Глава XII 4 страница
Души императоров и сапожников скроены на один и тот же манер [1332].Наблюдая, с каким важным видом и торжественностью действуют государи, мывоображаем, что их действия вызываются столь же важными и вескими причинами.Но мы ошибаемся, ибо на самом деле они руководствуются в своих действияхтеми же побуждениями, что и мы. Тот же повод, который вызывает ссору междумной и моим соседом, вызывает войну между государями; та же причина, покоторой кто-нибудь бьет слугу, может побудить государя опустошить целуюобласть. Государи столь же непостоянны в своих желаниях, как и мы, но у нихбольше возможностей. У слона и у клеща одни и те же побуждения.
Что касается верности, то нет в мире такого животного, которое можнобыло бы упрекнуть в неверности по отношению к человеку. Из истории известномного случаев, когда собаки разумно выясняли причину смерти хозяев. ЦарьПирр [1333], увидев однажды собаку, сторожившую покойника, и узнав, что онавыполняет эту обязанность уже три дня, приказал похоронить труп и насильноувести собаку. Однажды, когда он производил осмотр своих войск, эта собака,увидев убийц своего хозяина, с яростным лаем набросилась на них, чемспособствовала раскрытию убийства, виновники которого понесли должноенаказание. То же самое сделала собака мудрого Гесиода [1334], указавшая детямГанистора из Навпакта на того, кто был виновником убийства ее господина.Другая собака, охранявшая храм в Афинах, заметила вора-святотатца,похитившего самые ценные его сокровища, и стала на него изо всех сил лаять.Так как сторожа храма не проснулись от ее лая, она по пятам пошла за вором,а когда рассвело, стала держаться от вора подальше, не теряя, однако, его извида. Она отказывалась от пищи, если он предлагал ей, другим же прохожимприветливо махала хвостом и брала у них из рук еду, которую ей давали; есливор делал привал, чтобы поспать, она останавливалась в том же месте. Когдавесть об этой собаке дошла до сторожей храма, они принялись ее разыскивать,расспрашивая о ее породе, и наконец, нашли ее в городе Кромионе вместе свором; они препроводили последнего в Афины, где он и был наказан. Крометого, судьи, желая наградить собаку за оказанную услугу, распорядились,чтобы ей отпускалась на общественный счет определенная порция хлеба, причемжрецы обязаны были следить за этим. Об этом случае, как о достоверном,происшедшем на его памяти, сообщает Плутарх [1335].
Что касается благодарности животных (ибо мне кажется, что это слововполне применимо к ним), то достаточно привести один пример, о которомсообщает Апион и свидетелем которого он был [1336]. Однажды, рассказывает он,когда в Риме для народного увеселения был устроен бой редких зверей, главнымобразом львов необыкновенной величины, среди них привлек общее внимание одинлев, выделявшийся своим свирепым видом, силой, огромными размерами и грознымрычанием. Среди рабов, которые были выбраны для сражения с этими львами,находился некий Андрод, родом из Дакии, принадлежавший одному римскомувельможе, имевшему звание консула. Названный лев, издали увидев Андрода,внезапно остановился и словно замер от восторга. Потом он ласково, кротко имирно приблизился к нему, как бы стараясь распознать его. Убедившись, чтоэто был тот, кого он искал, он принялся вилять хвостом, как это делаютсобаки, приветствуя своих хозяев, целовать и лизать руки и ноги этогонесчастного раба, который дрожал от страха и был сам не свой. Но черезнекоторое время, убедившись в доброжелательности льва, Андрод собрался сдухом и открыл глаза, чтобы рассмотреть его, и тут произошло нечтонеобыкновенное. К неописуемому удовольствию публики, лев и раб сталиприветствовать и ласкать друг друга. При виде этого народ стал испускатьрадостные крики, приветствовать это зрелище. Тогда император велел позватьраба и приказал ему объяснить причину такого странного происшествия. В ответна это раб рассказал следующую, дотоле неизвестную и примечательную историю.
«Когда мой хозяин, — сообщил раб, — был проконсулом в Африке, онежедневно так нещадно бил меня и обращался со мной так жестоко, что явынужден был скрыться и бежать от него. Желая спрятаться в надежном месте оттакого могущественного человека, я задумал бежать в пустынную и необитаемуючасть Африки, решив, что если не найду там пропитания, то уж как-нибудьсумею покончить с собой. Солнце в тех краях жгло необычайно, жара стояланевыносимая, и потому, увидев укромную и недоступную пещеру, я поспешилспрятаться в нее. Некоторое время спустя в пещеру явился этот самый лев сокровавленной лапой, стонавший и изнывавший от боли. Его появление сильноиспугало меня, но он, увидев, что я забился в угол логова, кроткоприблизился ко мне, протягивая мне свою раненую лапу и как бы моля о помощи.Несколько освоившись с ним, я вытащил у него из раны большую занозу и,массируя рану, вынул попавшую в нее грязь и тщательно прочистил и вытерлапу. Почувствовав сразу облегчение от мучившей его боли, лев заснул,продолжая, однако, держать свою лапу в моих руках. С тех пор мы прожили сним в этой пещере целых три года, питаясь одной и той же пищей: обычно онуходил на добычу и приносил мне лучшие куски от пойманных им зверей; заотсутствием огня, я жарил их на солнце и питался ими. Под конец эта грубая идикая жизнь надоела мне, и однажды, когда лев, как обычно, отправился наохоту, я покинул пещеру и через три дня был схвачен воинами, которыедоставили меня из Африки в этот город к моему господину. Он тотчас жеприговорил меня к смерти и велел отдать меня на растерзание зверям.Очевидно, вскоре после того, как я был схвачен, пойман был и этот лев,который сейчас старался отблагодарить меня за оказанное ему благодеяние — заисцеление, которое я принес ему».
Такова история, рассказанная Андродом императору, приказавшему передатьее слово в слово народу. Вслед за тем, по просьбе присутствующих, Андрод былотпущен на волю со снятием с него наказания, и сверх того, по решениюнарода, ему был подарен этот самый лев. С тех пор, сообщает Апион, Андродводил на привязи своего льва, обходя с ним римские таверны и собираямонетки, которые им подавали; иногда льву бросали цветы, и он позволялукрашать ими себя. Завидя их, все говорили: «Вот лев, который радушноприютил у себя в логове человека, а вот человек, вылечивший льва».
Мы часто оплакиваем смерть наших любимых животных, но и они оплакиваютнас:
Post bellator equus, positis insignibus Aethon
It lacrimans, guttisque humectat grandibus ora. [1337]
У некоторых народов существует общность жен, у других царит моногамия,то же самое наблюдается и у животных, у которых можно встретить браки, болеепрочные, чем у нас.
Животные также создают свои объединения для взаимопомощи, и нередкоможно видеть, как быки, свиньи и другие животные всем стадом бегут на криксвоего раненого товарища, спеша присоединиться к нему и защитить его. Еслирыба-усач попалась на удочку рыболова, то ее товарищи собираются вокруг нееи перегрызают леску; если же кто-нибудь из них попадет в сеть, то остальныевытаскивают наружу его хвост и, впившись в него зубами, вытягивают товарищаи увлекают его с собой. Усачи, когда один из них оказывается пойман,поддевают леску спиной, которая у них имеет зазубрины, как пила, и с еепомощью перепиливают и перерезают леску.
Что касается отдельных оказываемых нами друг другу услуг, то подобныепримеры можно встретить и у животных. Рассказывают, что кит никогда неплавает один, а всегда следует за похожей на пескаря и плывущей впереди негомаленькой рыбкой, которую поэтому называют лоцманом. Кит плывет за ней ипозволяет ей управлять собой, как руль управляет кораблем; в довершениевсего кит, который сразу же проглатывает все, что попадает ему в пасть, —любое животное или даже целую лодку, — вбирает в свою пасть эту маленькуюрыбку и держит там, не причиняя ей никакого вреда. Когда она спит у него впасти, кит не шелохнется, а как только она выскальзывает оттуда, он тотчасже следует за ней; если же случайно она отплывет от него куда-нибудь всторону, он начинает блуждать, натыкаясь на скалы, как корабль, потерявшийуправление. Плутарх рассказывает, что наблюдал это на острове Антикире [1338]. Такой же союз существует между маленькой птичкой, называемойкорольком, и крокодилом. Она служит этому огромному животному сторожем, иесли ихневмон, враг крокодила, приближается к нему, желая с ним сразиться,то, боясь, чтобы он не застал крокодила спящим, она начинает петь и клеватьего, стараясь разбудить и предупредить об опасности. Она питается остаткамипищи этого чудовища, которое охотно пропускает ее к себе в пасть и позволяетей клевать и выискивать маленькие кусочки мяса, застрявшие у него междучелюстями и зубами; если же крокодил хочет закрыть свою пасть, то онпредупреждает ее об этом, смыкая челюсти мало-помалу и не причиняя ей вреда.Раковина, обычно называемая перламутром, живет таким же образом с небольшимживотным вроде краба, который служит ей сторожем и привратником, ибо онпомещается у входа в раковину и держит ее всегда приоткрытой до тех пор,пока в нее не заберется какая-нибудь рыбешка, годная им обоим в пищу. Тогдаон залезает в раковину и, пощипывая ее, заставляет плотно закрыться, послечего они съедают свою добычу [1339].
Образ жизни тунцов свидетельствует о том, что они по-своему знакомы стремя разделами математики. Что касается астрономии, то можно сказать, чтоони обучают ей людей: действительно, они останавливаются в том месте, где ихзастает зимнее солнцестояние, и остаются здесь до следующего равноденствия;вот почему даже Аристотель охотно признает за ними знакомство с этой наукой.Что касается геометрии и арифметики, то они всегда составляют косяккубической формы, во всех направлениях квадратный, и образуют плотное тело,замкнутое и со всех сторон окруженное шестью равными гранями, после чего ониплавают в таком квадратном распорядке, в виде косяка, имеющего одинаковуюширину сзади и спереди, так что завидевшему косяк и сосчитавшему число рыб водном ряду, нетрудно установить численность всего косяка, ибо глубина егоравна ширине, а ширина — длине [1340].
Красноречивым проявлением гордости у животных может служить история,приключившаяся с огромным псом, присланным царю Александру из Индии [1341].Ему сначала предложили сразиться с оленем, потом с кабаном, затем смедведем, но пес не удостоил их внимания и даже не двинулся с места. Лишьувидев перед собой льва, он тотчас же поднялся на ноги, ясно показывая этим,что его достоинство позволяет ему сразиться только со львом.
Что касается раскаяния и признания своих ошибок, то об одном слоне,убившем в пылу гнева своего сторожа, рассказывают, что от огорчения онперестал принимать пищу и этим уморил себя [1342].
Не чуждо животным и великодушие. Об одном тигре — а тигр ведь самоесвирепое животное — рассказывают, что когда ему дали в пищу молодую козочку,он целых два дня голодал, щадя ее. На третий день он разбил клетку, вкоторую был заключен, и отправился искать себе другую добычу, не желаятрогать козочки, своего ближнего и гостя [1343].
Что касается близости и согласия, которые устанавливаются междуживотными благодаря общению, то мы часто видим, что кошки, собаки и зайцыпривыкают друг к другу и живут вместе. Но то, что приходится наблюдатьмореплавателям, особенно плывущим вдоль берегов Сицилии, превосходит всякоечеловеческое воображение. Я говорю об алкионах. Какому еще виду животныхприрода оказала столько внимания при родах и появлении на свет потомства?Поэты утверждают, что один из плавучих Делосских островов укрепился и сталнеподвижным, чтобы Латона [1344]могла на нем разрешиться от бремени. Но богубыло угодно, чтобы все море было неподвижно и гладко, чтобы на нем царилобезветрие и не было ни малейшего волнения и никакого дождя в день, когдаалкион порождает свое потомство, что приходится как раз в зимнеесолнцестояние, то есть в самый короткий день в году; благодаря этой милости,оказываемой алкионам, мы можем в разгар зимы в течение семи суток плавать вбезопасности. Их самки не признают никаких других самцов, кроме своей жепороды, они проводят с ними всю жизнь, никогда не покидая их; если жеслучается, что самец становится слабосильным и дряхлеет, они взваливают егосебе на плечи, повсюду носят с собой и заботятся о нем до самой смерти.Никто еще до настоящего времени не в состоянии был ни постигнуть тоизумительное искусство, с каким алкион устраивает гнездо для своегопотомства, ни разгадать, из чего он его делает. Плутарх [1345], который видели обследовал собственными руками многие из них, полагает, что это костикакой-то рыбы, которые алкион как-то соединяет и связывает между собой,располагая одни из них вдоль, другие — поперек и устраивая ложбинки иуглубления, так что под конец образуется круглое, способное плаватьсуденышко; закончив это сооружение, алкион испытывает его с помощью морскогоприбоя; поместив его туда, где волны ударяют слабо, он узнает, что в этомсуденышке необходимо еще починить и в каких местах его нужно еще лучшеукрепить, чтобы оно не распалось от ударов волн. Во время этого испытаниявсе части, которые в суденышке хорошо прилажены, от ударов морских волнпристают друг к другу еще тесней и смыкаются так плотно, что оно не может ниразломаться, ни распасться, и только в редких случаях может пострадать,наткнувшись на камень или кусок железа. Нельзя, кроме того, не восхищатьсяформой и пропорциями внутреннего устройства этого сооружения: действительно,оно сделано и рассчитано так, что в нем не может поместиться никакая другаяптица, кроме той, которая его построила, ибо оно закрыто и никакоепостороннее тело, за исключением морской воды, не в состоянии в негопроникнуть. Вот к чему сводится очень ясное описание этого сооружения,взятое из хорошего источника, и тем не менее мне все же представляется, чтооно недостаточно разъясняет нам всю сложность этой постройки. Какого жебезмерного самомнения должны мы быть преисполнены, чтобы отзываться с .презрением о действиях, которых мы не в состоянии ни понять, нивоспроизвести, и ставить их ниже наших?
Но продолжим это сопоставление ценности и соответствия нашихспособностей способностям животных и перейдем к той привилегии, которойособенно гордится наша душа, а именно к уменью мыслить бестелесно все то,что она постигает, и воспринимать все, что до нее доходит лишенным тленных иматериальных качеств. Этим она освобождает предметы, которые считаетдостойными соприкосновения с нею, от их тленных свойств, отбрасывая их, какнизменные и ненужные оболочки, — от таких свойств, как толщина, длина,глубина, вес, цвет, запах, шероховатость, гладкость, твердость, мягкость ивсе другие чувственные качества, — с тем, чтобы они соответствовали еебессмертной и духовной сущности. Так, например, я мыслю в душе моей Рим илиПариж, представляя их себе без их размеров и местоположения, без камней,известки и дерева, из которых они построены.
Но ведь такая привилегия присуща и животным. В самом деле, когда мывидим, что конь, привыкший к звукам труб, к стрельбе и грохоту боя, лежа идремля, вдруг вздрагивает и начинает трепетать во сне, словно бы оннаходился на поле сражения, ясно, что он мысленно представляет себе бойбарабана, но бесшумный, и войско, но бесплотное и безоружное:
Quippe videbis equos fortes, cum membra iacebunt
In somnis, sudare tamen spirareque saepe,
Et quasi de palma summas contendere viris. [1346]
Заяц, которого борзая видит во сне, за которым она во сне гонится,распустив хвост по ветру, сгибая, как при беге, колени и выделываябезукоризненно все те движения, которые мы наблюдаем у нее при преследованиизайца, — это заяц без шерсти и без костей:
Venantumque canes in molli saepe quiete
Iactant crura tamen subito, vocesque repente
Mittunt, et crebras reducunt naribus auras,
Ut vestigia si teneant inventa ferarum.
Experge factique sequuntur inania saepe
Cervorum simulacra, fugae quasi dedita cernant:
Donec discussis redeant erroribus ad se. [1347]
Нередко приходится наблюдать, как сторожевые псы рычат во сне, потомвдруг, громко тявкнув, внезапно просыпаются и вскакивают, словно бы онизаметили приближение кого-то чужого; этот чужак, который им привиделся, —человек бесплотный, неосязаемый, лишенный объема, цвета и плоти:
At consueta domi catulorum blanda propago
Degere, saepe levem ex oculis volucremque saporem
Discutere, et corpus de terra corripere instant,
Proinde quasi ignotas facies atque ora tueantur. [1348]
Что касается телесной красоты, то, прежде чем перейти к дальнейшему, яхотел бы знать, есть ли между нами согласие в определении ее. Похоже на то,что мы не знаем, что такое природная красота и красота вообще, ибоприписываем человеческой красоте самые различные черты, а между тем, если бысуществовало какое-нибудь естественное представление о ней, мы все узнавалибы ее так же, как мы узнаем жар, исходящий от огня. Но каждый из нас рисуетсебе красоту по-своему:
Turpis Romano Belgicus ore color. [1349]
Индийцы изображают красавиц [1350]черными и смуглыми, с широкими иплоскими носами, пухлыми и оттопыренными губами, с толстыми золотымикольцами, продетыми через нос и свисающими до рта, а также с широкимикольцами, украшенными камнями и продетыми через нижнюю губу и свешивающимисянад подбородком; при этом особенно привлекательным у них считается оскалитьзубы до самых десен. В Перу наиболее красивыми считаются самые длинные уши,и перуанцы искусственно вытягивают их до предела, а некий наш современниксообщает [1351], что у одного восточного народа придается большое значениеэтому увеличению размеров ушей и украшению их тяжелыми драгоценностями, чтоон мог продеть свою руку в перчатке через отверстие их ушной мочки.
Некоторые народы тщательно красят зубы в черный цвет и с презрениемотносятся к белым зубам [1352], в других местах зубы красят в красный цвет.Не только в стране басков, но и во многих других местах красивыми считаютсяженщины с бритыми головами; поразительно, что такое мнение, как утверждаетПлиний [1353], распространено и в некоторых областях на крайнем севере. Умексиканок считается красивым низкий лоб, поэтому они отращивают волосы налбу и прикрывают ими лоб, во бреют волосы на всех остальных частях тела; уних так ценятся большие груди, что они стараются кормить своих младенцев,забрасывая груди за плечи [1354]. У нас , это считалось бы уродством.Итальянцы изображают — грудь крепкой и пышной, испанцы — тощей и дряблой; унас же одни изображают ее белой, другие — смуглой, одни — мягкой и нежной,другие — крепкой и сильной, одни требуют от нее грации и нежности, другие —больших размеров и силы. Сходным образом Платон считал [1355]самойсовершенной по красоте шаровидную форму, а эпикурейцы — пирамидальную иликвадратную, и не могли представить себе бога в виде шара.
Как бы то ни было, природа не наделила нас большими преимуществами посравнению с животными ни в отношении телесной красоты, ни в смыслеподчинения ее общим законам. И если мы как следует понаблюдаем себя, тоубедимся, что хотя и есть некоторые животные, обделенные по сравнению с намителесной красотой, но зато есть немало и таких, которые наделены богаче, чеммы, — а multis animalibus decore vincimur [1356], — даже среди живущих рядом с нами, наземных; ибочто касается морских животных, то (оставляя в стороне общую форму тела,которая не может идти ни в какое сравнение с нашей, настолько она отлична)мы значительно уступаем им и в окраске, и в правильности линий, и вгладкости, и в строении, точно так же мы по всем статьям значительноуступаем птицам и другим летающим животным. То преимущество, которое такпрославляют поэты, а именно наше вертикальное положение и взгляд,устремленный к небу, нашей прародине, —
Pronaque cum spectant animalia cetera terram,
Os homini sublime dedit, caelumque videre
Iussit, et erectos ad sidera tollere vultus [1357] —
есть всего лишь поэтическая метафора; ибо имеется много животных сустремленным вверх взглядом, а если взять шеи верблюда или страуса, то ониеще прямее, чем у нас, и более вытянуты.
У каких животных взгляд не обращен так же, как и у нас, вверх и вперед?А разве по положению своего тела животные не обращены так же, как и человек,и к небу и к земле?
Разве многие наши телесные свойства не присущи, как показывают Платон иЦицерон, тысячам других видов животных [1358]?
На нас наиболее похожи самые некрасивые и противные животные: ведь какраз обезьяны наиболее походят на нас и головой и всем своим внешним видом:
Simia quam similis, turpissima bestia, nobis, [1359]
а по внутреннему строению и устройству органов — свиньи. Действительно,когда я мысленно представляю себе человека совершенно нагим (и именно тогопола, который считается наделенным большей красотой), когда представляю себеего недостатки и изъяны, его природные несовершенства, то нахожу, что у насбольше оснований, чем у любого другого животного, прикрывать свое тело. Нампростительно подражать тем, кого природа наделила щедрее, чем нас в этомотношении, украшая себя их красотой, прятаться под тем, что мы отняли у них,и одеваться в шерсть, перья, меха и шелка.
Заметим, кроме того, что мы являемся единственным видом животных,недостатки которого неприятно поражают наших собственных собратьев, мыединственные, которым приходится скрываться при удовлетворении нашихестественных потребностей. Достойно внимания, что опытные люди рекомендуютдля излечения от любовной страсти увидеть безвозбранно желанное тело нагим,полагая, что для охлаждения страсти достаточно увидеть то, что любишь, внеприкрытом виде:
Ille quod obscoenas in aperto corpore partes
Viderat, in cursu qui fuit, haesit amor. [1360]
И если даже допустить, что подобное изречение высказано человеком,чрезмерно утонченным и пресыщенным, все же то обстоятельство, что привычкавызывает у нас охлаждение между супругами, является неопровержимымдоказательством нашего несовершенства. То, что наши дамы не разрешают намвходить к ним, пока они не будут одеты, причесаны и готовы показаться налюди, объясняется не столько их стыдливостью, сколько хитростью ипредусмотрительностью.
Nec Veneres nostras hoc fallit; quo magis ipsae
Omnia summo opere hos vitae postscaenia celant,
Quos retinere volunt adstrictosque esse in amore. [1361]
Между тем у многих животных нет ничего такого, чего мы не любили бы,что нам не нравилось бы; ведь известно, что некоторые наши лакомые блюда,самые лучшие духи и дорогие украшения изготовляются из их выделений или дажеиз экскрементов.
Эти рассуждения относятся, однако, только к обычному течению нашейжизни и не касаются — что было бы кощунством — тех божественных,сверхъестественных и необычайных красот, которые иногда, как звезды, сияютсреди нас в земной и телесной оболочке.
Как бы то ни было, даже те блага природы, которыми мы, по нашемусобственному признанию, наделяем животных, представляют большиепреимущества. А самим себе мы либо приписываем воображаемые и фантастическиеблага, ожидаемые в будущем и пока что отсутствующие, блага, которые независят от человеческих способностей, либо же по самонадеянности нашей ложноприписываем себе такие блага, как разум, знание, честь; животным же мыотдаем в удел такие важные, реальные и ощутимые блага, как мир, покой,безопасность, простота и здоровье; подумайте, даже здоровье, котороеявляется самым прекрасным и щедрым даром природы! Недаром философы, и дажестоики, утверждают, что если бы Гераклит и Ферекид [1362]имели возможностьпроменять свою мудрость на здоровье и избавиться путем этой сделки — один отводянки, другой от мучащей его ломоты в ногах, то они с радостью пошли бы наэто. Из другого высказывания стоиков также явствует, как они расцениваютмудрость, сравнивая и противопоставляя ее здоровью. Так, они утверждают, чтоесли бы Цирцея [1363]предложила Улиссу на выбор два напитка: один —превращающий глупца в мудреца, другой — превращающий мудрого в глупца, тоУлисс, наверное, предпочел бы напиток глупости, лишь бы не быть превращеннымв животное, и что сама мудрость должна была сказать ему так: «Оставь меня!Лучше расстанься со мной, но не вселяй меня в тело осла». Как! Неужели жефилософы расстаются с великой и божественной мудростью ради того, чтобысохранить свой земной и телесный облик? Значит, мы превосходим животных неразумом, не способностью суждения и наличием души, а нашей красотой, нашимприятным цветом лица и прекрасным сложением? И оказывается, что ради этогостоит отказаться и от нашего ума, и от нашей мудрости и всего прочего?
Что ж, я согласен с этим откровенным и искренним признанием! Онинесомненно знали, что наши преимущества, с которыми мы так носимся, — чистаяфантазия. Значит, если бы даже животные обладали всей добродетелью, знанием,мудростью и совершенством стоиков, они все же оставались бы животными и ихнельзя было бы сравнивать даже с жалким глупым и дурным человеком. Итак,все, что не похоже на нас, ничего не стоит. И сам бог, для того чтобы чтилиего, должен, как мы сейчас покажем, походить на нас. Из этого явствует, чтомы ставим себя выше других животных и исключаем себя из их числа не в силуистинного превосходства разума, а из пустого высокомерия и упрямства.
Но, возвращаясь к прерванной нити рассуждения, рассмотрим, какие благаприходятся на долю человека. Наш удел — это непостоянство, колебания,неуверенность, страдание, суеверие, забота о будущем — а значит, и обожидающем нас после смерти, — честолюбие, жадность, ревность, зависть,необузданные, неукротимые и неистовые желания, война, ложь, вероломство,злословие и любопытство. Да, мы несомненно слишком дорого заплатили за этотпресловутый разум, которым мы так гордимся, за наше знание и способностьсуждения, если мы купили их ценою бесчисленных страстей, во власти которыхмы постоянно находимся. Ведь нам нечего хвалиться, как справедливо указываетСократ [1364], тем замечательным преимуществом по сравнению с другимиживотными, что в то время как животным природа отвела для любовных утехопределенные сроки и границы, человеку она предоставила в этом отношенииполную свободу.
Ut vinum aegrotis, quia prodest raro, nocet saepissime, melius est nonadhibere omnino, quam, spe dubiae salutis, in apertam perniciem incurrere:sic haud scio an melius fuerit humano generi motum istum celeremcogitationis, acumen, solertiam, quam, rationem vocamus, quoniam pestiferasint multis, admodum paucis salutaria, non dari omnino, quam tam munifice ettam large dari. [1365]
Какая польза была Аристотелю и Варрону [1366]от того, что они обладалитакими огромными познаниями? Избавило ли это их от человеческих бедствий?Были ли они благодаря этому свободны от припадков, которыми страдаеткакой-нибудь грузчик? Способно ли было их мышление доставить им какое-нибудьоблегчение от подагры? Меньше ли были их страдания от того, что они знали,что эта болезнь гнездится в суставах? Примирились ли они со смертью, узнав,что некоторые народы встречают ее с радостью, или, например, с неверностьюжен, узнав, что в некоторых странах существует общность жен? И хотя оба онибыли перворазрядными учеными — один в Риме, а другой в Греции, — в порунаивысшего процветания наук в их странах, нам тем не менее неизвестно, чтобыони в своей жизни пользовались какими-нибудь особыми преимуществами;наоборот, Аристотелю, например, стоило немалых усилий освободиться отнекоторых возведенных на него обвинений.
Было ли кем-нибудь установлено, что наслаждение и здоровье доставляютбольшую радость тому, кто сведущ в астрологии и грамматике —
Illiterati num minus nervi rigent? [1367]
или, что он легче переносит бедность и позор?
Scilicet et morbis et debilitate carebis
Et luctum et curam effugies, et tempora vitae
Longa tibi post haec fato meliore dabuntur. [1368]
Я видел на своем веку сотни ремесленников и пахарей, которые были болеемудры и счастливы, чем ректоры университетов, и предпочел бы походить наэтих простых людей [1369]. Знание, по-моему, относится к вещам, столь женеобходимым в жизни, как слава, доблесть, высокое звание или же — в лучшемслучае — как красота, богатство и тому подобные качества, которые, конечно,имеют в жизни значение, но не решающее, а гораздо более отдаленное и скорееблагодаря нашему воображению, чем сами по себе.
Для нашей обыденной жизни нам требуется гораздо больше правил,установлений и законов, чем журавлям и муравьям для их жизни, а между тем мывидим, что они живут по строго заведенному порядку, не имея никакогопредставления о науке. Если бы человек был мудр, он расценивал бы всякуювещь в зависимости от того, насколько она полезна и нужна ему в жизни.
Если судить о нас по нашим поступкам и поведению, то гораздо большепревосходных людей (имею в виду во всякого рода добродетелях) окажется средилиц необразованных, чем среди ученых. Древний Рим, на мой взгляд, проявилбольше доблести как в делах мира, так и в делах войны, чем тот ученый Рим,который сам себя погубил. Если бы во всех остальных отношениях оба этих Римабыли совершенно сходны, то во всяком случае в том, что касается чистоты инравственности, преимущество было на стороне древнего Рима, ибо эти качествакак нельзя лучше вяжутся с простотой.
Но я лучше прерву здесь это рассуждение, которое могло бы завести меняслишком далеко. Добавлю только еще, что смирение и послушание отличаютдобродетельного человека. Нельзя предоставлять каждому человеку судить освоих обязанностях: ему следует их предписать, а не давать возможностьвыбирать по своему усмотрению. В противном случае мы способны по неразумию ибесконечному многообразию наших мнений прийти под конец к заключению, что мыобязаны, как выражается Эпикур [1370], поедать друг друга. Первейшейзаповедью, которую бог дал человеку, было беспрекословное повиновение; этобыло простое и ясное предписание; человеку не надо было ни знать ничего, нирассуждать, поскольку повиновение есть главная обязанность разумной души,признающей верховного небесного благодетеля. Из повиновения и смирениярождаются все другие добродетели, из умствования же — все греховные помыслы.Знание было первым искушением, которым дьявол соблазнил человека, первымядом, который мы впитали, поверив тому, что он обещал наделить нас высшимзнанием и пониманием, сказав: Eritis sicut dei, scientes bonum et malum [1371]. Ведь, согласноГомеру [1372], даже сирены, желая обмануть Улисса и завлечь его в своигибельные и опасные воды, обещали ему в дар знание. Бич человека — этовоображаемое знание. Вот почему христианская религия так настойчивопроповедует нам неведение, являющееся лучшей основой для веры и покорности:Cavete, ne quis vos decipiat per philosophiam et inanes seductiones secundumelementa mundi [1373].