РАДИКАЛЬНЫЙ ПОСТМОДЕРНИЗМ АРХИТЕКТУРЫ ЖАНА БОДРИЙЯРА
Один из ведущих социологов постмодерна Жан Бодрийяр, описывая современное общество, упоминает как базовый процесс концентрацию населения и увеличение производства отходов [16]. Для урбанистической проблематики Бодрийяра важны три понятия: «концентрация», «опустынивание» (процесс обратный и сопутствующий концентрации) и имеющее по его (Бодрийяра) мнению первостепенное значение понятие критической массы. Бодрийяр считает, что «у социальной сущности есть свои пределы». Суть проблемы критической массы он видит в том, что по мере роста концентрации населения разрушается сама социальность. Бодрийяр сравнивает современное общество и законы его развития с космологическими открытиями законов развития Вселенной, утверждая, что при превышении Вселенной определенного порога массы, большой взрыв и расширение переходят в сжатие (имплозию) – big crunch. Бодрийяр считает, что «бурный рост населения, расширение сетей контроля, органов безопасности, коммуникации и взаимодействия, равно как и распространение внесоциальности» приводят к имплозии реальной сферы социального. В информационной сфере, например, обилие информации аннулируется само собой и приводит к эффекту перенасыщения информацией. Эпицентром этих про
цессов современного общества, по мнению Бодрийяра, является современный мегаполис. В социальном плане эти процессы «порождают в индивидах безразличие и замешательство». Он сравнивает модель современного общества с транспортной развязкой: «Пути движения здесь никогда не пересекаются, ибо у всех одно и то же направление движения… Может, в этом и заключается суть коммуникации? Одностороннее сосуществование. За его фасадом кроются все возрастающее равнодушие и отказ от любых социальных связей» [16]. Если согласиться с космологическим диагнозом Бодрийяра, то остается вопрос, к чему в будущем приведет эта социальная сингулярность современного общества – к социальной «черной дыре» или появлению «сверхновой»?
Суть современной архитектуры, по Бодрийяру, заключается в «искусственном моделировании мира, специализации и централизации функций и распространении по всему миру этих искусственных построений» [16].
Для Бодрийяра современный мир представляется виртуальным, и архитектура также становится виртуальной, т.е. соответствующей этому миру.
«В виртуальном мире речь уже не идет об архитектуре, которая умеет играть на видимом и невидимом, или о символической форме, которая играет одновременно с весом, центром тяжести предметов и потерей этих характеристик. Речь идет об архитектуре, в которой больше нет загадки, которая стала простым оператором видимого, об «экранной» архитектуре, которая вместо того, чтобы быть «естественным разумом» пространства и города, превратилась, в каком-то смысле, в их «искусственный разум» (я ничего не имею против искусственного разума, за исключением того факта, что он в своем всеохватывающем расчете претендует на то, чтобы поглотить все остальные формы и свести духовное пространство к цифровому)» [17. – C. 22].
Современная архитектура, по мнению Бод рийяра, отражает не талант мастера и не является произведением искусства, становясь воплощением технических и технологических возможностей компьютерного проектирования и строительства.
«Все то, что подобным образом создается при помощи техники и с использованием огромных возможностей диверсификации, приводит к появлению автоматической формулы мира. Это проявляется и в архитектуре, которая полностью стала полагаться на технические возможности – при этом я понимаю не только материалы и конструкции, но и концептуальные модели. Следовательно, архитектура больше не указывает на какую бы то ни было правду, на оригинальность, а скорее лишь на техническое наличие форм и материалов. Правда, которая обнаруживается в этом, уже не представляет объективные условия или, тем более, субъективную волю архитектора, но отражает технические характристики и их функционирование. Это можно пока называть архитектурой, но нельзя при этом ни в чем быть уверенным» [17. – С. 25].
Для подтверждения своих мыслей Бодрийяр использует здание музея Гуггенхейма в Бильбао, построенное всемирно известным архитектором Фрэнком Гери, проект которого считается примером успешного в финансовом отношении культурного проекта, так как он оказал значительное влияние на жизнь города и окупился всего за три года – характерный пример успешной архитектуры общества потребления.
Бодрийяр считает, что Музей Гуггенхейма в Бильбао – «это идеальный образец виртуального объекта, прототип виртуальной архитектуры. Он создан на основе сведения воедино комбинируемых элементов и модулей таким способом, который может применяться при создании тысячи подобных музеев, при этом изменяться
будут только программное оборудование и правила обработки данных. И даже его содержание – коллекции и объекты искусства – полностью виртуальны. Сколь сильно удивительны его неустойчивая конструкция и нелогичные формы, столь же маловыразительны его выставочные пространства. Он является лишь символическим представлением и «инсценировкой» машинного оборудования, прикладной технологии – как было уже упомянуто, не любой. Объект удивителен, но это лишь экспериментальное чудо, сравнимое с биогенетическим исследованием тела, породившим огромное количество клонов и химер. Музей Гуггенхейма – это пространственная химера, продукт машинных процессов, которые опередили саму архитектурную форму» [17. – С. 26].
«Собственно говоря, он не оригинален. Правда состоит в том, что при использовании техники и аппаратуры все теряет свою оригинальность. Все элементы легко комбинируются, нужно только приспособить их для представления публике как большинство постмодернистских форм…» [17. – С. 26].
Музей Гуггенхейма – это не единичный пример, Бодрийяр находит черты виртуальной архитектуры (архитектуры клонов) в наиболее значительных сооружениях, ставших символом современного общества, например, в разрушенных 11 сентября 2001 года башнях-близнецах.
«Лично я всегда интересовался пространством, и прежде всего такими, так сказать, «построенными объектами», которые изменяют понятие пространства. То есть мне интересны такие объекты как Beaubourg, World Trade Center или Biosphere-2, то есть здания, которые (для меня) не представляют собой архитектурного чуда. Они меня захватывают не своим архитектурным значением. Эти здания будто из иного мира – что можно, впрочем, сказать о большинстве крупных архитектурных объектов нашего времени. В чем их правда? Когда я в по
исках правды беру, к примеру, такое здание как башниблизнецы, то я вижу, что архитектура уже в 1960-е годы возвещала приход гиперреального, а может, даже электронного общества и соответствующей эпохи, в которой обе башни выглядят как перфолента. Можно сегодня сказать, что они были клонами друг друга, якобы предвосхищая конец всего подлинного. Являются ли они, таким образом, предвестниками нашего времени?» [17. – С. 10].
Бодрийяр сожалеет об исчезновении архитектуры, он хотел бы, «чтобы архитектура, архитектурный объект оставались чем-то необычным, и чтобы их не постигла та участь, которая нас окружила; не наступила бы эпоха виртуальной реальности архитектуры» [17. – С. 29].
«Фактически, мы уже на пол-пути к этой эпохе», – продолжает Бодрийяр. «Архитектура сегодня служит по большей части культуре и коммуникации, то есть виртуальному эстетическому идеализированию всего общества. Она функционирует как музей, содержащий социальную форму (мы называем ее культурой) нематериальных потребностей, которые не могут более никак быть определены, кроме как бесчисленные здания культуры. Когда музеефицируются люди из определенного окружения или места (в эко-музеях, где они становятся виртуальными статистами своей собственной жизни – то есть теряют свою оригинальность), они потоком направляются в огромные, более или менее развлекательные «склады», то есть культурные и торговые центры по всему миру, или в транспортные и транзитные пункты (которые на французском языке совершенно верно обозначены «lieux de disparition», то есть «пункт исчезновения). В Осаке, Япония, уже строится памятник коммуникации XXI века. Архитектуру сегодня поработили все эти транспортные, информационные, коммуникационные и культурные функции. В этом и заключается функционализм, который достиг огромных размеров и уже
не принадлежит механическому миру органических потребностей и реальным социальным условиям, а является функционализмом виртуального мира, то есть зачастую связан с бесполезными функциями, подвергая опасности саму архитектуру, которая может также превратиться в бесполезную функцию. В чем опасность? В том, что процент клоновой архитектуры по всему миру – этих прозрачных, развлекательных, мобильных, несерьезных зданий как сети виртуальной реальности – значительно может возрасти» [17. – С. 30].
«Большинство современных общественных зданий сверхразмерны и создают впечатление пустоты (не пространства): работы или люди, которые там находятся, сами выглядят как виртуальные объекты, будто нет необходимости в их присутствии. Функциональность бесполезности, функциональность ненужного пространства (культурный центр в Лисабоне, Grande Bibliotheque de France и так далее)» [17. – С. 32].
«Драма современной архитектуры состоит в бесконечных клонах того же самого типа зданий в зависимости от функциональных параметров или определенного вида типичной или живописной архитектуры»
[20. – С. 34]. Взглянув вокруг, на современную архитектуру, в том числе и на архитектуру современной Москвы, трудно не согласиться с Бодрийяром.
В то же время Бодрийяр хочет надеяться на будущее архитектуры.
«Архитектура имеет будущее по одной простой причине: еще не создано такого здания, такого архитектурного объекта, которые могли бы положить конец всем другим формам, которые предопределили бы конец пространства. Таким образом, нет такого города, который бы предопределил конец всех других городов, такой мысли, которая предопределила бы конец всех других мыслей» [17. – С. 38].