Часть вторая
За два или три года до смерти моего отца родители ходили однажды на похороны кого-то из последних оставшихся родственников. Кажется, это была мамина тетка или, может быть, папина. А может быть, и дядя. Сколько мне помнится, родители даже не сказали нам, кто умер, возможно, потому, что эта смерть почти ничего для них не значила. А для нас, детей, она, разумеется, не значила и вовсе ничего. Куда больше интересовало нас то, что мы останемся дома одни на целый день и будем отвечать за Тома. К этому испытанию мама начала нас готовить за несколько дней. Сказала, что оставит на плите для нас обед и мы, если захотим есть, должны будем его разогреть. Показала каждому из нас по очереди — Джули, Сью и мне, — как включать и выключать плиту, заставила каждого пообещать по три раза проверять, что она выключена. Потом передумала и сказала, что приготовит холодный обед. И снова передумала: нет, сейчас зима, детям нельзя оставаться без горячего. Папа, в свою очередь, объяснял нам, что делать, если кто-нибудь постучит в дверь (хотя в дверь нам, разумеется, никто никогда не стучал). И что делать, если начнется пожар. Не оставаться дома, не пытаться потушить огонь, а бежать к телефонной будке и звонить пожарным и ни в коем случае не забыть Тома. Еще нам нельзя играть в подвале, нельзя включать утюг, нельзя совать пальцы в розетки. А когда поведем Тома в туалет, оставаться рядом и глаз с него не спускать.
Все эти инструкции нам пришлось повторять много раз, пока мы не доказали, что выучили их наизусть. А потом родители, одетые в черное, вышли из дома и отправились на автобусную остановку. Мы стояли в дверях, глядя им вслед. Через каждые несколько ярдов они останавливались и тревожно махали нам руками, а мы радостно махали им в ответ. Когда они скрылись из виду, Джули захлопнула дверь ногой, издала вопль восторга и, разворачиваясь, плавным и сильным движением пнула меня под ребра. Я отлетел к стене, а Джули, прыгая через три ступеньки, взлетела на лестничную площадку и торжествующе захохотала оттуда. Мы со Сью бросились за ней, и в спальне началась роскошная, самозабвенная драка подушками. Чуть позже я соорудил на лестничной площадке баррикаду из кресел и матрасов, а сестры принялись штурмовать ее снизу. Сью кинула в меня воздушный шарик, наполненный водой. Том внизу прыгал и вопил от восторга. Часом позже от перевозбуждения он обкакался, резкая вонь поплыла наверх и прервала нашу битву. Джули и Сью нашли себе отмазку — заявили, что раз я мальчик, то раздевать Тома должен я. Я попытался воззвать к той же логике: возиться с малышами, заявил я, женское дело. Так и не придя ни к какому решению, мы возобновили бой. Скоро Том принялся реветь. Нам снова пришлось прерваться. Мы отнесли его в спальню, уложили в детскую кроватку, а Джули натянула на него ходунки и привязала их к кровати. Теперь Том вопил оглушительно, покраснев от натуги. Мы подняли стенки кровати и бросились прочь подальше от запаха и от этих воплей. Захлопнув дверь спальни, мы уже почти ничего не слышали и могли спокойно продолжать свои игры.
Длилось это всего каких-то несколько часов, но для меня стало каким-то символом нашего детства. За полчаса до возвращения родителей мы принялись убираться, хихикая при мысли о том, что будет, если нас застукают. Отвязали, вымыли и переодели Тома. Нашли обед, который совсем забыли съесть, и выкинули его в туалет. Весь вечер переглядывались и хихикали, вспоминая наш общий секрет. А вечером, переодевшись в пижамы, собрались в спальне Джули и долго болтали о том, как мы сегодня повеселились и как здорово было бы как-нибудь повторить еще.
И теперь, когда мама умерла, под спудом прочих моих чувств таилось еще одно, в котором я не хотел признаваться даже самому себе, пришедшее из того опыта пятилетней давности, — чувство свободы и жажда приключений. Только восторга теперь не было.
Дни тянулись бесконечно, стояла жара, дом как будто погрузился в сон. Мы больше не сидели в саду: дул ветер и нес со стороны многоэтажек и асфальтовых дорог между ними черную пыль. И солнца не было, несмотря на жару: небо застилало какое-то желтое марево, и все вокруг казалось выцветшим, мелким и незначительным. Доволен был только Том — по крайней мере, днем. У него был приятель, тот, с которым он играл на куче песка. Правда, песка больше не было, но Том этого как будто не заметил, и тот, другой мальчишка ни разу не упомянул о байке, что я ему рассказал. Они играли дальше по дороге, в брошенных домах или возле них. По вечерам, когда его друг уходил домой, Том становился раздражительным и плаксивым. Требуя внимания, он приставал к Джули и выводил ее из себя.
— Отстань от меня! — кричала она. — Том, оставь меня в покое хоть на минуту!
Но это не слишком помогало. Том вбил себе в голову, что теперь заботиться о нем должна Джули. Он таскался за ней по пятам, а когда мы со Сью пытались его отвлечь, не обращал на нас внимания. Однажды в самом начале вечера, когда Том вывел Джули из себя своими приставаниями, она схватила его и начала раздевать.
— Ладно, — приговаривала она, — ты этого добился! Сейчас ты свое получишь!
— Что ты с ним делаешь? — громко, перекрикивая вопли Тома, спросила Сью.
— Если хочет, чтобы я была ему мамочкой, — крикнула в ответ Джули, — пусть делает то, что я говорю! Сейчас он пойдет спать!
Времени было часов пять, не больше. Джули раздела рыдающего Тома и утащила его в ванную, некоторое время оттуда доносились крик и плеск воды. Десять минут спустя Том, уже в пижаме, притихший и покорный, позволил Джули увести себя наверх, в спальню. Спустившись оттуда, она отряхнула ладони от воображаемой пыли и широко улыбнулась.
— Вот что ему было нужно! — объявила она.
— Да уж, командовать ты умеешь! — проворчал я.
Прозвучало это, пожалуй, чуть ядовитее, чем следовало, и Джули отвесила мне шутливый пинок.
— Следи за собой, — предупредила она, — а то станешь следующим!
Закончив в подвале, мы с Джули сразу отправились спать. Поскольку Сью часть ночи проспала, она не стала ложиться и днем присматривала за Томом. Я проснулся часов в пять: было жарко и очень хотелось пить. Внизу никого не было, но откуда-то с улицы доносился голос Тома. Я нагнулся к кухонной раковине, чтобы попить из крана, и тучи мух загудели вокруг моего лица. Шел я на цыпочках и осторожно, потому что возле раковины была разлита лужа чего-то желтого — должно быть, апельсинового сока. Еще не совсем проснувшись, я побрел наверх, в комнату Сью. Она сидела на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к груди. На коленях лежала раскрытая тетрадка. Когда я вошел, она бросила карандаш и захлопнула тетрадь. В комнате было душно, словно Сью просидела здесь уже несколько часов. Я присел на край кровати, поближе к ней. Мне хотелось о чем-нибудь поговорить, только не о вчерашней ночи. Хотелось, чтобы кто-нибудь погладил меня по голове. Но она поджата губы, словно твердо решив не начинать разговор первой.
— Что это ты делаешь? — спросил я наконец, заглядывая к ней в тетрадь.
— Ничего, — быстро ответила она, — просто пишу. — И обеими руками прижат тетрадку к животу.
— А что ты пишешь?
Она вздохнула:
— Ничего. Просто пишу.
Я выхватил у нее тетрадку, повернулся к Сью спиной и раскрыл. Прежде чем она загородила листок рукой, я успел прочесть: «Дорогая мамочка, сегодня вторник…»
— Отдай! — вскрикнула Сью, и в голосе ее послышалась такая неожиданная, незнакомая ярость, что я позволил ей отобрать у меня тетрадку.
Сью сунула ее под подушку и села на край кровати, уставившись в стену. На багрово-красном лице ее резко выделялись веснушки, на виске сердито билась синяя жилка. Я пожал плечами и пошел к дверям. Она не поднимала глаз. Едва я вышел, бросилась к двери, захлопнула ее за мной и заперла. Из-за запертой двери послышались рыдания. Я постучал и окликнул ее, она дрожащим голосом потребовала, чтобы я убирался. Так я и сделал — отправился в ванную и смыл с рук засохший цемент.
С неделю после погребения мы не готовили еду. Джули отправилась на почту за деньгами и явилась домой с двумя сумками продуктов, но мясо и овощи лежали нетронутыми, пока не пришлось их выбросить. Вместо них мы ели бутерброды с сыром, бутерброды с арахисовым маслом, печенье и фрукты. Том налегал на шоколадные батончики — кажется, почти ими одними и питался. Порой кому-то приходило настроение сделать чай, и мы пили чай, но чаше обходились водой из-под крана. В тот же день, вернувшись с покупками, Джули выдала мне и Сью по два фунта.
— А себе ты сколько взяла? — спросил я.
Она захлопнула кошелек:
— Столько же, сколько и вам. А остальное — на еду и прочие покупки.
Не прошло и нескольких дней, как из кухни начало распространяться зловоние и появились тучи мух. Делать нам ничего не хотелось, мы просто плотно закрывали дверь в кухню. Для работы было слишком жарко. Потом кто-то (не знаю кто — не я) выкинул мясо. Меня это приободрило: в тот же день я вымыл несколько молочных бутылок, выбросил обертку из-под мяса и прихлопнул с дюжину мух. Вечером, когда Джули и Сью сказали, что надо наконец прибраться на кухне, я гордо ответил:
— Я сегодня вон сколько всего убрал, а вы и не заметили!
В ответ они расхохотались.
— Что же ты убрал? — спросила Сью.
Я объяснил, и они снова засмеялись — громко и обидно.
— Да уж, он свою норму выполнил! — говорили они друг дружке. — Теперь две недели может отдыхать!
Я обиделся и объявил, что больше на кухне ничего делать не буду; тогда Джули и Сью тоже решили ничего не делать. Убраться на кухне нам пришлось-таки только несколько дней спустя, когда мы наконец начали готовить еду. А тем временем в доме и вокруг него страшно расплодились мухи: они тучами висели у окон и беспрерывно с жужжанием бились в стекла.
Я онанировал каждый день по два-три раза, а в остальное время бродил из комнаты в комнату, порой сам поражаясь тому, что хотел, например, пойти в сад, но оказывался в собственной спальне, на кровати, глядя в потолок. Подолгу рассматривал себя в зеркало. Что со мной? Старался испугаться своего отражения, но ощущал лишь отвращение и скуку. Подолгу стоял посреди комнаты, прислушиваясь к отдаленному, почти неслышному шуму машин, а затем — к крикам детей на улице. Эти звуки смешивались, сливались в один и давили мне на макушку. Снова ложился на кровать, закрывал глаза, твердо решив не двигаться, даже когда по моему лицу принималась ползать муха. Лежать было нестерпимо, но еще большим отвращением наполняла меня мысль о любой деятельности. Чтобы хоть как-то взбодриться, напоминал себе, что внизу лежит мать, но это тоже меня не волновало. Тогда я вставал, подходил к окну и подолгу смотрел на пожухлую траву и на далекие блеклые башни многоэтажек. Снова выходил из спальни — посмотреть, не вернулась ли Джули. В последнее время она часто исчезала из дома, иногда — на несколько часов. Когда я спрашивал, где она была, отвечала, чтобы я занимался своими делами. Вот и в этот раз ее не было, а Сью опять заперлась у себя. Когда я стучался, она спрашивала, что мне нужно, и я не знал, что ответить. Тут мне вспомнилось, что у меня есть два фунта. Я вышел на задний двор и перелез через забор, чтобы меня не увидел Том и не увязался за мной. Сам не зная, чего хочу, я бегом побежал к магазинам.
Я понятия не имел, что буду покупать. Но думал: когда зайду в магазин, там пойму, что мне нужно. И пусть даже мне не хватит двух фунтов — по крайней мере, появится что-то, чего можно хотеть, чем можно занять мысли. Всю дорогу я бежал бегом. Улица оказалась пуста, магазины закрыты, лишь изредка проезжали машины. Неудивительно: было воскресенье. Посредине пешеходного мостика, перекинутого через дорогу, я увидел женщину в красном плаще и спросил себя, зачем она надела плащ в такую жару. А она, должно быть, удивилась тому, что я бегу, потому что повернула голову в мою сторону. Стояла она довольно далеко, и я не мог как следует ее разглядеть, но почувствовал что-то смутно знакомое в ней. Может быть, учительница из моей школы? Я продолжал идти к мосту, потому что не хотел так быстро возвращаться домой. На ходу не отрывал глаз от витрин магазина слева от меня. Здороваться на улице со школьной учительницей мне не слишком хотелось. Если она не уйдет, может, удастся проскользнуть мимо, сделав вид, что ее не заметил? Но за пятьдесят ярдов от моста я все-таки не выдержал и поднял глаза. Это была моя мать, и смотрела она прямо на меня. Я остановился. Она переступила с ноги на ногу, но не тронулась с места. Я пошел дальше, с трудом передвигая ноги: сердце отчаянно билось и к горлу подступала тошнота. Почти у самого моста я остановился и снова поднял глаза. Тут меня охватило такое облегчение, что я громко рассмеялся. Ну конечно же, это была не мама, а Джули в красном плаще, которого я никогда не видел.
— Джули! — позвал я. — А мне показалось, что ты…
По деревянным ступеням я взлетел на мостик и оказался рядом с ней. Теперь стало ясно, что это и не Джули. Лицо у нее было изможденное, вдоль него свисали спутанные седеющие пряди. Сколько ей лет, я понять не мог. Руки она держала глубоко в карманах и слегка покачивалась.
— У меня нет денег, — сказала она. — Не подходи ко мне!
По дороге домой скука и отупение ко мне вернулись, и событие дня потеряло свою значительность. Я прошел прямо в спальню, никого не встретив и не услышав, однако с твердой уверенностью, что все дома. В спальне я разделся и залез под одеяло. Через некоторое время меня пробудил от тяжелого сна звонкий девичий смех. Двигаться мне не хотелось: я откинул одеяло и прислушался. Снизу доносились голоса Джули и Сью. Каждый взрыв смеха завершался какими-то невнятными словами нараспев, а затем снова начинался смех. Я разозлился из-за того, что меня разбудили. Голову словно стягивал какой-то обруч, мебель в комнате казалась слишком тяжелой, словно ее навеки заперла на своих местах и придавила к полу какая-то неведомая сила. Одежда, которую я собрал с пола и начал натягивать на себя, казалась выкованной из железа. Одевшись, я вышел из спальни и снова прислушался. Теперь слышалось только бормотание одного голоса и скрип кресла. На цыпочках я спустился по лестнице. Мне захотелось пошпионить за сестрами — невидимкой оказаться с ними рядом.
В большом холле внизу было совсем темно, я мог подобраться почти к самым дверям гостиной и остаться незамеченным. Сью я видел ясно: она сидела у стола и что-то резала большими ножницами. Джули, наполовину загороженная дверным косяком, стояла ко мне спиной. Что она делает, я разглядеть не мог — видел только, как она двигает рукой взад-вперед, и слышал при каждом движении странный и слабый шелестящий звук. Я сделал еще шаг вперед, и тут из-за Джули вышла маленькая девочка и встала у кресла Сью. Джули тоже повернулась, встала позади девочки и положила руку ей на плечо. В другой руке она держала расческу. Так они стояли молча с минуту или больше. Сью чуть повернулась, и я разглядел, что она режет голубую ткань. Девочка прижалась спиной к Джули, а та обняла ее и ласково похлопала расческой по подбородку.
Едва девочка заговорила, я, разумеется, узнал в ней Тома.
— Как долго, правда? — сказал он, и Сью кивнула.
Я сделал еще шаг вперед, потом еще. Меня никто не замечал: Том и Джули не отводили глаз от Сью. Та переделывала одну из своих школьных юбок: укоротила ее и теперь подшивала. Они переодели Тома в оранжевое платьице, которое я как будто уже где-то видел, и бог знает откуда добыли ему парик — белокурый и с кудряшками. Как легко, оказывается, стать кем-то другим.
Я скрестил руки и обхватил себя за плечи. Это просто платье и парик, думал я, просто Том, переодетый девочкой. Но передо мной стоял совсем другой человек, какая-то чужая девочка, которая просто не могла быть Томом. Это и будоражило, и отталкивало. Я сцепил руки, и это движение привлекло ко мне внимание: все трое обернулись и уставились на меня.
— Чем это вы занимаетесь? — после долгой паузы спросил я.
— Переодеваем Тома, — ответила Сью и снова принялась за шитье.
Том бросил на меня быстрый взгляд, отвернулся к столу и уставился в угол, теребя двумя пальцами кромку своего платья.
— Зачем? — спросил я.
Джули только пожала плечами и улыбнулась. На ней были вытертые джинсы, закатанные выше колен, расстегнутая блузка, а под ней — лифчик от бикини. В волосах — голубая лента. Отрезок такой же ленты она держала в руке, обмотав вокруг пальца.
Она подошла ко мне вплотную.
— Что ты такой мрачный? — сказала она. — Улыбнись, чудо!
От нежной улыбки ее пахло кремом для загара и теплом разогретого тела. Должно быть, весь день она загорала — не у нас в саду, а где-то еще. Она накинула ленту мне на шею и стала завязывать ее узлом. Я попытался оттолкнуть сестру, но неубедительно: она завязала мне галстук и, взяв за руку, повела к столу.
— Смотри-ка, — сказала она Сью, — еще один не хочет больше быть противным мальчишкой.
Я мог бы снять ленту, но не хотел выпускать руку Джули, сухую и прохладную. Теперь все мы смотрели Сью через плечо. Я и не подозревал, как умело она шьет. Рука ее летала взад-вперед с уверенностью и проворством механического рычага. Однако дело шло медленно, и я ощутил нетерпение. Хотелось одним движением сбросить на пол и шитье, и нитки, и подушечку с иголками. Пока она не закончит, мы не могли ни заговорить, ни сделать что-то еще. Но вот Сью резким движением оборвала висячий конец нитки и встала. Джули отпустила мою руку и встала позади Тома. Он поднял руки, и она сняла с него платье через голову. Под ним обнаружилась его собственная белая рубашка. Сью помогла Тому надеть синюю плиссированную юбочку, а Джули завязала у него на шее школьный галстук Сью. Я наблюдал за этим, нерешительно подергивая свой «галстук». Если я сниму его, то снова превращусь в зрителя и мне придется решать, как к этому относиться. Том натянул белые носки, а Сью достала свой берет. При этих приготовлениях девчонки смеялись и болтали. Сью рассказывала Джули историю о какой-то своей однокласснице с очень короткой стрижкой. Однажды она пришла в школу в брюках и на перемене зашла в туалет для мальчиков, но, увидев шеренгу ребят у писсуаров, засмеялась и тем себя выдала.
— Правда, он лапочка? — спросила Джули.
Мы любовались на Тома, а он стоял смирно, заложив руки за спину и опустив глаза. Если он и наслаждался переодеванием, то этого не показывал. Он отправился в холл, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Я следил за ним из гостиной: он поворачивался к зеркалу то одним боком, то другим, затем повернулся спиной и стал смотреть на себя через плечо.
Тем временем Джули взяла обе мои руки в свои и проговорила:
— Ну-с, а что будем делать с этим ворчуном? — И так и впилась глазами мне в лицо. — Нет, — заключила она наконец, — хорошенькой девочки из тебя не выйдет. Только не с такими ужасными прыщами!
Сью, вставшая рядом, дернула за прядь моих волос и добавила:
— И не с этими жуткими сальными патлами, которые он никогда не моет!
— И не с желтыми зубами! — Это была Джули.
— И не с вонючими ногами! — Снова Сью.
Джули перевернула мои руки ладонями вниз:
— И не с такими грязными ногтями!
И обе принялись разглядывать мои ногти, издавая преувеличенные возгласы отвращения. Том смотрел на нас из дверей. Мне не было обидно — напротив, я наслаждался этим осмотром.
— Ты только посмотри на этот! — сказала Сью, прикасаясь к моему указательному пальцу. — У него под ногтем что-то зеленое и красное!
И обе покатились со смеху, в полном восторге от собственного представления.
— А это что такое? — спросил я вдруг, заметив под креслом какую-то длинную картонную коробку. Крышка ее была приоткрыта, и виднелся уголок оберточной бумаги.
— А, это Джули! — воскликнула Сью.
Я подошел и вытащил коробку из-под кресла. В ней, завернутые в белую с оранжевым бумагу, лежали высокие женские ботинки — темно-коричневые, густо пахнущие кожей и духами.
Джули, повернувшись ко мне спиной, медленно и аккуратно складывала оранжевое платьице Тома. Я взял один ботинок:
— Откуда они у тебя?
— Из магазина, — не оборачиваясь, ответила Джули.
— И сколько стоят?
— Не так уж много.
— Джули! — в театральном восторге прошипела Сью. — Они же стоят тридцать восемь фунтов!
— Тридцать восемь фунтов? — повторил я.
Джули молча покачала головой, кладя оранжевое платьице на руку. Я вспомнил, что на шее у меня болтается дурацкая лента, и попытался ее стащить, но узел затянулся, и лента не поддавалась. Сью захихикала. Джули пошла прочь из комнаты.
— Ты что, сперла их, что ли? — спросил я.
Она снова покачала головой. Сжимая в руках ботинок, я побежал за ней по лестнице. Уже в спальне, догнав ее, я сказал:
— Ты нам со Сью дала по два куска, а сама ботиночки себе покупаешь за тридцать восемь фунтов!
Джули села перед зеркалом и провела по волосам расческой.
— Не угадал, — произнесла она звонким дразнящим голосом, словно мы играли в угадайку.
Я швырнул ботинок на кровать и двумя руками дернул ненавистную ленту. Узел стянулся еще сильнее, сделался маленьким и твердым, как камень. Джули потянулась и зевнула.
— Если ты их не купила, значит, сперла, — сказал я.
— Не-а, — ответила она и сжала губы в насмешливой улыбке.
— А что тогда?
Я стоял у нее за спиной. Она смотрела не на меня, а в зеркало.
— Неужели ничего больше придумать не можешь?
Я покачал головой.
— Что же еще? Ну разве что сама сшила.
Джули расхохоталась.
— Неужели тебе никогда не дарили подарков?
— И кто их тебе подарил?
— Друг.
— Какой друг?
— Ага, так я и сказала.
— Парень?
Джули встала и повернулась ко мне. Губы ее сжались как вишенка.
— Разумеется, это парень, — сказала она наконец.
У меня было смутное ощущение, что я, как брат, имею право расспросить Джули о парне, с которым она встречается, но сама Джули ничем не поддерживала подобную уверенность, к тому же я чувствовал скорее уныние, чем любопытство.
Взяв с тумбочки ножницы для ногтей, она разрезала ленту возле узла и бросила на пол.
— Вот и все, — сказала она и легко поцеловала меня в губы.
Через три недели после маминой смерти я решил перечитать роман, который подарила мне на день рождения Сью. Читая, я поражался тому, сколько всего в первый раз пропустил. Оказывается, командор Хант тщательно следил за чистотой и порядком на корабле, особенно во время долгих космических путешествий. Каждый день (старый, земной день) он спускался по лестнице из нержавеющей стали в мусорный отсек, где летали в беспорядке окурки, пластиковые вилки, старые журналы и стаканы из-под кофе. «Здесь, где нет тяготения, которое держит все вещи на своих местах, — объяснял командор двум компьютерщикам, новичкам на корабле, — нам приходится особенно тщательно поддерживать порядок». А в долгие вечера, когда не случалось никаких неотложных дел, командор Хант «читал и перечитывал классику мировой литературы или записывал свои мысли в массивный, окованный сталью дневник, пока Космо, верный пес, дремал у его ног». Звездолет командора мчался в пространстве со скоростью всего в сто раз меньше скорости света, чтобы найти источник энергии, превратившей споры в монстра. Интересно, думал я, стал бы он заботиться о чистоте или интересоваться мировой литературой, если бы его корабль никуда не летел — просто висел бы в космосе, неподвижно, день за днем?
Дочитав книгу, я отправился вниз, чтобы предложить ее Джули или Сью. Почему-то мне очень хотелось, чтобы ее прочел кто-то еще. Джули сидела одна в большом кресле в гостиной, подобрав под себя ноги. Она курила сигарету — когда я вошел, она как раз запрокинула голову и выдула к потолку голубоватый дым.
— Я не знал, что ты куришь.
Джули затянулась еще раз и сухо кивнула. Я подошел ближе.
— Почитай вот это, — сказал я и протянул ей книгу.
Некоторое время Джули смотрела на обложку, а я, зайдя сзади, смотрел ей через плечо. На обложке монстр, очень напоминающий осьминога, сжимал в своих щупальцах космический корабль, а с другой стороны летел на помощь звездолет командора Ханта. Прежде я не рассматривал обложку внимательно и только теперь понял, что выглядит она глупо. Мне стало так стыдно, словно я сам ее нарисовал. Наконец Джули протянула мне книгу через плечо, держа ее за угол.
— Обложка дурацкая, верно, — сказал я, — зато внутри…
Джули покачала головой и снова выпустила дым, на этот раз через комнату.
— Такая литература не в моем вкусе, — отрезала она.
Я положил книгу на стол обложкой вниз и, обойдя кресло, встал перед ним.
— Что значит «не в моем вкусе»? — спросил я. — Ты ее даже не открыла — откуда ты знаешь, в твоем это вкусе или нет?
Джули пожата плечами:
— Мне сейчас вообще не очень хочется читать.
— Да ты начни, тебе понравится!
Я снова взял книгу и протянул ей. Сам не зная почему, я очень хотел с кем-то ее разделить. Вдруг Джули наклонилась и взяла у меня книгу.
— Хорошо, — сказала она ласково, словно утешая ребенка, готового расплакаться, — если тебе так хочется, прочту.
Меня это разозлило.
— Если только потому, что мне хочется, то не надо, — сказал я и попытался отобрать у нее книгу. Но она отвела руку.
— Ну что ты, — сдерживая улыбку, проговорила она, — конечно нет.
Я схватил ее за запястье и выкрутил руку. Но Джули перехватила книгу другой рукой из-за спины.
— Отпусти, мне больно!
— Отдай! — потребовал я. — Такая литература не в твоем вкусе.
Я обхватил ее за пояс, отобрал книгу — Джули больше не сопротивлялась — и ушел с ней в дальний угол комнаты. Джули, потирая запястье, молча смотрела на меня.
— Что с тобой такое? — спросила она наконец тихо, почти шепотом. — Взбесился, что ли?
Я молча отошел в другой конец комнаты и сел.
Довольно долго мы сидели молча. Джули закурила новую сигарету, я листал свою книгу, скользил глазами по строчкам, но ничего не понимал. Мне хотелось загладить нашу стычку, прежде чем уйти, но я понимал, что все, что скажу, будет звучать глупо. И потом, говорил я себе, она сама напросилась. Накануне я довел Тома до слез, щелкнув его по голове. Он шумел у дверей моей комнаты и разбудил меня. Схватившись за голову, он заорал так громко, что из своей комнаты выскочила Сью.
— Он сам виноват, — сказал я. — Расшумелся тут с утра.
Сью погладила Тома по голове.
— С утра! — проговорила она громко, перекрикивая его вопли. — Да ведь уже почти час!
— А для меня — утро! — рявкнул я и вернулся в постель.
Я не видел особого смысла вставать по утрам. Мне — единственному в доме — нечем было заняться. Том весь день играл на улице, Сью сидела у себя, читала книги и писала дневник, а Джули гуляла с тем парнем, что подарил ей ботинки. А если не гуляла, то прихорашивалась перед выходом. Подолгу принимала ванну, от которой по дому плыл сладкий запах, перебивавший даже кухонную вонь. Подолгу умывалась, причесывалась, красила глаза. Надевала вещи, которых я раньше не видел, — шелковую блузку и коричневую бархатную юбку.
Я просыпался около полудня, занимался онанизмом и снова засыпал. Мне снились сны — не то чтобы кошмары, но дурные сны, от которых я старался проснуться.
Два фунта я потратил на рыбу с чипсами, и когда попросил у Джули еще денег, она молча дала мне пятерку. Днем я слушал радио. Думал о том, чтобы вернуться в школу в конце лета или, может быть, устроиться на работу, но ни то ни другое меня не привлекало. Иногда засыпал в кресле после обеда, хотя встал всего пару часов назад. Глядя в зеркало, замечал, что прыщи с лица распространились и на шею. А вдруг я весь покроюсь прыщами? Но это меня не слишком беспокоило.
Наконец Джули кашлянула и спросила:
— Ну, что скажешь?
Мой взгляд упал на кухонную дверь.
— Давай приберемся на кухне, — вдруг сказал я.
Это оказался очень верный ход. Джули вскочила, сунула сигарету в угол рта и произнесла голосом заправского киношного гангстера:
— Вот это другой разговор, братишка! — И, протянув руку, подняла меня из кресла.
— Я схожу за Сью, — сказал я, но Джули покачала головой.
С воображаемым автоматом у бедра она впрыгнула в кухню и начала стрелять очередями — по поросшим плесенью тарелкам, по черным и зеленым мухам, по огромной куче мусора, вольготно раскинувшейся на полу. Джули выпускала очередь за очередью, с теми же возгласами, с какими Том играл в свои военные игры. Я стоял в дверях, не зная, как присоединиться к игре. Джули развернулась и выпустила последний заряд мне в живот. Я рухнул у ее ног, чуть не уткнувшись носом в обертку от масла. Джули схватила меня за волосы и оттянула голову назад. Автомат в ее руках превратился в нож, она приставила этот нож к моему горлу и произнесла:
— Пикнешь — воткну его сюда! — Затем присела и ткнула меня кулаком в пах. — Или сюда! — добавила она драматическим шепотом, и мы оба засмеялись.
Затем игра вдруг окончилась. Мы принялись собирать мусор, укладывать его в коробки и выносить к мусорным бакам. Сью услышала нас и спустилась помочь. Мы вычистили сток, вымыли стены, отскребли пол. Пока мы со Сью мыли посуду, Джули пошла в магазин за едой. Как раз когда мы закончили, она вернулась и сразу начала резать овощи для жаркого. Поставив жаркое на медленный огонь, Джули и Сью пошли убираться в гостиной, а я вышел наружу, чтобы помыть окна. Сквозь мутное мокрое стекло я видел, как сестры сдвигают всю мебель в середину комнаты, и впервые за несколько недель был счастлив. Я был в безопасности — я принадлежал к могущественной тайной армии. Мы работали больше четырех часов, одно дело сменялось другим, и я почти перестал осознавать собственное существование.
Я вынес в сад несколько матов и небольшой ковер и стал выбивать их палкой. Полностью погрузившись в это занятие, я вдруг почувствовал какое-то движение позади себя и обернулся. За спиной у меня стоял Том вместе со своим приятелем из многоэтажек. На Томе была школьная юбка Сью, коленки в крови — видно, он недавно упал. Теперь Том довольно часто играл на улице в юбке Сью. Мне казалось, другие ребята должны его дразнить, но никто как будто ничего не замечал. Этого я понять не мог. Я бы скорее умер, чем вышел из дому в сестриной юбке — даже когда был маленьким, как Том. На друге Тома был шарф, который я уже будто где-то видел. Они стояли, держась за руки, и о чем-то разговаривали, но слов я не разбирал, потому что колотил палкой по ковру. Затем Том спросил громко:
— Что это ты делаешь?
Я объяснил, а потом спросил:
— А ты зачем надел юбку?
Том не ответил. Я еще несколько раз стукнул по ковру, а затем обратился к другу Тома:
— Зачем Том надел юбку?
— Мы играем, — объяснил он. — Том — Джули.
— А ты кто? — спросил я.
Мальчик не ответил. Я снова поднял палку, опустил на ковер, и в тот же миг Том проговорил:
— А он — ты.
— Как ты сказал? Он — я?
Оба кивнули. Я бросил палку и начат вытаскивать маты из чехлов.
— И что вы делаете в этой игре? — спросил я.
— Да ничего особенного, — пожал плечами друг Тома.
— Деретесь?
Я хотел услышать, что ответит Том, но он смотрел в сторону. Его друг помотал головой. Я начал складывать маты и ковер друг на друга.
— Вы в игре дружите? Держитесь за руки?
Они расцепили руки и засмеялись.
Том пошел за мной в дом, а его друг остался снаружи.
— Я пошел домой? — вопросительно крикнул он со двора. Том, не оборачиваясь, кивнул.
…На столе в гостиной стояли четыре тарелки, возле каждой — нож и вилка. В центре стола — бутылка томатного соуса и подставка для яйца, наполненная солью. Напротив тарелок к столу придвинуты четыре стула. Надо же, подумал я, все как будто по-настоящему. Том пошел наверх искать Джули и Сью, а я принялся обходить гостиную и кухню, как командор Хант обходил свой корабль. Дважды нагибался и подбирал с ковра пушинки. На крюке на двери в подвал висела авоська из яркой цветной сетки, в ней болтались два яблока и два апельсина. Я подцепил авоську пальцем, оттянул и отпустил, чтобы она закачалась, как маятник. В одну сторону она качалась куда легче, чем в другую: не сразу я понял, что дело в форме ручек. Машинально я открыл дверь в подвал, включил свет и двинулся вниз по ступенькам.
Посреди огромного круглого пятна засохшего цемента лежала лопата. Мне она напомнила часовую стрелку сломанных часов. Я попробовал вспомнить, кто из нас ее бросил, но обнаружил, что смутно помню порядок событий. Лопату я поднял и прислонил к стене. Крышка сундука была открыта — так мы его оставили, это я помнил. Я провел рукой по бетону в сундуке. Он был светло-светло серым и теплым на ощупь, и на ладони у меня осталась серая пыль. Я заметил, что по поверхности бетона наискосок идет трещина толщиной с волос, раздвоенная с одного конца. Опустившись на колени, я приблизил нос к трещине, принюхался и почувствовал отчетливый сладкий запах, но, встав, тут же понял, что пахнет жаркое наверху. Я сел на табуретку у сундука и начал думать о матери. Пытался представить ее лицо — мысленно рисовал овал и заполнял его чертами, но черты прыгали, менялись, сливались, а сам овал превращался в электрическую лампочку. Закрыв глаза, я эту лампочку ясно увидел. Лишь на один краткий миг в овале появилось лицо матери — с натянутой улыбкой, как на всех фотографиях. Я придумывал фразы и старался представить, как бы она их произнесла. Но даже самые простые предложения — «Передай мне книгу» или «Спокойной ночи» — не удавалось вложить ей в уста. Какой у нее был голос — высокий или низкий? Шутила ли она когда-нибудь? Она умерла меньше месяца назад и лежит в сундуке передо мной. Но даже в этом я был не уверен. Мне хотелось достать ее оттуда и убедиться.
Я провел пальцем по тонкой трещине. Теперь я не совсем понимал, зачем мы вообще спрятали маму в сундук. Тогда это казалось естественным — чтобы остаться вместе, сохранить семью. Но может быть, нам интереснее жилось бы по отдельности? Я не мог даже понять, что именно мы сделали — понятную ошибку, которую на нашем месте совершил бы каждый, или что-то из ряда вон выходящее, такое, что, если об этом узнают, это появится на первых полосах всех газет. А может быть, ни то ни другое, а что-то такое, о чем читаешь на последней странице газеты и тут же забываешь. О чем я ни пытался думать, каждая мысль, словно мамино лицо в овале, расплывалась и уходила в ничто.
Из-за невозможности сосредоточиться, о чем-то подумать, даже что-то почувствовать я ощутил сильную тягу к онанизму. Сунул руку в трусы и туг заметил у себя между ног что-то красное. В изумлении я вскочил. Оказывается, я сидел на ярко-красной табуретке. Табуретку эту я помнил: ее давным-давно покрасил отец. Обычно она стояла в ванной на первом этаже. Должно быть, ее принесли сюда Сью или Джули, чтобы посидеть у сундука. Странно, но эта мысль не успокоила меня, а напугала. Между собой мы почти не говорили о маме. Это был наш общий секрет. Даже Том почти не упоминал о ней и все реже и реже по ней плакат. Я оглянулся вокруг, словно надеялся увидеть нечто, что помогло бы мне восстановить в памяти черты матери. Но ничего не увидел. Тогда я пошел прочь из подвала и, поднимаясь по лестнице, увидел, что сверху стоит и смотрит на меня Сью.
— Я так и думала, что это ты, — сказала она, когда я поравнялся с ней. В руке она держала тарелку.
— Там трещина, — сказал я. — Ты видела?
— И она становится все больше, — быстро ответила Сью. — Но знаешь что?
Я пожал плечами. Она показала мне тарелку:
— У нас гости!
Я протиснулся мимо нее на кухню, но там никого не было. Сью выключила свет в подвале и заперла за мной дверь.
— Кто? — Теперь я видел, что Сью очень возбуждена.
— Дерек, — ответила она. — Парень Джули.
Вернувшись в гостиную, она поставила на стол тарелку, достала еще одну вилку и нож, затем подвела меня к лестнице, показала наверх и прошептала:
— Слышишь?
Сверху доносились голоса — один голос Джули, другой мужской. Вот они заговорили одновременно, а вот засмеялись.
— Ну и что? — сказал я Сью. — Подумаешь!
С сильно бьющимся сердцем я плюхнулся в кресло, перекинул ноги через подлокотник и принялся насвистывать. Сью тоже села и смахнула воображаемый пот со лба.
— Повезло, что мы как раз убрались, правда?
Я не ответил и продолжал свистеть — фальшиво, сбиваясь с ритма, чувствуя, как нарастает паника.
Сверху спустился Том, держа в руках, как мне сперва показалось, большого кота. Это был его парик. Том протянул его Сью и попросил надеть на него. Но та отодвинула его от себя, указала на его коленки и ладони и сказала, что не станет надевать парик, пока он не смоет всю эту грязь. Том ушел в ванную, а я спросил:
— Какой он?
— У него машина новая. Посмотри! — И она указала рукой в сторону окна. Но я не стал оборачиваться.
Вернулся Том, и Сью сказала ему:
— Если хочешь за чаем быть девочкой, может быть, наденем оранжевое платье?
Он помотал головой, и Сью надела на него парик. Том выбежал в холл, чтобы посмотреть на себя в зеркало, затем вернулся, сел напротив меня и принялся ковырять в носу. Сью взяла книгу, я снова начал насвистывать, но уже не так громко. Том вытащил из носа козявку, рассмотрел ее и сунул в щель между подушками. Я и сам иногда так делал, но только когда никто не видел, обычно в постели по утрам. Впрочем, в исполнении маленькой девочки это выглядело вполне невинно. Я подошел к окну. Там стояла спортивная машина, из старомодных — с выступающим бортиком и откидным кожаным верхом. Она была ярко-красная, с тонкой черной линией по всей длине борта.
— Выйди и посмотри, — сказала Сью, — она фантастическая!
— На что смотреть-то? — сказал я.
Колеса были с серебристыми спицами, выхлопная труба — тоже серебристая. Вдоль капота шли глубокие узкие прорези, и я представил, как, легко ведя этот автомобиль по крутой горной дороге где-нибудь в Альпах, объясняю пассажиру: «Это для вентиляции. Чтобы мотор не перегревался».
Когда я отошел от окна, Сью в гостиной уже не было.
Том в большом кресле казался совсем крошечным: голова его едва доставала до середины спинки, ноги еле-еле свешивались с сиденья. Несколько секунд я смотрел на него, а он на меня, затем он отвернулся и скрестил руки на груди. Мне подумалось, что ноги его очень странно торчат из-под юбки.
— Ну и каково тебе быть девчонкой? — спросил я.
Том помотал головой и поерзал в кресле, но ничего не ответил.
— Лучше, чем мальчиком?
— Не знаю.
— Чувствуешь себя сексуально?
Том рассмеялся в ответ: он не понимал, что значит «сексуально», но знал, что в ответ на это слово положено смеяться.
— Ну а все-таки?
— Не знаю, — с широкой улыбкой повторил он.
Я нагнулся к нему и пальцем поманил его к себе:
— Когда ты надеваешь парик, юбку и смотришь на себя в зеркало — тебе приятно? У тебя пиписька растет?
Улыбка Тома поблекла, он молча встал и выскользнул из комнаты.
Я стоял посреди комнаты, принюхиваясь к аромату жаркого. Вот наверху скрипнул пол, я заерзал в кресле, меняя позы, и наконец сел, скрестив руки и закинув ногу на ногу. На лестнице послышались легкие быстрые шаги, и в гостиную вбежал Том.
— Идут! Он идет! — радостно объявил он.
— Кто идет? — поинтересовался я и закинул руки за голову.
— Это Дерек, а это Джек, — объявила Джули.
Вставать я не стал, однако расплел ноги и сел прямо. Мы молча пожали друг другу руки. Затем Дерек, кашлянув, взглянул на Джули.
— А это Том, — проговорила она, привлекая Тома к себе и обнимая за плечи, таким тоном, что стало ясно: Дереку она о Томе уже рассказывала.
— Как же, девочка по имени Том, — негромко отозвался Дерек, заходя за мое кресло, так что я его не видел.
Сью принужденно хихикнула.
Я встал. Джули вышла на кухню и позвала Тома помочь ей с жарким, а мы остались, неловко сгрудившись посреди комнаты. Наконец Сью начала разговор.
— У вас такая чудная машина! — прощебетала она нарочито глупеньким, девчоночьим голоском.
Дерек кивнул. Он был очень высок ростом и одет как на свадьбу: светло-серый костюм, кремовая рубашка, галстук, запонки и ремень с серебряной пряжкой.
— А мне не понравилась, — брякнул я.
Дерек с любезной улыбкой повернулся ко мне.
У него были густые черные усы — такие аккуратные и ровные, что казались пластмассовыми.
— Правда? — вежливо спросил он. — Почему же?
— Слишком уж блестит, — ответил я. Дерек взглянул на свои ботинки, и я добавил: — Я имею в виду цвет. Мне не нравится красный цвет. Слишком яркий.
— Очень жаль, — ответил он, глядя на Сью. — А тебе нравится?
— Мне? Да, очень нравится красный, особенно красные автомобили!
Он снова взглянул на меня.
— А мне не нравится, — отрезал я. — Красный автомобиль похож на игрушку.
Дерек шагнул в сторону от нас и остановился, засунув руки глубоко в карманы и покачиваясь на каблуках.
— Когда станешь чуть постарше, — проговорил он, — поймешь, что это и есть игрушки. Только очень дорогие.
— Почему же они игрушки? — спросил я. — Автомобиль — очень полезная штука.
Дерек кивнул и обвел взглядом гостиную.
— Большие у вас комнаты, — заметил он. — Да и весь дом большой.
— У меня комната довольно маленькая, — ответила Сью.
Я скрестил руки на груди и продолжил спор:
— Если машины — игрушки, тогда и все, что можно купить за деньги, — просто игрушки!
В этот момент вошла Джули с жарким на блюде, за ней с хлебом и перечницей шел Том.
— Джек, я непременно об этом подумаю, — произнес Дерек и повернулся ко мне спиной, чтобы отодвинуть с дороги Джули стул.
Прежде чем мы сели, я успел заметить, что на Джули новые ботинки, шелковая блузка и бархатная юбка. Они с Дереком сели рядом, а я — на углу, рядом с Томом. Я так злился, что даже есть не хотел, и, когда Джули передала мне тарелку, буркнул, что не буду.
— Не глупи, — просто сказала она, поставила передо мной тарелку и улыбнулась Дереку. Тот кивнул, улыбаясь всепонимающей улыбкой.
За едой разговаривали только Джули и Сью. Дерек сидел очень прямо, расстелив на коленях красно-синий носовой платок; закончив есть, он промокнул этим платком усы, затем аккуратно сложил его и убрал в карман. Я смотрел на них не отрываясь, не желая пропустить момент, когда они друг до друга дотронутся. Вот Джули положила руку ему на локоть и попросила передать соль. Я вскочил, схватил солонку и протянул ее Джули, при этом просыпав половину соли на стол.
— Осторожнее, — мягко сказал Дерек.
Девчонки торопливо заговорили в два голоса о соли, просыпанной через плечо, и хождении под лестницей. В какой-то момент я увидел, как Дерек подмигнул Тому, а тот потупился так, что кудри парика скрыли его лицо. Потом Джули увела Дерека в сад, а мы со Сью остались мыть тарелки. Я ничего не делал — просто стоял с полотенцем в руках. Оба мы смотрели в окно. За окном Джули показывала Дереку тропинки и ступени, теперь почти невидимые под разросшимися пожухлыми сорняками. Дерек указал на многоэтажки вдалеке и решительно рубанул ладонью воздух, словно приказывая им рухнуть. Джули серьезно кивнула.
— Какой он широкоплечий! — сказала Сью. — Наверное, костюм себе сшил на заказ.
Оба мы уставились на спину Дерека. Голова у него была маленькая и круглая, и волосы все одной длины, как на щетке.
— Не такой уж он сильный, — сказал я. — И вообще толстый.
Сью достала из раковины мокрые тарелки и огляделась, высматривая, куда бы их положить.
— Он тебя одним мизинцем побьет, — заявила она.
— Ага! — воскликнул я. — Пусть только попробует!
Чуть позже Джули и ее приятель присели на каменную горку. Сью взяла у меня полотенце и принялась вытирать тарелки.
— Спорим, не угадаешь, чем он занимается, — сказала она.
И я ответил:
— Да насрать мне на то, чем он занимается.
— Никогда не догадаешься: играет в бильярд!
— И что с того?
— Играет в бильярд на деньги и кучу денег на этом зарабатывает!
Я снова взглянул на Дерека. Он сидел боком ко мне, слушая Джули; выдернув пучок пожухлой травы, он откусывал кусочки травинок и выплевывал их. Джули говорила, а он все время кивал. Потом легко положил ей руку на плечо и сам что-то сказал — не знаю что, но она рассмеялась.
— О нем даже в газете писали, — говорила тем временем Сью.
— В какой газете?
Сью назвала наш местный еженедельник, и я рассмеялся:
— Да там пишут о каждом, кто достаточно долго проживет!
— Спорим, не угадаешь, сколько ему лет!
Я промолчал.
— Двадцать три! — гордо объявила Сью и улыбнулась. Мне захотелось ее ударить.
— Ну и что тут такого?
— Самый подходящий возраст, — ответила Сью, вытирая руки полотенцем.
— Для чего подходящий? Кто это тебе сказал?
— Джули сказала, — поколебавшись, ответила Сью.
Я повернулся и выбежал из кухни. В гостиной остановился, огляделся в поисках командора Ханта. Оказалось, его убрали в книжный шкаф. Я сунул книгу под мышку, взбежал по лестнице к себе в комнату и рухнул на кровать.
Тяжелые сны все чаше превращались в кошмары. В холле у нас стоял большой деревянный ящик, я мог дюжину раз пройти мимо и о нем не вспомнить. Но сейчас, идя через холл, остановился взглянуть на него. Крышка, крепко заколоченная наяву, теперь была откинула, из нее торчали гнутые острия гвоздей, виднелись царапины и белые полоски расщепленного дерева. Я подошел поближе — только так, чтобы не заглядывать внутрь. Это сон, говорил я себе, это все сон. Бояться нечего. В ящике что-то было. Я попробовал открыть глаза, даже увидел на миг дальний конец собственной кровати, но тяжесть сна надавила на веки, и я снова оказался в холле, теперь — над самым ящиком, тупо глядя внутрь. Снова попытался проснуться, на этот раз глаза распахнулись легко, без усилий. Я увидел угол кровати и брошенные на пол вещи. В кресле у кровати сидела мать, глядя на меня огромными пустыми глазами. Это потому, что она мертвая, подумал я. Мама была совсем крошечной, ноги ее едва доставали до пола. Она заговорила, и голос ее звучал так знакомо, что я не понимал, как мог наяву его забыть. Но того, что она говорила, я не понимал. Она произнесла какое-то странное слово: то ли «друлить», то ли «брулить».
— Прекрати же наконец друлить! — говорила она. — Неужели не можешь перестать, даже когда я с тобой разговариваю?
— Я ничего не делаю, — возразил я и тут, взглянув вниз, обнаружил, что одеяла нет, что я лежу перед ней голый и онанирую. Рука у меня двигалась взад-вперед, словно челнок на ткацком станке.
— Мама, я не могу перестать! Это не я!
— Что сказал бы твой отец? — грустно проговорила она. — Что сказал бы отец, будь он жив?
И, уже просыпаясь, я услышал свой собственный голос:
— Но ты тоже умерла!
Однажды днем я решил рассказать этот сон Сью. Когда она открыла мне дверь своей комнаты, в руке у нее я заметил блокнот. Слушая меня, она закрыла блокнот и сунула его под подушку. К моему удивлению, мой сон ее насмешил.
— А мальчишки правда все время это делают? — спросила она.
— Что делают?
— Ну, друлят.
Отвечать я не стал, а вместо этого вдруг спросил:
— Помнишь, мы втроем играли в ту игру?
— Какую?
— Ты была инопланетянкой, а мы с Джули тебя изучали.
Сестра кивнула и скрестила руки на груди. Наступило молчание. Я не понимал, зачем об этом спросил, и не знал, что сказать дальше.
— Помню, — сказала она наконец. — Ну и что?
Странно: я пришел рассказать ей свой сон и поговорить о маме, а вместо этого мы говорили о чем-то совсем другом.
— А сейчас, — наконец медленно проговорил я, — сейчас тебе больше не хочется играть в такие игры?
Сью покачала головой и отвернулась.
— Я почти и не помню, что это была за игра.
— Мы с Джули тебя раздевали…
Прозвучало это как-то странно — совсем не похоже на то, что было на самом деле. Я замолчал. Сью снова покачала головой и произнесла неубедительно:
— Правда? Знаешь, я действительно очень плохо помню. Маленькая была. — И, помолчав, добавила: — Мы вечно выдумывали какие-то дурацкие игры.
Я присел на кровать Сью. По полу у нее были разбросаны книги, свои и библиотечные, иные, раскрытые, валялись корешками вверх. Мне захотелось взять и посмотреть какую-нибудь из них, но при одной мысли о чтении я ощутил усталость.
— И не надоедает тебе сидеть тут весь день и читать? — спросил я.
— Мне нравится читать, — ответила Сью. — И потом, все равно больше нечем заняться.
— Да мало ли чем можно заняться! — возразил я, только чтобы снова услышать из ее уст, что заняться в нашем доме нечем.
Но она пожевала тонкими бледными губами, как делают женщины перед тем, как накрасить их, и сказала:
— А мне не хочется.
Довольно долго мы сидели молча. Сью начата что-то насвистывать. Наверное, ждет, когда я уйду, подумал я. Внизу открылась дверь черного хода, послышались голоса Джули и ее приятеля. Хотелось бы мне, чтобы Сью не любила Дерека так же, как я, тогда бы нам с ней нашлось о чем поговорить! Но она только подняла тонкие брови и сказала:
— А вот и они.
— Ну и что? — глупо спросил я, чувствуя, что один, совсем один на свете.
Сью перестала свистеть. Я поднял с пола какой-то журнал и начал, не глядя, его листать. Оба мы прислушивались. Они не поднимались наверх, вместо этого мы услышали, как внизу льется вода из крана и звякают чайные чашки.
— Ты все еще пишешь дневник? — спросил я.
— Иногда, — ответила Сью и покосилась на подушку, как будто боялась, что я выхвачу оттуда ее сокровище.
Я подождал несколько секунд, а затем проговорил очень печальным голосом:
— Как бы мне хотелось прочитать, что ты пишешь о маме! Только о маме, больше ничего. Можешь сама мне прочесть, если хочешь.
Внизу завопило радио: «Если соберешься к морю, крошка, по дороге мимо моего окошка…» Я поморщился, не сводя скорбного взгляда с сестры.
— Ты ничего не поймешь.
— Почему?
— Потому что ты никогда ее не понимал, — быстро проговорила Сью. — И всегда ужасно с ней обращался.
— Неправда! — громко сказал я, а затем повторил еще раз, потише: — Неправда.
Сью сидела на кровати, положив одну руку на подушку.
— Ты никогда не делал того, что она просила, — заговорила она, скорбно глядя перед собой. — Никогда ей не помогал. Ты вообще никогда не интересовался ничем, кроме себя. И тогда, и сейчас.
— Если бы я ее совсем не любил, — возразил я, — сейчас она бы мне не снилась, как ты думаешь?
— Ты видел сон не о ней, а о самом себе, — ответила Сью. — И мой дневник тебе нужен, чтобы почитать о себе.
— Так что же, — сказал я, — значит, ты ходишь в подвал, садишься на табуретку и там записываешь в этот черный блокнотик все, что о нас всех думаешь?
И захохотал, громко и натянуто. Мне было очень не по себе, так что я старался смеяться погромче. Руки мои лежали на коленях: я их видел, но почти не чувствовал.
Сью долго смотрела на меня — так, словно не видела перед собой, а вспоминала. Затем достала из-под подушки блокнот, открыла и начала листать. Я перестал смеяться и ждал.
— «Девятое августа… Ты умерла девятнадцать дней назад. Сегодня мы о тебе совсем не вспоминали. — Она помолчала, скользя глазами по строчкам. — Джек весь день злится. Поколотил Тома за то, что тот шумел на лестнице. У Тома царапина через все лицо, и кровь долго не останавливалась. На обед ели суп из консервов. Джек ни с кем не разговаривал. Джули рассказала про своего парня, его зовут Дерек. Сказала, что хочет как-нибудь привести его домой, и спросила, не возражаем ли мы. Я сказала: нет. Джек сделал вид, что ничего не слышал, и ушел наверх. — Она полистала страницы, нашла другую запись и начала читать с большим выражением: — С тех пор как ты умерла, он ни разу не стирал свою одежду. Не моет ни руки, ни лицо, вообще не моется. От него страшно воняет. Когда он берет хлеб руками, после него этот хлеб неприятно есть. И сказать ему ничего нельзя, потому что он дерется. Чуть что — сразу лезет в драку, и только Джули умеет с ним разговаривать…»
Она хотела прочесть что-то еще, но передумала и захлопнула блокнот.
Несколько минут после этого мы вяло спорили о том, что сказала Джули за обедом.
— Не говорила она, что кого-то приведет домой! — говорил я.
— Нет, сказала.
— Нет, не говорила!
Сью надоело спорить, она присела на корточки и начала разбирать свои книги. Когда я выходил, она не подняла головы.
Внизу орало радио — так громко, как мы никогда не включали прежде. Спортивный комментатор вопил что-то о бегунах. На верхней площадке лестницы сидел Том. Сегодня на нем было туго подпоясанное бело-голубое платьице, а вот парик свой он где-то потерял. Когда я присел рядом, ноздрей моих коснулся слабый неприятный запах. Том ревел, прижимая кулаки к глазам, из носа у него свисала зеленая сопля. Глубоко вдохнув, он втянул соплю обратно. Несколько минут я молча смотрел на него. Кажется, из гостиной доносились голоса, но за воплями диктора ничего нельзя было разобрать. Я спросил Тома, что случилось. Сначала он зарыдал громче, затем, немного успокоившись, прохныкал:
— Джули на меня накричала и стукнула! — И заревел с новой силой.
Я двинулся вниз. Скоро стало понятно, почему так орет радио: Джули и Дерек ссорились. Я остановился у дверей и прислушался. Кажется, Дерек о чем-то упрашивал Джули — в его голосе слышались умоляющие нотки. Потом оба заговорили разом, почти крича друг на друга. Когда я вошел, оба сразу замолчали. Дерек стоял, прислонившись к столу, скрестив ноги и сунув руки в карманы. Сегодня на нем был темно-зеленый пиджак и шейный платок с золотой брошью. Джули стояла у окна. Я прошел между ними и выключил радио, затем обернулся, ожидая, кто из них заговорит первым. Интересно, подумал я, почему они не вышли в сад? Ругались бы там сколько влезет.
— Что тебе? — спросила Джули.
В отличие от Дерека она была одета по-домашнему: в пластиковых босоножках, джинсах и рубашке, завязанной узлом под грудью.
— Просто спустился посмотреть, отчего такой шум, — ответил я. И, глядя на Дерека, добавил: — И узнать, кто побил Тома.
Джули молчала, постукивая ногой по полу. Ясно было: она ждет, когда я уйду.
Я снова прошел между ними — нарочито медленно, приставляя носок к пятке, словно измерял расстояние шагами. Дерек негромко откашлялся и потянул из кармана часы. Открыл их, закрыл, снова убрал. С того дня, как он впервые пришел к нам домой — это было около недели назад, — я его больше не видел. Но несколько раз он заезжал за Джули на машине. Снаружи слышался мягкий рокот мотора. Джули выбегала из дому, а Сью и Том бросались к окнам, и только я делал вид, что мне все равно. Два или три раза Джули уезжала на всю ночь. Мне она ничего не рассказывала, но всякий раз на следующее утро долго пила чай со Сью, они часами сидели на кухне и секретничали. Небось Сью потом все записывает в свой блокнотик, думал я.
Вдруг Дерек улыбнулся мне и спросил:
— Джек, а ты как поживаешь?
Джули шумно вздохнула.
— Не надо, — сказала она.
— Да ничего, — ответил я с самым независимым видом.
— Чем сейчас занимаешься?
— Да так, ничем особенным, — ответил я, покосившись на Джули. Ее явно злило, что я разговариваю с ее Дереком. — А ты?
Дерек подумал, затем со вздохом ответил:
— Играю по маленькой. Ничего серьезного — так, для тренировки.
Я кивнул.
Дерек с Джули сердито смотрели друг на друга, а я переводил глаза с одного на другого, ожидая, кто из них заговорит первым. Наконец Дерек сказал, не отрывая взгляда от Джули:
— Ты сам когда-нибудь играл?
Не будь здесь Джули, я непременно ответил бы «да». Мне случалось видеть, как играют в бильярд, и правила я знал, но сам не играл никогда. Так что ответил честно:
— Да нет.
Дерек снова вытащил часы:
— Хочешь, поедем со мной, сыграем вместе?
Джули снова шумно вздохнула и быстро вышла из комнаты. Дерек проводил ее взглядом, затем добавил:
— Конечно, если ты сейчас ничем не занят.
Я тяжело задумался и наконец ответил:
— Да нет, я сейчас ничем особенно не занят.
Дерек отошел от стола, отряхнул пиджак. Я заметил, что руки у него очень маленькие и бледные. Он вышел в холл, чтобы поправить перед зеркалом свой шейный платок, и заметил мне через плечо:
— Провели бы вы здесь свет, что ли.
Мы вышли черным ходом. Проходя через кухню, я заметил, что дверь в подвал распахнута, и остановился, думая, не подняться ли наверх и не спросить ли об этом Джули, но Дерек захлопнул дверь ногой и проговорил:
— Пошли, пошли. Я и так уже запаздываю.
И мы поспешили — вокруг дома, через сад, к его низко посаженной красной машине.
К моему удивлению, ехал Дерек очень медленно. Он сидел прямо, на расстоянии вытянутой руки от руля, держа его двумя пальцами, словно ему неприятно было к нему прикасаться. За рулем он молчал. Почти всю дорогу я смотрел на приборную доску, где чернели два ряда циферблатов с блестящими белыми стрелками. Стрелки почти не двигались — кроме секундной стрелки часов. Ехали мы с четверть часа. Наконец свернули с дороги и оказались на узкой улочке, с какими-то складами по обеим сторонам. Кое-где виднелись кучи гнилых овощей, так я понял, что это овощехранилища. На тротуаре мы увидели человека в помятом пиджаке, с масляно блестевшими волосами и свернутой газетой, торчащей из кармана, он равнодушно смотрел на нас. Дерек остановил машину возле него и вышел, не выключая мотора. За спиной у незнакомца начиналась дорожка. Мы прошли мимо него, и Дерек бросил на ходу:
— Припаркуй машину. Увидимся внутри.
В конце дорожки обнаружились зеленые двустворчатые двери с процарапанной по краске надписью: «Бильярд Освальдов». Дерек вошел первым и, не оборачиваясь, одним пальцем придержал для меня дверь. Мы оказались в бильярдном зале. На двух дальних столах шла игра, остальные были пусты и темны. Ярко освещен был только один стол в центре, разноцветные шары на нем блестели, разложенные по порядку и готовые к игре. Какой-то человек прислонился к этому столу, спиной к нам, и курил сигарету. За нами я увидел ярко освещенное квадратное окошко, а в нем — старика в белом пиджаке, смотрящего на нас. Перед ним на узкой полочке стояли чашки и блюдца с голубой каймой и еще пластмассовая тарелка, на которой лежала одна булочка. Дерек наклонился к окошку переброситься парой слов с буфетчиком, а я подошел поближе к одному из столов и прочел на латунной табличке в его центре, прямо за центральной лузой, город и фамилию мебельщика, который его изготовил.
Дерек пощелкал языком, подзывая меня. Держа в обеих руках по чашке с чаем, он кивком показал мне, куда идти, и толкнул ногой дверь в той же стене. Рядом с дверью я только сейчас заметил окно, в котором недоставало одного стекла. В тесной комнатушке за письменным столом сидела женщина в очках с толстыми стеклами, углубившись в разграфленную тетрадь, а в другом углу в кресле мужчина вертел в руках сигаретную пачку. В воздухе висел густой табачный дым. Освещалась комнатка только тусклой настольной лампой. Дерек поставил обе чашки на стол, возле лампы, и сделал шутливый боксерский выпад в сторону человека в кресле. И мужчина и женщина встретили Дерека радостными возгласами. Они называли его сынком, но он представил их мне как «мистера и миссис Освальд, для друзей просто О».
— А это брат Джули, — добавил он, но имени моего не назвал.
Присесть было некуда. Дерек взял из пачки у мистера О сигарету. Миссис О скорчила недовольную гримасу и причмокнула губами, словно голодный младенец. Дерек взял еще сигарету, сунул ей в рот, и все трое засмеялись.
— Что-то ты задержался, сынок. Грег уже почти час тебя дожидается, — проговорил мистер О.
Дерек кивнул. Он присел на край стола, а я стоял у дверей. Миссис О погрозила Дереку пальцем:
— Кто у нас такой плохой мальчик?
Дерек чуть отодвинулся от нее и принялся за свой чай. Мне мою чашку он не передал.
— Что же ты, сынок, вчера не приходил? — заботливо поинтересовалась миссис О.
— Нашел себе другую рыбку, пожирнее, — ответил мистер О и подмигнул мне.
Дерек молчал и прихлебывал свой чай.
— Здесь целая толпа собралась, все тебя ждали, — продолжала миссис О.
— Вот как? Хорошо, — сказан Дерек и кивнул.
— Он сюда ходит с двенадцати лет, — пояснила миссис О, — и ни разу мы не брали с него платы за столик. Верно, сынок?
Дерек допил чай и встал.
— Мой кий, пожалуйста, — обратился он к мистеру О.
Только тут я заметил у стены, за спиной мистера О, стойку с несколькими киями и одним длинным, суженным к концу кожаным футляром. Мистер О вытер руки желтой салфеткой, открыл футляр и достал оттуда кий — темно-коричневый, почти черный. Прежде чем передать его Дереку, он пояснил мне:
— Свои кии он доверяет только мне.
— И мне! — вставила миссис О, но мистер О улыбнулся и покачал головой.
Снаружи нас ждал тот человек, что припарковал машину.
— Это Чес, — представил его Дерек, — а это брат Джули.
Мыс Чесом кивнули, не глядя друг на друга. Дерек ленивой походкой двинулся к центральному столу, Чес бежал рядом на цыпочках и что-то говорил вполголоса ему на ухо — кажется, про какую-то лошадь. Дерек молчал и даже не поворачивал головы. Я шел за ними, мне уже хотелось уйти. За столом Дерека ждал Грег, он пригнулся, готовясь запустить первый шар. На Греге была коричневая кожаная куртка с большой дырой на локте, длинные волосы собраны в хвост. Я мысленно пожелал, чтобы он выиграл. Белый шар прокатился по столу из конца в конец, сбил один красный и вернулся на исходную позицию. Дерек скинул пиджак и передал его Чесу. Тот свернул пиджак изнанкой вверх и перекинул через руку. Дерек наклонился к столу и легким, небрежным движением запустил белый шар. Когда сдвинутый красный упал в нижнюю лузу, игроки и зрители за соседними столами повернули головы в нашу сторону и один за другим потянулись к нам. Громко стуча каблуками, Дерек перешел на другую сторону стола. Теперь его белый шар столкнул со своих мест все красные и поравнялся с черным. Прежде чем поднять кий, Дерек бросил взгляд на меня, и я поспешно отвернулся.
Следующие несколько минут он аккуратно отправлял красные и черные шары в нижнюю лузу. В промежутках между ударами переходил от одного конца стола к другому и всякий раз бросал мне какие-то реплики — негромко, не глядя в мою сторону, словно разговаривая с самим собой.
— Интересно живете вы четверо, — сказал он, отправив в лузу первый черный шар. Грег и прочие смотрели на него и прислушивались к нашему разговору.
— Не знаю, — буркнул я.
— Родители умерли, — пояснил Дерек Чесу, — четверо ребятишек живут сами по себе.
— Сироты, значит, — пробормотал Чес, не отрываясь от газеты.
— Дом большой, — продолжал Дерек, в очередной раз проходя мимо меня, чтобы ударить по белому шару.
— Очень большой, — подтвердил я.
— Должно быть, стоит кучу денег. — Красный шар медленно перекатился через край лузы. Теперь Дерек мог, не меняя позиции, поразить черный. — Столько комнат, — добавил он. — Их же можно сдавать.
— Мы об этом не думали, — ответил я.
Дерек помолчал, глядя, как Грег извлекает из лузы черный шар и устанавливает его на место.
— И подвал у вас — не во многих домах есть такие подвалы.
Он снова обошел стол. Чес вздохнул и покрутил головой над чем-то, вычитанным в газете. Еще один красный шар упал вниз.