ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Илья подскочил на своем матрасе. Встревоженный, напряженный, он не сразу понял, где находится.
Потом сообразил, что это камера, и оптимизма у него не прибавилось.
Какой странный и страшный ему приснился сегодня сон!
Он шел по столбовой дороге к своей смерти.
От этого воспоминания Илью бросило в пот, руки задрожали, а душа похолодела.
Черт возьми, ему же сегодня тридцать лет!
Что ж, тогда все понятно — страх перед этой датой и стал причиной его ночного кошмара. Все понятно.
Игры спящего разума...
Но что это были за люди, эти двое?
Кажется, они назвались Анхелем и Данилой...
Нужно исправить ошибку,
нужно найти какую-то Скрижаль...
«Сегодня ты умрешь!» — прозвучало в его голове.
*******
Илья начал неистово колотить в железную дверь. Через пару минут окошко в ней распахнулось, и понурый охранник уставился на Илью своими пустыми глазами:
— Что случилось? Горим?
— Нет, не горим. Позови кого-нибудь, а? — просил Илья.
— Кого? — удивился охранник.
— Ну я не знаю, следователя какого-нибудь, или кто там у вас... Мне обещали адвоката...
— Следователя? — переспросил охранник. — Сегодня же суббота!
— И что, что суббота?! — Илья опешил.
— Суббота — это выходной.
— Выходной?! — Илья вдруг понял, что одним днем дело не кончится, и запаниковал.
— Конечно, — охранник никак не мог взять в толк, чего от него хочет этот «гражданин». — Дежурному могу сказать...
— Скажи дежурному, — попросил Илья.
Окошко захлопнулось, звук шагов удаляющегося охранника гулким эхом отразился от стен тюремного коридора. Илья заходил по камере. Что он сейчас скажет этому дежурному? Что он ему предложит? О чем попросит? В сущности, ему нужно сделать только один звонок, а там уж им займутся...
Только один звонок. Сколько это может стоить? Пять тысяч, десять, двадцать, сто? Какая, в сущности, этому несчастному дежурному разница? Ну позвонит Илья. Об этом даже никто не узнает. А ему — этому милому дежурному — зарплата на всю оставшуюся жизнь, причем сразу.
Илья фантазировал о возможных вариантах своего освобождения. Но его голова словно отекла, мысли путались. Время тянулось и тянулось. Успели уже принести завтрак — овсяную кашу с куском хлеба и чай. Он взял миску и кружку, но есть не стал. Спустя какое-то время он снова стал барабанить в дверь, но на сей раз ему никто не ответил.
— А может быть, это розыгрыш? — шальная мысль озадачила Илью. — За десяточку такое легко можно было устроить... Кому это пришло в голову? Кириллу...
Воспоминания о Кирилле снова заставили Илью содрогнуться. Зачем Кирилл объявился в его жизни, и надолго ли? Нет, в этот раз Илья будет стоек. Он не позволит Кириллу играть на своих чувствах. Все, нет больше никаких чувств. Да и не было никогда.
Зря Илья вообще тогда с ним связался. «Возьми с собой плеть... Возьми с собой плеть...» Что за глупость! Бред! Ведь все не так, все это бравада, маскарад, бутафория. И с женщинами, и с людьми, и с жизнью. Чушь!
Сегодняшний сон, конечно, был не из приятных. Но Илья правильно установил в нем эту закономерность, эту связь своего страха перед искренностью с состраданием, а сострадания — с ненавистью. Все так и есть! И страх смерти, о котором он вычитал в этой книге...
А в целом неплохая была книга. Страх смерти действительно серьезная шутка. Забавно, что она попалась ему накануне тридцатилетия. Он ведь боится смерти — это правда. Но и не верит ей — это тоже так. Иначе, почему бы он думал во сне о том множестве жизней, которые ему довелось пережить?..
Несмотря на свою сложно организованную религиозность, Илья был материалистом до мозга костей. Он не верил ни в пророческие сны, ни в сны-откровения. Во сне человек видит пережитые им события жизни, но в неожиданной комбинации. А все, что он думает в своих снах, это его собственные мысли.
Как в мозгу вообще может быть какая-то мистика?..
*******
За дверью камеры раздалось долгожданное бряканье ключей. Илья вскочил с матраса и сделал шаг вперед. Дверь распахнулась, и Илья не поверил своим глазам. Перед ним стояла Катя — та самая, та, что когда-то признавалась ему в своих чувствах, та, которой он не ответил взаимностью, та, которую добивался и так и не добился Кирилл.
— Ты?! — Илья опешил.
— А что вы, собственно, фамильярничаете?! — спросил начальник отделения, выступивший из-за Кати. — То, что я приехал в нерабочий день организовывать вам адвоката, еще не значит, что мы перешли с вами на «ты»!
Он, видимо, решил, что удивленное обращение Ильи было адресовано ему. И вообще сегодня этот субъект держался достаточно странно — значительно увереннее, чем вчера, и даже с наглостью.
— Адвоката? — Илья не понял, что именно начальник отделения имеет в виду.
— Да, мы предоставляем вам государственного адвоката. Впрочем, я думаю, что теперь он вам не поможет. Так что можете прямо сейчас дать ему отвод...
— Кому?
Вот! — начальник отделения показал на Катю.
Катя будет его государственным адвокатом? Господи, она же училась на юридическом... Точно! Вот это совпадение! Как же хорошо она выглядит — совсем взрослая стала! Сколько ей сейчас? Двадцать... Двадцать четыре, наверное?..
— Ну что? Даете отвод? — нетерпеливо спросил начальник отделения.
— От чего же? Пусть будет этот. «Официальное лицо» скривило физиономию:
— Нет? Ну тогда пожалуйста... Занимайтесь, — начальник отделения удалился, дверь захлопнулась.
Илья с Катей остались вдвоем.
*******
—Катя, как я рад тебя видеть!
Илья действительно был рад, если не сказать — счастлив.
Конечно, а как иначе?! Вдруг во всем этом безумии, в бесконечности этого безумия увидеть замечательного человека, которому ты небезразличен. По крайней мере, был небезразличен... Илья попытался обнять Катю, но та остановила его. Он растерялся и не знал, как реагировать.
— Илья, пожалуйста, не надо, — тихо, но четко сказала Катя. — Я здесь выступаю как адвокат. И ты должен дать мне отвод.
— Но почему?! — Илья никак не мог поверить, понять, что все это происходит с ним на самом деле.
— Во-первых, я буду рассматриваться как заинтересованное лицо. А во-вторых, у меня мало опыта для такого дела.
— Катюша, какое «лицо»?! Какое «дело»?! Ты что, с ума сошла? Надо просто сопоставить анализы крови — той, что на мне нашли, мальчика того, которого сбила моя машина, и этой девушки... Делов-то!
— А ты что, еще не знаешь? — Катя посмотрела на Илью с недоверием.
— Не знаю чего? — не понял Илья.
— Кирилл дал против тебя показания...
— Какие показания? — Илья окончательно запутался.
— Кирилл дал против тебя показания. Рассказал, что он был свидетелем того, как ты убил эту девушку... — Катя выдержала паузу, переборола внутреннее смятение и добавила:
— Изнасиловал и убил...
— Я?! Кирилл дал такие показания?.. — Илья был настолько шокирован, что, казалось, потерял дар речи.
«Мы создаем обстоятельства, заложниками которых оказываемся», — пронеслось в его голове.
— Да, Илья. Да! — Катя напряженно вглядывалась в глаза Ильи, словно бы спрашивала его о чем-то.
Нет, Катя, нет! Не смотри на меня так! Я ничего этого не делал! Я и Кирилла-то первый раз за четыре года увидел перед самым арестом! Я вообще ничего не понимаю... — Илья пошатнулся, буквально осел на пол, обхватил голову руками и забормотал. — Бред какой-то... Нет, этого не может быть. Ах, вот почему этот мент так стал со мной разговаривать. У него теперь показания на меня есть. Ерунда какая-то... Этого просто не может быть...
Катя опустилась перед Ильей на корточки и внимательно посмотрела ему в глаза.
— Ты ни разу не виделся с ним за эти четыре года? — ее голос дрогнул.
— Да, четыре. Как все узнал, так и не виделся...
— Что, «всё»? — Катя, кажется, все понимала, но хотела, чтобы Илья сам ей это сказал.
— Ну про то, что у вас произошло, — пояснил Илья.
— А что у нас произошло? — Катя настаивала, она ждала услышать от Ильи что-то очень важное для себя.
— Ну... Он же хотел тебя добиться... Или мне больно сделать. Не знаю. Наплел тебе всякое...
— Наплел... — Катя, не отрываясь, смотрела на Илью.
Глаза ее становились влажными от слез, голос дрожал.
— Пустое все. Глупо как вышло. Как глупо все вышло... — тут Илья опомнился и посмотрел на Катю. — Ты меня прости, что я тебя тогда не искал. Замотался, дела... Впрочем нет, не так. Неловко было сначала, а потом, действительно, замотался.
— Илья, скажи честно, ты какое имеешь отношение к этому делу? — Катя перевела разговор на другую тему.
— К какому? — не понял Илья.
— К убийству? — сухо сказала Катя.
— Да я же тебе говорю — никакого! — Илья взбесился: «Неужели же это не очевидно?!» — звучало в его голове.
И тут только он понял, что Катя, как бы она к нему ни относилась прежде, не верит в его невиновность.
— Ты что, мне не веришь! ты что, думаешь, я мог такое сделать?! Как ты вообще можешь обо мне такое думать?!! — Илья орал на нее во всю мощь своего голоса.
Катя заплакала, тихо, еле слышно. Полное отчаяние и абсолютная растерянность читались на ее лице.
— Катя, что ты? Не реви. Прости меня, я не хотел... — Илья взял ее за плечи, попытался успокоить. — Сорвался. Такая глупость, право. Я не понимаю, что происходит.
— Илья, ты меня спрашиваешь? Спрашиваешь, что я могла о тебе думать?.. — ее голос пропадал в беззвучных всхлипываниях. — А что я могла о тебе думать, Илья? Что мне думать? Что? Ты скажи мне... Мне только что показывали фотографии этой девочки... Страшные, страшные... Что мне думать?.. «Возьми с собой плеть»... Твоя ориентация, Кирилл...
— Да блин! Какая ориентация?! Это же он тебе специально сказал! Наплел! Слышишь меня — специально! Чтобы тебя... чтобы меня... — Илья вдруг запутался. — Господи, так ведь он на меня теперь и показания дал!
И только сейчас Илья осознал это. Его затрясло. Лютая злоба, испепеляющая ненависть к Кириллу и боль — надсадная, сжимающая сердце боль — рвали душу Ильи на мелкие части. Он заметался по камере, словно раненый зверь, издавая истовый, отчаянный крик.
Яркая вспышка света, острая боль в затылке... И пустота.
*******
Путь до Башни по черной, вымощенной камнем дороге значительно сократился. Уже можно было разглядеть отдельные ее детали — вздымающиеся вверх готические шпили, множество заостренных куполов. Эти игольчатые конструкции образовывали жерло, из которого исходило дыхание темного, багрового пламени.
Илья залюбовался пугающей величественностью этого сооружения. Что это за странные, мерцающие холодным светом огни у основания?
— Илья, не смотри туда! — прозвучал сзади голос Анхеля.
— Почему? — не понял Илья, зачарованный открывшимся ему зрелищем.
— Илья, обернись! — Анхель настаивал.
— Ну чего еще? — Илья стал поворачиваться, недовольный и даже раздосадованный этой утомительной для него настойчивостью своего непрошенного попутчика.
— Ты так ничего и не понял, Илья, — сказал Анхель, встретившись с остекленевшим взглядом Ильи. — Очнись! Это не шутки. И это не просто сон! Ты умираешь, Илья! Слышишь меня!
Илья озадачился:
— Умираю?.. Почему?
— Смерти не нужны причины, ей достаточно просто повода, — ответил Анхель. — Смерть — это пустота. Разве может быть причина у пустоты?
— Причина у пустоты? — Илья задумался. — Нет, не может. Постой, но ведь это ты говорил мне, что душа проживает многие жизни?
— Да, — ответил ему Анхель.
— Так что же тогда смерть?
— Пустота.
— Получается, что мы приходим из пустоты и уходим в пустоту? А что тогда там? — Илья напрягал свое воображение, не в силах найти разгадку этого парадокса. — Пустота? Какой-то замкнутый круг... Бессмыслица.
— В этом-то все и дело, Илья, — протянул Анхель. — В этом-то все и дело.
— Так что же, нет, значит, смысла? Никакого?! — этот вывод испугал Илью.
— Смысл есть, Илья, — ответил Анхель. — Трудом своей души человек преображает мир. И каждый такой шаг человека служит Источнику Света. Мы обязаны служить ему и выполнять свое предназначение.
— Источнику Света? Что это? — Илья стал понемногу приходить в себя.
— Это то, частицами чего мы являемся, — объяснил Анхель. — Это, если тебе так будет понятнее, Бог.
— Бог? — Илья посмотрел на Анхеля с недоверием. — Но я не верю... Что мы можем знать о Боге? Что о Нем знают люди? Они просто верят... Боятся и верят. А так, Он лишь иллюзия, придумка, успокоительное средство.
— А разве твоя жизнь вымысел?
— А разве не ты сказал, что смерть вымысел? Коли так, то и жизнь —, блеф, — Илья вдруг задумался. — Вот, например, моя жизнь — это блеф. В ней ничего не было по-настоящему. Нечего вспомнить, не за что ухватиться... Уже и умирать зовут, а откуда зовут — непонятно. Из ничего...
— Илья, ты всю свою жизнь боялся смерти, — прошептал Анхель. — А того, что твоя жизнь пуста, и не заметил.
И только прозвучали эти слова, Илью, словно молнией, пронзил ужас. Но он испугался не из-за предстоящей смерти. А из-за того, что он ведь и не жил толком, только имитировал жизнь.
В этот миг зачарованность башней, оцепенение, сковавшее душу, исчезли. Он почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение, словно кто-то провел рукой перед его глазами и снял застлавшую их пелену.
— Анхель, я, что, действительно умираю? — спросил Илья.
И Анхель заметил, как в одно мгновение изменился, пробудился голос его собеседника. Как вдруг, словно бы по какому-то указанию свыше, снова засветились его глаза.
— Да, Илья, да!
*******
Катя сидела на холодном полу камеры и раскачивалась из стороны в сторону. Слезы двумя ручейками сбегали по ее щекам и падали Илье на лицо. Прижимая к своей груди его голову, прикрыв рукой его распластавшееся на полу тело, она, как заговоренная, повторяла и повторяла странную, непонятную ей самой фразу:
— Смерти нет... Смерти нет... Смерти нет...
Откуда взялась эта фраза? Что она для нее значила? Зачем она ее повторяла? Этого Катя не знала. Но она знала только одно — это правда. Правда, в которую она верит, даже если все вокруг нее будет свидетельствовать об обратном.
— Что... Что ты говоришь? — прошептал Илья, медленно приходя в сознание.
— Я тебя не могу потерять, — ответила Катя, глядя на Илью. — Ты моя кровь, Илья. Моя кровь. Не люби меня, не надо. Ты только живи, ладно? Мне бы знать только, что ты живешь...
Мне такой странный сон снится, Катя. Второй раз уже... Такой странный... — шептал Илья. — Будто бы я стою на дороге к своей смерти. И она зовет меня, манит, а кто-то держит меня, не пускает. Я бы уже и хотел умереть, а держит что-то.
— Ты, Илюшенька, прими жизнь, как я это делаю. Просто решила для себя — приму ее такой, какая есть. И стало мне легко на сердце, Илюшенька. Ты тоже прими...
— Катя, выручи меня. Страшно мне... Позвони в офис, скажи им, где я. Пусть разберутся. Что-то нехорошо мне... Совсем нехорошо...
— А ты не обманываешь меня, Илья? Ты прости, что я так говорю. Сердцем знаю, что не обманываешь, но ты-то и отучил меня сердцем жить...
— Катя, иди. Слышишь? Иди, позвони. Скажи, что я здесь.
Катя встала, помогла Илье лечь на матрас и позвала охранника.
Дверь открылась, Катя направилась к выходу. На пороге камеры она вдруг остановилась и повернулась к Илье. Тот смотрел на нее уставшими, больными глазами.
— Не я это, Катя. Не я, — прошептал он.
— Я о другом.
— Что?
Катя попросила, чтобы охранник подождал минуту за дверью.
— Там к тебе человек один просится... Чудной.
— Какой человек? — Илья не понял, о чем она говорит.
— Я его не знаю, — ответила Катя. — Просил, чтобы я тебе сказала. Говорит важно. Данилой его зовут. Откуда он? Может, журналист какой? Я сказала, что ничего не знаю и что говорить ничего не буду.
— Данилой?! — Илья напряженно пытался вспомнить, где он слышал это имя совсем недавно.
— Да, вроде бы Данилой. Просил, чтобы я имя его тебе назвала. Сказал, ты все поймешь.
— Нет, не может быть, — Илья покачал головой.
— Чего не может быть?
— Да ерунда. Не может быть. Во сне это... Привиделось. Будто бы Данила какой-то держит меня на той дороге...
В глазах Кати словно бы промелькнуло что-то.
— Хочешь, я договорюсь, чтобы пустили его?
— А сможешь? — усомнился Илья.
— Придумаю что-нибудь.
Ну давай, иди. Главное в офис позвонить, — поторопил ее Илья.
*******
Катя застала Данилу в застекленной комнатке дежурного. Вместе с хозяином помещения они оживленно обсуждали какой-то футбольный матч.
— Нет, ну с этим тренером совсем другое дело! Давно уже нужно было нанять кого-нибудь из... — взбудораженно тараторил дежурный.
— Спасибо, я закончила, — сказала Катя, прервав эту красноречивую дискуссию.
Данила повернулся вполоборота к своему собеседнику, и подмигнул Кате так, чтобы тот не видел.
— Екатерина Сергеевна, ну что? Нужен я? — спросил ее Данила.
— Да, пожалуй... — Катя слегка растерялась.
— Тогда, что ли, к нему идти? — Данила выглядел измученным подчиненным дотошной начальницы. — Когда вам материалы предоставить? Часам к трем?
— Да, если к трем, то хорошо... — сказала озадаченная Катя.
— Тогда, что ли, пусть меня проводят? — продолжал Данила, как ни в чем не бывало.
— Да, пусть... Проводите его, пожалуйста...
— Провожу, провожу! — ответил дежурный. — Пойдем, дружище!
*******
— Илья, здравствуй, сказал Данила, когда дверь камеры за ним закрылась.
— Мы знакомы? — Илья изумленно уставился на своего посетителя.
— Что-то вроде того. Я из твоего сна, — ответил Данила.
— Из моего сна?! Это как?
— Знаю, я бы тоже удивился... месяца три тому назад. Но у тебя нет этого времени, Илья. Помнишь, я тебе про «немую гематому» говорил? Ты сейчас жив только потому, что там тебя Анхель держит.
— Там — это где? — Илья посмотрел на Данилу, как на умалишенного.
— Это что-то наподобие границы миров, — «объяснил» Данила. — Но это правда, Илья. Совсем нет времени.
— А что ты от меня хочешь? — Илья напрягся. — Мне что-то сделать надо?
— Да, надо, — ответил Данила. — Но что — неизвестно.
— А кому известно? — Илья совершенно перестал понимать, что происходит.
— Никому.
— Я все понял, ты моя галлюцинация, — Илья ни то шутил, ни то отшучивался.
— Илья, черт! Я тебе говорю — ты умираешь. Сегодня же умрешь. Ты понимаешь, нет?!
— И что? Спасаться? Как?! — Илья разозлился.
— Две вещи, Илья. Две вещи! Во-первых, ты должен понять, что ты сегодня умрешь. Во-вторых, надо вызвать врача.
У Ильи начался истерический смех. Он не смеялся, он кричал, дышал урывками. Держался за живот и катался на своем матрасе с одного бока на другой. Две вещи, о которых его просил Данила, показались ему взаимоисключающими. Если он понимает, что он сегодня в любом случае умрет, то врача ему вызывать, мягко говоря, бессмысленно. А если вызывать врача, то, видимо, шанс у него есть.
— Мне тогда... Ха-ха-ха!., представителя службы... Ха-ха-ха!, ритуальных услуг... Ха-ха-ха!., вызывать надо! Ха-ха-ха!
Тебе надо отсюда выбраться до того, как ты умрешь, — Данила стал спокойно и внятно объяснять Илье свою мысль. — Анхель считает, что тебя здесь специально заперли. Что тебя здесь Тьма держит, чтобы забрать твою жизнь вместе со Скрижалью. Впрочем, я так не думаю. Мне кажется, что все произошедшее — это лишь стечение обстоятельств, созданных твоей ошибкой...
Человек, допустив ошибку, как бы сбивается с пути. Все обстоятельства оказываются против него. Это — как, когда игрока удаляют с поля за нарушение правил. Если мы сможем выудить тебя отсюда под предлогом лечения, не факт, что врачи тебя спасут. Анхель уверен, что не спасут. Но у тебя будет шанс оказаться там, где, по идее, ты не должен быть. И все может повернуться по-другому. В этом я и вижу шанс.
— Слушай, ты все это серьезно говоришь? — Илья совсем успокоился после своей истерики и внимательно смотрел на Данилу.
— А к тебе часто являлись люди, которые только что беседовали с тобой в твоем сне? — Данила ответил Илье таким же внимательным и сосредоточенным взглядом.
— Так ты говоришь, что я умру. Сегодня? — щемящий холодок пробежал у Ильи по спине. — Что мне сказать врачу?
— Скажи, что у тебя головная боль, что вчера ты сильно ударился головой, что тебя тошнит...
— Скажу, — согласился Илья.
— А я пока попытаюсь что-нибудь по части официального освобождения предпринять, — сказал Данила.
— Катя сейчас позвонит. Моя служба безопасности займется.
— Илья, ты главное про смерть пойми. Анхель считает, что тебе не надо об этом знать. Что если ты это поймешь, то всё — сломаешься. Но я по своему опыту сужу. Я в свое время, когда понял, что вот оно — здесь: получите, распишитесь, то и жизнь как-то по-другому увидел. Каждый, наверное, по-своему это переживает, но... Короче, я сказал, что думал. Надо идти. А ты жди врача, я предупрежу там, что ты в медицинской помощи нуждаешься.
Илья снова остался в камере один.
Вчера он так хотел этого — побыть одному.
А сегодня ему мучительно тяжело от воплощения своей мечты.
Все, прямо как по Оскару Уайльду:
«Если боги хотят наказать человека, они исполняют его желания», — подумал Илья.
Тут он вспомнил перепуганные глаза Кати, ее смятение, ее боль.
Ему так захотелось защитить ее, быть с ней. Он подумал о двух странных людях из сна, которые говорили с ним, как с ребенком. И ему захотелось, чтобы с ним так говорили.
*******
Всю жизнь Илья тащил на себе непомерный груз своей деятельности. Да, его работа была не просто работой, она была именно деятельностью. Всю свою жизнь он что-то кому-то доказывал. Не жил и не чувствовал себя, а только изображал согласие с самим собой. На самом деле, ведь не было этого согласия. Близко не было! Он не знал-то себя толком. А теперь, верно, уже и не узнает никогда. Где уж тут...
Слово «никогда» заставило Илью содрогнуться. Неужели правда, неужели он умрет сегодня. Нет, это как-то странно. Так не бывает. Сейчас жив, а через пару часов — что? Все? И тут он вспомнил мальчика, сбитого его машиной. Его оторопевшие от ужаса глаза, его растерянный взгляд. И голос, тихий, слабый голос: «Как это не вовремя...» Что же он ему ответил тогда? Что?.. Илья силился вспомнить, но не мог.
А мальчик все спрашивал и спрашивал его: «Ты меня убил? Ты?» Илью этот вопрос вывел из себя, он стал раздражаться: «Да какая тебе разница?!» А тот ответил: «Лучше, чтоб ты...» Это показалось тогда Илье глупым, нелепым, легкомысленным. Но сейчас, примеряя эту ситуацию на себя, он вдруг отчетливо понял... Смерть — это кульминация жизни. Важно, каким ты придешь к ней. И то, как умрешь, — это символ.
Кто же это сказал, что счастье человека в том, как умереть? Нет, не так, а: «Счастье пахаря умереть в поле»... Кто же это сказал? Может быть, Сартр? Да, может быть. Или нет, он сам умер за письменным столом, работая над своей книгой, а сказал так кто-то другой. Умереть, занимаясь своим делом. А где было бы хорошо умереть Илье? На бирже? В банке? На производственном совещании на глазах у Ивана Рубинштейна? Нет, все как-то совсем не так. Да и о чем он думает?
Илье вдруг надрывно, до боли захотелось с кем-нибудь поговорить, просто обмолвиться парой слов. Пусть эта беседа не будет долгой, пусть у нее не будет ни цели, ни смысла. Просто пусть она будет. Разговор ни о чем, просто. Просто глаза в глаза, и ничего больше. Ведь важно же в конце концов не то, о чем ты говоришь или что тебе говорят. Важно то, что тебя слушают и ты слушаешь...
Просто две души, разговаривающие ни о чем. О чем они разговаривают? Не зная того сами, они говорят о вечности.
Слезы застилали Илье глаза. Ему вспомнилось одиночество булгаковского Пилата. Нет, ему не нужна была вера. Просто человек, с которым можно было бы перекинуться парой слов. Слово — как молитва, как связующая нить, идущая, подобно Христу по воде, из вечности одного одиночества в вечность другого. Господи, зачем он жил все эти свои тридцать лет?! Как их потратил?!
Он забыл, с кем он последний раз разговаривал. Когда это было? Он ведь не разговаривал уже столько лет! Он думал. Думал — крутил в голове шарабан своих мыслей, и лишь имитировал общение. Деньги, связи, отношения, интересы и снова деньги. Все это было в нем, но не было его самого — Ильи, и не было того, с кем он разговаривал. Да, Илья все это время вел нескончаемую беседу с пустотой, внутри себя самого.
Бесконечный, изматывающий бег мысли по кругу, одиночество и ненависть. Три слагаемых его жизни. Так прошла жизнь...
Ненависть рождалась в нем от боли, от невозможности быть тем, кем он являлся на самом деле. Страх перед смертью каждый день усиливал эту боль и заострял лезвие его ненависти. Илья выбрасывал эту злобу из себя вовне от бессилия, от невозможности вырваться за грань своего одиночества. Только Кирилл когда-то дал ему ощущение, что одиночество преодолимо... Обман восприятия, иллюзия, неправда.
Илью привязало к Кириллу это ощущение, эта мечта. И надо было пережить то, что Илья пережил сейчас, чтобы эта связь, наконец, разорвалась. Страх смерти, ужас одиночества и боль от своей ненависти, от своей неспособности быть искренним, сделали Илью рабом этих отношений. А Кирилл пользовался, питался этой зависимостью и шаг за шагом скармливал душу Ильи все тем же голодным псам — смерти, одиночеству, ненависти.
И вот теперь все встало на свои места. Потому что конец — «финита ля комедия»! Но сколько же в нем нерастраченных чувств, сколько неиспользованных возможностей, сколько бездарно и бессмысленно потраченных лет! А теперь свобода, он ее вдруг почувствовал — в самом конце, в последний день, на краю пропасти... Как теперь исправишь эту ошибку? Нет, не исправить.
*******
Врач исследовал состояние Ильи подручными средствами — померил пульс, давление, постукал молоточком по коленкам, посветил фонариком в глаза.
— Бросайте прикидываться, — сказал он по завершении своего обследования. — Ничего у вас нет. Может, и есть слабое сотрясение, но лечение тут одно — постельный режим. А с этим у вас здесь проблем не будет. Мне сказали, что лет двадцать... Так что — отоспитесь.
— Послушайте, а есть такое заболевание или травма — «немая гематома»? — спросил его Илья.
— Есть. Редкая штука, — ответил доктор.
— Что значит — «немая»?
— А значит это, дорогой товарищ, что «вскрытие покажет»...
— Спасибо, — ответил Илья.
— За что, спасибо-то? — не понял его доктор.
— Спасибо за то, что поговорили со мной.
Ну, вы прямо как смертник за общение благодарите... — доктор от недоумения даже поправил очки. — Но вы это... так... того... Может, еще оправдают.
Не оправдают, — ответил Илья и улыбнулся.
— Наймете адвокатов... — не закончив этой заученной фразы, доктор задумался. — Я бы перевел вас в больницу, да у меня оснований нет. Извините.
— Да ладно, не важно, — ответил Илья. — Какая разница, где...
— Ну, вы это... прямо... как-то совсем... — недовольно протянул доктор.
Пока врач ждал, что ему откроют дверь и выпустят, Илья спросил у него:
— Это правда, что все смертники за разговор благодарят?
— Сейчас-то смертников нет, — начал объяснять доктор, — мораторий у нас на смертную казнь. А раньше, раньше — да. Часто благодарили. Не знаю, почему. С тоски, наверное.
— А может быть, на пороге смерти человек что-то важное понимает для себя? Вы так не думаете?
— Мокрушники эти? — ухмыльнулся доктор. — Да куда им!
Тут доктор осекся. Его лицо исказила комичная гримаса — он словно бы извинялся перед Ильей. Мол, вас не имел в виду. Мало ли что бывает. Извиняюсь.
— А я думаю, понимают, — тихо, но уверенно сказал Илья.
*******
За стенами камеры тем временем кипела работа. Катя передала информацию в службу безопасности Ильи. Те включили все возможные рычаги, но дело стопорилось. При наличии столь серьезных «доказательств», никто не мог отдать распоряжения об освобождении Ильи из-под стражи.
Был организован дополнительный допрос всех свидетелей ДТП, случившегося на Садовом кольце. Лаборанты вышли в субботний день на работу. Кровь, найденная в машине Ильи, соответствовала группе крови погибшего молодого человека и не соответствовала группе крови погибшей девушки.
Но оставались показания Кирилла, а сам Кирилл благополучно пропал. Его розыск не давал никаких результатов. К делу подключились заинтересованные высшие чины силовых ведомств. Адвокаты Ильи подготовили необходимые бумаги с требованием о его немедленном освобождении. Работа кипела, а результатов — ноль.
Данила позвонил Кате на мобильный в начале седьмого:
— Алло! Катя, это Данила.
— Данила? — Катя пыталась припомнить, где она слышала этот голос.
— Да, Данила. Сегодня утром, у Ильи. Помните?
— Ах, да! — поняла Катя. — Конечно. Ну, как вы?
— У меня к вам две просьбы, Катя. Отправьте машину «скорой помощи» с реанимационной бригадой к месту заключения Ильи, — попросил Данила.
— А что... Что с ним?! — перепугалась Катя.
— Долго объяснять. Сделаете, ладно? И второе. Сейчас я привезу девушку — свидетельницу. Она из тех, что были вчера в доме у Ильи. Ее уже допрашивали вместе со всеми, но она не рассказала, как дело было.
— А как дело было?!
— Это Кирилл ту девушку убил. Убитая тоже должна была к Илье ехать, но заартачилась. И Кирилл... Ну, в общем, у следствия теперь будет другой обвиняемый.
— Кирилл?! — Катя не верила своим ушам.
— Да. И кстати, у него «шенген», сегодня утром он улетел в Германию. Но показаний этой свидетельницы, я думаю, будет достаточно. Организуете врачей, ладно?
— Да...
В трубке раздались гудки. Катя, целый день державшая себя в руках, разрыдалась. И с этими слезами из нее выходила вся боль, вся мука и все отчаяние последних четырех лет. Она плакала и плакала, а ее губы шептали: «Возьми с собой плеть... Возьми с собой плеть... Возьми с собой плеть».
Это ужасное, довлевшее над Катей проклятье, наконец, оставляло ее. Гнойный нарыв прорвался. До сих пор она покорно сносила его присутствие. Но вот долгожданное освобождение. Она ощущала его буквально на физическом уровне.
Когда-то она хорошо знала Илью. Он был ее миром — загадочным и, одновременно с этим, абсолютно понятным. За каждым словом, жестом, поступком Ильи, она видела вовсе не то, что замечали другие люди.
Она видела его человечность и его готовность прийти на помощь. Но он помогал только тем, кто в этом действительно нуждался. Она понимала, почему он так требователен к своим близким — он помогал им расти, он хотел, чтобы они верили в себя и в свои силы.
Иногда Катя ловила себя на мысли, что если бы она была Ильей, то в аналогичных ситуациях вела бы себя точно так же. Она бы говорила те же самые слова и предпринимала те же самые шаги. Для нее никогда не было тайной в том, почему он поступает так, а не иначе. Она понимала, что он думал, когда говорил то, что он говорил.
Больше того, она даже понимала его отношение к Кириллу! Поэтому, когда Кирилл сказал ей вдруг, что все дело в сексуальности Ильи, это повергло ее в ужас. Нет, ее шокировал не сам этот «факт». Она усомнилась в том, что она все это время действительно правильно его понимала! Кирилл предложил ей совсем другое объяснение...
Следовательно, чувства и мысли, которые Катя приписывала Илье, не имеют к реальному, настоящему Илье никакого отношения! Вот, в чем смог убедить ее Кирилл своим «откровением». И вот только теперь, когда она узнает, что все, сказанное Кириллом, — неправда, прежнее чувство странного, поразительного единства с Ильей вернулось к ней.
И она плакала... От счастья.
*******
У Ильи перехватило дыхание: столь величественной предстала ему Башня вблизи. Гигантское строение, словно бы сплетенное из сотен самостоятельных архитектурных конструкций, вздымалось вверх с невероятной, дикой, исполинской силой.
Возвышаясь над необозримым пустынным пространством, Башня подавляла всякого, кто мог оказаться рядом. Впрочем, стоило Илье намеренно расфокусировать зрение, и эта же самая Башня казалась ему огнедышащим чудовищем, вставшим на дыбы, или увеличенной копией самого большого в мире вулкана.
Голос, исходивший из жерла этого «вулкана», продолжал звать Илью, сотрясая землю вокруг. Дорога, вымощенная черным камнем, почти горела у Ильи под ногами, с такой скоростью он спешил к ее основанию, где мертвым, холодным светом мерцали манящие его огни.
— Илья, послушай меня! — говорил Анхель, идущий за ним следом. — Ты должен сопротивляться.
Зачем? — спросил Илья. — Все равно я умру. Жизнь — это движение к смерти.
Мы начинаем умирать с момента своего рождения. Мы умираем, даже когда растем. Это неизбежность, с которой нужно примириться.
— Смерть не уничтожает человека, Илья, она лишь делает его невидимым. Так было до сих пор, но сейчас ты идешь к своей последней смерти...
— Почему? — Илья вдруг остановился и обернулся.
— Тебе дорог кто-то? — спросил Анхель, глядя Илье прямо в глаза.
Илья задумался. В его сознании всплыл образ Кати, его родителей, однокурсников и учителей, знакомых и приятелей, сотрудников... Он вспоминал и вспоминал, мириады лиц и судеб проходили перед его внутренним взором.
— Да... — протянул Илья, смотря перед собой сквозь эти образы.
— Если ты не найдешь в себе силы задержаться, для них эта жизнь тоже будет последней, — сказал Анхель. — Они умрут навсегда.
Образы близких и знакомых в одно мгновение исчезли. Илья испугался по-настоящему:
— Но почему?!
Послушай меня. Я знаю, что дикая, непреодолимая сила тянет тебя к Башне, но это очень важно. Послушай меня, пожалуйста!
— Я слушаю, слушаю, — торопил Илья.
— Никто из нас в этом мире не принадлежит себе, Илья. Никто. Все мы трудимся на общее благо, — начал Анхель.
— И что? — Илье не терпелось, он чувствовал зов Башни.
— Это не то благо, о котором ты подумал. Мы живем ради победы Света над Тьмой. Каждый поступок человека — это поступок, который он совершает для вечности. Из бесконечного множества таких маленьких поступков соткано полотно этой великой битвы.
— Ты хочешь сказать, что именно от моего поступка, от того, что я сделаю сейчас, зависит исход этой битвы? — Илья даже улыбнулся. — Но почему?!
Он всегда верил в то, что он особенный, не такой, как все. Но о подобной исключительной роли для себя он, разумеется, никогда и не помышлял.
— Помнишь Данилу? — спросил вдруг Анхель.
— Это тот человек в белой одежде, который был с тобой? — припомнил Илья.
Да. Он считает, что исход этой битвы зависит от каждого нашего поступка и от каждого из нас. Он встречался с Источником Света, и ему кажется, что для него нет малого и большого, нет первого и последнего, а поэтому каждый поступок важен. Еще он говорит, что битва эта идет не где-то в стороне от нас, а в каждом из нас. Поэтому каждый человек ответственен за исход этой битвы и каждый поступок имеет значение.
— Да, он прав, этот твой друг. Я думаю так же, — сказал Илья.
— Но ты особенный, Илья! — Анхель сказал эти слова с силой и болью.
— Особенный?
— Источник Света оставил нам Скрижали Завета. В роковой момент великой битвы мы должны были получить эти Скрижали. В них тайна победы над страхом смерти. Именно он лишает сил светлую сторону мира и отдает их темной.
— ИДИ КО МНЕ! — дикий, безумный, усилившийся до предела голос из Башни снова воззвал к Илье.
Но Илья не двинулся с места.
— Говори дальше! Говори быстрее! — попросил он. — Я теряю силы, не могу сопротивляться...
Настало время открыть Скрижали, но Тьма перехватила и рассеяла их. Семь избранных получили Скрижали, но они даже не догадываются об этом. Сейчас Тьма пытается лишить их жизни. Если Ей это удастся, Скрижали будут потеряны безвозвратно.
Тогда великая битва будет проиграна. Тьма победит. Дальше останется только одно — ждать Конца Времен. Источник Света уйдет, и все души погибнут. Все кончится, понимаешь? Совсем!
Мы с Данилой ищем эти Скрижали. Одна уже найдена, вторая — в тебе. Если ты умрешь прежде, чем мы узнаем о ней, мир погибнет. Ты понимаешь теперь цену своего поступка? Цену одного твоего шага на пути к своей смерти...
Илья, еще чуть-чуть, и я больше не смогу следовать за тобой. Я не знаю, что это за холодно-синие огни в основании Башни. Но как только ты разглядишь их, я уже не смогу следовать за тобой, ты останешься один.
Непреодолимая стена темных сил выдавливает меня из своих владений...
И тут только Анхель заметил, что глаза Ильи полны слез. Не в силах смотреть на них, Анхель отвел взгляд.
— Нет, Анхель, смотри мне в глаза, пожалуйста! — содрогаясь от спазмов и боли, попросил Илья. — Я буду держаться столько, сколько смогу. Но сегодня я умру, я уже знаю это. Знаю точно. Смотри мне в глаза, Анхель, это единственное, что меня держит. Анхель, помоги мне, я буду стараться...
Невидимые силы тянули Илью к Башне. Невидимые силы пытались отбросить Анхеля назад — в мир живых. И оба они — эти два человека — стояли друг напротив друга на пороге вечности, глядя друг другу в глаза.
Машину «скорой помощи» трясло так, будто бы она мчалась по пересеченной местности со скоростью сто километров в час.
Катя держала Илью за руку. Он был без сознания. Последнее, что он успел ей сказать:
«Пока ты жива, я не умру».
Данила сидел на переднем сидении машины, повернувшись всем корпусом в сторону салона и наблюдая за происходящим через специальное окошко.
Там, в салоне, полным ходом шли реанимационные мероприятия — врачи отчаянно боролись за жизнь Ильи.
Данила слышал лишь обрывки фраз: «Пульс нитевидный! Давление падает!
Он загружается Зрачковый рефлекс отсутствует! Адреналин! Дефибрилляция!»
*******
—Можем быстрее ехать? — спросил Данила у водителя, потом глянул на спидометр и добавил: — Видимо, не можем... Сколько еще?!
— Да уже почти приехали! Не волнуйтесь вы так! Сейчас поворот, и все — мы на месте, — ответил ему водитель.
Действительно, через пару минут машина повернула и начала маневрировать у больничного корпуса.
Все, приехали! — отрапортовал водитель. Данила повернулся, кинул взгляд в лобовое
стекло и не поверил своим глазам — в больничных дверях, прямо перед машиной, стоял Анхель. Несмотря на всю свою смуглость, он казался белым как полотно. Данила выскочил из машины:
— Анхель, ты почему здесь?!
Анхель молчал, не в силах вымолвить ни слова.
— Что ты здесь делаешь?! — Данила тряс его за плечи.
— Все кончено, — ответил Анхель и опустил глаза.
— Как кончено?! — не понял Данила. — Он ведь...
В этот момент из салона машины один за другим показались два врача. Они двигались медленно, не торопясь.
— Эй, Коля! — окрикнул один из них водителя.
— Чего еще? — отозвался тот.
— Давай, езжай к моргу. Опоздали...
— Всё, — переспросил тот, — ничего больше не будете делать?
— Нет. Сказал же тебе! Всё!
Данила все еще не мог поверить в случившееся. Илья умер. Конец.
Весь мир показался им в этот момент искусственным, мертвым. Словно красочная декорация из папье-маше. Вокруг происходило движение: по улице шли люди, гудели машины, вечернее небо оставалось все таким же — глубоким и прозрачным. Все, как всегда, никаких формальных признаков Конца Времен. А вместе с тем, странный, слегка сладковатый привкус смерти уже проник в этот мир.
(Книга из электронной библиотеки неПУТЬёвого сайта http://ki-moscow.narod.ru)
Как человек может почувствовать, что он умирает? Если бы он на собственном опыте знал, как это должно быть, то, верно, ощутил бы приближение своей смерти. Но ведь нет, так не бывает. Это чувствуешь только однажды. И для каждого его уход из жизни — первый. Так и с Концом Времен. Кто заметит, что он настал, если никто не знает, как это должно быть?
Нам кажется, что конец света будет похож на красочное светопреставление. Мы рисуем себе художественные картины — небо вдруг насупится и обрушится на землю потоками воды и грозовыми раскатами. Мы думаем, что огонь охватит собой все живущее, что сама почва придет в движение... Однако же все это — только фантазии. Как будет на самом деле? Так. Просто и незамысловато.
*******
— Анхель, почему я не могу поверить в то, что это случилось? — спросил Данила, облокотившись на перила больничной лестницы и глядя на отъезжающую в направлении морга машину «скорой помощи».
— Может быть, потому что еще не все потеряно? — сказал Анхель. — Ты ведь говорил с Источником Света. И если тебе кажется, что...
— Источник Света высказался на этот счет весьма определенно, — голос Данилы стал резким. — Когда я спросил Его, что будет в Конце Времен, Он сказал: «Я просто уйду». Понимаешь? «Просто уйду»! Вот так, просто. Надежда — искусительница, вера — искусительница... Все пустое. Самоутешение, самооправдание. Пустое...
— Данила, знаешь, я никогда не присутствовал при умирании другого человека, — сказал Анхель через минуту.
— А я присутствовал, и не раз... — прервал его Данила.
— Нет, подожди. Может быть, так и должно быть, но мне кое-что показалось странным...
— Что? — сухо и строго спросил Данила.
— Как бы тебе это объяснить...
— Только не надо меня утешать, — Данила посмотрел на Анхеля строгим, немигающим взглядом.
— А если я действительно так думаю? — Анхель ответил ему таким же взглядом.
— Ну, говори.
— Я думаю, Данила, что он не умер. Мне кажется, он застрял на границе миров, — видя сопротивление Данилы, Анхель стал говорить быстрее и напористее. — Когда мы расстались, он не пошел дальше. Прошел чуть-чуть, куда я уже не мог последовать, и сел на склон перед Башней. Сел и все.
— Анхель, ты с ума сошел?! — сорвался Данила. — Ну что значит — «не умер»?! На какой границе?! Все, Анхель, все! Миссия закончена, миссия не выполнима! И мы с тобой знали это с самого начала! Только мое упрямство — и все!
— Данила, послушай меня. Не торопись. Помнишь, я рассказывал тебе о «точке сборки»?
Анхель, прекрати это! Знаешь, если лучшие из людей так ненавидят людей... В начале я думал: беда в том, что мы не верим, не любим и боимся. А теперь... Вывод такой: мы ненавидим, потому что не верим, не любим и боимся! И это порочный круг, понимаешь?! Нам никогда из него не вырваться!
Вот я — живой пример! Ты вспомни — со мной же все то же самое было! Я жизнь не принимал, ненавистью своей питался. И все потерял... Потерял то, что права терять не имел! Из-за трусости, из-за ненависти своей, из-за всего этого! Думал: «Господи, за что это мне!», — и вот мне за то, что я так думал!
Тут Данила замолчал на мгновение, словно бы ища мысль, и через секунду продолжил:
— Но я и другое понял, Анхель. Этим весь мир живет. И то, что Скрижали потеряны, даже не я виноват, а все мы — каждый! И поделом. Источнику Света хуже не будет, только мороки меньше. А нам — поделом!
— Да что ты такое говоришь, Данила?!
— Говорю, как есть. Что думаю, то и говорю, Анхель. Я ведь плоть от плоти этого мира. Во мне все это есть — и неверие, и нелюбовь, и страх. Ужас даже! И главное — ненависть во мне кипит, даже если я не признаю этого. Как не принимал я этот мир, так и не принимаю. А как в нем жить, если ты его не принимаешь?!
Что ты так на меня смотришь? Да, во мне ненависть. И я скажу, откуда она — от сострадания она, от дурацкого сострадания самому себе! Я только тем, может быть, и лучше кого-то, что действую, если действую, до конца. И пока не уверюсь, что все — конец, нет шансов, не остановлюсь. Но теперь все — я стою. Потому что — кончено!
— Данила, ну ты послушай меня, пожалуйста! — Анхель чуть не плакал. — Я один не могу без тебя это решить. Мне кажется, что я за ниточку какую-то цепляюсь, а дернуть за нее не получается. Вот объясни мне, от чего Илья сказал Кате: «Пока ты жива, я не умру»?
— Да мало ли что умирающий человек скажет! Я бы то же самое сказал, если бы нужно было. Она ведь теперь покончить с собой может, — Данила задумался. — Правильно он это сказал, правильно. Хоть одно доброе дело напоследок. Ты бы не сказал разве?
— Ну пожалуйста! — взмолился Анхель и машинально заходил из стороны в сторону. — Я пробовал сместить «точку сборки». Когда Илья перестал меня слушать и побежал по той дороге, я стал той дорогой. Это сложно объяснить... Я воспринимал все, как будто бы я та дорога... И знаешь, что?!
— Что? — Данила посмотрел на Анхеля, как на умалишенного.
Я чувствовал бег Ильи! — воскликнул Анхель.
— И чего в этом странного, если ты был дорогой, по которой он бежал?! — Данила посмотрел на Анхеля с удивлением и отстраненностью.
— Странно не то, что я чувствовал его бег, странно, что он бежал... — Анхель затруднился с поиском аналогии. — Как бы не весь бежал, словно бы одной ногой!
— Ну что за ерунда, Анхель! Что значит «не весь»?! У него же две ноги! Да и как можно бежать на одной ноге?! Глупость какая-то...
— Ты видишь только то, что ты видишь. Но почему ты думаешь, что дорога видит так же, как и ты? — спросил Анхель и уставился на Данилу.
— Я так не думаю...
— Тогда почему ты удивляешься?!
— Но как такое вообще может быть? — Данила, внутренне испытывая сопротивление, продолжал упорствовать.
— Ты не можешь себе этого представить? — уточнил Анхель.
— Не могу. Ты прав — не могу, — твердо сказал Данила.
— А почему ты думаешь, что этого не может быть в восприятии дороги?
Согласен. Она может это так воспринимать. Но, может быть, она всех так воспринимает? Может, для нее все люди — одноногие?!
— Нет, — Анхель мучительно думал. — Это как-то очень странно. Тут что-то есть. Я чувствовал, что чего-то не хватает.
— Но ты же человек, у тебя восприятие человека!
— Да, но ведь «точка сборки» сместилась! Я же был дорогой в тот момент! Если бы всего «хватало», я бы не чувствовал этой нехватки...
— Ладно, Анхель, — Данила подошел к мечущемуся взад-вперед Анхелю и взял его двумя руками за плечи. — Мне кажется, мы с тобой просто потихоньку сходим с ума. Нам трудно согласиться со своим поражением, вот и все. Не вини себя, Анхель. Это я виноват. Знаю, что от этого тебе не легче. Но не вини и не мучь себя...
И тут Анхель разрыдался. Разрыдался как ребенок, как уставший, издерганный, истощенный тщетностью своих усилий ребенок. Анхелю показалось, он бьется в заколоченную дверь. Знает, что должен туда попасть, и понимает, что не может этого сделать. Но, осознавая свое бессилие, продолжает чувствовать, что должен, просто обязан туда попасть!
Внутреннее смятение разрывает его душу. Он мечется, бьется как рыба об лед. Как узнать — ошибаешься ты или нет? Как узнать — отказаться от своего решения, кажущегося безумным и неоправданным, или продолжать борьбу? Нет ответа! И вот в этот момент кто-то, как назло, говорит тебе: «Вранье, за этой дверью ничего нет!» И этот кто-то — Данила!
— Что же ты делаешь?! Что ты делаешь?! — в отчаянии Анхель уткнулся Даниле в плечо. — Помоги мне. Помоги...
— Хорошо, Анхель. Хорошо, — голос Данилы вдруг переменился. Он словно испугался за друга. Исчезло все его напускное раздражение, вся натуга. Он говорил искренне, с неподдельной заботой. — Давай найдем Катю.
Как ты думаешь.- Анхель поднял на Данилу заплаканные глаза:
— Может, это и глупость, и блажь, но давай попробуем что-нибудь сделать... Иначе я этого не выдержу, просто не выдержу. Столько загадок! Столько загадок! Это невыносимо, просто невыносимо...
— Ну ладно, ладно. Тихо. Успокойся, — заботливый, проникновенный голос Данилы возвращал Анхеля к жизни. — Начнем как будто с самого начала, будто ничего еще не потеряно. Итак, мы знаем, что у Кати была какая-то странная внутренняя связь с Ильей. -- Знаем?
— Знаем...
— Ну, вот. Пойдем в морг. Катя должна быть там.
Пойдем, — Анхель наскоро утер глаза, и они быстрым шагом направились к моргу.
*******
Они прошли через больничный двор и вошли в морг со стороны помещений, в которых проводились гражданские панихиды. Слабый свет едва освещал внутреннее пространство комнаты. В самом ее центре находилась подставка под гроб, похожая на металлический остов кровати. В углу были свалены грубые пластиковые венки, приготовленные для завтрашних церемоний.
— Куда теперь? — спросил Анхель.
— Вот дверь, — указал Данила.
В соседнем, вытянутом проходном помещении рядком стояли гробы — и закрытые, и открытые. Они, конечно, были абсолютно реальными, но производили вид какой-то странной, неестественной бутафории.
— Что вы тут делаете? — раздалось сзади.
Анхель и Данила резко обернулись. В просвете дверного проема, которым они сами только что воспользовались, стоял пожилой мужчина лет шестидесяти — шестидесяти пяти, в грязном синем фартуке.
— Мы... — начал Данила. — Вы нам не подскажите... Сейчас привезли...
— Ну, да, привезли покойничка, — подхватил тот. — А вы кто ему будете?
— Мы — родственники, — ответил Анхель.
— Там уже этих «родственников» понабежало столько! Девать некуда! — ворча, старик, прошел через всю комнату, мимо Анхеля и Данилы и досадливо покачал головой.
Через мгновение он открыл дверь, ведущую в следующее помещение. Оттуда в сумрак покойницкой пролился искусственный свет гелиевых ламп. На миг Анхелю привиделось, что этот старик — архангел в дверях того мира. «Архангел» повернулся к посетителям и замер. Теперь его лица не было видно. На фоне льющегося в полумрак мертвого, белого света рисовался лишь его сгорбленный силуэт.
— Говорите, чего надо?! — грубым, гортанным голосом прохрипел старик.
— Там девушка должна быть, — окрикнул его Данила. — Катя...
— Нету тут никаких девушек, все мужики какие-то в пиджаках. Как на параде. Катя, не Катя, не знаю. Ушла девушка ваша. Сама не своя — словно помирать собралась.
— Куда?! Куда она пошла?! — взволнованным голосом пробормотал Анхель.
А мне-то откуда знать? Не мое это дело. Куда мои «друзья» отправляются — это я знаю, а с живыми — сами разбирайтесь. И не стойте здесь, нельзя вам! — сказав это, старик закрыл дверь, и покойницкая снова погрузилась во мрак.
— Побежали! — скомандовал Данила, и они вдвоем кинулись к выходу.
*******
Найти Катю не удалось. Промозглый ветер гнал людей по холодным московским улицам, расцвеченным огнями реклам и витрин. Машины еле двигались в длинных «пробках». Город жил, не понимая, что жизнь — это не просто жизнь. Жизнь — это много больше, чем просто жизнь.
Оглядевшись, Данила принял решение:
— Берем машину, едем к Илье.
— К Илье? — удивился Анхель.
— А что, есть другие предложения?
— Нет.
— Тогда не обсуждается, — отрубил Данила.
Частник с крупными чертами лица и сильным среднеазиатским акцентом согласился доставить пассажиров на Рублевку:
— Семьсот дашь? — спросил он.
— За час довезешь — тысячу получишь! — пообещал Данила.
— Вах! Хорошо живем! — обрадовался водитель.
Анхель и Данила залезли на заднее сидение разбитой пятерки.
— Странно, как это можно чувствовать — бег на одной ноге? — спросил Данила у Анхеля, когда машина уже выскочила на Рублевку. — Знаешь, это очень напоминает одну неразрешимую буддийскую загадку про хлопок одной ладонью.
— Да, я тоже об этом подумал, — ответил Анхель. — Но что сказать — не знаю. Однажды мой дед показал мне одного странного человека и словно случайно обмолвился: «Душе не всегда хватает одного тела, иногда она использует одновременно два».
Я стал расспрашивать деда, но он так ничего толком и не объяснил мне. Как такое может быть? Но что если душа Ильи, действительно, не ушла в тот мир. Что если есть и другое тело, в котором она пока продолжает жить?
— Странно, — протянул Данила, которому, несмотря на весь его личный опыт, любое мистическое понимание жизни по-прежнему казалось какой-то загадкой, и скорее сказкой, чем правдой.
— Да, странно. Но если бывают близнецы, то есть люди биологически абсолютно друг другу идентичные, с одним генотипом, то почему бы не быть таким близнецам, но духовным, у которых одна душа?
— Знаешь, Анхель, я в это и не очень-то верю. Но дай бог, чтобы это было так... — в голосе Данилы мелькнула искра надежды.
С другой стороны, если Скрижаль была спрятана не в душе, а в теле, то это ничего не меняет, — чувство тревоги не покидало Анхеля. — Да и где его, этого «близнеца», искать?
Водитель заработал свою тысячу — они были на месте даже меньше, чем через час. Отпустив машину, Анхель и Данила решали, как им пробраться за забор, окружавший загородный дом Ильи.
— Ты уверен, что мы все правильно делаем? — спросил Анхель у Данилы.
— Анхель, предложения? — ответил тот вопросом на вопрос, что означало буквально следующее — делаем первое, что приходит в голову, поскольку ничего другого в нее не приходит.
Проявляя чудеса эквилибристики, Данила залез на дерево, растущее прямо возле забора. Потом он помог вскарабкаться на него Анхелю. Дальше нужно было проползти по ветке — этому естественному мостику, что вел на огороженную территорию парка.
Желая остаться незамеченными, Анхель и Данила короткими перебежками миновали охранников и добрались до дома. Двери оказались открытыми. Внутри было темно и пусто. Анхель и Данила остановились и прислушались. Никого.
Вдруг на крыльце началось какое-то движение. Анхель и Данила проскользнули в гостиную и спрятались за портьерами.
В прихожей включился свет и раздался растерянный голос Севы:
— Я не знаю... Но если Илья Ильич сказал...
— Да, сказал! Он мне сказал, что я должна сюда прийти!
«Катя!» — от возбуждения глаза Данилы блеснули в темноте.
— Пожалуйста, дайте мне побыть здесь одной. Всего пять минут. Илья просил меня, — Катя не уговаривала Севу, она буквально требовала этого от него.
— Ну хорошо, — Сева хотел бы ей возразить, но аргументов у него не было.
Никто из тех, кто знал Илью, не мог поверить в случившееся. Сева, как, впрочем, и остальные, пребывал в полной прострации. Он вел себя так, словно бы Илья Ильич куда-то уехал и оставил ряд распоряжений, которые теперь необходимо выполнить.
Сева включил торшеры в гостиной и проследил за тем, как Катя села в кресло перед камином. Потом постоял еще немного в дверях и, наконец, недоуменно пожав плечами, удалился.
*******
Катя тихо плакала в установившейся тишине огромного пустого дома. Она сама не знала, что и зачем делает. Словно бы магнитом, какой-то неведомой силой ее тянуло сюда, в этот дом. Она была здесь лишь однажды, сразу после новоселья. Сидела с Ильей в этих креслах перед камином.
Он рассказывал ей об одном своем странном чувстве:
— Я живу неправильно, я знаю это. Можешь мне не рассказывать. Если бы я жил правильно, я бы чувствовал себя счастливым. Но я не чувствую... Странно, зачем человеку дана жизнь? Чтобы он страдал? Мучился? Зачем он живет? Сколько не ищи, на эти вопросы нет ответа. Тьма не отвечает, а спрашивать остается только у тьмы. Одиночество — это, не просто когда ты один. Одиночество — это, когда ты один и чувствуешь себя в окружении тьмы. Пустота.
Тогда Илья выглядел уставшим и подавленным. Катя пыталась его утешить, но понимала, что на самом деле он нуждается не в утешении, а в ответе на свой вопрос. Но что она — девчушка, студентка юрфака — могла ему ответить, человеку, который добился в этой жизни всего, о чем только может мечтать смертный. Добился, но так ничего и не получил.
Ей хотелось сказать ему: «Илюшенька, милый мой, прислушайся к моему сердца... Оно бьется ради тебя. Каждый день, каждую минуту, оно трудолюбиво стучит, чтобы ты мог жить. У нас с тобой одна душа на двоих. Я знаю это. Почему ты не слышишь его? Это же так просто — только прислушайся к моему сердцу, как я прислушиваюсь к твоему дыханию. Ведь ты дышишь, чтобы я могла жить. Я знаю это. Моя любовь сделает тебя счастливым. Она сделает тебя таким... Только прислушайся...»
Но Илья не слышал и не прислушивался. Он был окружен своей тьмой, своим одиночеством:
— Мне кажется, что я послан сюда, в этот мир, чтобы выполнить какую-то миссию. Что бы я ни делал, о чем бы ни думал, все это я делаю для чего-то, ради какой-то цели. Чувствую, что должен, но цели этой не понимаю. Пытаюсь достучаться до людей. Хочу, чтобы они почувствовали свою силу. Отдаю им свою. Они берут и берут, берут и берут. Но ничего взамен! Пустота. Не жизнь, а исправительная колония. Словно бы воз тяну. Как бурлак, тащу эту баржу против течения. Сколько можно это выносить?
И тогда ей хотелось сказать ему: «Илюшенька, что ж ты не видишь одной-единственной малости. Вот бурлак идет по берегу и тянет баржу. И кажется ему, что в этом его усилии центр мира и страдание всего мира. Но почему он не думает о береге, который становится упором для его ног? Почему не понимает, что веревка дает ему ощущение силы? Почему не ценит он воду, которая держит на себе его баржу? И кем был бы он сам, если бы не было у него баржи? Нет пустоты, и нет одиночества, Илья. И мир не ополчился против тебя. Напротив, каждой своей песчинкой он придает тебе силы. Каждой каплей своей он питает твою душу. Смысл жизни не спрятан, он открыт перед тобой. Только прислушайся к моему сердцу...»
Но Илья не прислушивался и не слышал. И потому одиночество его, его тьма пожирали его израненную душу, словно голодный падальщик.
— Знаешь, за что я ненавижу людей? — спросил он у Кати. — Я ненавижу их за собственное бессилие. Никому об этом не говорил, а тебе говорю. Не знаю, зачем, но говорю, и это правда. Если ты чувствуешь, что в тебе есть многое, ты хочешь отдавать многое. Но отдать можно, если готовы принять. Но то, что во мне, никому не нужно. Шарахаются от меня, словно я заразный, словно бы прокаженный.
Мои плоды созрели, но никто не сорвал их, и они подвергаются тлению и губят меня.
И тогда ей хотелось сказать ему: «Илюшенька, я знаю, как вкусны плоды твоей светлой души. Я знаю, с какой любовью ты растил их. Не печалься, пожалуйста, ты делаешь счастливой меня. Благодаря тебе я чувствую свою силу. Почему ты не видишь этого? Ты будешь счастлив, если почувствуешь это. Моя благодарность наполнит тебя силой. И одиночество оставит тебя, когда разглядишь ты истинные плоды трудов своих. Все, что ты делаешь, — не напрасно, и жизнь твоя драгоценна, и ничто не утекает сквозь пальцы. Только прислушайся к моему сердцу... Только услышь...»
— Почему, почему ты умер, Илья! — шептала Катя сквозь слезы. — Почему ты умер так?.. Умер и не понял, что не ты был послан помогать другим людям, а я была послана, чтобы помочь тебе...
*******
И в этот миг в комнате началось какое-то странное движение. Все переменилось — стены, потомок, окна, мебель, прочие предметы. Катя стояла в центре, пространство вокруг нее ожило. Оно выгибалось, вытягивалось, сжималось, пульсировало.
На том месте, где только что был камин, теперь образовалась объемная ниша, откуда постепенно, нарастая с каждым мгновением, исходило холодное, синее, похожее на люминесцирующие огни свечение.
Анхель и Данила, оказавшиеся на периферии происходящих трансформаций пространства, переглянулись. В этом свечении оба они узнали те отблески огня, которые мерцали в основании Башни.
Прошло еще какое-то время, и это свечение превратилось в полупрозрачное тело Ильи. Он подошел к Кате близко-близко. Она словно бы ждала этого. Какое-то время они простояли так, глядя друг на друга. Потом Илья сделал шаг, и они соединились.
В следующую минуту видение исчезло так же постепенно, как и началось.
«Пока ты живешь, я не умру»...
Все в комнате было как прежде, только покрылось слоем пепла. Волна света подняла и разметала его из каминной ниши. Катя лежала на полу. Ее глаза были закрыты, а на лице играла улыбка. Анхель и Данила подошли к девушке. Она была погружена в глубокий сон.
Рядом с ней лежал сильно обгоревший лист из какой-то книги. Анхель поднял его и посмотрел. Огонь пощадил несколько слов, которые сами собой складывались в текст второй Скрижали. Анхель прочел его, улыбнулся и передал Даниле.
Глубокая ночь. Промозглый осенний ветер.
Низкие облака украли небо. Пусто.
Редкие машины освещают трассу фарами дальнего света. Наши шансы равны теперь двум к пяти.
Много это или мало?..
Еще несколько месяцев назад такой результат показался бы нам огромным.
Теперь, после всего, что случилось за эти два дня, он воспринимается как чудовищно малый.
Странно рассуждать о жизни, рассчитывая вероятность ее продолжения.
Но зная правду, иначе не получается...
И заблуждаются те, кто думает о ней как о чем-то вечном и неизбежном.
Подлинная ценность просто не может быть «неизбежной».
Неизбежны траты и потери на пути к подлинной ценности.
То, что дается человеку легко, в действительности ничего не стоит.
И наоборот: по-настоящему ценное
всегда дается большим трудом. Таков Закон
. И это нужно принять.
А еще нам нужны силы, нужна вера и нужны поступки.
Ведь конец одного дела означает не более чем начало следующего.
ЭПИЛОГ
Мы сидели в небольшой пиццерии. Данила молчал и сворачивал фигурки из лежавших на столе рекламных буклетов. Задумываясь, он всегда делает это с подвернувшимся ему листом бумаги. Словно бы инстинктивно помогает своей мысли обрести более строгую и ясную форму.
— Данила, о чем ты думаешь? — спросил я его.
— О второй Скрижали, — полушепотом ответил Данила.
— И что ты думаешь?
— Я думаю, что это очень просто, что это лежит на поверхности... А глазу не видно, — после этих слов Данила замолчал и только спустя пару минут продолжил. — Вот ты мне рассказывал о «точке сборки». С разных точек зрения, разными глазами мир, действительно, выглядит и смотрится по-разному. Ты видишь его так, а я — иначе. Кто-то третий или что-то третье — совсем по-другому. Но я сейчас думаю не о «точке сборки», а о чем-то другом... О «точке отсчета». Вот смотри, у каждого действия есть две стороны. Так?
— В смысле? — не понял я.
Ну вот, например, любовь. Любовь — это отношение между двумя людь