Горгий и горгианские фигуры

 

Третий уроженец Сицилии Горгий (485—380 гг. до н. э.)оказался самым прославленным учеником Эмпедокла. Ряд исследователей считает именно Горгия творцом греческой художественной прозы1. Прибыв в Аттику в 427 г. до н.э. в качестве посла города Леонтины, терпяще­го притеснения от соседних Сиракуз, Горгий привел в восторг афинскую публику искусными антитезами и рифмованными созву­чиями слов. Так до Горгия в Афинах не говорил никто. В результа­те народное собрание отдало предпочтение этому политическому оратору только за умение красиво выражать свою мысль. В поста­новлении экклесии значилось: немедленно оказать леонтийцам во­енную помощь в борьбе против Сиракуз.

"Нововведение Горгия заключалось не в придумывании приемов (аллитераций, ассонансов, повторов, поэтических фигур, антитез и аналогий) — они были хорошо известны задолго до него — а в той организации словесной ткани, которой он достигал с их помощью. Противопоставление понятий и связанная с этим игра словами пре­вращалась у него в членение речи на симметричные отрезки с соз­нательно подобранной созвучной концовкой. Равновесие частей придавало речи в целом предельную ясность", — пишет Т.А. Миллер2.

Спустя немного времени окрыленный успехом Горгий переселя­ется в Афины и открывает школу красноречия.

Как можно судить по диалогам Платона "Горгий" и "Федр", при­влекательность речей Горгия для современников заключалась в уме­нии использовать звуковую, музыкальную сторону речи. Именно Горгий впервые внимательно анализирует звуковую организацию словесных приемов, которые используются в заговорах, молитвах, в поэзии, и переносит их в свою речь. Он сам говорит об этом в од­ной из немногих сохранившихся до наших дней речей: "Заклинания, проникнутые божественной силой речи, и радость наводят и печаль отвращают, потому что мощь заклинания, соприкасаясь с человече­ской мыслью, чарует ее, убеждает и переиначивает средствами сво­его волшебства. Существуют же два способа волшебного чародей­ства: чарование духа и обман мысли"3.

Оба приема — "чарование духа" и "обман мысли" — представляют собой воплощение в реальность основного постулата софистического релятивизма, что вызывает бурную реакцию Платона, обрушившегося на безнравственность и неискренность риторического учения. Не вла­дея знанием об истинном и ложном (ибо софист, по Протагору, скло­няется к принятию кардинально противоположных мнений, каждое из которых имеет равное право на существование), оратор идет на поводу у публики, потакая ее заблуждениям и тем самым принося народу не пользу, а вред. "Риторика не имеет даже права называться наукой, изучающей законы речи, так как форма речи не подчиняется никаким общим законам и определяется только конкретным содержанием речи; риторика есть всего лишь практическое знание, приобретаемое не изу­чением, а опытом. Этой ходячей риторике Платон противоставляет ис­тинное красноречие, основанное на подлинном знании и потому дос­тупное только философу. Познав сущность вещей, философ придет к правильному о них мнению, а познав природу человеческих душ, он правильно внушит свое мнение душам слушателей"4.

"Чарование мысли", по Платону, есть лишь средство усиления обмана, искусство шамана, "заклинанием своим зачаровывающего рассерженных"5. Различие взглядов становится очевидным даже на уровне терминов: если в софистике ключевое понятие было связано с лексическим рядом σοφος — σοφια (умение, опытность, ловкость), то у Платона на первый план выступил лексический ряд φιλοσοφος — φιλοσοφια (стремление достичь мудрости). Так с самого возникнове­ния красноречия начинается яростное противостояние риторики и философии, публицистики и науки, не завершенное и по сей день.

Тем не менее Горгий разрабатывает методику воздействия на слушателя. Не случайно именно в его школе было выработано оп­ределение:

Ρητορικη ΄εστιπειθους ‘δημιουργος΄ — риторика — мастер убеждения6.

Горгий вводит ряд средств, с помощью которых оратор "ведет за со­бой" душу слушателя и услаждает ее (ψυχαγωγια). Античная традиция приписывает Горгию изобретение словесных фигур (греч. σκ’ηματα, лат. figurae), известных у нас под названием горгианских фигур.Собст­венно у Горгия их было три: антитеза’αντιθεσις) — сочетание членов фразы, находящихся между собой в отношении противоположности (напр. "приятно лесть начинается и горько она кончается"); равночленность— исоколон ‘ισοκωλον — симметрия слогов) — уравнивание ме­жду собой синтаксических членений предложения (см. пример 1 и 3); созвучие окончаний— "гомойотелевтон" ‘ομοιοτελευτον — обычное украшение антитезы ("Была ли она силой похищена, или речами улеще­на, или любовью охвачена?")7.

Все последующие приемы ораторского искусства включались в перечень фигур, а позднее требовали уже специальной и разветв­ленной классификации.

Платон с пристрастием описывает самоуверенность Горгия, рас­считывавшего на магическую силу красноречия, преподаваемого в его школе. В диалоге "Горгий" герой так говорит о могуществе ора­тора, руководящего толпой: "Если бы в какой угодно город прибыл оратор и врач и если бы в Народном собрании или в любом ином собрании зашел спор, кого из двоих выбрать врачом, то на врача никто бы и смотреть не стал, а выбрали бы того, кто владеет сло­вом... потому, что не существует предмета, о котором оратор не сказал бы убедительнее перед толпою, чем любой из знатоков сво­его дела. Вот какова сила искусства и его возможности... Оратор способен выступить против любого противника и по любому поводу так, что убедит толпу скорее всякого другого; короче говоря, он достигнет всего, чего ни пожелает..."8 Такая смелость первых со­фистов опиралась на избранный ими способ рассуждения. Т.А. Миллер определяет его как "соотнесение" — единичного, отдельного, с об­щим, целым, а также предметов друг с другом, их противопоставле­ние и соположение. Эти мыслительные операции сами по себе, ра­зумеется, не были новшеством, однако, превращенные в рабочий метод, они легли в основу того специфического описания реально­сти, которое выявляет в предметах сопоставимые (соотносимые) друг с другом грани (мы называем это схематизацией) и которое позволило Аристотелю создать учение о силлогизмах (логических связях) и применить классификацию по родам и видам, а писателям — разработать достаточно жесткий трафарет изображения действи­тельности"9 Уже с первых шагов античная риторика отличалась продуманной связностью всех частей от больших до мельчайших, системной рациональностью, столь характерной для всей греко-римской культуры10.

По свидетельству Филострата11, Горгий вызывал восторг вовсе не как судебный или политический оратор, а как мастер торжествен­ного красноречия (позднее Аристотель назвал этот тип эпидейктическим / Arist., Rhetor., I, III, 2/). Именно Горгию принадлежали поразившие слушателей Олимпийская речь на празднествах в Пифийском храме и надгробное слово в память афинян, павших на войне (обе речи не сохранились). "Вырабатывался специфический новый тип красноречия, предназначенный не для споров и тяжб, а для прославления и уничижения, не для доказательства или опро­вержения фактов, а для их оценивания"12. Эти речи способствовали не столько выражению симпатий или лести к тому или иному поли­тическому деятелю, но посвящались пропаганде определенной идео­логии или образа жизни.

Главным поприщем, на котором совершенствовал себя мастер парадного красноречия, было умение хвалить. От софистов V в. до н.э. в нескончаемую даль последующих веков тянется нить изо­щренных опытов этого искусства, охватывающего все многообразие предметов от самых ординарных (похвала горшкам, мышам, камеш­кам — ученик Горгия Поликрат) до самых престижных (похвала го­роду, правителю). Умение хвалить предполагало три вещи: умение придать словесной ткани эффектное благозвучие (как хвалить); умение найти в объекте ценность, заслуживающую похвалы (за что хвалить) и умение сделать предмет похвалы близким слушателю (для чего хвалить). Овладевая этим умением, риторы V—IV вв. до н.э. создали непререкаемую норму достоинств стиля и подняли нравст­венные ценности полиса на ту притягательную высоту, на которой они оставались еще многие столетия.

Похвала могла быть основной темой речи, и тогда речь называ­лась энкомием(букв. с греч. — во славу, с целью прославления; в литературе европейского классицизма энкомию соответствует жанр оды) — похвальным словом, а могла быть лишь частью более широ­кой темы, как, например, в эпитафиях(надгробных речах), кото­рые наряду с похвалой включали в себя также и сетования (плач), утешение и назидание. Приемы похвалы отрабатывались, кодифи­цировались, превращались в стереотипы и в таком виде усваивались другими жанрами — судебным красноречием, историографией, по­эзией. Дошедшие до нас сочинения Горгия "Похвала Елене" и "Оправдание Паламеда" как раз являются учебными образцами торжественного красноречия, ибо написаны на мифологический сюжет, и как утверждает сам Горгий в заключительных строках "Елены", есть лишь "игра ума" (πα’ιγνιον — букв. с греч. игрушка;в пер. С. Кондратьева: "Елене во славу, себе же в забаву").

Для своей "Похвалы" Горгий не случайно избирает тему, доста­точно распространенную в греческой культуре середины V в. до н.э. Его старшие современники Геродот (История, II, 115—120) и Еврипид в трагедии "Елена" старались оправдать гомерову виновницу Троянской войны, опираясь на версию Стесихора, согласно которой в Трое находилась лишь тень Елены Спартанской, в то время как верная жена Менелая ожидала мужа в Египте. В отличие от них Горгий не стал изменять мифологическую версию "жизнеописания" Елены, а дал ей новую оценку. Секрет оратора заключался в уме­нии перетолковывать факты и придавать им неожиданную окраску. "Он применил особый прием, который сводился к тому, что явления реальности распределялись по двум противоположным полюсам, и от того, насколько удавалось оратору подвести предмет под опреде­ленную категорию и соответственно поместить его на том или ином полюсе, зависела его оценка. В фокус внимания писателя попадали не изолированные объекты с их частными особенностями, а сразу два предмета, каждый из которых был наделен признаками, прямо противоположными признакам своего напарника. При таком способе изображения на первый план выступили не индивидуальные черты вещей, а то, чем предметы отличались друг от друга. Интерес при­влекала не вещь сама по себе, а то обстоятельство, что она иная, чем другая вещь, и "быть чьей-то противоположностью" делалось ее главной характеристикой, ее главной сущностью. Ни один из двух предметов в этой ситуации не мог быть показан без другого, по­скольку "противоположное" всегда противоположно чему-то и не существует без соотнесенного с ним антипода"13. В подтверждение ска­занного приведем несколько примеров из замечательного исследования Т.А. Миллер речи Горгия "Елена". «Во вступительной части, прежде чем перейти к главной теме, Горгий фиксирует логический принцип, положенный им в основу дальнейших рассуждений. Это принцип оппо­зиций, в силу которого объект рассматривается в сопряженности со своим антиподом. Оратор предлагает две схемы таких оппозиций: "космос" (украшение, слава) — "акосмия" (то, в чем отсутствует кос­мос) и "хрэ" (должное) — "гамартиа" (ошибочное), "аматиа" (необдуманное). Первая схема классифицирует (подводит под общую категорию) отдельные свойства (качества) разных сторон человеческой жизни от города-государства до тела или слова, вторая — способы их оценивания. Фраза, открывающая "Елену", звучит так:

Славою /космос/ служит городу смелость, телу — красота, духу — разумность, деянию — доблесть, речи — правдивость;

все обратное (энантиа) этому — лишь бесславие (акосмиа/ (1).

Созвучие слов, вынесенных в начало и конец фразы и отличаю­щихся друг от друга лишь отрицательным префиксом, делает про­зрачно ясной полярную противоположность понятий, а строго вы­держанная однотипность перечислений (параллелизм) подчеркивает смысловое единство признаков, входящих в общую категорию кос­мос (слава).<...>

В основной части вместо изложения фактов из жизни Елены Горгий предлагал слушателю взглянуть на нее с совершенно новой стороны. Поведение Елены не описывается в конкретных подробностях, а воспроизводится в виде моделей. Модели, намеченные Горгием, — это схемы взаимодействия Елены и тех вероятных (эйкос) причин, которые толкнули ее на отъезд в Трою...<...>

Приводимые причины включают в себя четыре рода факторов: ирра­циональный (изволение случая /тюхэ/, веление богов, неизбежности /ананкэ/ узаконение); физический (акт насилия); интеллектуальный (убеждение словом); эмоциональный (любовь) (6). Способ реабилитации героини прост и схематичен: устанавливается система зависимости меж­ду антиподами "сильный — слабый", и каждая из причин помещается в разряд "сильных", так что Елена автоматически должна занять место на противоположном полюсе, т.е. в числе слабых или неповинных жертв насилия. Изощренность ораторского красноречия проявляет себя в пол­ной мере в эффектном нагромождении все новых и новых примеров, ил­люстрирующих схему "сильный — слабый". Схема эта преподносится слушателю в сопряжении двойных антитез:


...От природы не слабый сильному препона,<...>
а сильное слабому власть и вождь.<...>
Сильное ведет, а слабое следом идет.<...>

В эту схему контрастных противопоставлений легче всего уклады­валось "иррациональное — человек", и Горгий, анализируя тут же пер­вую из указанных им причин, строил умозаключение, безапелляционно оправдывающее Елену: "Бог сильнее человека и мощью и мудростью, как и всем остальным: если богу или случаю мы вину должны припи­сать, то Елену свободной от бесчестия должны признать" (6). <...>

Игра контрастами, в которой изощрялся Горгий, могла произво­дить ошеломляющее впечатление, и с ее помощью можно было до­казывать вещи прямо противоположные, стоило лишь найти для ис­комого предмета новый ряд оппозиций»14. Не случайно Горгию при­писывали одно из наиболее релятивистских утверждений софисти­ки: "1) ничто не существует; 2) если есть нечто сущее, то оно непознаваемо; 3) если даже оно познаваемо, то оно не вырази­мо и не изъяснимо"15.Для того чтобы утверждать и обосновывать позитивные аспекты фактов, метод Горгия оказывался непригодным.

Эту особенность мастерства Горгия отметил еще Исократ, заметив­ший "небольшой изъян" в речи своего предшественника: "...ведь он ут­верждает, что составил похвальную речь Елене, а получилось так, что он произнес защитительную речь о ее поведении. Эти два типа речей строятся не по одной схеме и говорят не об одном и том же, а о прямо противоположном. Ведь защищать следует тех, кого обвиняют в пре­ступлениях, а восхвалять тех, кто выделяется чем-либо хорошим"16. Во времена Горгия типы красноречия, впоследствии классифицированные Аристотелем, еще существовали в неразрывном единстве, и, может быть, в силу этого знаменитый создатель горгианских фигур не вошел в классический "канон десяти ораторов".

Эксперимент Горгия был дополнен Фрасимахом17, который ввел по­нятие "период" — сложную синтаксическую конструкцию, придающую речи ясность, ритмичность, законченность. Позднее Аристотель дал та­кое определение периода: "Периодом я называю отрывок (λ’εξιν), имею­щий в себе самом свое начало и свой конец, и хорошо обозримую про­тяженность. Такой отрывок приятен и легок для усвоения; приятен, по­тому, что являет собой противоположность беспредельному, и слушате­лю кажется, что он все время получает нечто завершенное — ведь не­приятно ничего не видеть перед собой и не достигать никакой цели; ле­гок же он для усвоения потому, что хорошо запоминается, а это, в свою очередь потому, что построенный по периодам слог несет в себе число — то, что из всего сущего запоминается лучше всего. Потому и стихи все запоминают лучше, чем прозу: ведь стихотворная мера есть число. Нуж­но также, чтобы мысль (δι’ανοια) завершалась вместе с периодом"18.

"В софистической прозе период получил членение на отрезки (колоны), в которых естественное дробление речи на такты исполь­зовалось для смысловой дифференциации. Колонам придавалось ритмическое строение, они приобретали плавность стихотворной речи, не образуя, однако, в своей совокупности строгой метриче­ской системы стиха. Таким путем вырабатывался особый стиль ли­тературной аттической прозы... Софисты как никто другой чувство­вали эмоциональную силу искусно оформленной речи. Главным на­правлением их работы был стилистический эксперимент, проба раз­ных словесных возможностей в обработке одной и той же темы, опыт игры со словом безотносительно к предмету речи. Их лозун­гом стало "делать слабый довод сильным и сильный слабым"19.


1 Там же. С. 229.
2 Миллер Т. А. Аттическая проза V в. до н.э. // История всемирной лите­ратуры. Т. 1.С. 384.
3 Горгий. Елена, 10. Цит. в пер. С. Меликовой-Толстой по изд.: Античные тео­рии языка и стиля / Под общ. ред. О.М. Фрейденберг. М.; Л., 1936. С. 152.
4 Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 11.
5 Платон. Федр, 267 CD.
6 Sext. Empir., Adv. rhet., 61. Платон устами Сократа мастерски развенчиваеет этот тезис в знаменитом диалоге "Горгий" (Платон. Горгий, 453—455 а).
7 Созвучия окончаний — гомеотелевты - сопрягали одинаковые по своей грамматической форме слова, расставляя их по концам синтаксических отрез­ков. Подобный способ выражения оценивался как черта приподнятого стиля, на­пример у Горгия: "Они воздвигли трофеи над врагами, Зевсу на украшение, себе же на прославление; они не были незнакомы ни с дарованной им от природы добле­стью, ни с дозволенной им от закона любовью, ни с бранным спором, ни с ясным миром, были благочестивы перед богами своей праведностью и почтительны перед родителями своей преданностью, справедливы перед согражданами своей скромно­стью и честны перед друзьями своей верностью..." (Пер. Ф.Ф. Зелинского). Впо­следствии людям хорошим эстетическим чутьем они казались чересчур торжествен­ными, навязчивыми, утомительными, но никто не находил их смешными. В "Поэтике ранневизантийской литературы" С.С.Аверинцев посвящает виртуозную по уровню филологического исследования главу сопоставлению рифмы, рожденной из духа "диалектики" в греческой риторической прозе, с принятой сегодня по­этической рифмой. (Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 233—249).
8 Платон. Горгий, 452 D — 459 Е.
9 Миллер Т.А. От поэзии к прозе. Риторическая проза Горгия и Исократа // Античная поэтика. М., 1991. С. 61—62.
10 См.: Гаспаров М.Л. Античная риторика как система // Античная поэтика. С. 7.
11 См.: Памятники поздней античной научно-художественной литературы II—V вв.. М., 1964. С. 170, 171.
12 Миллер Т.А. От поэзии к прозе. С. 65.
13 Миллер Т.А. От поэзии к прозе. С. 67.
14 Миллер Т.А. От поэзии к прозе. С. 69—72.
15 Маковельский А.О. Софисты. Вып.1. Баку, 1940.
16 Исократ. Елена, 14—15.
17 Фрасимах из Халкедона — софист-ритор, современник Горгия. Традиция приписывала ему сочинение "жалобных" концовок в речах (см.: Платон, Федр, 267 с.), так называемых ‘eλεοι,употребляемых для того, чтобы вызвать сочув­ствие и сострадание слушателей.
18 Аристотель. Риторика, III, IX, 3, 4; 1409 а—в.
19 История всемирной литературы. Т. 1. С. 384.