XI. СОМС ПОСЕЩАЕТ РЕДАКЦИЮ
Сомс, расстроенный и взволнованный, поехал на Гринстрит к своей сестре. Беспокоило его то, что Флер нажила себе врага, пользующегося влиянием в обществе. И упрек в том, что виною всему — он сам, казался особенно несправедливым потому, что в сущности так оно и было.
Вечер, проведенный в обществе спокойной и рассудительной Уинифрид Дарти, и турецкий кофе, который он всегда пил с наслаждением, хотя и считал вредным для печени, несколько его успокоили, и он снова попытался взглянуть на инцидент как на бурю в стакане воды.
— Вот эта заметка в газете не дает мне покоя, — сказал он.
— Неприятная история. Сомс, но я бы не стала волноваться. Люди просматривают эти, заметки и тотчас же о них забывают. Помещают их просто так — для забавы.
— Недурная забава! Эта газета пишет, что у нее не меньше миллиона читателей.
— Ведь имен нет.
— Эти политики и светские бездельники все друг друга знают, — сказал Сомс.
— Да, дорогой мой, — ласковым, успокоительным тоном заметила Уинифрид, — но теперь не принято к чему бы то ни было относиться серьезно.
Она рассуждала разумно. Успокоенный, он улегся спать.
Но с тех пор как Сомс отошел от дел, он изменился сильнее, чем предполагал. У него не было больше профессиональных забот, на которые он мог бы обратить унаследованную от Джемса способность тревожиться, и ему ничего не оставалось, как беспокоиться из-за повседневных неприятностей. Чем больше он думал об этой заметке, тем сильнее ему хотелось дружески побеседовать с редактором. Если он сможет прийти к Флер и сказать: «С этой публикой я все уладил. Больше подобных заметок не будет», — гнев ее остынет. Если не имеешь возможности внушить людям благоприятное мнение о своей дочери, то во всяком случае можно заткнуть рот тем, кто громогласно высказывает мнение неблагоприятное.
Сомс ненавидел, когда его имя попадало в газеты, в остальном же он относился к ним терпимо. Он читал «Тайме». «Тайме» читал и его отец Сомс с детства помнил хруст больших страниц. В «Таймсе» помещали новости, больше новостей, чем он успевал прочесть. К ее передовицам он относился с уважением; и хотя утверждал порой, что количество приложений можно бы и сократить, все же считал, что это достойная джентльмена газета. Аннет и Уинифрид читали «Морнинг Пост». О других газетах Сомс имел смутное представление, заголовки в них были, напечатаны слишком крупным шрифтом и страницы были словно разрезаны на куски. На прессу в целом Сомс смотрел, как всякий англичанин: она существует. У нее есть достоинства и недостатки, и — как бы то ни было — от нее не уйдешь.
На следующее утро, часов в одиннадцать, он отправился на Флит-стрит.
В редакции «Ивнинг Сан» он подал свою визитную карточку и изъявил желание повидаться с редактором. Клерк бросил взгляд на цилиндр Сомса, а затем провел посетителя по коридору в маленькую комнатку. Кто-нибудь его примет.
— Кто-нибудь? — сказал Сомс. — Мне нужен редактор.
Редактор очень занят. Не может ли Сомс зайти попозже, когда народу будет меньше?
— Нет, — сказал Сомс.
Не сообщит ли он, по какому делу пришел? Сомс отказался.
Клерк еще раз посмотрел на его цилиндр и удалился. Через четверть часа Сомса ввели в комнату, где веселый человек в очках перелистывал альбом с газетными вырезками. Когда Сомс вошел, человек поднял глаза, взял со стола его визитную карточку и сказал:
— Мистер Сомс Форсайт? Да?
— Вы редактор? — спросил Сомс.
— Один из редакторов. Садитесь. Чем могу служить?
Сомс, желая произвести хорошее впечатление, не сел и поторопился достать из бумажника газетную вырезку.
— Во вторник вы напечатали вот это.
Редактор просмотрел заметку, казалось, просмаковал ее и спросил:
— Да?
— Будьте добры сказать мне, кто это написал.
— Мы никогда не сообщаем фамилий наших корреспондентов, сэр.
— Я-то, собственно говоря, знаю.
Редактор открыл рот, словно хотел сказать: «В таком случае, зачем же вы спрашиваете?» — но вместо этого улыбнулся.
— Видите ли, — начал Сомс, — автор этой заметки имеет в виду мою дочь, миссис Флер Монт, и ее мужа.
— Вот как? Вы осведомлены лучше, чем я. Но что вам не нравится в этой заметке? Самая безобидная болтовня.
Сомс посмотрел на него. Этот человек слишком беззаботен!
— Вы так думаете? — сухо сказал он. — А приятно вам будет, если вашу дочь назовут «предприимчивой леди»?
— Что же тут такого? Слово необидное. Кроме того, фамилия не указана.
— Значит, вы помещаете заметки с тем, чтобы никто их не понял? — насмешливо спросил Сомс.
Редактор засмеялся.
— Нет, вряд ли, — сказал он. — Но не слишком ли вы чувствительны, сэр?
Дело принимало неожиданный для Сомса оборот. Прежде чем просить редактора впредь не помещать столь обидных заметок, Сомс, видимо, должен был ему доказать, что заметка обидна; а для этого пришлось бы вскрыть всю подноготную.
— Видите ли, — сказал он, — если вы не понимаете, что тон заметки неприятен, то я не сумею вас убедить. Но я бы попросил впредь подобных заметок не помещать. Случайно я узнал, что вашей корреспонденткой руководит недоброе чувство.
Редактор снова взглянул на вырезку.
— Я бы не сказал, судя по этой заметке. Люди, занимающиеся политикой, постоянно наносят и получают удары. Они не слишком щепетильны. А эта заметка вполне безобидна.
Задетый словами «чувствительный» и «щепетильный», Сомс брюзгливо сказал:
— Все это мелочи, не заслуживающие внимания.
— Вполне с вами согласен, сэр. Всего хорошего.
И редактор снова занялся газетными вырезками.
Этот субъект — как резиновый мяч! Сомс приготовился сделать выпад.
— Если ваша корреспондентка считает, что можно безнаказанно давать выход своему сплину на страницах газет, то она не замедлит убедиться в своей ошибке.
Сомс ждал ответа. Его не последовало.
— Прощайте, — сказал он и повернулся к двери.
Свидание вышло не столь дружеское, как он рассчитывал. Ему вспомнились слова Майкла: «Пресса — цветок чувствительный». Сомс решил о своем визите не упоминать.
Два дня спустя, просматривая в «Клубе знатоков» «Ивнинг Сан», Сомс наткнулся на слово «фоггартизм». Гм! Передовая статья.
«Из всех панацей, коими увлекаются молодые и не теряющие надежду политики, самой нелепой является та, которая именуется „фоггартизмом“. Необходимо выяснить сущность этого патентованного средства, изобретенного для борьбы с так называемой национальной болезнью; сделать это нужно не откладывая, пока средство не выброшено на рынок. Рецепт дан в книге сэра Джемса Фоггарта „Опасное положение Англии“, и, если следовать этому рецепту, рабочая сила Англии должна уменьшиться. Пророки фоггартизма предлагают нам рассылать во все концы империи сотни тысяч мальчиков и девочек, окончивших школы. Не говоря уже о полной невозможности втянуть их в жизнь медленно развивающихся доминионов, мы обречены терять приток рабочей силы для того, чтобы через двадцать лет спрос наших доминионов на продукты производства повысился и сравнялся с производительностью Великобритании. Более сумасбродного предложения нельзя себе представить. Рядом с этой болтовней об эмиграции — ибо „болтовня“ — самое подходящее наименование для такой бьющей на сенсацию программы — проводится слабенькая пропаганда „назад к земле“. Краеугольным камнем фоггартизма является следующая доктрина: в Англии заработная плата и прожиточный минимум в настоящее время столь высоки, что мы не имеем возможности конкурировать с германской продукцией или восстановить наши торговые отношения с Европой. Такая точка зрения по вопросу о нашем промышленном превосходстве над другими странами до сих пор еще в Англии не выдвигалась. Чем скорее эти дешевые болтуны, пролезшие на выборах, поймут, что английский избиратель не желает иметь дело со столь сумасшедшими теориями, тем скорее станет ясно, что фоггартизм — мертворожденный младенец».
Какое бы внимание ни уделил Сомс «Опасному положению Англии», он нимало не был повинен в пристрастии к фоггартизму. Если бы завтра теория Фоггарта была разбита, Сомс, не доверявший никаким теориям и идеям и, как истый англичанин, склонявшийся к прагматизму, констатировал бы с облегчением, что Майкл благополучно отделался от громоздкой обузы. Но сейчас у него возникло подозрение: не сам ли он вдохновил автора этой статьи? Быть может, это был ответ веселого редактора?
Вторично приняв решение не упоминать о своем визите, он отправился обедать на Саут-сквер.
В холле он увидел незнакомую шляпу: очевидно, к обеду кто-то был приглашен. Действительно, мистер Блайт, со стаканом в руке и маслиной во рту, беседовал с Флер, свернувшейся клубочком на подушках перед камином.
— Папа, ты знаком с мистером Блайтом? Еще один редактор! Сомс с опаской протянул руку.
Мистер Блайт проглотил маслину.
— Никакого значения эта статья не имеет, — сказал он.
— По-моему, — сказала Флер, — вы должны дать им понять, какими дураками они себя выставили.
— Майкл разделяет вашу точку зрения, миссис Монт?
— Майкл решил ни на шаг не отступать!
И все оглянулись на Майкла, входившего в комнату.
Вид у него и правда был решительный.
По мнению Майкла, нужно было идти напролом, иначе вообще не стоило ничего начинать. Члены парламента должны отстаивать свои собственные убеждения, а не те, что навязывает им Флит-стрит. Если они искренно верят, что политика Фоггарта есть единственный способ борьбы с безработицей и неудержимым притоком населения в города, то эту политику они и должны проводить, невзирая на нападки прессы. Здравый смысл на их стороне, а в конечном счете победа всегда останется за здравым смыслом. Оппозиция, которую вызывает фоггартизм, основана на желании навязать тред-юнионам снижение заработной платы и удлинение рабочего дня, только никто не решается прямо это высказать. Пусть газеты изощряются, сколько им угодно. Он готов пари держать, что через шесть месяцев, когда публика свыкнется с идеей фоггартизма, они половину своих слов возьмут назад. И неожиданно он обратился к Сомсу:
— Надеюсь, сэр, вы не ходили в редакцию объясняться по поводу этой заметки?
Сомс как в частной, так и в общественной жизни придерживался правила избегать лжи в тех случаях, когда его припирали к стене. Ложь чужда английскому духу и даже некрасива. Скосив глаза на свой нос, он медленно проговорил:
— Видите ли, я дал им понять, что фамилия этой особы мне известна.
Флер нахмурилась, мистер Блайт потянулся за соленым миндалем.
— А что я вам говорил, сэр? — воскликнул Майкл. — Последнее слово всегда останется за ними. Пресса преисполнена чувства собственного достоинства, и мозоли у нее на обеих ногах, не так ли, мистер Блайт?
Мистер Блайт внушительно произнес:
— Прессе свойственны все человеческие слабости, молодой человек. Она предпочитает критиковать, а не быть жертвоц критики.
— Я думала, что впредь буду избавлена от заступничества, — ледяным тоном сказала Флер.
Разговор снова перешел на фоггартизм, но Сомс мрачно молчал. Больше он никогда не будет вмешиваться не в свое дело! И, подобно всем любящим, он задумался о своей горькой судьбе. В сущности, ведь вмешался-то он в свое дело! Ее честь, ее счастье — разве это его не касается? А она на него обиделась. После обеда Флер вышла, оставив мужчин за стаканом вина; впрочем, пил один мистер Блайт. Сомс улавливал обрывки разговора: на следующей неделе этот похожий на лягушку редактор собирался разразиться статьей в «Аванпосте». Майкл хотел при первом удобном случае выступить со своей речью. Для Сомса это были пустые слова. Когда встали из-за стола, он сказал Майклу:
— Я ухожу.
— Мы идем в палату, сэр; вы не останетесь с Флер?
— Нет, — сказал Сомс, — мне пора.
Майкл пристально на него посмотрел.
— Сейчас я ей скажу, что вы уходите.
Сомс надел пальто и уже открывал дверь, когда до него донесся запах фиалок. Голая рука обвилась вокруг его шеи. Что-то мягкое прижалось к нему сзади.
— Папа, прости, я была такой скверной.
Сомс покачал головой.
— Нет, — послышался голос Флер, — так ты не уйдешь.
Она проскользнула между ним и дверью. Ее глаза смотрели на него в упор, блестели ослепительно белые зубы.
— Скажи, что ты меня прощаешь!
— Этим всегда кончается, — отозвался Сомс.
Она коснулась губами его носа.
— Ну вот! Спокойной ночи, папочка! Знаю, что я избалована!
Сомс судорожно ее обнял, открыл дверь и, не говоря ни слова, вышел.
Под парламентскими часами газетчики что-то выкрививали. Должно быть, политические новости, предположил Сомс. Приближается падение лейбористского правительства — какой-то редактор подставил им ножку, с них станется! Ну что ж! Одно правительство падет, будет другое! Сомсу все это казалось очень далеким. Она — она одна имела для него значение.