Пишу наискосок
Все написанное Л.К. по степени значимости для меня я бы расставил следующим образом: на первом месте "специальная литература" — открытые письма, публицистика, воспоминания, отрывки из дневников, "Процесс исключения", "Записки об Анне Ахматовой"; далее — собственно проза: "Софья Петровна" и "Спуск под воду"; далее — поэзия.
Ее сконцентрированная сила чувства, выразительная лапидарность, исступленная требовательность к точности слова позволили дать русской литературе блестящие публицистические тексты (такие, как открытое письмо Шолохову по поводу суда над писателями Синявским и Даниэлем или статья "Гнев народа", протестующая против травли академика Сахарова и поэта Бориса Пастернака).
Недаром эти первые ласточки самиздата моментально разлетались по всей стране, перепечатывались, зачитывались до дыр, передавались из рук в руки.
Да еще — не зря она любила высказывание Льва Толстого, что слово — это поступок — не надо забывать, что тогда это был ВЕСЬМА ОПАСНЫЙ ПОСТУПОК!
Две статьи уголовного кодекса (190-ая (прим.) и 70-ая) были посвящены карам за антисоветскую пропаганду, и от Владивостока до Калининграда по тюрьмам и лагерям сидели читатели и писатели самиздата!
Не могу удержаться, чтобы не привести по памяти два чеканных отрывка: из телеграммы Солженицыну — "Вашим голосом заговорила сама немота. Я не знаю писателя более долгожданного и необходимого, чем Вы…Вы вернули русской литературе ее громовое могущество."
По поводу выхода в свет "Архипелага ГУЛАГ" — спрессванная в нескольких словах судьба миллионов: "…Обыск, арест, допрос, тюрьма, пересылка, этап, лагерь. Голод, побои, труд, труп. "Архипелаг ГУЛАГ".
Если я написал ранее, что юмор, ирония не имели для Л.К. существенного значения, то сарказм, убийственный, точный сарказм, был ей присущ в полной мере.
Вот как она конспектирует обвинения, выдвинутые против Пастернака на собрании писателей: …6) Пастернак поставил большую пушку — обстреливать народ; 7) Недаром он всегда водился с иностранцами; …11) Пастернак — соучастник преступления против мира и покоя на планете!
Господи, как же недавно это было!
"Записки об Анне Ахматовой" — это тоже отдельная тема для разговора.
"Посильней, чем "Фауст" Гете", — сказал когда-то Сталин о произведении "Девушка и смерть" Горького. "Посильней, чем "Разговоры с Эккерманом", — сказал о "Записках" Иосиф Бродский. Забавная параллель!
Во всяком случае, это новая, блистательная литература, жанр которой трудно определить одним словом, настоящий нерукотворный памятник поэту, но в первую очередь — эпохе.
Мог бы я упрекнуть Л.К. в том, что она не позволяет себе "отругать" поведение Ахматовой в ситуациях, когда бы это действительно стоило, чтобы сделать более выпуклым, многогранным характер "героини" записок; что она видит в Ахматовой только талант, трагизм и величие, а слабости предпочитает не замечать. Но, может быть, для этого и существует "ахматовиана" — для создания многомерного портрета, а Л.К. сосредотачивается на том, что наиболее близко ей — потери, нищета, травля, достоинство, гордость, верность поэтической судьбе…
Повести Л.К., при всех их несомненных достоинствах синхронности ("Софья Петровна" написана зимой 39/40 года — по горячим следам 37 года), прекрасного языка, достоверности ситуаций и характеров, все-таки оставляют во мне некоторое ощущение "сделанности", "сконструированности" умным и наблюдательным человеком. Какой-то не хватает мелочи для придания подлинной жизненности, не могу сказать точно - какой.
Со стихами дело обстоит еще сложнее. Когда Л.К. читала мне их или дарила для прочтения — я испытывал странное, двоякое впечатление. С одной стороны, мне была близка стилистика и тематика стихотворений, их открытость и трагизм, чувство горечи от утрат; с другой — не хватало чего-то такого, что Ахматова называла "тайной". При этом Л.К. имела безупречный поэтический вкус и прекрасно умела анализировать стихи. Я иногда привозил ей стихи моих друзей и всегда поражался точности ее оценок.
Кстати, Л.К. жаловалась, что если на публицистику она получала отклики в неимоверном количестве, на прозу — в большом, то о стихах почти не было отзывов. Анна Ахматова тоже избегала комментариев, но Л.К. говорила, что иногда находила у нее свои строчки или обороты (это она не жаловалась, а гордилась!).
Но вот после смерти Л.К. вышел компакт-диск, на котором записан ее голос, читающий стихи — и Люше, и мне показалось, что они стали звучать как-то сложнее, значительней…Или это отблеск ушедшего времени, голос бесповоротности? Сборник стихов назывался "По эту сторону смерти", а звучали они из-за той…
И я повторяю про себя сильные, чеканные строки.
По поводу сахаровской судьбы: "…Сегодня-завтра он (конец — прим. мое) наступит, / Очей угаснет синева. / И вот когда бессмертье вступит / В свои законные права".
По поводу отъезда Анатолия Якобсона: "… Но вглядывались Вы в мое лицо / Уже как бы с большого расстоянья".