Глава 15. Отбой в пансионе Лайл был в девять, а свет тушился и все разговоры должны были прекращаться еще через час

 

 

Отбой в пансионе Лайл был в девять, а свет тушился и все разговоры должны были прекращаться еще через час, когда нянечки уходили к себе.

В каждой секции верхнего этажа располагалась спальня приставленной к ней нянечки. Лиза мне говорила, что между половинами мальчиков и девочек нет даже двери, но Рэ утверждала, что такая дверь есть – как раз между комнатами нянечек, так что в случае экстренной необходимости они получали быстрый доступ ко всему второму этажу.

Поэтому, хоть Рэ и клялась, что миссис Талбот засыпает быстро и спит крепко, нам еще приходилось принимать в расчет и мисс Ван Доп. Так что отправляться на операцию рано было слишком рискованно. Рэ поставила свой будильник на 2.30, и мы заснули.

 

В 2.30 во всем доме было тихо. Слишком тихо, настолько, что даже скрип половицы звучал, как выстрел. А в таком старом доме почти все половицы скрипели.

Мы с Рэ прошли в кухню и достали из холодильника два пакета с соком. Их мы оставили на кухонном столе. Я открыла дверь в кладовку и включила там свет. После чего мы вернулись в холл, оставив обе двери полуоткрытыми.

Кабинет доктора Джил располагался в западном крыле, возле самой лестницы к спальням мальчиков. Рэ проверила замок еще неделю назад. Это был самый обычный замок, такие открываются монеткой. Во всяком случае, так утверждала Рэ. Мне‑то раньше никогда не было нужды вскрывать замки. Наверное, это потому, что у меня не было братьев и сестер. Поэтому я просто смотрела и мотала на ус. Это все к вопросу о накоплении жизненного опыта.

Рэ однажды видела, как доктор Джил во время сеанса доставала ее личное дело, поэтому знала, где хранятся дела. В офисе имелся принтер со сканером, что изрядно облегчало нам работу. Я стояла на стреме в коридоре. Единственный раз мне пришлось понервничать, когда Рэ начала сканировать страницы. Головка сканера двигалась довольно шумно. К счастью, страниц в личном деле оказалось немного, потому что, когда я заглянула, Рэ уже складывала бумаги обратно в папку.

Она дала мне два листочка, сложенные пополам, а папки вернула в ящик стола. Мы вышли из комнаты. И в тот момент, когда Рэ приводила замок в исходное положение, раздался характерный скрип половицы, заставивший нас обеих замереть на месте. Какое‑то время было тихо. Потом снова раздался скрип. Кто‑то спускался вниз из половины мальчиков.

Мы рванули с места, стуча босыми пятками по полу. Добежав до кухни, юркнули внутрь и дальше, в открытую кладовку.

– Ну, давай же, – театральным шепотом сказала я. – Бери уже что‑нибудь.

– Не могу найти рисовые батончики. Я знаю, что на той неделе они точно были.

– Мальчишки, наверное… – Я остановилась, потом прошипела: – Тссс. Кто‑то идет. Гаси свет!

Рэ дернула выключатель, а я закрыла дверь, оставив узкую щелку. В нее мне было видно, как в дверях кухни появился Дерек. Свет он включать не стал – оглядывался так. В лунном свете его лицо сияло бледным пятном. Он обшарил кухню взглядом и остановился на двери в кладовку.

Я распахнула дверь и шагнула вперед.

– Крекеры? – предложила я, протягивая ему коробку.

Он глянул на меня, и я словно опять оказалась в подвале и пролетела через всю комнату. Моя улыбка тут же увяла, и я сунула коробку с печеньем ему в руки.

– Мы тут перекусываем, – сказала Рэ.

Дерек, прищурившись, продолжал смотреть на меня.

– Пойду возьму сок, – продолжила Рэ, протискиваясь мимо меня.

Дерек оглянулся на пакеты с соком, которые мы заранее оставили на столе. Они служили доказательством, что мы всего лишь устроили рейд на кухню. Это был мой план, и мне он казался очень хитроумным. Но когда взгляд Дерека вернулся ко мне, волосы у меня на загривке встали дыбом, и я поняла, что Дерек на это не купился.

Я шагнула вперед. Какие‑то мгновения он не шевелился, и я слушала только его дыхание и ощущала его огромную массу, застывшую передо мной.

Потом он посторонился.

Когда я проходила мимо, он взял из коробки упаковку крекеров, а коробку протянул мне.

– Ты, кажется, забыла.

– Ах, да. Спасибо.

Я взяла коробку и вылетела в коридор, Рэ – за мной следом. Дерек тоже вышел, но направился в другую сторону, на половину мальчиков. Возле самой лестницы я оглянулась. Дерек остановился возле двери в кабинет доктора Джил и внимательно посмотрел на дверь.

 

Мы пролежали в кроватях с выключенным светом пятнадцать минут – достаточно для того, чтобы Дерек сдал нас нянечкам или вернулся к себе в комнату. Пальцами я все ощупывала листочки, которые затолкала под резинку своей пижамы. Наконец Рэ пробралась с фонариком ко мне в кровать.

– Мы были близки к провалу, – прошептала она.

– Думаешь, он скажет про нас?

– Нет. Он и сам пошел промышлять на кухню, так что вряд ли осмелится ябедничать.

Значит, Дерек просто случайно встал перекусить как раз тогда, когда мы вламывались в кабинет доктора Джил? Терпеть не могу совпадений, но, похоже, сканер все же шумел не так сильно, и Дерек не слышал его у себя наверху.

Я вытащила листочки и расправила их на матрасе.

– Это Дерека, – сказала Рэ, посветив фонариком.

Я вытащила второй листок и протянула ей.

– Хочешь прочитать про Симона?

Она покачала головой.

– Это вторая страница про Дерека. На Симона там ничего не было.

– Ты не нашла?

– Нет, его дела просто не было. На разделителях в ящике написаны наши имена. Да и на папках тоже. А папки на Симона там не было.

– Это…

– Странно. Я знаю. Может, они держат его дело где‑то в другом месте? В любом случае ты хотела почитать про Дерека, поэтому я решила не тратить время на поиски папки Симона. Давай посмотрим, за что сюда угодил наш Франкенштейн. – Рэ посветила фонариком на верхние строчки. – Дерек Сауза. Дата рождения, бла, бла, бла.

Она опустила фонарик ниже.

– Ха. В Лайл его доставила служба по надзору за детьми. Ни слова об отце, о котором они столько говорят. Если в деле замешана служба по надзору за детьми, то, ручаюсь, этот папаша не возьмет приз за лучшего родителя года. А, вот оно. Диагноз… Асоциальное изменение личности. – Рэ фыркнула. – Неужто? Как будто я и так не знала. И вообще, разве это болезнь? И какие, интересно, лекарства дают ему от грубости?

– Чем бы его ни лечили, это не действует.

Рэ расплылась в улыбке.

– Это точно. Неудивительно, что он застрял здесь так надолго…

В коридоре вспыхнул свет. Рэ нырнула в свою кровать, оставив у меня фонарик. Я погасила его. В этот момент хлопнула дверь в ванную. Я хотела перекинуть фонарик Рэ, но она покачала головой, потом наклонилась вперед и прошептала:

– Ты дочитывай. Если найдешь что‑нибудь интересное, утром мне расскажешь.

Не знаю уж, кто там пошел в ванную – Тори или миссис Талбот, – но пробыла она там целую вечность. Когда наконец послышался шум спускаемой воды, Рэ успела заснуть. Я выждала еще несколько минут, потом включила фонарик и продолжила чтение.

И с каждой следующей строчкой комок страха у меня внутри разрастался все больше. Асоциальное изменение личности не имело ничего общего с банальной грубостью. Это означало, что человек проявлял полное неуважение к другим, был лишен способности к сочувствию – не мог поставить себя на место другого. Это расстройство проявлялось в буйном темпераменте и вспышках ярости, которые только усугубляли положение. Если не понимаешь, что причиняешь кому‑то боль, то что тебя может остановить?

Я перешла ко второму листочку, где было написано «Биография».

 

«Провести стандартную проверку оказалось проблематичным. Не удалось найти ни свидетельства о рождении, ни каких‑либо других документов. Они, скорее всего, существуют, однако отсутствие достоверной информации о раннем периоде его жизни делает невозможным проведение всесторонней проверки. Объект и его названый брат утверждают, что Дерек живет в их семье примерно лет с пяти. Объект не помнит – или не желает сообщать подробности – своей жизни до этого, хотя его ответы наводят на мысль, что он мог воспитываться в государственном учреждении.

Отец Симона, Кристофер Бэ, похоже, де факто установил опекунство над объектом, хотя нет никаких официальных документов об усыновлении или опекунстве. В школу мальчики поступили как „Симон Ким“ и „Дерек Браун“. Причина, по которой указаны не подлинные имена, неизвестна.

Согласно записям в школьном личном деле, проблемы с поведением у объекта начались в седьмом классе. Он и до этого не отличался открытостью и жизнерадостностью, а теперь стал особенно угрюмым. Его отстраненность сопровождалась вспышками немотивированного гнева и проявлением агрессии».

 

Проявления агрессии…

Синяки у меня на руке зудели, и я, поморщившись, машинально потерла их.

 

«Инциденты не были должным образом задокументированы, что делает невозможным подробное исследование развития болезни. Объекту удавалось избегать исключения из школы и других мер дисциплинарного воздействия вплоть до некой ссоры, которую очевидцы описали как „обычную дворовую драку“. Объект яростно напал на трех младших учеников, проявив то, что официальные лица назвали химически питаемым гневом. Прилив адреналина также может объяснить необычайную силу, о которой сообщали свидетели. К моменту, когда администрация школы смогла вмешаться, один из учеников получил травму позвоночника. Врачи опасаются, что он не сможет больше ходить».

 

Страница, заполненная убористым текстом, продолжала рассказ о биографии Дерека, но я уже не видела строчек – у меня перед глазами стояла одна‑единственная картина: как промелькнул пол, когда Дерек швырнул меня через всю комнату.

Необычайная сила…

Вспышки гнева…

Не сможет больше ходить…

Значит, Лизу за то, что она швыряла карандаши и бутылочки с гелем, перевели отсюда, а Дерека продолжают держать? Огромного детину, у которого за плечами целый ряд вспышек гнева, сопровождавшихся проявлением агрессии? Человека, который страдает таким расстройством, что ему все равно, кому он причиняет боль и насколько сильную?

Почему меня никто не предупредил?

Почему его не запирают?

Я сунула листочки под матрас. Читать остальное не было надобности. Я и так знала, что там сказано. Что его накачивают лекарствами. Что он проходит курс реабилитации. Что он идет на сотрудничество и за все время пребывания в Лайле ни разу не проявил агрессии. Что его состояние находится под контролем.

Я посветила фонариком на руку. Синяки наливались лиловым цветом.