог даже переехать из одного города в другой без полицейского и иных разрешений. Из прочих 484.000 чел. большинство были северо-африканские или азиатские евреи, приехавшие после создания государства Израиль и не принимавшие участия в насильственной экспроприации чужой земли.

Ее захватчиками были, следовательно, восточные евреи татарско-монгольского происхождения, но численный перевес сам по себе еще не мог обеспечить успеха, нужно было еще иметь оружие. Как мы помним, во время войны генерал Уэвелл сообщил Черчиллю, что евреи “разобьют арабов”, если им это только будет разрешено, и очевидно он основывал свою оценку положения на имевшейся в его распоряжении информации о том вооружении, которое было накоплено сионистами. К тому времени это могло быть только английским или американским вооружением, нелегально добытым со складов союзных армий, оперировавших в северной Африке и на Ближнем Востоке (на что политики в Лондоне и Вашингтоне явно смотрели сквозь пальцы, если не давали на то открытого разрешения). Хотя генерал Уэвелл в конечном итоге и оказался прав, но к тому времени он переоценивал силы сионистов, недооценивая силу арабского сопротивления, ибо свою последующую победу сионисты приписывали вовсе не приобретенному ими западному вооружению. Наоборот, они считали, что своей победой в шестимесячной борьбе (между голосованием в ООН за “раздел” и Дейр-Ясином) они были обязаны коммунистическому вооружению. Железный занавес, приподнявшийся для пропуска захватчиков в Палестину, поднялся еще раз, чтобы доставить им оружие в достаточном количестве.

Это было первым следствием отданного генералом Эйзенхауэром по указанию Рузвельта приказал остановить союзное наступление на линии к Западу от Берлина-Вены, отдав Чехословакию в руки советчиков; вооружение для сионистов было поставлено из этой захваченной Советами страны, где военный концерн Шкода в результате политики союзников перешел из нацистских в коммунистические руки. Немногим позже признания Труманом сионистского государства в газете “Нью-Йорк Геральд Трибюн” было опубликовано следующее сообщение из Израиля: “Престиж советской России стоит во всех политических фракциях (Израиля) необычайно высоко. Благодаря своей неизменной поддержке Израиля в ООН, Советский Союз создал себе верных сторонников среди левых, умеренных и правых элементов. Еще большее значение для нового государства, борющегося за свое существование, имел тот малоизвестный факт, что Россия дала практическую помощь в тот момент, когда в ней была наибольшая нужда... Россия открыла свои склады вооружения Израилю. Самые существенные и вероятно самые большие массовые закупки вооружения евреи смогли сделать у советского сателлита — Чехословакии. Поставки чехословацкого вооружения, прибывшие в Израиль в критический период войны, сыграли решающую роль... На параде еврейских частей по улице Алленби в Тель-Авиве на прошлой неделе на плечах израильской пехоты красовались новенькие чехословацкие винтовки” (5.8.1948).

К этому времени вся сионистская и управляемая сионистами печать на Западе как по команде перешла к приравниванию “антикомунизма” к “антисемитизму”; все знают, что любое указание на еврейское происхождение коммунизма и его руководства давно уже обличалось, как характерная черта антисемитов. Чикагская еврейская газета “Сентинель” (Часовой), например, писала уже в июне 1944 года: “Нам хорошо известно, чем в действительности является анти-советизм... Приходилось ли вам когда-либо встречать во всем мире антисемитов, которые не были бы одновременно и антикоммунистами?... Мы знаем наших врагов. Давайте наконец признаем и наших настоящих друзей, “советский народ”. В день первого мая в школах нового государства развевались красные флаги революции и распевался “Интернационал”: открытое признание родственной близости с революцией, если не ее прямого отцовства. В январе 1950 г. корреспондент лондонского “Таймса” в Тель-Авиве сообщал, что Чехословакия продолжала быть источником снабжения вооружения для сионистского государства.