Глава III
Обычай острова Кеи [940]
Если философствовать, как утверждают философы, значит сомневаться, то стем большим основанием заниматься пустяками и фантазировать, как поступаю я,тоже должно означать сомнение. Ученикам подобает спрашивать и спорить, анаставникам — решать. Мой наставник — это авторитет божьей воли, которомуподчиняются без спора и который выше всех пустых человеческих измышлений.
Когда Филипп [941]вторгся в Пелопоннес, кто-то сказал Дамиду, чтолакедемонянам придется плохо, если они не сдадутся ему на милость. «Ах тытрус, — ответил он ему, — чего может бояться тот, кому не страшна смерть?»Кто-то спросил Агиса [942]: «Как следует человеку жить, чтобы чувствовать себясвободным?» «Презирая смерть», — ответил он. Такие и тысячи им подобныхизречений несомненно не означают, что надо терпеливо дожидаться смерти. Ибов жизни случается многое, что гораздо хуже смерти. Подтверждением можетслужить тот спартанский мальчик, взятый Антигоном [943]в плен и проданный врабство, который, понуждаемый своим хозяином заняться какой-нибудь грязнойработой, заявил: «Ты увидишь, кого ты купил. Мне было бы стыдно находиться врабстве, когда свобода у меня под рукой», — и с этими словами он бросился накамни с вышки дома. Когда Антипатр [944], желая заставить лакедемонянподчиниться какому-то его требованию, обрушился на них с жестокими угрозами,они ему ответили: «Если ты будешь угрожать нам чем-то худшим, чем смерть, мыумрем с тем большей готовностью». А Филиппу [945], который написал им, чтопомешает всякому их начинанию, они заявили: «Ну, а умереть ты тоже сможешьпомешать нам?» Ведь говорят же по этому поводу, что мудрец живет стольколет, сколько ему нужно, а не столько, сколько он может прожить, и что лучшийдар, который мы получили от природы и который лишает нас всякого праважаловаться на наше положение, это — возможность сбежать. Природа назначиланам лишь один путь появления на свет, но указала тысячи способов, как уйтииз жизни. Нам может не хватать земли для прожития, но, чтобы умереть,человеку всегда ее хватит, как ответил Байокал [946]римлянам. «Почему тыжалуешься на этот мир? Он тебя не удерживает; если ты живешь в муках,причиной тому твое малодушие: стоит тебе захотеть и ты умрешь»:
Ubique mors est: optime hac cavit deus;
Eripere vitam, nemo non homini potest;
At nemo mortem: mille ad hanc aditus patent. [947]
Смерть — не только избавление от болезней, она — избавление от всехзол. Это — надежнейшая гавань, которой никогда не надо бояться и к которойчасто следует стремиться. Все сводится к тому же, кончает ли человек с собойили умирает; бежит ли он навстречу смерти или ждет, когда она придет сама; вкаком бы месте нить ни оборвалась, это — конец клубка. Самая добровольнаясмерть наиболее прекрасна. Жизнь зависит от чужой воли, смерть же — толькоот нашей. В этом случае больше, чем в каком-либо другом, мы должнысообразоваться только с нашими чувствами. Мнение других в таком деле неимеет никакого значения; очень глупо считаться с ним. Жизнь превращается врабство, если мы не вольны умереть. Обычно мы расплачиваемся завыздоровление частицами самой жизни: нам что-то вырезают или прижигают, илиампутируют, или ограничивают питание, или лишают части крови; еще один шаг —и мы можем исцелиться окончательно от всего. Почему бы в безнадежных случаяхне перерезать нам, с нашего согласия, горло вместо того, чтобы вскрыватьвену для кровопускания? Чем серьезнее болезнь, тем более сильных средств онатребует. Грамматик Сервий [948], страдавший от подагры, не нашел ничеголучшего, как прибегнуть к яду, чтобы умертвить свои ноги. Пусть ониостанутся подагрическими, лишь бы он их не чувствовал! Ставя нас в такоеположение, когда жизнь становится хуже смерти, бог дает нам при этомдостаточно воли.
Поддаваться страданиям значит выказывать слабость, но давать им пищу —безумие.
Стоики утверждают, что для мудреца жить по велениям природы значитвовремя отказаться от жизни, хоть бы он и был в цвете сил; для глупца жеестественно цепляться за жизнь, хотя бы он и был несчастлив, лишь бы он вбольшинстве вещей сообразовался, как они говорят, с природой.
Подобно тому, как я не нарушаю законов, установленных против воров,когда уношу то, что мне принадлежит, или сам беру у себя кошелек, и неявляюсь поджигателем, когда жгу свой лес, точно так же я не подлежу законампротив убийц, когда лишаю себя жизни.
Гегесий [949]говорил, что все, что касается нашей смерти или нашейжизни, должно зависеть от нас.
Диоген [950], встретив уже много лет страдавшего от водянки философаСпевсиппа, которого несли на носилках и который крикнул ему: «Доброгоздоровья, Диоген!», ответил: «А тебе я вовсе не желаю здоровья, раз тымиришься с жизнью, находясь в таком состоянии».
И действительно, некоторое время спустя Спевсипп покончил с собой,устав от такого тяжкого существования.
Однако далеко не все в этом вопросе единодушны. Многие полагают, что мыне вправе покидать крепость этого мира без явного веления того, кто поместилнас в ней; что лишь от бога, который послал нас в мир не только ради нассамих, но ради его славы и служения ближнему, зависит дать нам волю, когдаон того захочет, и не нам принадлежит этот выбор; мы рождены, говорят они,не только для себя, но и для нашего отечества; в интересах общества законытребуют от нас отчета в наших действиях и судят нас за самоубийство, иначеговоря, за отказ от выполнения наших обязанностей нам полагается наказание ина том и на этом свете:
Proxima deinde tenent moesti loca, qui sibi lethum
Insontes peperere manu, lucemque perosi
Proiecere animas. [951]
Больше стойкости — в том, чтобы жить с цепью, которою мы скованы, чемразорвать ее, и Регул [952]является более убедительным примером твердости,чем Катон. Только неблагоразумие и нетерпение побуждают нас ускорять приходсмерти. Никакие злоключения не могут заставить подлинную добродетельповернуться к жизни спиной; даже в горе и страдании она ищет своей пищи.Угрозы тиранов, костры и палачи только придают ей духу и укрепляют ее:
Duris ut ilex tonsa bipennibus
Nigrae feraci frondis in Algido,
Per damna, per caedes, ab ipso
Ducit opes animumque ferro. [953]
Или, как говорит другой поэт,
Non est, ut putas, virtus, pater,
Timere vitam, sed malis ingentibus
Obstare, nec se vertere ac retro dare. [954]
Rebus in adversis facile est contemnere mortem
Fortius ille facit qui miser esse potest. [955]
Спрятаться в яме под плотной крышкой гроба, чтобы избежать ударовсудьбы, — таков удел трусости, а не добродетели. Добродетель не прерываетсвоего пути, какая бы гроза над нею ни бушевала:
Si fractus illabatur orbis
Impavidam ferient ruinae. [956]
Нередко стремление избежать других бедствий толкает нас к смерти;иногда же опасение смерти приводит к тому, что мы сами бежим ей навстречу —
Hic, rogo, non furor est, ne moriare mori. [957]
подобно тем, кто из страха перед пропастью сами бросаются в нее:
multos in summa pericula misit
Venturi timor ipse mali; fortissimus ille est,
Qui promptus metuenda pati, si cominus instent,
Et differre potest. [958]
Usque adeo, mortis formidine, vitae
Percipit humanos odium, lucisque videndae,
Ut sibi consciscant moerenti pectore lethum
Obliti fontem curarum hunc esse timorem. [959]
Платон в своих «Законах» [960]предписывает позорные похороны для того,кто лишил жизни и всего предназначенного ему судьбой своего самого близкогои больше чем друга, то есть самого себя, и сделал это не по общественномуприговору и не по причине какой-либо печальной и неизбежной случайности и неиз-за невыносимого стыда, а исключительно по трусости и слабости, то есть измалодушия. Презрение к жизни — нелепое чувство, ибо в конечном счете она —все, что у нас есть, она — все наше бытие. Те существа, жизнь которых богачеи лучше нашей, могут осуждать наше бытие, но неестественно, чтобы мыпрезирали сами себя и пренебрегали собой; ненавидеть и презирать самого себя — это какой-то особый недуг, не встречающийся ни у какого другого создания.Это такая же нелепость, как и наше желание не быть тем, что мы есть.Следствие такого желания не может быть нами оценено, не говоря уже о том,что оно само по себе противоречит и уничтожает себя. Тот, кто хочет изчеловека превратиться в ангела, ничего не достигнет, ничего не выиграет, ибораз он перестает существовать, то кто же за него порадуется и ощутит этоулучшение?
Debet enim misere cui forte aegreque futurum est,
Ipse quoque esse in eo tum tempore, cum male possit
Accidere. [961]
Спокойствие, отсутствие страданий, невозмутимость духа, избавление отзол этой жизни, обретаемые нами ценою смерти, нам ни к чему. Незачемизбегать войны тому, кто не в состоянии наслаждаться миром, и тот, кто неможет вкушать покой, напрасно бежит страданий.
Среди философов, приверженцев первой точки зрения, были большиесомнения вот по какому поводу: какие причины достаточно вески, чтобызаставить человека принять решение лишить себя жизни? Они называют этоευλογον εξαώγην [962]. Ибо они хотя говорят, чтонередко приходится умирать из-за незначительных причин, так как те, чтопривязывают нас к жизни, не слишком вески, все же в этом должна бытькакая-то мера. Существуют безрассудные и взбалмошные порывы, толкающие насамоубийство не только отдельных людей, а целые народы. Выше я уже приводилтакого рода примеры [963], сошлюсь, кроме того, на девушек из Милета,которые, вступив в какой-то безумный сговор, вешались одна за другой до техпор, пока в это дело не вмешались власти, издавшие приказ, что впредь тех,кого найдут повесившимися, на той же веревке будут волочить голыми по всемугороду [964]. Когда Терикион стал убеждать Клеомена [965]покончить с собойиз-за тяжелого положения, в котором тот оказался, избежав почетной смерти втолько что проигранном сражении, и доказывать Клеомену, что тот долженрешиться на эту менее почетную смерть, чтобы не дать победителю возможностиобречь его ни на позорную жизнь, ни на позорную смерть, Клеомен с подлинноспартанским стоическим мужеством отверг этот совет, как малодушный итрусливый: «Этот выход, — сказал он, — от меня никогда не уйдет, но к немуне следует прибегать, пока остается хотя тень надежды». Жизнь, говорил он,иногда есть доказательство выдержки и мужества; он хочет, чтобы самая смертьего сослужила службу его родине, и потому он желает превратить ее в деяниедоблести и добродетели. Терикиона это не убедило, и он покончил с собой.Клеомен спустя некоторое время поступил так же, но после того, какиспробовал все. Все бедствия не стоят того, чтобы, желая избежать их,стремиться к смерти.
Кроме того, в судьбе человеческой бывает иной раз столько внезапныхперемен, что трудно судить, в какой мере мы правы, полагая, будто неостается больше никакой надежды:
Sperat et in saeva victus gladiator arena
Sit licet infesto pollice turba minax. [966]
Старинное присловие гласит: пока человек жив, он может на всенадеяться. «Конечно, — отвечает на это Сенека, — но почему я должен думать отом, что фортуна может все сделать для того, кто жив, а не думать о том, чтоона ничего не может сделать тому, кто сумел умереть?» [967]. У Иосифа [968]мычитаем, что он находился на краю гибели, когда весь народ поднялся противнего, и, рассуждая здраво, он видел, что для него не оставалось спасения; ивсе же, сообщает он, когда один из его друзей посоветовал ему покончить ссобой, то он, к счастью, решил все же не терять надежды, — и вот, противвсякого ожидания, судьбе угодно было распорядиться так, что он выпутался иззатруднений без всякого для себя ущерба. А Брут и Кассий, наоборот, своейпоспешностью и легкомыслием лишь способствовали гибели последних остатковримской свободы, защитниками которой они были, после чего покончили с собойраньше времени. Я видел, как сотни зайцев спасались, будучи почти уже взубах борзых. Aliquis carnifici suo superstes fuit [969].
Multa dies variusque labor mutabilis aevi
Rettulit in melius; multo alterna revisens
Lusit, et in solido rursus fortuna locavit. [970]
Плиний утверждает [971], что есть лишь три болезни, из-за которых можнолишить себя жизни; из них самая мучительная — это камни в мочевом пузыре,препятствующие мочеиспусканию. Сенека же считает наихудшими те болезни,которые надолго повреждают наши умственные способности [972].
Некоторые, желая избежать худшей смерти, полагают, что они должныбежать ей навстречу. Вождю этолийцев Дамокриту, когда его вели пленником вРим, удалось ночью бежать. Преследуемый стражей, он закололся мечом прежде,чем его поймали [973].
Ангиной и Теодот, когда их город в Эпире доведен был римлянами допоследней крайности [974], стали увещевать все население лишить себя жизни;но жители города, решив, что лучше умереть победителями, пошли на смерть иринулись на врагов, словно не оборонялись, а наступали на них.
Когда остров Гоцо [975]несколько лет тому назад вынужден был сдатьсятуркам, один сицилиец, у которого были две красивые дочери на выданье,собственной рукой убил их, а вслед за тем и их мать, которая прибежала,узнав об их смерти. Выскочив затем на улицу с аркебузой и арбалетом, ондвумя выстрелами убил наповал двух первых попавшихся ему навстречу турок,приближавшихся к его дому; потом с мечом в руке яростно кинулся в самую гущуврагов, которыми был тотчас же окружен и изрублен в куски; так он спас себяот рабства, избавив сначала от него своих близких.
Еврейские матери, совершив, несмотря на преследования, обрезание своимсыновьям, настолько страшились гнева Антиоха, что сами лишали себя жизни [976]. Мне рассказывали про некоего знатного человека, что, когда он былпосажен в одну из наших тюрем, его родители, узнав, что он наверняка будетосужден на казнь, желая избежать такой постыдной смерти, подослали к немусвященника, внушившего ему, что наилучшим для него средством избавлениябудет отдаться под покровительство того или иного святого, принесяопределенный обет, после чего он в течение недели не должен притрагиваться кпище, какую бы слабость ни чувствовал. Узник поверил священнику и уморилсебя голодом, избавив себя этим и от опасности, и от жизни. Скрибония,советуя своему племяннику Либону лучше лишить себя жизни, чем ждатьприговора суда, убеждала его, что оставаться в живых для того, чтобы черезтри-четыре дня отдать свою жизнь тем, кто возьмет ее, в сущности то же, чтоделать за другого его дело, и что это означает оказывать услугу врагам,сохраняя свою кровь, чтобы она послужила им добычей [977].
В Библии мы читаем, что гонитель истинной веры Никанор повелел своимприспешникам схватить доброго старца Разиса, прозванного за свою добродетельотцом иудеев. И вот когда этот добрый муж увидел, что дело принимает дурнойоборот, что ворота его двора подожжены и враги готовятся схватить его, он,решив, что лучше умереть доблестной смертью, чем отдаться в руки этихзлодеев и позволить всячески унижать себя и позорить, пронзил себя мечом. Ноот поспешности он нанес себе лишь легкую рану, и тогда, взбежав на стену, онбросился с нее вниз головой на толпу своих гонителей, которая расступиласьтак, что образовалась пустота, куда он и упал, почти размозжив себе голову.Однако, чувствуя, что он еще жив, и пылая яростью, он, несмотря на лившуюсяиз него кровь и тяжкие раны, поднялся на ноги и пробежал, расталкивая толпу,к крутой и отвесной скале. Здесь, собрав последние силы, он сквозь глубокуюрану вырвал у себя кишки и, скомкав и разорвав их руками, швырнул их своимгонителям, призывая на их головы божью кару [978].
Из насилий, чинимых над совестью, наиболее следует избегать, на мойвзгляд, тех, которые наносятся женской чести, тем более, что в таких случаяхстрадающая сторона неизбежным образом также испытывает известное физическоенаслаждение, в силу чего сопротивление ослабевает, я получается, что насилиеотчасти порождает ответное желание. Пелагея и Софрония — обеканонизированные святые — покончили с собой: Пелагея, спасаясь от несколькихсолдат, вместе с матерью и сестрами бросилась в реку и утонула, Софрония жетоже лишила себя жизни, чтобы избежать насилия со стороны императораМаксенция [979]. История церкви знает много подобных примеров и чтит именатех благочестивых особ, которые шли на смерть, чтобы охранить себя отнасилий над их совестью.
К нашей чести в будущих веках окажется, пожалуй, то, что один ученыйавтор наших дней, притом парижанин [980], всячески старается внушить нашимдамам, что лучше пойти на все, что угодно, только не принимать рокового,вызванного отчаянием, решения покончить жизнь с собой. Жаль, что емуосталось неизвестным одно острое словцо, которое могло бы усилить егодоводы. Одна женщина в Тулузе, прошедшая через руки многих солдат, послеговорила: «Слава богу, хоть раз в жизни я досыта насладилась, не согрешив».
Эти жестокости действительно не вяжутся с кротким нравом французскогонарода, и мы видим, что со времени этого забавного признания положение делвесьма улучшилось; с нас достаточно, чтобы наши дамы, следуя заветупрямодушного Маро [981], позволяли все, что угодно, но говорили при этом:«Нет, нет, ни за что!»
История полна примеров, когда люди всякими способами меняли несноснуюжизнь на смерть.
Луций Арунций [982]покончил с собой, чтобы уйти разом, как онвыразился, и от прошедшего, и от грядущего.
Гранин Сильван и Стаций Проксим [983], получив помилование от Нерона,все же лишили себя жизни — то ли потому, что не захотели жить по милоститакого злодея, то ли для того, чтобы над ними не висела угроза вновьзависеть от его помилования: ведь он был подозрителен и беспрестанно осыпалобвинениями знатных лиц.
Спаргаписес [984], сын царицы Томирис, попав в плен к Киру,воспользовался первой же милостью Кира, приказавшего освободить его от оков,и лишил себя жизни, так как он счел, что наилучшим применением свободы будетвыместить на себе позор своего пленения.
Богу, наместник царя Ксеркса в Эйоне, осажденный афинской армией подпредводительством Кимона, отверг предложение вернуться целым и невредимым совсем своим имуществом в Азию, так как не хотел примириться с потерей всеготого, что было ему доверено Ксерксом. Он защищал поэтому свой город допоследней крайности, но, когда в крепости кончились съестные припасы, онприказал бросить в реку Стримон все золото и ценности, которыми враг мог быувеличить свою добычу. Затем он велел соорудить большой костер и, умертвивжен, детей, наложниц и слуг, бросил их в огонь, а после сам кинулся в пламя [985].
Индусский сановник Нинахтон, прослышав о намерении португальскоговице-короля отрешить его без всякой видимой причины от занимаемого им вМалакке поста и передать его царю Кампара, принял следующее решение. Онприказал построить длинный, но не очень широкий помост, укрепленный настолбах, и роскошно украсить его цветами, расставив курильницы сблаговониями. Облачившись затем в одеяние из золотой ткани, усыпанноедрагоценными камнями, он вышел на улицу и взошел по ступеням на помост, вглубине которого был зажжен костер из ароматических деревьев. Народ стекалсяк помосту, чтобы посмотреть, для чего делаются эти необычные приготовления.Тогда Нинахтон запальчиво и с негодующим видом стал рассказывать о том, чемему обязаны португальцы, как преданно он служил им, как часто он с оружием вруках доказывал, что честь ему куда дороже жизни, но что сейчас он не можетне подумать о себе, и так как у него нет средств бороться противоскорбления, которое ему хотят нанести, то его доблесть велит ему по крайнеймере не покориться духом и сделать так, чтобы в народе сложилась молва о еготоржестве над недостойными его людьми. Сказав это, он бросился в огонь [986].
Секстилия [987], жена Сквара, и Паксея, жена Лабеона, желая придать духусвоим мужьям и избавить их от грозившей им опасности, которая им обеим вовсене угрожала и тревожила их только из любви к мужьям, предложили добровольнопожертвовать своей жизнью, чтобы в том безвыходном положении, в каковомоказались их мужья, послужить им примером и разделить их участь. То жесамое, что эти женщины совершили для своих мужей, сделал и Кокцей Нерва [988]для блага отечества, хотя и с меньшей пользой, но побуждаемый столь жесильной любовью. У этого выдающегося законоведа, наслаждавшегося цветущимздоровьем, богатством, славой и доверием императора, не было никаких другихоснований лишить себя жизни, кроме удручавшего его положения дел в егоотечестве. Но нет ничего благороднее той смерти, на которую обрекла себяжена приближенного Августа, Фульвия. До Августа дошло, что Фульвийпроговорился о важной тайне, которую он ему доверил, и, когда Фульвийоднажды утром пришел к нему, Август встретил его весьма неласково. Фульвийвернулся домой в отчаянии и дрожащим голосом рассказал жене, в какую беду онпопал, добавив, что он решил покончить с собой. «Ты поступишь совершенноправильно, — ответила она ему смело, — ведь ты много раз убеждался в моейболтливости и все же не таился от меня. Позволь мне только покончить с собойпервой». И без лишних слов она пронзила себя мечом.
Вибий Вирий [989], потеряв надежду на спасение своего родного города,осажденного римлянами, и не рассчитывая на милость с их стороны, напоследнем собрании городского сената, изложив все свои доводы и соображенияна этот счет, заключил свою речь выводом, что лучше всего им будет покончитьс собою своими собственными руками и так спастись от ожидавшей их участи.«Враги проникнутся к нам уважением, — сказал он, — и Ганнибал узнает, какихпреданных сторонников он бросил на произвол судьбы». После этого онпригласил всех, согласных с его мнением, на пиршество, уже приготовленное вего доме, с тем, что, когда они насытятся яствами и напитками, они все такжехлебнут из той чаши, которую ему поднесут. «В ней будет напиток, — заявилон, — который избавит наше тело от мук, душу от позора, а глаза и уши отвсех тех мерзостей, которые жестокие и разъяренные победители творят спобежденными. Я распорядился, и держу наготове людей, которые бросят нашибездыханные тела в костер, разложенный перед моим домом». Многие одобрилиэто смелое решение, но лишь немногие последовали ему. Двадцать семьсенаторов пошли за Вибием в его дом и, попытавшись утопить свое горе в вине,закончили пир условленным смертельным угощением. Посетовав вместе надгорькой участью родного города, они обнялись, после чего некоторые из нихразошлись по домам, другие же остались у Вибия, чтобы быть похороненнымивместе с ним в приготовленном перед его домом костре. Но смерть их оказаласьмучительно долгой, ибо винные пары, заполонив вены, замедлили действие яда,так что некоторые из них умерли всего за час до происшедшего на другой деньзахвата римлянами Капуи и едва-едва спаслись от бед, за избавление откоторых заплатили такой дорогой ценой.
Другой капуанец, Таврей Юбеллий [990], когда консул Фульвий вернулсяпосле позорной бойни, учиненной им над двумястами двадцатью пятьюсенаторами, дерзко окликнул его по имени и остановил его. «Прикажи, — сказалон ему, — после стольких совершенных тобой казней лишить и меня жизни; тогдаты сможешь похваляться, что убил человека много достойнее себя». И так какФульвий не обращал на него, как на безумца, внимания (к тому же он толькочто получил из Рима предписания, шедшие вразрез с его бесчеловечно жестокимповедением и связывавшие ему руки), то Юбеллий продолжал: «Итак, теперь,когда мой край в руках врагов, когда мои друзья погибли, когда я собственнойрукой лишил жизни жену и детей, чтобы спасти их от этих бедствий, а я самлишен возможности разделить участь моих сограждан, — пусть моя собственнаядоблесть избавит меня от этой ненавистной жизни». С этими словами он вытащилспрятанный под платьем кинжал и, пронзив себе грудь, замертво упал к ногамконсула.
Александр осаждал какой-то город в Индии. Жители, доведенные докрайности, твердо решили лишить его радости победы; они подожгли город ивместе с ним все погибли в пламени, презрев великодушие победителя. Началосьновое сражение: враги дрались за то, чтобы их спасти, а жители — завозможность покончить с собой, причем прилагали к этому такие же усилия,какие люди обычно делают, чтобы спасти свою жизнь.
Жители испанского города Астапы [991], видя что его стены и укреплениянедостаточно крепки, чтобы устоять против римлян, сложили на городскойплощади, в виде огромной кучи, все свои богатства и домашнюю утварь, посадивсверху жен и детей, и обложили эту груду хворостом и другими легковоспламеняющимися материалами, оставив там пятьдесят юношей для выполнениязадуманного ими плана. После этого они сделали вылазку и, убедившись вневозможности победить врага, все до последнего добровольно лишили себяжизни. А пятьдесят юношей, умертвив всех оставшихся в городе жителей,подожгли затем высившуюся на площади груду и сами бросились в этот костер.Так распрощались они со своей благородной свободой не с болью и позором, аскорее в бесчувственном состоянии, доказав врагам, что если бы судьбе угоднобыло, то у них хватило бы мужества лишить их победы с тем же успехом, скаким они сумели сделать для них эту победу бесплодной, отталкивающей, а коедля кого даже смертоносной. Ведь некоторые из противников, привлеченныеблеском золота, плавившегося в этом пожарище, подбегали слишком близко когню и либо задыхались от дыма, либо сгорали, ибо не могли уже податьсяназад, так как сзади напирала следовавшая за ними толпа. Такое же решениеприняли и жители Абидоса, доведенные до крайности Филлипом [992]. Но царь,внезапно взяв город и не желая быть свидетелем того, как это ужасноерешение, принятое с безрассудной поспешностью, будет приводиться висполнение, приказал захватить все те сокровища и утварь, которые онисобирались сжечь или утопить, а затем отозвал своих солдат, предоставивжителям три дня, в течение которых они могли бы свободно лишать себя жизни,как им заблагорассудится. Они и воспользовались этим, устроив такоекровопролитие и смертоубийство, которое превзошло всякую вражескуюжестокость; не осталось в живых ни единой души, у которой была возможностьсвободно распорядиться своей участью. Известно множество случаев такихмассовых самоубийств, которые кажутся нам тем более ужасными, чем большеечисло лиц в них участвовало. На самом же деле они менее ужасны, чемсамоубийства единичные, ибо доводы, которые на каждого человека, взятого вотдельности, и не подействовали бы, на массу могут подействовать: в пылкомпорыве, охватывающем толпу, гаснет разум отдельных людей.
Во времена Тиберия те, кто были осуждены и ожидали казни, лишалисьсвоего имущества и права на погребение; тех же, кто, предвосхищая события,сами лишали себя жизни, хоронили, и они могли составлять завещания [993].
Но иногда желают смерти в ожидании какого-то большего блага. «Имеюжелание разрешиться, — говорит святой Павел, — и быть со Христом»; и вдругом месте он спрашивает: «Кто избавит меня от сего тела смерти?» [994]Клеомброт Амбракийский, прочтя «Пир» Платона, так загорелся жаждой грядущейжизни, что без всяких других к тому поводов бросился в море. Отсюдаявствует, что мы неправильно именуем отчаянием то добровольное решение, ккоторому нас часто побуждает пылкая надежда, а нередко и спокойное, ясноерассуждение. Суассонский епископ Жак дю Шатель, участник крестового походаЛюдовика Святого [995], видя, что король и вся армия собираются вернуться воФранцию, не доведя до конца свое предприятие, решил, что лучше уж емуотправиться в рай. Простившись со своими друзьями, он на глазах у всехбросился в гущу врагов и был изрублен.
В одном из царств новооткрытых земель в день торжественной процессии,когда в огромной колеснице везут по улицам боготворимого ими идола,некоторые отрубают у себя куски тела и бросают ему, другие же ложатсяпосреди дороги, чтобы быть раздавленными под колесами и в награду за этопосле смерти причисленными к святым [996].
В смерти вышеназванного епископа больше благородного порыва, нежелирассудка, так как он был отчасти увлечен пылом сражения.
В некоторых странах государственная власть вмешивалась и пыталасьустановить, в каких случаях правомерно и допустимо добровольно лишать себяжизни. В прежние времена в нашем Марселе хранился запас цикуты,заготовленный на государственный счет и доступный всем, кто захотел быукоротить свой век, но при условии, что причины самоубийства должны былибыть одобрены советом шестисот, то есть сенатом; наложить на себя руки можнобыло только с разрешения магистрата и в узаконенных случаях.
Такой же закон существовал и в других местах. Секст Помпей [997],направляясь в Азию, по дороге из Негропонта остановился на острове Кее. Каксообщает один из его приближенных, случилось как раз так, что, когда он тамнаходился, одна весьма уважаемая женщина, изложив своим согражданам причины,по которым она решила покончить с собой, попросила Помпея оказать ей честьсвоим присутствием при ее смерти. Помпеи согласился и в течение долгоговремени пытался с помощью своего отменного красноречия и различных доводовотговорить ее от ее намерения, но все было напрасно, и под конец он вынужденбыл дать согласие на ее самоубийство. Она прожила девяносто лет в полномблагополучии, и телесном, и духовном; и вот теперь, возлегши на свое болеечем обычно украшенное ложе, она, опершись на локоть, промолвила: «О, СекстПомпей, боги, — и, пожалуй, скорее те, которых я оставляю, чем те, которых яскоро увижу, — воздадут тебе за то, что ты не погнушался мной и сначалапытался уговорить меня жить, а затем согласился быть свидетелем моей смерти.Что касается меня, то фортуна всегда обращала ко мне свой благой лик, и вотбоязнь, как бы желание жить дольше не принудило меня узреть другой ее лик,побуждает меня отказаться от дальнейшего существования, оставив двух дочерейи множество внуков». Сказав это, она дала наставления своим близким ипризвала их к миру и согласию, разделила между ними свое имущество ипоручила домашних богов своей старшей дочери; затем она твердой рукой взялачашу с ядом и, вознеся мольбы Меркурию и попросив его уготовить ейкакое-нибудь спокойное местечко в загробном мире, быстро, выпила смертельныйнапиток. Но она продолжала следить за последствиями своего поступка;чувствуя, как ее органы один за другим охватывал леденящий холод, оназаявила под конец, что холод этот добрался до ее сердца и внутренностей, иподозвала своих дочерей, чтобы те сотворили над ней последнюю молитву изакрыли ей глаза.
Плиний сообщает [998]об одном из северных народов, что благодарямягкости тамошнего воздуха люди в тех краях столь долговечны, что обычносами кончают с собой; устав от жизни, они обыкновенно, по достижении весьмапочтенного возраста, после славной пирушки бросаются в море с вершиныопределенной, предназначенной для этой цели скалы.
По-моему, невыносимые боли и опасения худшей смерти являются вполнеоправданными побуждениями к самоубийству.