СОЦИОЛОГИЯ ПОСТЕПЕННО УТРАТИТ СОЦИАЛЬНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ПРИВКУС МИНУВШЕГО СТОЛЕТИЯ
Социология теснейшим образом связана с «проектом современности». Это составляло и будет составлять суть ее самостоятельных раздумий. Однако общепринятые способы, к которым мы прибегаем, надеясь понять траектории развития современного общества, в значительной степени обусловлены – и ограничены – социально-теоретическим контекстом их формирования в Европе XIX – начала XX столетия. «Классическая социальная теория» продолжает удерживать позиции и вне первоначальных условий своего возникновения. Девятнадцатый век был ключевым в интеллектуальном развитии социологии. Появление первых узнаваемых признаков дисциплины можно отнести и к более раннему периоду, но только в XX в. социология получила наивысшее признание. Тем не менее, на протяжении всего нынешнего столетия она сохраняла отпечаток той интеллектуальной ситуации, в которой впервые обозначались ее общие контуры.
«Пережитки прошлого» в социологии крайне разнообразны, и я прослежу только некоторые из них. Так, широкое распространение и значительное влияние, сказавшееся на последующем развитии дисциплины, получил такой аспект ее социально-политического наследия, как при-
знание экономических факторов в качестве движущей силы современного мирового развития. Экономические силы вызывают инфраструктурные сдвиги, которые влекут за собой изменения в других социальных институтах. Самый давний спор в социологической науке касается вопроса о том, является ли современный мир следствием капиталистической экспансии или же результатом распространения индустриализма.
Одна группа теорий, к которой, в частности, относятся марксизм и неомарксизм, по существу, отождествляет современность с капитализмом.
Утверждается, что капиталистические институты обеспечивают поступательный ход современной истории, в основе которого лежит тенденция капиталистического предпринимательства к экспансии в мировом масштабе. Для сторонников данной позиции индустриализм есть просто продолжение капитализма. Капитализм предшествует зарождению индустриализма, последний же расценивается как результат давления капиталистических экономических механизмов, требующих максимального увеличения производства. Те же, кто считает ведущим фактором формирования современных институтов индустриализм, занимают обратную позицию. С их точки зрения, мы живем в индустриальном (а сегодня, видимо, уже в постиндустриальном) обществе; капитализм же – это всего лишь организация индустриализма, к тому же он образует специфический и относительной краткий исторический период.
Участники данного спора являются заложниками общего для них типа аргументации, отмеченного печатью социологического стиля мышления минувшего столетия. По всей вероятности, содержание этой полемики неадекватно даже в ее собственных терминах. Вместо того чтобы сводить индустриализм к капитализму или наоборот, следовало бы признать, что и тот и другой влияют на современное развитие более или менее самостоятельно и независимо друг от друга. Но еще важнее для нас вовсе отказаться от экономического редукционизма, который, невзирая на его утонченную форму, явно присутствует в каждом из названных подходов. Современность – гораздо более сложное понятие, чем допускает любая из сторон, и социология будущего непременно увидит эту сложность. К воздействию капитализма и индустриализма мы должны прибавить, по крайней мере, еще три главных параметра современности (Giddens, 1985, ch.3). Один из них – это развитие административной власти, блестяще исследованное Фуко (Foucault, 1977).
Как я уже говорил, то, что социология подразумевает под «обществом», является одновременно и государством. Усиление административной власти государства, включая, в особенности, использование информационных ресурсов, составляет одну из самых характерных черт современной эпохи. Современные государства и мировая система в целом предполагают громадное ускорение процессов производства и организации информации. Хотя считается, что только сейчас, на исходе XX столетия, мы выступаем в информационную эру, современное общество с самого начала было «обществом информационным».
Следующее изменение современности, которое по большей части осталось незамеченным в социологической традиции, причем по причинам, которые опять-таки уходят своими корнями в минувший век, связано с войной и военной властью.
Не вызывает сомнений тот очевидный факт, что формирование современных государств самым непосредственным образом было связано с военной властью и войнами, в которых эти государства участвовали. Однако это обстоятельство, как правило, оставалось за пределами основного содержания социологического мышления и исследований (так же обстояло дело и в других социальных науках, кроме теории международных отношений). И вновь социология XX в. Подхватила идею, имевшую широкое хождение среди социальных мыслителей предшествующего столетия. С их точки зрения, капитализм (или индустриализм) должен был прийти на смену военным обществам прошлого. Военная власть, таким образом, ассоциировалась не с современными, а с традиционными обществами; экономические же преобразования, которые формируют современность, мыслились как мирные. Иначе говоря, предполагалось, что экономические обменные операции, которые приведут к взаимной зависимости партнеров, заменят милитаристские общества прежних эпох. Тем не менее, в некоторых важнейших отношениях это оказалось вовсе не само собой разумеющимся; значение военной власти и вооруженного насилия в современном мире по-прежнему очевидно для всех, за исключением разве что социальных теоретиков.
Сказанное может быть резюмировано в одной короткой, но впечатляющей фразе. Распад традиционного мира под натиском современности не является следствием капитализма или индустриализма или даже концентрации административных ресурсов в руках государства; он представляет собой совокупный итог всех этих процессов в сочетании с современными способами использования военной силы и ведения войны.
Наконец, существует и такая непростая вещь, как культурное измерение современности. Анализ этого измерения в том или ином виде давно занимал социологов. Появление своей собственной дисциплины они рассматривали как отражение усиливающегося «рационализма» и «расколдовывания мира» на фоне секуляризации общества. Но видимо, нелишне еще раз напомнить, что культура современности понималась все же преимущественно как отражение капитализма или индустриализма. Даже Макс Вебер, пытавшийся заявить о независимости «идей», сконцентрировал внимание на тех условиях, которые дали толчок развитию капитализма, вместо того, чтобы наделить постоянной ролью частично автономную современную культуру (Вебер, 1990). Нынешние споры по поводу явления, которое некоторые именуют «постсовременностью», следует, вероятно, расценивать как первый шаг в реализации честолюбивого замысла набросать теоретическую схему культурного универсума, возникающего в результате окончательного распада традиционного мира. Как минимум, в этой полемике по меньшей мере нашло свое выражение стойкое ощущение несостоятельности сложившихся способов культурологического анализа.
Борьба за освобождение от теоретических оков минувшего столетия подразумевает отказ от убеждения, что фокус социологических интересов составляют непрекращающиеся споры с марксизмом. В той мере, в какой это убеждение отражает нынешнее положение дел в социологии, оно лишний раз доказывает ограниченность принятых интерпретаций современности, о чем уже говорилось. Марксизм обладает такой жизнестойкостью, которая позволила его разнообразным ипостасям благополучно сохраняться, несмотря на многократное провозглашение их кончины. Но социология будущего не будет более поглощена изучением организующих принципов марксизма. Если же это все-таки случится, диапазон оценок современности, доступный социологическому воображению, окажется гораздо беднее, чем ему следовало бы быть.