ДО И ПОСЛЕ
Глава первая
Я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса
на шлеме, слетев с альпийских склонов на скорости 120 километров в час. Я хочу
пересечь последнюю в своей жизни финишную черту под аплодисменты жены и
десятерых детей, а потом лечь на землю среди знаменитых французских подсолнухов и
мирно почить, поправ тем самым предрекавшуюся мне безвременную мучительную
смерть.
Медленное умирание не для меня. Я ничего не делаю медленно; я все делаю на скорости -
быстро ем, быстро высыпаюсь. Я нетерпеливо ерзаю на пассажирском сиденье, когда моя
жена Кристин, сидя за рулем, тормозит на каждый желтый свет.
- Ты водишь как баба,- говорю я ей.
- Надо было жениться на мужчине,- отвечает она.
Я езжу на велосипеде по всему свету - от проселков Остина, штат Техас, до парижских
Елисейских полей - и всегда считал, что, если мне и суждено умереть раньше времени, это
произойдет, когда какой-нибудь фермер собьет меня своим грузовиком и я улечу в
придорожную канаву. Поверьте, это может случиться. Велосипедисты ведут
нескончаемую войну с водителями грузовиков, которые сбивали меня столько раз и во
стольких странах, что я уже и счет потерял. Я уже научился сам у себя удалять швы: для
этого нужны лишь маникюрные ножницы и сила духа.
Если бы вы увидели мое тело под спортивным костюмом, то поняли бы, что я имею в
виду. Мраморные рубцы покрывают обе мои руки и ноги, которые я чисто выбриваю.
Может быть, водители грузовиков потому и пытаются постоянно наехать на меня: они
видят мои женоподобные лодыжки и, исполнившись презрения ко мне, не сбавляют
скорость. Но велосипедисты вынуждены брить ноги, потому что, когда кожа иссечена и
испещрена песком и мелкими камушками, ее легче чистить и перевязывать, если волос
нет.
Только что ты мчался по шоссе, и вот уже- бабах - лежишь лицом в пыли. Тебя обдувает
жарким смрадом выхлопных газов, от которых во рту остается едкий привкус, и все, что
ты можешь,- лишь бессильно помахать кулаком удаляющимся габаритным огням. Рак
похож на эти грузовики. Он так же сшиб меня и оставил такие же шрамы. Грудь моя
пересечена морщинистым рубцом - прямо над сердцем, куда был имплантирован катетер.
Справа от паха к бедру идет хирургический шов - след от удаления яичка. Но главный
след, оставленный раком,- это два глубоких полумесяца на скальпе, словно следы от
лошадиных копыт. Это осталось после операции на мозге. Когда мне исполнилось
двадцать пять, у меня обнаружили рак яичка и я был на волосок от смерти. Шансов на
выживание у меня было меньше 40 процентов, да и эта оценка, честно говоря, была, по
доброте душевной, завышена врачами. Смерть - не тема для светской беседы, как и рак,
операция на мозге или то, что находится ниже пояса. Но я не собираюсь с вами
любезничать, я хочу рассказать вам всю правду. Я уверен, вы хотите услышать о том, как
Лэнс Армстронг стал Великим Американцем, Живым Примером, Источником
Вдохновения, как он выиграл "Тур де Франс", шоссейную велогонку протяженностью в
3685 км, которая считается самым изнурительным спортивным состязанием из всех
существующих. Вы хотите услышать о моей вере и моей тайне, о моем чудесном
возвращении и о том, как я встал в один ряд с такими величественными фигурами
велоспорта, как Грег Лемонд и Мигель Индурайн. Вы хотите услышать о моем
лирическом преодолении Альп и героическом покорении Пиренеев, а также о том, что я
при этом чувствовал. Но победа в "Туре" - это самый незначительный фрагмент моей
истории.
О многом из того, что я собираюсь рассказать, трудно говорить и многое не очень приятно
слушать. Поэтому с самого начала хочу попросить вас отбросить в сторону мысли о
геройствах и чудесах - я не считаю себя каким-то сказочным персонажем. Моя жизнь - не
"Диснейленд" и не Голливуд. Один пример. Мне приходилось читать в репортажах, что я,
дескать, взлетал на холмы и горы Франции. Но на холм не взлетишь. На холм
поднимаешься мучительно, преодолевая боль,- и, может быть, если работаешь достаточно
усердно, окажешься на вершине раньше других. Рак такой же. Здоровые, сильные люди
заболевают раком; они делают всё возможное и невозможное, чтобы победить свою
болезнь, но все равно умирают. Это главная правда, которую вы должны знать. Люди
умирают. Когда знаешь это, остальное уже кажется неважным. Просто мелочью. Не знаю,
почему я до сих пор жив. Могу только предполагать. У меня крепкая конституция, и
профессия научила меня продолжать упорствовать, когда преграды кажутся неодолимыми
и всё против тебя. Я привык к тяжелейшим нагрузкам и даже люблю их. Это помогло и
послужило хорошей отправной точкой, но никак не могло быть определяющим фактором.
Не могу избавиться от ощущения, что в моей победе над смертью наибольшую роль
сыграло слепое везение. В 16 лет мне случилось пройти медицинское обследование в
далласской клинике Купера, которая является престижным научным центром и
колыбелью революции аэробной физкультуры. Врач, измерявший у меня VO2max то есть
максимальное количество воздуха, которое я могу вдохнуть и использовать, сказал, что
такого высокого показателя, как у меня, в его практике еще не было. Кроме того, в моем
организме оказалось меньше молочной кислоты, чем бывает у большинства людей.
Молочная кислота - это вещество, которое организм вырабатывает, когда устает; именно
оно вызывает боль в уставших мышцах.
Таким образом, я способен переносить большие физические нагрузки, чем большинство
людей, и при этом меньше уставать. Мне повезло: я родился с отличным дыхательным
аппаратом. Но даже это не спасало меня от головокружения и тошноты, которые я
испытывал во время болезни. Болезнь заставила меня отбросить гордыню, открыть глаза и
трезво оценить свою жизнь. Я видел в ней множество достойных порицания эпизодов:
примеры недостойного поведения; начатые, но не доведенные до конца дела; различные
проявления слабости. Я должен был спросить себя: "Если мне суждено выжить, каким
человеком я намереваюсь стать?" И обнаружил, что мне еще надо расти и расти, чтобы
стать настоящим человеком. Не буду вас обманывать. Существуют два Лэнса Армстронга
- до рака и после. У меня любят спрашивать: "Как болезнь изменила вас?" Лучше
спросите, что во мне не изменилось. Второго октября 1996 года я вышел из дому одним
человеком, а вернулся совсем другим. Я был спортсменом мирового класса, имеющим
особняк на берегу реки, ключи от "Porsche" и приличный счет в банке. Я был одним из
лучших велогонщиков в мире, и моя карьера являлась идеальным примером успеха. А
вернулся другим человеком в самом буквальном смысле. Можно сказать, что прежний я
умер и обрел вторую жизнь. Даже тело мое стало другим, потому что в процессе
химиотерапии я потерял всю свою мускулатуру, и, когда накачал мышцы снова, они были
уже другие - не те, что прежде.
Правда заключается в том, что рак оказался лучшим событием в моей жизни. Не знаю,
почему я заболел, но эта болезнь сотворила со мной настоящее чудо, и я не хотел бы,
чтобы ее не было. Почему я должен отказываться от самого важного, перевернувшего всю
мою жизнь события? Люди умирают. Эта истина столь страшна, что временами мне не
хватает духу произнести ее вслух. Зачем тогда к чему-то стремиться, можете спросить вы.
Почему бы не остановиться на том самом месте, где мы находимся в данный момент? Но
есть и другая истина. Люди живут. Это противоположно направленная, но столь же
справедливая истина. Люди живут, и порой живут замечательно. Когда я болел, то видел в
каждом дне своей жизни больше красоты, триумфа и правды, чем в любой велогонке,- и
это были человеческие моменты, а не какие-то чудеса. Я познакомился с человеком в
потрепанном тренировочном костюме, который оказался блестящим хирургом. Я
подружился с перегруженной делами медсестрой по имени Латрис, обеспечивавшей мне
такой уход, который мог быть лишь результатом глубочайший близости наших душ. Я
видел детей без ресниц и бровей, "сожженных" химиотерапией, которые боролись за свою
жизнь с упорством Индурайна.
Я сам еще не вполне понимаю, что это было. Единственное, что я могу сделать – это
рассказать вам, как это было.
Разумеется, я должен был бы знать, что у меня что-то не так со здоровьем. Но
спортсменам, а велосипедистам особенно, свойственно самоотречение отказываешься
прислушиваться к усталости и боли, потому что должен закончить гонку. Велоспорт - это
самоистязание. Ты крутишь педали целый день, шесть или семь часов в любую погоду по
булыжнику и песку, под ветром, дождем и я даже градом, но не должен прислушиваться к
боли. Болит все. Болит спина, болят ноги, болят руки, болит шея и конечно, болят
ягодицы.
Так что нет, я не должен был обратить внимание на своё неважное самочувствие в 1996
году. Когда той зимой у меня слегка опухло правое яичко, я сказал себе что с этим можно
жить, поскольку был уверен что это как-то связано с ездой на велосипеде или какими-то
физиологическими процессами. На моих спортивных показателях это никак не
сказывалось, и я не видел причин останавливаться.
В велоспорте чемпионами становятся, как правило уже в зрелом возрасте. Необходимы
годы, чтобы зарастить физическую выносливость, и стратегический ум обретаешь только
с жизненным опытом. К 1996 году я почувствовал, что наконец-то достиг своего расцвета.
Той весной я выиграл.
"Флешь-Валонь", тяжелейшую гонку через Арденны, в которой до той поры еще не
преуспел ни один американец. Финишировал вторым на дистанции "Льеж-Бастонь-Льеж",
классической гонке на 267 километров, которые необходимо преодолеть за один
изнурительный день. Выиграл "Тур Дюпон", 12-дневную гонку протяженностью почти
2000 километров по горам Каролины. К этим результатам я добавил еще пять вторых мест
и впервые в своей карьере был близок к тому, чтобы войти в пятерку лучших
велогонщиков мира.
Но любители велоспорта после моей победы в "Тур Дюпон" заметили во мне нечто
странное: обычно, пересекая финишную черту первым, я энергично сжимаю и разжимаю
кулаки. Но в тот день я был слишком изможден, чтобы торжествовать победу в седле.
Глаза мои были налиты кровью, лицо раскраснелось.
После весенних побед я должен был бы ощущать уверенность в себе и приток энергии, но
чувствовал только усталость. У меня болели соски. Если бы я разбирался в физиологии
немного больше, то понял бы, что это признак болезни. Это означало, что у меня был
повышен уровень ХГЧ, гормона, который обычно вырабатывается в организме
беременных женщин. В организме мужчин он присутствует в крошечных количествах и
повышение его уровня означает дисфункцию яичек.
Я думал, что просто перетрудился. "Встряхнись,- говорил я себе,- ты не можешь
позволить себе уставать". Меня ждали два самых главных соревнования сезона: "Тур де
Франс" и Олимпийские игры в Атланте,- и это были те соревнования, ради которых я
столько старался.
С дистанции "Тур де Франс" я сошел уже на пятый день. После гонки под проливным
дождем у меня заболело горло, и начался бронхит. Я кашлял, у меня болела спина, и я уже
просто не мог ехать дальше. "Не могу дышать",- объяснил я журналистам. Как оказалось,
это были пророческие слова.
В Атланте мое тело предало меня снова. Я приехал шестым в гонке на время и
двенадцатым в шоссейной гонке. Результаты эти можно было бы назвать совсем
неплохими, но они никак не отвечали моим высоким ожиданиям.
Вернувшись в Остин, я пытался убедить себя, что причиной всему был грипп. Я много
спал, но не высыпался. Однако я не обращал внимания на свою сонливость, списывая ее
на тяжелый сезон.
Восемнадцатого сентября я отметил свое 25-летие, а пару дней спустя пригласил кучу
друзей на концерт Джимми Баффета, взяв по такому случаю напрокат аппарат для
приготовления коктейля "Маргарита". Из Плано приехала моя мать Линда, и в разгар
праздника я сказал ей: "Я самый счастливый человек на свете".
Я любил свою жизнь. У меня была красивая подруга, Лайза Шилз, с которой мы вместе
учились в университете штата Техас. Я только-только подписал двухгодичный контракт с
престижным французским велоклубом "Cofidis" на 2,5 миллиона долларов. У меня был
шикарный новый дом в средиземноморском стиле на берегу озера Остин. Он строился
несколько месяцев и в его архитектурном оформлении и внутреннем убранстве были
учтены все мои пожелания. Огромные окна выходили на плавательный бассейн и
внутренний дворик в форме раковины, который тянулся к самому причалу, где были
пришвартованы мои личные моторная лодка и водный мотоцикл.
Только одна вещь омрачала тот вечер: во время концерта я ощутил приступ головной
боли. Она началась как тупое постукивание. Я принял аспирин. Не помогло. Боль только
усилилась.
Я попробовал ибупрофен. Проглотил четыре таблетки, но боль не унималась. Я решил,
что причина тому - слишком большое количество выпитых "Маргарит", и сказал себе, что
больше никогда не буду пить эту дрянь. Мой друг и адвокат Билл Стэплтон предложил
мне лекарство от мигрени, которое нашлось в сумочке у его жены Лоры. Я принял три
таблетки. Тоже никакого эффекта.
Боль усиливалась и стала такой, как ее порой показывают в кино: голова раскалывается, и
ее хочется изо всех сил сжать обеими руками, чтобы она не развалилась на части.
Наконец я сдался и отправился домой. Выключил повсюду свет и в полной
неподвижности лег на диван. Боль не отступала, но вкупе с текилой так измучила меня,
что я наконец уснул.
Утром голова уже не болела. Отправившись на кухню приготовить кофе, я заметил, что со
зрением у меня что-то не так - края предметов расплывались. "Наверное, старею,- подумал
я.- Может быть, мне нужны очки? " У меня всему находилось оправдание.
Пару дней спустя, когда я, сидя в гостиной, разговаривал по телефону с Биллом
Стэплтоном, на меня вдруг напал кашель. Я давился, и во рту был какой-то неприятный
металлический привкус. "Подожди минутку,- сказал я в трубку,- со мной происходит что-
то странное". Я помчался в ванную и откашлялся в раковину.
Мокрота была с кровью. Я глядел на нее, не веря своим глазам. Откашлялся снова - и
опять выплюнул кровь. Я не мог поверить, что вся эта мерзость выходит из моего тела.
Потрясенный, я вернулся в гостиную и взял трубку. "Билл, я тебе потом перезвоню",-
сказал я и тут же набрал номер доктора Рика Паркера, своего друга и личного врача. Рик
жил по соседству. "Ты не мог бы приехать? - попросил я.- Я харкаю кровью".
В ожидании Рика я вернулся в ванную и снова принялся рассматривать кровавую
мокроту, оставшуюся на дне раковины. Вдруг моя рука повернула кран. Мне захотелось
смыть все это. Иногда я действую, не отдавая себе отчета в своих поступках. Мне не
хотелось, чтобы Рик видел это. Я стеснялся. Я хотел, чтобы ничего этого не было. Рик
приехал осмотреть мой рот и нос. Потом посветил мне в горло и захотел увидеть кровь. Я
показал ему те капли, что еще оставались в раковине. "О Боже,- подумал я,- не могу даже
сказать ему, как много было этой гадости,- так это отвратительно". Рику часто
приходилось слышать от меня жалобы на насморк и аллергию. В Остине растет много
амброзии, пыльца которой вызывает у меня аллергию, а антигистаминные препараты я
при всех своих страданиях принимать не могу из-за жестких антидопинговых
ограничений, существующих в велоспорте. Приходится терпеть.
- Возможно, это носовое кровотечение, – предположил Рик. - Мог лопнуть сосуд.
- Отлично,- сказал я. - Невелика беда.
Я испытал такое облегчение, что ухватился за первое же предположение о не слишком
серьезном расстройстве и удовлетворился им. Рик собрал свои инструменты и уже в
дверях пригласил меня отобедать у них на следующей неделе.
В назначенный день я отправился к Паркерам на своем мотороллере. У меня много
механических игрушек, и этот мотороллер - одна из любимых. Но тем вечером боль в
правом яичке не дала мне насладиться ездой. За столом сидеть тоже было неуютно. Я
старался поменьше шевелиться, чтобы было не очень больно.
Я хотел рассказать Рику о своих проблемах, но стеснялся. Едва ли это было хорошей
темой для застольной беседы, да и с кровохарканьем я его зря побеспокоил. "Он еще
сочтет меня нытиком", - подумал я и решил промолчать.
На следующее утро яичко чудовищно распухло, достигнув размера апельсина. Я оделся,
вывел из гаража велосипед, чтобы отправиться на обычную тренировку, но обнаружил,
что не могу сидеть в седле. Всю дистанцию я проехал стоя на педалях. Вернувшись
домой, я, превозмогая смущение, снова набрал номер Паркера.
- Рик, у меня что-то с яичком,- сказал я, - Оно распухло, и я даже в седле сидеть не могу.
Рик воспринял мои слова очень серьезно.
- Тебе нужно немедленно пройти обследование.
Он настоял на том, чтобы я показался специалисту в тот же день. Закончив разговор со
мной, Рик тут лее позвонил Джиму Ривсу, известному на весь Остин урологу. Как только
Рик объяснил мои симптомы, Ривс заявил, что я должен немедленно ехать к нему. Он
будет ждать. Перезвонив мне, Рик сказал, что доктор Ривс подозревает у меня не более
чем перекручивание яичка, но я все-таки должен поехать провериться. Если я откажусь, то
рискую потерять яичко.
Я принял душ, переоделся, взял ключи и сел за руль своего "Porsche". Забавно, но я и
сейчас помню, во что был тогда одет: в брюки цвета хаки и темно-зеленую рубашку.
Офис Ривса располагался в самом центре города, в ничем не примечательном кирпичном
здании поликлиники близ кампуса университета штата Техас.
Ривс оказался пожилым джентльменом с раскатистым голосом, который, казалось,
доносился из глубины колодца, и типичной для докторов манерой относиться ко всем
проблемам с видимым спокойствием - хотя его явно встревожило то, что он обнаружил в
процессе обследования.
Яичко мое было втрое больше нормальных размеров, стало твердым, и каждое
прикосновение к нему отдавалось болью. Ривс сделал какие-то записи, а потом сказал:
- Ситуация подозрительная. Для пущей уверенности вам следует сделать УЗИ. Кабинет
находится через дорогу.
Я оделся и вышел на улицу. Лаборатория ультразвукового исследования находилась в
таком же кирпичном здании на противоположной стороне улицы, что было совсем
недалеко от основного корпуса, но я решил подъехать туда на машине. Внутри оказался
ряд кабинетов и помещений, битком набитых разного рода медицинским оборудованием.
В одном из этих кабинетов мне предложили лечь на стол.
Лаборантка поднесла ко мне инструмент, похожий на стержень, передающий изображение
на экран. Я полагал, что это займет пару минут. Просто рутинная проверка - для пущей
уверенности, как сказал доктор.
Прошел час, а я все еще лежал на столе. Лаборантка, казалось, исследовала каждый
сантиметр моего тела. Я лежал безмолвно, стараясь подавить нарастающую тревогу.
Почему так долго? Неужели она что-нибудь нашла?
Наконец она отложила свой стержень и, не говоря ни слова, покинула кабинет.
- Подождите,- сказал я ей вслед,- эй! "Вот тебе и "простая формальность",- подумалось
мне.
Вскоре лаборантка вернулась с мужчиной, которого я видел в кабинете перед началом
исследования. Это был главный радиолог. Взяв инструмент, он начал осматривать меня
сам. Это продолжалось в полном молчании еще 15 минут. Почему же так долго?
- Ладно, одевайтесь и выходите в коридор, - произнес он наконец.
Я торопливо оделся и вышел из кабинета. Радиолог ждал меня за дверью.
- Нужно еще сделать рентгеноскопию грудной клетки,- сказал он.
Я удивленно уставился на него:
- Зачем?
- Доктор Ривс попросил.
Зачем им осматривать мою грудную клетку? У меня там ничего не болит. И я отправился
в очередной кабинет, где снова разделся и где уже другая лаборантка сделала мне рентген.
Я был уже не на шутку зол и напуган. Одевшись, я вышел в коридор и снова наткнулся на
главного радиолога.
- Послушайте,- обратился я к нему.- Что происходит? Это никак не назовешь обычной
процедурой.
- Вам нужно поговорить с доктором Ривсом,- уклонился он от ответа.
- Нет. Я хочу знать, что происходит.
- Видите ли, я не хочу говорить за доктора Ривса, но похоже, что он проверяет вас на
онкологию.
Я застыл.
- О черт,- вырвалось у меня.
- Вы должны отнести снимки доктору Ривсу. Он ждет вас в своем кабинете.
Меня охватило леденящее чувство страха, и я, вытащив из кармана сотовый телефон,
набрал номер Рика.
- Рик, тут творится что-то непонятное, а мне всего не говорят.
- Лэнс, я сам точно не знаю, что происходит, но ты должен поговорить с доктором Ривсом.
Может, у него и встретимся?
- Хорошо.
Я подождал в приемной, пока готовили мои рентгеновские снимки, и наконец радиолог
вышел и вручил мне большой коричневый конверт. "Доктор Ривс ждет вас",- сказал он. Я
не отрываясь смотрел на конверт. "Там моя грудная клетка",- сообразил я.
Дело плохо. Я сел в машину и снова бросил взгляд на конверт с рентгеновскими
снимками.
Офис Ривса был всего в двухстах метрах, но чувство было такое, что он намного дальше.
В двух километрах. А может, в двадцати.
Когда я припарковался, уже стемнело и рабочий день явно закончился. "Если доктор Ривс
до сих пор ждал меня, тому должна быть серьезная причина,- думал я.- А причина в том,
что я, похоже, влип".
По дороге в кабинет Ривса я обратил внимание, что здание совершенно опустело. Все
ушли. Был уже вечер.
Приехал Рик, и вид его был довольно мрачным. Я сел в кресло, а доктор Ривс в это время
вскрыл конверт и извлек снимки. Рентгеновский снимок подобен фотонегативу: аномалии
на нем выделяются белым. То, что черное,- это хорошо, это означает, что органы чистые.
Черное хорошо. Белое - плохо.
Доктор Ривс прикрепил мои снимки к специальному экрану с подсветкой.
Моя грудь выглядела на рентгене как снежный буран.
- Да, ситуация серьезная,- сказал наконец доктор Ривс.
- Похоже на тестикулярный рак с обширными метастазами до самых легких.
У меня рак.
- Вы уверены? - спросил я.
- Совершено уверен,- сказал Ривс.
Мне двадцать пять. Откуда у меня рак?
- Может, мне проконсультироваться у кого-нибудь еще? - сказал я.
- Разумеется,- ответил Ривс.- Вы имеете полное право сделать это. Но должен сказать, что
в диагнозе я не сомневаюсь. Я запланировал для вас на завтра на семь утра операцию по
удалению яичка.
У меня рак, и он добрался до легких. После этого доктор Ривс рассказал о болезни
подробнее: рак яичек - редкое заболевание; в США ежегодно фиксируют лишь 7000
случаев. Эта болезнь поражает чаще всего мужчин в возрасте от 18 до 25 лет и благодаря
достижениям химиотерапии считается среди онкологических заболеваний наиболее
излечимым, но главное здесь - своевременные диагностика и хирургическое
вмешательство. Доктор Ривс был совершенно уверен, что у меня рак. Вопрос лишь в том,
насколько широко он распространился. Ривс предложил мне обратиться к Дадли Юману,
известному остинскому онкологу. Но надо было торопиться: каждый день на счету.
Доктор Ривс, наконец, закончил, но я не мог вымолвить ни слова.
- Я оставлю вас на минутку,- сказал u11090 рu1056 Ривс.
Оставшись наедине с Риком, я положил голову на стол.
- Не могу поверить,- произнес я.
Но я должен был признаться себе в том, что на самом деле болен. Эта головная боль, этот
кровавый кашель, боль в горле, постоянная сонливость. Я действительно плохо себя
чувствовал, и началось это не вчера.
- Лэнс, послушай меня. В лечении рака произошли значительные подвижки. От него
можно вылечиться. Мы должны постараться сделать все возможное. Мы победим, чего бы
это ни стоило.
- Хорошо,- сказал я.- Согласен.
Рик вызвал доктора Ривса.
- Что я должен делать? Давайте начнем. Давайте убьем эту заразу. Во что бы то ни стало.
Я хотел приступить к лечению прямо сейчас. Не сходя с места. Я готов был лечь под нож
хирурга в тот же час. Я бы сам нацелил на себя лучевую пушку, если бы это помогло. Но
Ривс терпеливо объяснил мне план действий на утро: я приеду в больницу рано утром,
чтобы пройти целый ряд тестов и анализов и дать онкологу возможность определить
степень развития рака, после чего мне хирургическим путем удалят яичко. Я встал и
направился к выходу. Мне еще нужно было сделать множество звонков, в том числе
матери; как-никак мне предстояло сообщить ей, что ее единственный ребенок болен
раком.
Я сел в машину и поехал по извилистым улицам домой, на берег озера. Впервые в жизни я
ехал медленно. Я был в шоке. Бог мой, я никогда больше не смогу соревноваться. Бог мой,
я умру. Бог мой, у меня никогда не будет семьи. Все эти мысли путались, сменяя друг
друга. Но первой была такая: Бог мой, я никогда больше не смогу соревноваться. Я взял
телефон и позвонил Биллу Стэплтону.
- Билл, у меня плохие новости,- сказал я.
- Что такое? - встревожено спросил он.
- Я заболел. Моей карьере конец.
- Что?
- Все кончено. Я болен, я никогда больше не смогу соревноваться, и у меня уже ничего в
жизни не будет.
Я отключил связь.
Я тащился к дому на первой передаче, не имея сил даже нажать на педаль газа и
оплакивая все, что имел: свой мир, свою профессию, свое "я". Я выехал сегодня из дома
несокрушимым и непобедимым 25-летним молодцом. Рак изменил в моей жизни все: он
не только погубил мою карьеру, но и лишил меня всего моего прежнего "я". Я начинал
свою жизнь практически с нуля.
Моя мать работала секретаршей в Плано, но с помощью велосипеда я кое-чего в жизни
достиг. В то время как другие дети занимались плаванием, я после школы крутил педали,
потому что именно в этом видел свой единственный шанс. Каждый завоеванный приз,
каждый заработанный доллар я оплатил литрами пота, а что мне делать теперь? Кем я
буду, если перестану быть велосипедистом мирового класса Лэнсом Армстронгом?
Больным человеком.
Я подъехал к дому. Там звонил телефон. Войдя, я бросил ключи на шкафчик. Телефон не
умолкал. Я снял трубку. Это был мой друг Скотт Макичерн, представитель фирмы "Nike",
"приписанный" ко мне.
- Эй, Лэнс, что происходит?
- Многое,- мрачно ответил я, - Многое происходит.
- Что ты имеешь в виду?
- Я, гм...
Мне еще не случалось произносить такое вслух.
- Что? - спросил Скотт.
Я открыл рот, закрыл его, открыл снова.
- У меня рак,- наконец выдавил я. И заплакал.
И в этот момент ко мне пришла еще одна мысль. Я мог потерять и жену. Не только спорт.
Я мог потерять жизнь.