Старый дом
Что там у тебя? Печенюшки мои любимые с корицей, свечки… Так даже и лучше — без электричества, да ведь? И без газа с водой перебьемся: воду будем из дома через дорогу носить и в баньку на соседнюю улочку сходим. До заморозков всяко продержимся. Нельзя мне уйти. А готовить можно на примусе, сначала я думала, не справлюсь, он ведь старый совсем, лежал на антресолях без дела спокон веков, но я с ним подружилась. Вот и кофе уже сварила, как знала, что ты придешь… Целую коробку свечей соседи оставили, правда, им в обед сто лет, некоторые склеились между собой, но ты все равно не покупай больше, я эти аккуратно ножом разрежу. Они много чего оставили.
Можно зажечь дюжину свечей и смотреть на их дрожащие трескучие язычки, и тишину кромешную слушать. Пламя всегда потрескивает, если на него смотреть… Опять будешь молчать весь вечер. Сядешь на старый продавленный диван и задумаешься о чем-то своем, рассеянно прислушиваясь к моему тихому шепотку. Нам с тобой есть о чем помолчать, но лучше уж я буду говорить за двоих, чтобы дому было не так одиноко, чтобы не чувствовал себя покинутым… Почему ты остался здесь, почему не уехал вместе со всеми? Что тебя держит в этих развалинах? Я не могу, ты же знаешь, у меня кошка, а ты и прожил-то здесь не больше года. Свет, наверное, уже не дадут, что же ты будешь делать без компьютера? Через пару часов опять сбежишь от меня в интернет-кафе, как пить дать… Ты пей кофе, пей, я еще сварю, сейчас вот примус только зажгу.
Кошка моя обязательно вернется, она, как и я, всю свою жизнь прожила в доме, куда ж ей еще идти. Не верю, что ее живой нет, не хочу верить, она умница такая была, понимала каждое слово. А к кому она вернется, кто ее накормит, голодную, если я отсюда уйду? Четыре месяца уже прошло с тех пор, как пропала… Ночами все слышу, будто кто-то мяукает во дворе жалобно, и голос как у Прыськи моей, а выйти в темноте страшно: все завалено мусором, того гляди ноги переломаешь или лепнина из-под карниза на голову упадет, каждую ночь слышно, как осыпаются стены… С тех пор как земля под старым фонтаном начала проседать, во двор совсем выходить перестали. Так и провалился в тартарары наш фонтан, только краешек чаши торчать остался, правда, он давно уже не работал… Интересно, что там под землей? Катакомбы, наверное, или тоннель метро заброшенный… Котов-то бродячих полно по развалинам шастает, я днем из окна сколько раз видела: греются на солнце, охотятся за кем-то у черных дыр. ведущих под землю, а ночью опять мерещится — Прыська моя мяучит. Устала уже прислушиваться, голова кругом идет.
Для отвода глаз пришлось переехать, ордер от новой квартиры взять, барахлишко упаковать да вывезти. Соседи много вещей побросали: столы, диван, стул с табуреткой, патефон сломанный с пластинками на девяносто восемь оборотов, даже занавески с кухни не сняли, так торопились… Хорошо теперь: и ютиться потихоньку можно, и жилье формально освободили. Иначе пришли б с милицией выселять, они б и сейчас пришли, если бы знали, что мы с тобой до сих пор здесь… Помнишь, комиссия весной первый раз приходила? Это из-за них кошка моя убежала, потому что дверь оставили незакрытой… Мельтешили полдня, сверяли метраж жилплощади с планом дома, совещались, кого в какую квартиру вселять будут. Я специально смотрела: твоей каморки на чердаке вообще нет на их плане, последний жилой этаж — наша квартира, а дальше только крыша и небо. Наивные люди — думают, что крыша и небо необитаемы… Вот ты все молчишь, качаешь головой, а кофе твой остыл давно, и не смотри на меня так, будто не понимаешь, о чем я…
Мы с бабой Тосей с третьего этажа последние выезжали, тебя-то я не считаю, про тебя и комиссия не вспомнила, и жильцы умолчали, да и на глаза ты редко кажешься. Когда мы двери заперли в пустые квартиры, рабочие заварили железную дверь в парадную и решетки на окна первого этажа приварили. Только на ворота во двор никто внимания не обратил: они ж изнутри заперты на висячий замок да завалены всяким хламом. А левая створка висит на одной ржавой петле, можно, ежели постараться, в сторону ее отодвинуть, втиснуться внутрь, перелезть через штабеля досок и труб, которыми завалена низкая арка, и пробраться вдоль стены к черному ходу, что ведет по узкому слепому подъезду на самый верх, на седьмой этаж, прямо в нашу квартиру… Ты ведь так же ходишь, я знаю. Это только издали кажется, что черный ход заколочен — гвозди не держатся в гнилой древесине, как зубы в цинготных деснах.
Всё бросили на произвол судьбы. Старинные подсвечники с позеленевшими от времени бронзовыми завитушками, чернильницу на мраморной подставке, резной китайский веер, соколиное чучело, побитое молью, абажур атласный с кисточками на проволочном каркасе. Дореволюционные книги по медицине — с ятями и тиснеными переплетами, а страницы мышами погрызены и сырым табаком пахнут. Фронтовые письма, старые фотографии. Зеркало в сломанной серебряной оправе, не видно в нем почти ничего, амальгама вся облупилась, — в коридоре раньше висело. Зачем, говорят, нам эту рухлядь с собой везти, в новую жизнь… Вот и славно, пусть доживают со мной свой век — я сама рухлядь, не место мне в новой жизни.
Шестнадцать одинаковых корпусов, будто из спичечных коробков слеплены, — помнишь, в детстве мастерили такие? — до потолка рукой достать, стены как из картона, лифт консервная банка. Неживой дом, бездушный, безликий, не могу я в нем жить, муторно мне там и тесно, как в клетке, бежать хочется. Тем же вечером и сбежала, не разобрав тюки и коробки, пешком шла через весь город, потому что на метро не успела, домой шла, обратно… А тут уже свет выключили, газ отрезали, водопровод перекрыли, и дом как будто усох, сгорбился, ниже стал на этаж… Смотри-ка, свечки наши растаяли, я сейчас новые зажгу, а ты заберись пока на диван с ногами, подремли, я пледом тебя укутаю — прохладная нынче ночь.
Август кончается, скоро утренники нагрянут, не доживем мы тут до зимы без печки, придется уйти, вот только кошка моя вернется, я-то здесь из-за кошки. И ты своего дождешься. Ты тоже чего-то ждешь, я знаю, иначе зачем ты здесь? Не меня же ты ждешь, в самом деле, я ведь не люблю тебя… Ты только не обижайся, ладно? Руки у тебя такие красивые и глаза добрые, мне хорошо, когда ты рядом сидишь на диванчике, уютно с тобой, да только я однолюб.
Антошка все старые дома в городе знал как свои пять пальцев: историю градостроения изучал, собирал фотографии разных лет по архивам. Город вдоль и поперек исходил с планшетом под мышкой, рисовал углем и акварелью городские виды. А по вечерам я кофе варила, и мы садились вот сюда на подоконник лицом друг к другу, прижимаясь затылками к шероховатой стене, глядели в небо, на крыши, а летом по ним лазили… В тот день тоже полезли, дождь моросил, стрижи над самой крышей носились, а флюгер на башенке покосился, скрипел жалобно на ветру, Антошка думал его поправить — осторожно, чтобы дому не сделать больно. Осторожно… Сначала мурлыкал что-то себе под нос, потом ткнул пальцем в небо — смотри, гроза-то мимо прошла, — сделал еще шаг и сорвался, поскользнулся на самом краю. А двор наш с крыши на песочницу детскую оказался похож, только без грибка раскрашенного посередине, и Антошка мой возле бортика распластался, раскинув ручки и ножки, как будто куколку кто забыл… Грозы в тот день действительно не было, а через неделю я котенка подобрала во дворе, крохотного совсем, сидел на том самом месте, нюхал потемневшие пятна крови… Мы с Антошкой с первого класса не разлей вода были, двадцать с лишним лет ходили друг к другу в гости, почти каждый день — они в соседнем подъезде жили. Однажды Антошка хотел камин починить, но без толку — тот в войну еще отказал. Видишь, у дракона на каминной решетке лапа одна отломана? Сколько я в детстве сказок про него придумывала…
Много с тех пор людей хороших встречала: красивых, умных, с ума в постели сводивших, а любимых не встречала. Не серчай на меня, так получилось, что не могу больше любить, умерло во мне что-то вместе с Антошкой. Привязанности остались, и то хорошо, правда? Ты мне нужен, у меня ведь никого больше нет… Делай что хочешь: молчи, не обращай на меня внимания, уходи в себя, только не уходи отсюда совсем. Я не могу остаться одна в доме, иначе я развалюсь вместе с ним, он мной только и живет, а у меня сил больше нет жить его умирающими стенами. Ты хороший, я знаю, давай я тобой буду жить, пока кошка моя не пришла. Вдвоем веселее.
Дом жалко, не переживет он холодов. Целый век разрушался, недужил, в чем только душа держалась, однако крепко стоял, потому что был кровом, а умирать стал, когда жильцы начали выезжать. Разломы в стенах такие, что кулак можно засунуть, крыша прохудилась, подвал затоплен до самых окошечек, откуда тысячами летит прозрачная комариная мелюзга — это уже агония. Штукатурка пластами отваливается с мокрого потолка, как ты там живешь у себя на чердаке, ума не приложу, перебирался б ко мне, что ли… Обои покрылись пятнами, отстают от стен, а под ними вода сочится, хотя дождя давно не было, как будто это дом плачет. И двор за лето двухметровым бурьяном зарос, ступени покрылись мхом, стены осклизли плесенью, грибами какими-то обросли, а сквозь трещины плющ с фасада пробрался, тянет свои усики и листочки в темноту подъезда, цепляется за жизнь, осваивает пространство. Какие бледные вырастают побеги без света, почти прозрачные, а снаружи из-за плюща дома почти не видно, заплел весь фасад плотным зеленым ковром. Вот и мы были бы как живые, если бы росли с той стороны стены.
Вчера из дома крысы ушли, все до единой: полезли вдруг из дыр и щелей, потекли серой массой через подворотню на улицу. Я шаль скорее накинула, вышла в коридор проводить тех, что бежали с нашей квартиры, — как-никак соседями были, хоть и докучали они мне изрядно. Одна крыса стала возле порога и все оглядывалась на меня, наверное, ждала, что я следом за ней пойду… Но мы не скоро уйдем, правда? Зимы дождемся, раньше нельзя, вчера мне приснилось, что кошка моя по первому снегу домой вернется. Ступала белыми лапками по снежной пудре, гнула серую спинку, мордочкой поводила из стороны в сторону… Как тихо теперь стало без крыс, только рама оконная где-то скрипит на ветру, видимо, закрыть забыли, а раньше топотало, возилось, попискивало по углам, дралось из-за оставленных людьми съестных припасов… Как ты думаешь, почему крысы ушли? Наверное, есть им нечего стало. Вот и у нас кончились продукты и сигареты, но мы дождемся утра, ладно? Жутко ночью идти через темный двор: выбитые окна осколками щерятся, лопухи листья огромные простирают, утянуть в заросли норовят, гул из-под земли идет, монстры каменные с водостоков сигают, кружат над головой…
Скоро уже рассветет, потерпи часок, тогда сгинут все наши химеры… Прикорни на диване, пока я выскочу за угол в магазин, я быстро, я скоро вернусь, ты только не ходи пока никуда, забудь про этот свой интернет. Вдруг дом подумает, что мы его покинули навсегда и никому он больше не нужен. Боюсь я его одного оставлять, он и так уже не жилец, мы с тобой последняя опора этим стенам… Давай лучше кофе еще наколдуем, печеньица погрызем. Вкусное какое печенье, рассыпчатое, я как раз такое люблю, а ты к нему не притронулся, и кофе совсем простыл, давай я его допью, а тебе новый сварю… Хочешь, погадаем пока на гуще? Мне в прошлый раз как будто зверек привиделся, на кошку похожий, а вокруг звезды и облака, значит, вернется моя Прыська, точно вернется. Как ты считаешь? А ведь я даже имени твоего не знаю, странно… Разве можно говорить с человеком, которого по имени не окликнуть? А я все трещу и трещу без умолку, достала уже тебя своей болтовней… Молчишь, смотришь куда-то в угол, как будто меня и нет вовсе.
Вот недотепа, все у меня из рук валится — гуща растеклась по полу, а я у нее так хотела про дом спросить. И ответа теперь не узнать, и чашка разбилась. Ну ничего, это, говорят, к счастью. Да ты сиди, сиди, я сама все уберу… Вот и рассвело, пока мы тут с тобой возились, можно свечи тушить.
Какие-то непонятные звуки с улицы доносятся, слышишь? Лязг, грохот, шум моторов… Я подойду к окну, гляну, что там такое. Технику прямо под окна пригнали: экскаватор, грузовики, кран на гусеничном ходу, какой-то фургончик. И рабочие в касках везде ходят, кричат, руками размахивают. Наверное, опять трубы будут менять, хотя их зимой обычно меняют, по закону подлости. А может, они по ошибке сюда заехали — улочка узкая, им тут и развернуться-то негде… Смотри-ка, экскаватор остановился прямо у нашей арки, загородил весь проход. Теперь до вечера из дома не выбраться — еще задавит своими гусеницами. Придется без сигарет посидеть, но мы потерпим немного, правда? Некоторые люди бросают курить и потом всю жизнь терпят, а нам только до вечера продержаться. Вечером рабочие домой уйдут, машины уедут, тогда я спокойно в магазин схожу, а ты посидишь тут, посторожишь дом. Или ты сходишь, а я ждать тебя буду, хорошо? Почему ты так побледнел?
Громыхают-то как, господибожемой, оглохнуть можно от такого шума… Вот сейчас кошка моя вернется, начнет под дверью мяучить, а я ее не услышу. Роют и роют свою траншею, шуруют так, что дом ходуном ходит, с полок посуда падает. Вот и последняя чашка у нас с тобой разбилась…
Как думаешь, скоро они нас в покое оставят?
Ну что ты молчишь?..
Рецепт от Макса Фрая
Если в доме нет специй и вода только водопроводная, а хорошего кофе все равно хочется, можно попробовать с ним договориться, в смысле, поговорить с кофе, пока он варится. Можно просить его быть вкусным, как будто его сварили со специями, а можно рассказывать ему разные истории. В данном случае значение имеет не тема беседы, а внимание. Один мой хороший друг умеет заговаривать дешевый, дрянной кофе до умопомрачительного состояния, мне же такие фокусы удаются только с более-менее качественными зернами.