Глава XII 2 страница
Даны ли они только одним мудрецам? Относятся ли они только к немногимлюдям? Или безумцы и злодеи также стоят того, чтобы они, худшие существавселенной, пользовались таким предпочтением перед всеми остальными?
Можно ли этому поверить? Quorum igitur causa quis dixerit effectum essemundum? Eorum scilicet animantium quae ratione utuntur. Hi sunt dii ethomines, quibus profecto nihil est melius [1238]. Нет слов, чтобы достаточно осмеять это бесстыдное приравнивание людей кбогам.
Есть ли в этом жалком существе хоть что-нибудь достойное такогопреимущества? Подумайте только о нетленной жизни небесных тел, их красоте,их величии, их непрерывном и столь правильном движении:
cum suspicimus magni caelestia mundi
Templa super, stellisque micantibus aethera fixum,
Et venit in mentem lunae solisque viarum. [1239]
Подумайте о том, какую огромную власть и силу имеют эти небесные телане только над нашей жизнью и превратностями нашей судьбы,
Facta etenim et vitas hominum suspendit ab astris, [1240]
но, как учит нас наш разум, даже над нашими склонностями, над нашейволей, которой они управляют и движут по своему усмотрению:
speculataque longe
Deprendit tacitis dominantia legibus astra,
Et totum alterna mundum ratione moveri,
Fatorumque vices certis discernere signis. [1241]
Подумайте о том, что не только отдельный человек, будь то даже король,но и целые монархии, целые империи и весь этот подлунный мир изменяется подвоздействием малейших небесных движений:
Quantaque quam parvi faciant discrimina motus:
Tantum est hoc regnum, quod regibus imperat ipsis! [1242]
А что сказать, если наши добродетели, наши пороки, наши способности,наши знания и даже само это рассуждение о силе небесных светил и само этосравнение их с нами проистекают — как полагает наш разум — с их помощью и поих милости;
furit alter amore
Et pontum tranare potest et vertere Troiam;
Alterius sors est scribendis legibus apta;
Ecce patrem nati perimunt, natosque parentes;
Mutuaque armati coeunt in vulnera fratres:
Non nostrum hoc bellum est, coguntur tanta movere,
Inque suas ferri poenas, lacerandaque membra;
Нос quoque fatale est, sic ipsum expendere fatum. [1243]
Если даже та доля разума, которой мы обладаем, уделена нам небом, какже может эта крупица разума равнять себя с ним? Как можно судить о егосущности и его способностях по нашему знанию! Все, что мы видим в небесныхтелах, поражает и потрясает нас. Quae molitio, quae ferramenta, quae vectes,qui machinae, qui ministri tanti operis fuerunt [1244]? На каком же основаниилишаем мы их души, жизни, разума? Убедились ли мы в их неподвижности,бесчувствии, неразумии, мы, не имеющие с ними никакого общения и вынужденныеим лишь повиноваться? Сошлемся ли мы на то, что мы не видели ни одногосущества, кроме человека, которое наделено было бы разумной душой? А виделили мы нечто подобное солнцу? Перестает ли оно быть солнцем от того, что мыне видели ничего подобного? Перестают ли существовать его движения на томосновании, что нет подобных им? Если нет того, чего мы не видели, то нашезнание становится необычайно куцым: Quae sunt tantae animi angustiae [1245]! Не химеры ли эточеловеческого тщеславия — превращать луну в некую небесную землю ипредставлять себе на ней, подобно Анаксагору [1246], горы и долины, находитьна ней человеческие селения и жилища и даже устраивать на ней, ради нашегоудобства, целые колонии, как это делают Платон и Плутарх, а нашу землюпревращать в сверкающее и лучезарное светило? Inter cetera mortalitatisincommoda et hoc est, caligo mentium, nec tantum necessitas errandi sederrorum amor [1247]. Corruptibile corpus aggravat animam, et deprimitterrena inhabitatio sensum multa cogitantem [1248].
Самомнение — наша прирожденная и естественная болезнь. Человек самоезлополучное и хрупкое создание и тем не менее самое высокомерное [1249].Человек видит и чувствует, что он помещен среди грязи и нечистот мира, онприкован к худшей, самой тленной и испорченной части вселенной, находится насамой низкой ступени мироздания, наиболее удаленной от небосвода, вместе сживотными наихудшего из трех видов [1250], и, однако же, он мнит себя стоящимвыше луны и попирающим небо. По суетности того же воображения он равняетсебя с богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяетсебя из множества других созданий, преуменьшает возможности животных, своихсобратьев и сотоварищей, наделяя их такой долей сил и способностей, какойему заблагорассудится. Как он может познать усилием своего разума внутренниеи скрытые движения животных? На основании какого сопоставления их с нами онприписывает им глупость [1251]?
Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли скорее онамною, нежели я ею! Платон в своем изображении золотого века Сатурна [1252]относит к важнейшим преимуществам человека тех времен его общение сживотными, изучая и поучаясь у которых, он знал подлинные качества иособенности каждого из них; благодаря этому он совершенствовал свой разум исвою проницательность, и в результате жизнь его была во много раз счастливеенашей. Нужно ли лучшее доказательство глупости обычных человеческих сужденийо животных? Этот выдающийся автор полагал [1253], что ту телесную форму,которую дала им природа, она в большинстве случаев назначила лишь для того,чтобы люди по ней могли предсказывать будущее, чем в его время ипользовались.
Тот недостаток, который препятствует общению животных с нами, — почемуэто не в такой же мере и наш недостаток, как их? Трудно сказать, кто виноватв том, что люди и животные не понимают друг друга, ибо ведь мы не понимаемих так же, как и они нас. На этом основании они так же вправе считать насживотными, как мы их. Нет ничего особенно удивительного в том, что мы непонимаем их: ведь точно так же мы не понимаем басков и троглодитов. Однаконекоторые люди хвастались тем, что понимают их, например Аполлоний Тианский,Меламп, Тиресий, Фалес и другие [1254]. И если есть народы, которые, какутверждают географы, выбирают себе в цари собаку [1255], то они должны уметьистолковывать ее лай и движения. Нужно признать равенство между нами иживотными: у нас есть некоторое понимание их движений и чувств, и примерно втакой же степени животные понимают нас. Они ласкаются к нам, угрожают нам,требуют от нас; то же самое проделываем и мы с ними.
В то же время известно, что и между самими животными существуетглубокое общение и полное взаимопонимание, причем не только между животнымиодного и того же вида, но и различных видов:
Et mutae pecudes et denique saecla ferarum
Dissimiles soleant voces variasque cluere
Cum metus aut dolor est, aut cum iam gaudia gliscunt. [1256]
Заслышав собачий лай, лошадь распознает, злобно ли лает собака, инисколько не пугается, когда собака лает совсем по-иному. Но и относительноживотных, лишенных голоса, мы без труда догадываемся по тем услугам, которыеони оказывают друг другу, о каком-то существующем между ними способеобщения; они рассуждают и говорят с помощью своих движений:
Non alia longe ratione atque ipsa videtur
Protrahere ad gestum pueros infantia linguae. [1257]
Почему бы и нет? Ведь видим же мы, как немые при помощи жестов спорят,доказывают и рассказывают разные вещи. Я видел таких искусников в этом деле,что их действительно можно было понимать полностью. Влюбленные ссорятся,мирятся, благодарят, просят друг друга, уславливаются и говорят друг другувсе одними только глазами:
Е’l silenzio ancor suole
Aver prieghi e parole. [1258]
А чего только мы не выражаем руками? Мы требуем, обещаем, зовем ипрогоняем, угрожаем, просим, умоляем, отрицаем, отказываем, спрашиваем,восхищаемся, считаем, признаемся, раскаиваемся, пугаемся, стыдимся,сомневаемся, поучаем, приказываем, подбадриваем, поощряем, клянемся,свидетельствуем, обвиняем, осуждаем, прощаем, браним, презираем, недоверяем, досадуем, мстим, рукоплещем, благословляем, унижаем, насмехаемся,примиряем, советуем, превозносим, чествуем, радуемся, сочувствуем,огорчаемся, отказываемся, отчаиваемся, удивляемся, восклицаем, немеем.Многоразличию и многообразию этих выражений позавидует любой язык! Кивкомголовы мы соглашаемся, отказываем, признаемся, отрекаемся, отрицаем,приветствуем, чествуем, почитаем, презираем, спрашиваем, выпроваживаем,потешаемся, жалуемся, ласкаем, покоряемся, противодействуем, увещеваем,грозим, уверяем, осведомляем. А чего только не выражаем мы с помощью бровейили с помощью плеч! Нет движения, которое не говорило бы и притом на языке,понятном всем без всякого обучения ему, на общепризнанном языке. Такимобразом, если учесть наличие множества других языков, каждый из которыхпринят лишь в определенных областях или государствах, то язык движенийследует, пожалуй, признать наиболее пригодным для человеческого рода. Я ужене говорю о том, как под давлением необходимости ему сразу научаются те,кому это нужно; не говорю я ни об азбуке пальцев, ни о грамматике жестов, нио науках, которые изъясняются и выражаются лишь с их помощью; ни о технародах, которые, по словам Плиния [1259], не имеют никакого другого языка.
Посол города Абдеры после длинной речи, произнесенной перед спартанскимцарем Агисом, спросил его: «Итак, государь, какой ответ я должен передатьмоим согражданам?» — «Что я позволил тебе, — ответил Агис, — сказать все,что ты хотел и сколько ты хотел, не произнеся ни одного слова» [1260]. Развеэто не образец разговора без слов и притом совершенно понятного?
Наконец, каких только человеческих способностей не узнаем мы вдействиях животных! Существует ли более благоустроенное общество, с болееразнообразным распределением труда и обязанностей, с более твердымраспорядком, чем у пчел? Можно ли представить себе, чтобы это стольналаженное распределение труда и обязанностей совершалось без участияразума, без понимания?
His quidam signis atque haec exempla secuti,
Esse apibus partem divinae mentis et haustus
Aethereos dixere [1261].
Разве ласточки, которые с наступлением весны исследуют все уголки нашихдомов с тем, чтобы из тысячи местечек выбрать наиболее удобное для гнезда,делают это без всякого расчета, наугад? И разве могли бы птицы выбирать длясвоих замечательных по устройству гнезд скорее квадратную форму, чемкруглую, предпочтительно тупой угол, а не прямой, если бы не зналипреимуществ этого? Разве, смешивая глину с водой, они не понимают, что изтвердого материала легче лепить, если он увлажнен? Разве, устилая своигнезда мохом или пухом, не учитывают они того, что нежным тельцам птенцовтак будет мягче и удобнее? Не потому ли защищаются они от ветра с дождем ивьют гнезда на восточной стороне, что разбираются в действии разных ветров исчитают, что одни из этих ветров для них полезнее, чем другие? Почему паук,если он лишен способности суждения и умения делать выводы, в одном местеткет густую паутину, в другом — редкую и пользуется в одних случаях сетью изтолстых нитей, в других — из тонких? На большинстве творений животных мыубеждаемся, как слабо мы способны подражать им. Ведь знаем же мы, когда речьидет о наших более грубых творениях, какие способности участвуют в ихсоздании, и видим, что душа наша напрягает при этом все свои силы; почему втаком случае не думать того же о животных? На каком основании приписываем мытворения животных какой-то врожденной слепой склонности, хотя эти творенияпревосходят все, на что мы способны по своим природным дарованиям и знаниям!Так, мы, не задумываясь, наделяем животных большим преимуществом посравнению с нами самими, допускаем, что природа с материнской нежностьюохраняет и как вы собственноручно направляет их при всех обстоятельствах ихжизни, во всех их действиях, между тем как нас, людей, она предоставляет наволю судьбы и случая, заставляя с помощью знания отыскивать вещи,необходимые для нашего сохранения; при этом природа отказывает нам всредствах, с помощью которых мы могли бы путем какого-то обучения исовершенствования уравнять наши способности с природной сметливостьюживотных. Ввиду этого, несмотря на неразумие животных, они во всехотношениях превосходят все, что доступно нашему божественному разуму.
Мы вправе были бы на этом основании назвать природу несправедливоймачехой. Но дело обстоит вовсе не так, и мы отнюдь не в столь уж плохом иневыгодном положении. В действительности природа позаботилась о всех своихсозданиях, и нет из них ни одного, которого бы она не наделила всеминеобходимыми средствами самозащиты. Жалобы, которые мы постоянно слышим отлюдей (ибо по присущему им высокомерию они склонны то заноситься вышеоблаков, то впадать в противоположную крайность), заключаются в том, чточеловек будто бы единственная, брошенная на произвол судьбы тварь, голыйчеловек на голой земле, связанный по рукам и ногам, могущий вооружиться изащититься лишь чужим оружием, — между тем природа позаботилась снабдить вседругие создания раковинами, стручками, корой, мехом, шерстью, шкурой,шипами, перьями, волосами, чешуей, щетиной, руном, в зависимости отпотребностей того или иного существа; она вооружила их когтями, зубами,рогами для нападения и защиты, она сама научила их тому, что им свойственно, — плавать, бегать, летать, петь, между тем как человек без обучения не умеетни ходить, ни говорить, ни есть, а только плакать.
Tum porro puer, ut saevis proiectus ab undis
Navita nudus humi iacet, infans, indigus omni
Vitali auxilio, cum primum in luminis oras
Nexibus ex alvo matris natura profudit;
Vagituque locum lugubri complet, ut aequum est
Cui tantum in vita restet transire malorum.
At variae crescunt pecudes, armenta feraeque
Nec crepitacula eis opus est, nec cuiquam adhibenda est
Almae nutricis blanda atque infracta loquella;
Nec varias quaerunt vestes pro tempore caeli;
Denique non armis opus est, non moenibus altis,
Queis sua tutentur quando omnibus omnia large
Tellus ipsa parit, naturaque daedala rerum. [1262]
Эти жалобы человека необоснованны: мир устроен более справедливо иболее единообразно. Наша кожа не менее, чем кожа животных, способнапротивостоять переменам погоды, как показывает пример народов, которыеникогда не носили никакой одежды. Наши предки, древние галлы, были одетысовсем легко, как легко одеты и наши соседи ирландцы, живущие в весьмахолодном климате. Да мы можем убедиться в этом и по себе, ибо все частитела, которые мы, согласно принятому в тех или иных краях обычаю, оставляемоткрытыми для ветра и воздуха, быстро приспосабливаются к этому, как,например, наше лицо, руки, ноги, плечи, голова. Если у нас и есть слабоеместо, которое должно было бы бояться холода, то это желудок, где происходитпищеварение, а между тем наши отцы не прикрывали его; если взять наших дам,таких слабых и хрупких, то мы нередко видим, что они обнажаются до пупка.Пеленание и завязывание детей тоже необязательны, как показывает примерспартанских матерей, которые воспитывали детей, не завязывая и не пеленаяих, предоставляя полную свободу их членам [1263]. Плакать так же свойственнобольшинству других животных, как и человеку, и многие из них долгое времяпосле появления своего на свет пищат и стонут, ибо этот плач есть следствиетой слабости, которую они ощущают. Что касается привычки есть, то она есть иу нас, и у животных прирожденная и не требует обучения:
Sentit enim vim quisque suam quam possit abuti. [1264]
Кто же усомнится в том, что ребенок, уже набравшийся достаточно сил,чтобы питаться, не сумеет отыскать себе пищу? Земля производит достаточно иможет дать сколько ему нужно, не требуя обработки и никакого примененияискусства; а то обстоятельство, что она может прокормить не во всякое время,относится в одинаковой мере и к животным, как показывает пример муравьев идругих животных, делающих запасы на голодное время. Пример недавно открытыхнародов, у которых мы видим столь обильные запасы пищи и естественныхнапитков, не требующих ни трудов, ни забот, учит нас, что хлеб — вовсе неединственный наш предмет питания и что без всякого земледелия нашаприрода-мать позаботилась о произрастании всего нам необходимого; и неисключено даже, что она делала это щедрее и богаче, чем в настоящее время,когда мы присоединили к этому наше искусство, —
Praeterea nitidas fruges vinetaque laeta
Sponte sua primum mortalibus ipsa creavit;
Ipsa dedit dulces foetus et pabula laeta,
Quae nunc vix nostro grandescunt aucta labore,
Conterimusque boves et vires agricolarum, [1265] —
но только чрезмерные наши желания, которые мы спешим удовлетворить,опережают все наши достижения.
Что касается вооружения, то мы вооружены природой лучше, чембольшинство других животных; мы располагаем большим числом разнообразныхдвижений наших членов и извлекаем из них большую пользу, притом без всякогообучения; те, кто вынуждены сражаться нагими, так же, как и мы, отдаются наволю случая. Если некоторые животные и имеют перед нами в этом отношениипреимущество, мы зато превосходим многих других животных. Что же касаетсяискусства укреплять тело и защищать его разными способами, то это делаетсяинстинктивно, по внушению природы. Так, например, слон с этой целью точит иупражняет те зубы, которыми он пользуется в борьбе (ибо у слонов имеются дляэтой цели особые зубы, которые они берегут и не употребляют для другихнадобностей) [1266]. Когда быки идут на бой, они поднимают вокруг себя пыль ввиде завесы; кабаны оттачивают свои клыки; когда ихневмон готовится к битвес крокодилом, он для предохранения обмазывает свое тело слоем ила наподобиеброни. Разве это не так же естественно, как то, что мы вооружаемсядеревянными или железными приспособлениями?
Что касается дара речи, то если он не дан природой, без него можнообойтись. Но все же я полагаю, что ребенок, которого вырастили бы в полномодиночестве, без всякого общения с другими людьми (это был бы весьма трудноосуществимый опыт), все же имел бы какие-то слова для выражения своихмыслей. Нет оснований думать, что природа отказала бы нам в этойспособности, которою она наделила многих других животных, ибо ихспособность, пользуясь голосом, жаловаться, радоваться, призывать на помощь,склонять к любви разве не есть речь? Почему бы им не разговаривать друг сдругом, раз они разговаривают с нами, как и мы говорим с ними? Разве мы неразговариваем на все лады с нашими собаками? И они нам отвечают! Мыразговариваем с ними другим языком, другими словами, чем с птицами или сосвиньями, или с волами, или с лошадьми; мы меняем свою речь в зависимости отвида животных, с которыми мы говорим.
Cosi per entro lora schiera bruna
S’ammusa l’una con l’altra formica
Forse à spiar lor via, et lor fortuna. [1267]
Мне помнится, Лактанций [1268]приписывает животным не только способностьречи, но и способность смеяться. То же различие в языках, которое мынаблюдаем у людей разных стран, мы встречаем у животных одного и того жевида. Аристотель по этому поводу упоминает куропаток, голоса которыхразличаются в зависимости от мест, где они водятся [1269]:
variaeque volucres
Longe alias alio iaciunt in tempore voces,
Et partim mutant cum tempestatibus una
Raucisonos cantus. [1270]
Но хотелось бы знать, на каком языке будет говорить ребенок, выросший вполном одиночестве, ибо то, что говорится об этом наугад, не очень-тоубедительно. Если, желая мне возразить, сошлются на то, что глухие отприроды не умеют говорить, то я отвечу, что это объясняется не только тем,что они не смогли обучиться говорить с помощью слуха, но происходит ещеболее оттого, что орган слуха, которого они лишены, связан с органом речи ичто оба эти органа естественным образом связаны между собою; поэтому, преждечем обратиться со словами к другим людям, нам нужно сначала сказать их себе,нужно, чтобы эти слова прозвучали в наших собственных ушах.
Все сказанное мною должно подтвердить сходство в положении всех живыхсуществ, включая в их число человека. Человек не выше и не ниже других; все,что существует в подлунном мире, как утверждает мудрец [1271], подчиненоодному и тому же закону и имеет одинаковую судьбу:
Indupedita suis fatalibus omnia vinclis. [1272]
Разумеется, есть и известные различия — подразделения и степени разныхсвойств, но все это в пределах одной и той же природы:
res quaeque suo ritu procedit, et omnes
Foedere naturae certo discrimina servant. [1273]
Надо заставить человека признать этот порядок и подчиниться ему. Он небоится, жалкий, ставить себя выше его, между тем как в действительности онсвязан и подчинен тем же обязательствам, что и другие создания его рода; онне имеет никаких подлинных и существенных преимуществ или прерогатив. Тепреимущества, которые он из самомнения произвольно приписывает себе, простоне существуют; и если он один из всех животных наделен свободой воображенияи той ненормальностью умственных способностей, в силу которой он видит и то,что есть, и то, чего нет, и то, что он хочет, истинное и ложное вперемешку,то надо признать, что это преимущество достается ему дорогой ценой и что емунечего им хвалиться, ибо отсюда ведет свое происхождение главный источникугнетающих его зол: пороки, болезни, нерешительность, смятение и отчаяние.
Итак, возвращаясь к прерванной нити изложения, я утверждаю, что нетникаких оснований считать, будто те действия, которые мы совершаем по своемувыбору и умению, животные делают по естественной склонности и попринуждению. На основании сходства действий мы должны заключить о сходствеспособностей и признать, что животные обладают таким же разумом, что и мы,действуя одинаковым с нами образом. Почему мы предполагаем в животныхприродное принуждение, мы, не испытывающие ничего подобного? Тем более, чтопочетнее быть вынужденным действовать по естественной и неизбежнойнеобходимости — и это ближе к божеству, — чем действовать по своей воле —случайной и безрассудной; да и гораздо спокойнее предоставлять бразды нашегоповедения не нам, а природе. Из нашего тщеславного высокомерия мыпредпочитаем приписывать наши способности не щедрости природы, а нашимсобственным усилиям и, думая этим превознести и возвеличить себя, наделяемживотных природными дарами, отказывая им в благоприобретенных. И я считаюэто большой глупостью, ибо, на мой взгляд, качества, присущие мне отрождения, следует ценить ничуть не меньше, чем те, которые я собрал покрохам и выклянчил у обучения. Мы не в силах придумать человеку лучшуюпохвалу, чем сказав, что он одарен от бога и от природы.
Возьмем, к примеру, лисицу [1274], которую фракийцы, желая узнать, можноли безопасно пройти по тонкому речному льду, пускали вперед. Подойдя к краюводы, лиса приникает ухом ко льду, чтобы определить, слышен ли ей шум воды,текущей подо льдом, с далекого или близкого расстояния. И когда она, узнавтаким образом, какова толщина льда, на этом основании решает, идти ли впередили отступить, не должны ли мы заключить, что в уме лисицы совершается та жеработа, что и в нашем, что она рассуждает совсем так же, как мы, и что ходее мыслей примерно таков: то, что производит шум, движется; то, чтодвижется, не замерзло; то, что не замерзло, находится в жидком состоянии;то, что жидко, не выдержит тяжести. Ибо думать, что действия лисицы являютсялишь следствием остроты ее слуха и совершаются без рассуждения, значитдопускать невероятное, не сообразное со здравым смыслом. И то же самоеследует допустить относительно множества разных уловок и хитростей, спомощью которых животные защищаются от человека.
А если бы мы захотели усмотреть некоторое наше преимущество в том, чтомы можем ловить животных, заставлять их служить нам и использовать их понашему усмотрению, то ведь это лишь то самое преимущество, какое один из насимеет перед другим. На этом преимуществе основано существование у нас рабов.Разве не доказывает это пример сирийских климакид, которые, став начетвереньках, служили ступеньками или подножками для дам, садившихся вэкипаж [1275]? Разве не видим мы, как многие свободные люди за ничтожную платувынуждены отдавать свою жизнь и свои силы в распоряжение господина? Жены иналожницы фракийцев спорили между собой о том, кому достанется честь бытьубитой на могиле мужа [1276]. У тиранов никогда не было недостатка в преданныхим людях, многие из которых готовы были разделить с ними не только жизнь, нои смерть.
Целые армии давали такие клятвы своим предводителям [1277]. Формулаприсяги, которую приносили бойцы в суровых гладиаторских школах, обязуясьсражаться до последнего вздоха, гласила: «Мы клянемся, что позволим заковатьсебя в цепи, жечь, бить, пронзать мечами и стерпим все, что настоящиегладиаторы терпят от своего господина, самоотверженно отдавая на службу емусвою душу и тело» [1278]:
Ure meum, si vis, flamma caput, et pete ferro
Corpus, et intorto verbere terga seca. [1279]
Это — подлинное обязательство; и был год, когда таких бойцов оказалосьдесять тысяч, — и все они погибли.
У скифов был обычай: хороня своего царя, они душили у его трупа любимуюего наложницу, его виночерпия, конюшего, сокольничего, ключника и повара; апо прошествии года убивали пятьдесят коней и пятьдесят посаженных на нихюношей, в трупы которых вгонялся вдоль спинного хребта прямой кол,доходивший до самой шеи; таких всадников они выставляли напоказ вокругмогилы [1280].
Люди, которые на нас работают, служат нам за более дешевую плату ипользуются менее бережным и обходительным обращением, чем то, какое мыоказываем птицам, лошадям и собакам.
Каких только забот не проявляем мы об их удобствах! Мне кажется, чтосамые жалкие слуги не делают с большей готовностью для своих господ того,что властелины почитают за честь сделать для своих животных.
Так, Диоген, узнав что его родные стараются выкупить его из рабства,заявил [1281]: «Они безумны! Ведь мой хозяин заботится обо мне, кормит и холитменя; те, кто содержит животных, должны признать, что скорее они служатживотным, чем животные — им».
У животных есть та благородная особенность, что лев никогда нестановится из малодушия рабом другого льва, а конь — рабом другого коня.Подобно тому, как мы охотимся на зверей, так и львы, и тигры охотятся налюдей; и точно так же животные охотятся кто на кого: собака — на зайцев,щуки — на линей, ласточки — на сверчков, ястребы — на дроздов и жаворонков:
serpente ciconia pullos
Nutrit, et inventa per devia rura lacerta,
Et leporem aut capream famulae Iovis, et generosae
In saltu venantur aves. [1282]
Мы делим добычу с нашими собаками и птицами, точно так же, как делим сними во время самой охоты труды и усилия: например, выше Амфиполя [1283]воФракии охотники и неприрученные соколы делят добычу пополам; подобно этому,если на побережье Меотийского озера рыболов не отдаст добровольно волкамровно половину добычи, они тотчас же разорвут его сети.
Подобно тому как у нас существует охота, которая ведется больше спомощью хитрости, чем силы, например с применением силков или удочек икрючков, точно так же мы встречаемся с такими же видами охоты и у животных.Аристотель рассказывает [1284], что каракатица выбрасывает из горла длиннуюкишку наподобие удочки; она вытягивает ее в длину и приманивает ею, а когдазахочет, втягивает ее в себя обратно. Когда она замечает, что приближаетсямаленькая рыбка, она дает ей возможность укусить кусочек этой кишки, а сама,зарывшись в песок или тину, постепенно втягивает кишку, пока рыбка неокажется так близко от нее, что она одним прыжком может ее поймать.
Что касается силы, которую способны применить животные, то никому неугрожает в этом отношении больше опасностей, чем человеку, причем для этогововсе не требуется какой-нибудь кит или слон, или крокодил, или какое-нибудьподобное животное, каждое из которых может погубить множество людей; вшисмогли положить конец диктатуре Суллы [1285], ничтожного червя достаточно,чтобы подточить сердце и жизнь великого и увенчанного победами императора.
На каком основании мы считаем, что только человек обладает знанием иумением различать, какие вещи для него полезны и целебны, какие вредны, чтотолько ему, человеку, известны свойства ревеня и папоротника? Почему неполагаем мы, что это тоже проявление разума и знаний, когда видим, например,что раненные стрелой критские козы разыскивают среди множества трав особуюцелебную траву — ясенец; или когда черепаха, проглотившая гадюку, тотчас жеищет душицу, чтобы прочистить желудок; или когда дракон трет и прочищаетсебе глаза укропом; или когда аисты ставят себе клизмы из морской воды; иликогда слоны извлекают у себя из тела копья и стрелы, которыми они былиранены в сражении, причем проделывают это не только на себе и на другихслонах, но и на своих хозяевах (примером чего может служить царь Пор,который был разбит Александром [1286]), и притом с такой ловкостью, что мы несмогли бы сделать это так безболезненно. Если же с целью унизить животных мыстанем утверждать, что они все это делают благодаря полученному от природыумению разбираться в ней и пользоваться ею, то это не будет означать, чтоони лишены ума и знаний; напротив, это значит признать за ними ум и знанияеще с большим основанием, чем за человеком, поскольку они приобретают их втакой великолепной школе, где наставницей — сама природа.