Республикам СССР, 1989 г

 

 
СССР 17,6 10,0 22,7 7,6 74,0 64,6
Украина 13, 3 11,6 13,0 1,7 75,2 66,1
Латвия 14,5 12,1 11,1 2,4 75,2 65,3
Эстония 15,4 11,7 14,7 3,7 75,0 65,8
РСФСР 14,6 10,7 17,8 3,9 74,6 64,2
Литва 15,1 10,3 10,7 4,8 76,3 66,9
Белоруссия 15,0 10,1 11,8 4,9 76,4 66,8
Грузия 16,7 8,6 19,6 8,1 75,7 68,1
Молдавия 18,9 9,2 20,4 9,7 72,3 65,5
Казахстан 23,0 7,6 25,9 15,4 73,1 63,9
Армения 21,6 6,0 20,4 15,6 74,7 69,0
Азербайджан 26,4 6,4 26,2 20,0 74,2 66,6
Киргизия 30,4 7,2 32,2 23,2 72,4 64,3
Узбекистан 33,3 6,3 37,7 27,0 72,1 66,0
Туркмения 35,0 7,7 54,7 27,3 68,4 61,8
Таджикистан 38,7 6,5 43,2 32,2 71,7 66,8

 

Обозначения: 1- общий коэффициент рождаемости (число рождений в год на 1000 жителей), 2 - общий коэффициент смертности (число смертей в год на 1000 жителей), 3 – коэффициент младенческой смертности (число умерших в течение первого года жизни на 1000 родившихся живыми), 4 – естественный прирост, 5 - средняя продолжительность жизни женщин, 6 – средняя продолжительность жизни мужчин, 7 – доля лиц моложе трудоспособного возраста (%), 8 – доля лиц старше трудоспособного возраста (%)

 

Таблица отчетливо подтверждает ряд закономерностей. Низкий прирост населения тесным образом связан с долей населения старших возрастов. Низкая смертность (6,0-7,7) отмечается в республиках со значительной долей населения (34% и более) моложе трудоспособного возраста, а там, где доля этих лиц мала (22-25%), общие коэффициенты смертности самые высокие (10,1-12,1), хотя именно здесь уровень младенческой смертности для СССР невысок. Связи между средней продолжительностью жизни и общим коэффициентом смертности нет, продолжительность жизни коррелирует с младенческой смертностью, хотя напрямую с ней не связана: Грузия с довольно высоким уровнем младенческой смертности (7-е место) по продолжительности жизни у мужчин на 2-м месте, а у женщин - на 3-м. Различия в средней продолжительности жизни мужчин и женщин (а это - результат различий в уровне их смертности во всех возрастах на 1989 г.) по республикам довольно значительны: от 4,9 в Туркмении до 10,4 года в России.

Для предсказания уровня рождаемости демографы обычно располагают массой показателей, достоверно характеризующих традиционные психологические установки разных групп населения в сфере заключения брака[66] и репродуктивных намерений; смена таких традиций идет постепенно и тенденции выявляются без особого труда. Другое дело смертность. Наряду с объективными показателями типа состояния окружающей среды, уровня развития медицины, традиций питания и т. п. на уровне смертности отражаются труднопредсказуемые социальные явления, которые, с одной стороны, могут вести к увеличению насильственных смертей (в первую очередь речь идет о войнах), с другой стороны – к развитию неподконтрольных самим индивидам психологических процессов, действие которых пока еще плохо известно. В результате смертность оказывается гораздо менее предсказуемой, чем рождаемость.

В конце 1992 г., когда население России составляло 148,7 млн. человек, Госкомстатом был составлен десятилетний прогноз, предполагавший к 2002 г. как минимум – стабилизацию населения, как максимум – рост до 151 млн человек. Между тем население продолжает ежегодно сокращаться. При этом у детей и подростков тенденция к снижению смертности наметилась уже в 1992 г.; среди молодежи 20–24 лет незначительный рост смертности наблюдался до 1995–1996 гг. Наибольший вклад в увеличение смертности вносили лица 45-59 лет. В чем причина общего роста смертности? Почему смертность в одних возрастах снижается медленнее, чем в других? Почему демографам не удалось спрогнозировать это явление, даже когда оно уже начиналось?

На последний вопрос ответить проще всего: регистрируемых статистикой объективных причин к повышению смертности не было, а при формулировании прогнозов иные данные привлечь не удается. Общая социально-экономическая ситуация не выглядела катастрофической. Если бы повышение смертности объяснялось экономическими причинами, то его наиболее вероятными жертвами стали самые молодые и самые старые возраста, чего не было. Если бы дело было в резком падении уровня здравоохранения, тогда среди причин смертности поднялась бы доля инфекционных заболеваний, но рост смертности на 4/5 шел за счет болезней кровообращения и так называемых внешних причин (несчастные случаи, отравления, травмы, насильственная смерть) с преобладанием внешних причин у мужчин. Состояние окружающей среды в силу спада промышленного производства в целом даже улучшалось. Остаются причины психологического свойства. Этнографам известен эффект необъяснимого вымирания аборигенного населения при вступлении в тесный контакт с европейской цивилизацией, происходивший во многих районах земного шара; причины и детали этого процесса до конца не изучены, однако считается, что немалую роль сыграл долговременный стресс от "культурного шока". Очень вероятно, что главная причина высокой российской смертности в 1990-х годах лежит в той же плоскости.

Детальной привязки сведений о естественном движении населения к этническому составу не существует, но для грубого социолингвистического прогнозирования определенную ценность могут иметь региональные данные. В современной России национально неоднородные регионы выделяются или низкой убылью населения, или даже приростом (в сравнении с национально однородными регионами, где смертность выше). Например, за 1994 г. естественная убыль по Центральному району составила 10,4%с, по Центрально-Черноземному - 8,1%с, Северо-Западному - 11,2%0 (при смертности 17,1–18,5%0), в то же время в Удмуртии, Татарии, Башкирии, Чувашии, Марийской Республике она колебалась от 4,4 до 1,7%с. В северокавказских республиках почти повсеместно наблюдался прирост населения, при этом уровень смертности здесь хорошо коррелировал с долей коренного населения: в Адыгее, где аборигенов не более четверти, смертность составляла 14,5%о, в Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии и Северной Осетии, где они составляют незначительное большинство, – от 10,2 до 12,7%о, в Дагестане, где некоренного населения сейчас порядка 10%, смертность - 7,6%с. То же и в Забайкалье: в Бурятии (где бурят 13%) смертность составила 13,0%0, а в Агинском автономном округе (55% бурят) – 10,9%о.

Анализ такого рода данных в корреляции с уровнем владения языками, распространенными в том или ином регионе, может привести к социолингвистически важным выводам, которые необходимо учитывать при языковом планировании и языковой политике.