Глава 3. Ну не доверяю я распущенным волосам – еще с тех пор, как узнала про Рапунцель
Ну не доверяю я распущенным волосам – еще с тех пор, как узнала про Рапунцель. Стоило той распустить свои космы, глядь – а на них уже болтается здоровенный детина, да еще верхом на лошади. Распусти волосы – и не успеешь опомниться, как начнешь носить эластичные пояса, трескать пиццу, не вылезая из постели, и придумывать себе всякие сомнительные оправдания покупки пальто за 800 фунтов в «Харви Николз»:[5]мол, детей у меня нет, подтяжку на лице я не делала и на яхте месяц в Монте‑Карло не отрывалась, – а, значит, женщина я экономная и вполне могу потратиться на себя любимую.
И все равно: стоит мне подумать о Крисе, как я начинаю пускать слюни. После того как на свадьбе Франни – с грациозностью тяжелого фугаса – разрушила тот восхитительный момент, суровая действительность шмякнула меня обратно об землю, и мои щеки немедленно покраснели.
– Мне очень жаль, – я перешла на серьезный тон, – но я встречаюсь с другим человеком. Я… э‑э нет, ты классный парень, правда. Но я не должна этого делать. Это нехорошо.
Однако Крис отнесся к вмешательству Франни с полной невозмутимостью. Посмотрел на нее и спросил:
– А ты… почему такая белая? – И когда та отвалила, проглотив язык и вся ощетинившаяся, Крис недовольно заметил: – Если и есть на свете вещи, которые я терпеть не могу, так это, прежде всего, невоспитанность!
Я поспешно закурила, глубоко затянувшись никотином, словно… ну, словно опиумом. А Крис продолжал:
– Нехорошо, говоришь? Да ты просто не знаешь, что такое «нехорошо».
Осознавая, что вступаю на путь Марии Магдалины, неожиданно очутившейся в общей сауне, я пропищала в ответ:
– Нет, как раз знаю.
– А мне так хочется тебе показать! – невозмутимо продолжал Крис.
– Вообще‑то… – начала было я.
– Так можно мне получить номер твоего телефона? Или он засекречен? – не дал он мне закончить мысль.
– У меня нечем записать, – хрипло ответила я.
– Может, принцессе не составит труда поставить автограф помадой прямо у меня на груди? – моментально отреагировал Крис.
Я улыбнулась, видя, как он извлекает из пиджака элегантную ручку и протягивает мне. За ручкой последовал маленький листочек папиросной бумаги. С овечьей покорностью я нацарапала свой номер. Простите, но в этом парне было столько дерзости и нахальства! А мне в мужчинах такая черта ужасно импонирует, – по крайней мере, в первые пять минут знакомства.
– Однако звонить мне не стоит, – поставила я точку, дабы хоть как‑то успокоить голос совести. Перематываю сообщение еще раз. Сердце трепыхается, словно сверчок в спичечном коробке. Мой пояс верности готов расстегнуться сам собой, хотя в голове предостерегающе пульсирует: «Берегись! Опасно для здоровья!» И все равно – я не позвоню: это будет нечестно по отношению к Солу. Ведь Сол такой доверчивый. Будь он ревнивым и подозрительным, я чувствовала бы себя вправе так поступить. Но – нет. Я не могу звонить Крису. То есть я и вправду не могу – у меня же нет его номера. Нажимаю кнопки 1471 – и номер у меня уже есть.
Тупо гляжу на бледно‑голубые стены прихожей, пока те не начинают сливаться в одно сплошное пятно. Начинаю рассуждать. Итак, я не могу ему звонить. И не позвоню. У меня есть Сол Боукок. У нас здоровые отношения (как говорил Ромео своей Джульетте). Я не могу его обманывать. Это нечестно. И прервать отношения я тоже не могу. Сама я их никогда не прерываю: это меня чересчур расстраивает. Сол мне нравится. Правда‑правда. Он такой милый. Как жаль, что Бабс сейчас нет рядом! Уж она‑то бы точно знала, что делать, как и с кем. Запираю дверной замок на два оборота и тащусь в спальню. Пора бы ей вернуться из этого своего Маврикия; а то мне уже начинает казаться, что их медовый месяц длится как минимум десяток лет.
Когда‑то все было по‑другому: я входила в офис и прямо с порога слышала неизменное: «Ваша задача – захватить здание с минимальным риском для жизни». Но теперь все изменилось. Мэтт, мой непосредственный начальник, получил повышение, – теперь он руководит и маркетингом, и связями с прессой, – и старается по возможности избегать компьютерных игр как «преуменьшающих сложности реального мира». Сегодня Мэтт сутулится перед экраном, отмечая мой приход молчаливым взмахом руки. Его любимчик – бассет‑хаунд Падди (полное имя – Pas de Quatre) – развалился у него в ногах, самозабвенно пожевывая какую‑то розоватую тряпочку.
– Как ужин? – спрашивает Мэтт, продолжая долбить по клавишам.
– В принципе не так страшно. – Он не забыл, и я тронута. – А как Стивен? Все еще в больнице?
Мэтт поворачивается.
– Нет. Его выписали – мм, забавное словечко – в субботу.
– Как он?
– Капризный, требовательный, – все как всегда. Но самое главное – я наконец‑то смог улизнуть, а ты – пережить свой ужин. О свадьбе много говорили?
Молча киваю. Мэтт картинно закатывает глаза.
– «Невеста – ну, разве она не прелесть? А какое платье – это что‑то по‑тря‑са‑ю‑ще‑е! А жених – ну, не красавчик ли? О, Натали, дорогая, как же я обожаю свадьбы! Сол, какая жалость, что ты все пропустил!» Как – тепло?
Издаю смешок.
– Ты мне что, жучка подсадил, а?
– Твоя жизнь меня просто восхищает. И не терпится поскорее увидеть этого классного парня Сола.
– Еще бы, – говорю я. При этом тихонько вздыхаю.
– Эй. Не надо расстраиваться. Куда она денется? Они же вместе еще не жили, так? О боже. Полгода грязных трусов на полу, щетины в ванной, шума бьющей об унитаз струи, ссор в машине и стоячих носков, запиханных где‑то между стенкой и диваном, – и вы с Бабс будете видеться чаще, чем до замужества. Уж поверь мне!
– Да нет же, Мэтт, я, правда, за нее очень рада, но… – Меня прерывает громкий собачий кашель. Похоже, наш бассет‑хаунд подавился своей грязной, драной, розовой тряпкой – о господи боже мой, да это же пуант! – Откуда у Падди пуант?! – кричу я, в ужасе глядя на то, что мы с Мэттом зовем «шкафчиком для кружавчиков».
Мне так хочется обвинить во всем Белинду, нашу ассистентку (женщину, рот которой никогда не закрывается, даже когда та молчит). Жаль, ничего не выйдет: она смылась на Крит, на целых две недели.
– Какой еще пуант? – спрашивает Мэтт. Шатающейся походкой я подхожу к шкафчику и начинаю рыться в куче на второй полке.
– Тот самый, с автографом Джульетты! – стенаю я. – Ну, почему надо было обязательно стащить именно его?!
Джульетта – наша прима. Всего в «Балетной компании Большого Лондона» их шесть, но Джульетта из них – самая примовая. Ее волосы – цвета пахты (по сравнению с ней я не более чем «шлюховатая блондинка»); ее походка – плывущее по небу облачко; и при этом она, как выразился один из критиков, «женственна, что ничуть ее не портит». Джульетта умна, решительна и терпеть не может тех, кто считает балерин дурами. Лично я перед ней благоговею. А пресса – та ее просто обожает. Время от времени нам – пресмыкающимся у нее в ножках – удается уговорить приму подписать потертый пуант из розового атласа, который потом становится призом за победу в конкурсе – предположительно для какой‑нибудь десятилетней девчушки, но, возможно, и для какого‑нибудь мужчины средних лет.
– Пуанты лежат на второй полке, – говорю я. – А Падди – ростом с мухомор. Он что, по‑твоему, стул пододвинул?
Мэтт склоняется над Падди. У него густые темные волосы (я имею в виду Мэтта – Падди бело‑коричневый) и сизая щетина уже в 11 утра. Когда он улыбается, его лицо покрывается веселыми морщинками. Но сейчас Мэтт не улыбается.
– Падди – плохой песик, – говорит он с обожанием. – Очень непослушный мальчик! – Затем мне: – А ты запирала дверцу в пятницу – до того, как унестись в свой спортзал?
Я прекращаю рвать на себе волосы.
– Естественно, запирала. Да какая разница? Как он вообще дотянулся?
Мэтт испускает глубокий вздох.
– Послушай, Натали, у Падди действительно коротенькие лапки, но зато невероятно длинное туловище. – Пауза. – Что с тобой происходит последнее время, а, Нэт? У начальства начинает складываться впечатление, будто у тебя ветер в голове. Ты же всегда была отличным работником. Сейчас не время демонстрировать свою профнепригодность. А на будущее – запирай эту чертову дверцу на замок.
Я отступаю. Мэтт для меня скорее друг, чем начальник. И потому мне ужасно неприятно, когда он начинает утверждать свою власть, рассеивая эту иллюзию. «Ты же всегда была отличным работником» . В памяти вереницей проносятся эпизоды из нашего прошлого: вот Мэтт преподносит мне орхидею – это после того, как мне удалось поместить фотографию одной нашей субтильной солистки на центральном развороте журнала «Хелло!». А вот он кланяется мне до земли, слезно причитая: «Мы не стоим твоего мизинца!» – после того, как я уломала «Дейли Мейл» взять интервью у нашего арт‑директора и – надо же! – напечатать его. Внезапно прихожу в ярость от собственной оплошности. Мэтт безусловно прав: сейчас не время слыть лодырем и бездельницей. Компания и так превысила бюджет, ухлопав все деньги на «Жизель». (Мы арендовали напрокат белую лошадь и свору настоящих гончих. Предполагалось, что это должно придать драматизма сцене въезда охотников в деревню. К несчастью, затея закончилась судебной тяжбой: одна из гончих приказала долго жить, попав под лошадиные копыта.) А теперь упорно ходят слухи о надвигающейся «реструктуризации».
Выдавливаю из себя:
– Даже не верится, что я могла сделать такую глупость. Безмозглая тупица! Законченная идиотка!
Мэтт поднимает руку:
– Ну‑ну, дорогуша, полегче там с власяницей. Сделанного не воротишь. Подлижись к Джульетте: пусть подпишет еще один тапок. – Наверное, Мэтт решает сжалиться надо мной, так как после небольшой паузы добавляет: – Ладно. В конце концов, это мой пес. Я сам ее попрошу. Позже. Когда буду умолять о другом одолжении.
– О каком «другом одолжении»?
На стол падает свежий номер журнала «Эй!». А там, на туалетно‑бумажной обложке, в гнездышке из белоснежных перьев, шикарная и обнаженная, возлежит некто иная, как сама Татьяна Попова, звезда «Южного Королевского балета» – наших главных конкурентов, которые к зимнему сезону готовят «Лебединое озеро». Обычно «южане» выделываются так, что можно подумать, будто каждый их лебедь только что снес по яйцу. Но тут – сама Татьяна! Да еще, можно сказать, в одной койке с каким‑то макулатурным чтивом! Это же наша территория!
– Смотри‑ка! Южане пролезли на обложку! – Я стою с открытым ртом. – Какая наглость! Теперь понятно, почему «Эй!» нам так и не перезвонили!
– У меня встреча с боссом через три минуты, – говорит Мэтт. – Буду докладывать о наших контрмерах.
– Каких контрмерах?
– Вот именно, – отвечает Мэтт, проводя пальцем, словно ножом, поперек горла. – Завещаю тебе Падди, – добавляет он, шагая к двери. – Сегодня должны позвонить люди из «Телеграф» по поводу возможных съемок с Джульеттой. Подумай, что им сказать. Как только они позвонят, сразу же хватай карандаш и записывай в балетный календарь. Я переговорю с танцовщицами, а потом вместе поработаем над деталями. От телефона – ни на шаг!
Салютую в направлении его голоса и, когда раздается телефонный звонок, буквально прыгаю на аппарат. Отныне мои рабочие показатели зашкалят так, что даже сам Господь Бог по сравнению со мной будет выглядеть лентяем. Смотрите‑ка, что удумал, – выходной себе устраивать на седьмой день!
– Здравствуйте‑вы‑позвонили‑в‑пресс‑бюро‑балетной‑компании‑большого‑лондона‑чем‑мы‑можем‑быть‑вам‑полезны, – скороговоркой выпаливаю я на одном дыхании.
– Натали? В четверг Жермейн Грир[6]председательствует на диспуте в «Барбикане»,[7] – объявляет Франсис сквозь вечно заложенный нос. – У меня есть лишний билетик. Я подумала, тебе это будет полезно.
– Ой! Привет, Франни. Очень мило с твоей стороны. Какая неожиданность!
Недовольно морщусь. Неубедительно получилось. А может, как раз наоборот.
– Не стоит благодарности. Я говорю: я подумала, тебе это будет полезно.
Закусываю губу. Моя извечная проблема с Франни: она отказывается быть хорошей, даже когда ведет себя хорошо.
– О чем диспут? Приятно, что не забываешь обо мне.
– Что такое пол: продолжение индивидуальности или характерная особенность личности?
– Я не знаю.
– Натали, дорогуша. Это не вопрос, это – название темы диспута.
– Ага. Понятно. Видишь ли, Франни, у меня на этой неделе просто завал на работе и…
– Послушай, Натали, не хочешь идти – так и скажи. Это твое право.
– Да нет, что ты, дело совсем не в этом. Я…
– Ты просто не хочешь идти. Никаких проблем! Кстати, я вчера вечером разговаривала с Бабс.
– Что?! – Я глотаю воздух. С трудом, но справляюсь с собой и говорю: – Ты что, звонила ей в гостиницу? В «Райскую бухточку»?
– Вряд ли это было бы уместно. Они с Саймоном прилетели еще вчера утром. Бабс сама мне позвонила.
– Но, но… – начинаю я. Однако вовремя останавливаюсь. Спокойствие, только спокойствие.
– Почему же она не позвонила мне ? – блею я, спокойная, как горящий танк.
Франни испускает счастливый вздох и отвечает:
– Не может же она звонить всем подряд.
Нанеся нокаутирующий удар, Франни беззаботно переходит на другие темы. Но я уже ничего не слышу – я в смятении; у меня отнимается язык – я уязвлена. Она звонила Франни ! Франни, а не мне?! Бабс всегда звонит мне! Даже когда мы жили вместе, мы с ней созванивались по три раза на дню.
Жду, пока Франни закончит свой монолог (надо сказать, чертовски длинный монолог). Потом звоню Бабс.
– Алло? – отвечает сонный голос.
– Бабс! – восклицаю я. – Это я! Почему не позвонила? Как все прошло? Классно отдохнули? Там жарко? Наверное, ты теперь вся возмутительно загорелая?
Недолгое молчание на том конце провода, после чего Бабс начинает приторно‑слащавым голоском:
– Ой, это ты, Нэт? Привет, подруга. А который сейчас час?
Бросаю взгляд на часы.
– Э‑э, без четверти десять.
Бабс испускает протяжный стон.
– Я тебя убью! Это же самая середина ночи!
Чувствую себя, как когда‑то давным‑давно, когда мне было шесть лет и я случайно столкнулась в коридоре с голым отцом.
– О нет! – пищу я. – Я тебя разбудила?
– Ладно, чего уж там, – зевает она. – Сама виновата. Надо было отключить телефон.
– Просто я страшно обрадовалась, узнав, что ты вернулась. Ты… ты звонила Франни, и я…
Ответа нет, но до меня доносится сиплый голос где‑то на заднем плане:
– Кто это?
И затем – приглушенный ответ Бабс:
– Натали Миллер.
Натали Миллер . Сколько у нее еще подруг по имени Натали?
– Извини, Нэт, – продолжает Бабс: на этот раз прямо мне в ухо. – Он дома. Так что ты там говорила?
– Да так, ничего особенного, – отвечаю я сердито. – Просто ждала, что ты дашь о себе знать, – вот, собственно, и все.
– Не сердись, пожалуйста! Мы же только вчера вечером вернулись!
– Я знаю, – поспешно говорю я. – Но…
– Натали, – начинает Бабс, – ты еще хуже моей матери. Я, правда , собиралась дать тебе полный отчет сразу же, как проснусь. А Франни я вчера звонила только потому, что той очень хотелось, чтоб я к ней сегодня днем заехала, а я – если честно – чертовски устала, и мне сейчас не до развлечений.
Ухмыляюсь в трубку.
– О да, конечно, Бабс, прости. Так… как прошел медовый месяц? Наверняка чудесно?
– М‑м‑м, да, все отлично, – отвечает Бабс, зевая во весь рот. – Бр‑р‑р! Спасибо.
Решаю, что раз уж она сейчас, судя по всему, в полном трансе и мне вряд ли удастся ее растормошить, так нет смысла и спрашивать о сексе. Вместо этого говорю:
– Свадьба получилась шикарная, Бабс, – просто фантастика! Всем очень понравилось.
Наконец‑то в ее голосе слышны нотки радости.
– О, спасибо! Правда? Нам тоже. Нэт, я даже не могу передать, как классно все получилось! Полный дурдом, но все равно – классно. Ждем не дождемся фотографий. Правда, все как‑то второпях, но, – правду люди говорят, – это был самый лучший день в нашей жизни!
Хихикаю. А я и не знала, что брак дает не только выигрыш на налогах, но и солидные дивиденды.
– Откуда ты знаешь, если тебе не известно, что там, в жизни , еще впереди? – Это я так начинаю ее поддразнивать.
– Что правда, то правда, – соглашается Бабс. – Хорошо: скажем, почти самый лучший. Самым лучшим будет тот, когда я рожу нашего первенца.
Призвав на помощь все свое самообладание, умудряюсь не брякнуться в обморок.
– Ты… ты, часом, не беременна?
Бабс хихикает.
– Пока что нет. Мы еще упражняемся. Так, говоришь, свадьба тебе понравилась?
– Очень, – отвечаю я с жаром. – Все было замечательно. С удовольствием снова увиделась с Энди. На самом…
– Бр‑р! Знаю‑знаю! Я сама ужасно рада, что он вернулся! Он, кстати, тоже был рад тебя увидеть: сказал, что глазам своим не поверил, обнаружив, сколько ты сбросила…
Чертов наглец.
– Это он к чему? К тому, что до этого я была жирной свиньей? – Выдавливаю из себя смешок. – Ладно, Бабс, лучше угадай, что еще я хотела тебе сказать про свадьбу. Ты знаешь парня, который сидел за моим столом?
– Э‑э, там было полторы сотни гостей. Напомни.
– Крис! Крис Помрой?
– А, Крис. Как же. Давний приятель Сая.
– Ну, так вот … – Делаю глубокий вдох и приступаю к рассказу о Крисе. Когда, спустя восемь минут, я умолкаю, наступает долгая пауза.
– Бабс? – говорю я. – Ты все еще там?
– О Нэт, – шепчет она. – А как же бедняга Сол? Он же на тебя молится.
Не знаю, что ответить. Наконец слово опять берет Бабс.
– Послушай, – говорит она. – Я сейчас все равно ничего не соображаю: голова как вата. Давай поговорим позже, когда я полностью проснусь. Я тебе сама позвоню. Пока.
Сижу за столом, хлопая челюстью, будто деревянная марионетка, а затем достаю из сумки бумажный клочок, демонстративно разглаживаю перед собой и набираю нацарапанный на нем номер. Кладу трубку как раз в тот момент, когда возвращается Мэтт.
– У тебя вид кошки, пробравшейся на маслодельню, – отмечает он. – Полагаю, «Телеграф» уже грызут удила?
– Нет, извини, – говорю я. – Они так и не позвонили. Я им сама позвоню через секунду. Но… у меня сегодня свидание. Вечером. С убийственным парнем!
– Я так понимаю, это не Сол. Ну‑ка, давай, выкладывай.
Мэтт – в отличие от Бабс – горит желанием подтолкнуть меня на путь греха. У него снова хорошее настроение, так как наш директор по связям с общественностью, похоже, пришел в неописуемый восторг от его идеи с «Телеграф»: эксклюзивные снимки Джульетты в Вероне в их праздничном выпуске ко Дню святого Валентина. Хорошая реклама для нашей весенней премьеры «Ромео и Джульетты».
Мэтт продлевает мне обеденный перерыв, чтобы я смогла пробежаться по лавкам и преобразиться к вечеру. И когда я вваливаюсь обратно, замаскированная под «мешочницу», добровольно вызывается отсортировать розничные зерна от розничных плевел. Урожай получается небогатым. К примеру:
– Эти башмаки мы сдаем назад: у тебя в них ноги как пестик в ступе. О боже, а это еще что? В этот топ свободно влезут обе мои тетки. Юбка от Лоры Эшли? Тебе сколько лет, а, Наталия? Сорок пять?..
Я, собственно, не возражаю, но вообще‑то Мэтт – самый безвкусно одевающийся гомик из всех, кого я знаю (вся его творческая энергия уходит на Падди). Он глубоко вздыхает и цепляет своего баловня на поводок от «Гуччи». Затем под конвоем ведет меня в «Уислз» и силой заставляет влезть в розовую блузочку «в облипку». Ощущаю себя крупным морским червяком и пытаюсь незаметно проволочь мимо него мешковатый кардиган, но таможня не дремлет. Подобно остальным моим друзьям, Мэтт просто тащится, когда тратит мои деньги, и за сорок пять минут ему удается склонить меня к покупке суживающейся книзу кремовой вельветовой юбки и пары высоких коричневых сапожек «под змеиную кожу». Очень похоже на примерку первого в жизни бюстгальтера, только на этот раз деньги плачу я. Его заключительное слово:
– Надеюсь, ты хоть догадаешься надеть трусики поприличнее.
Когда в 18:45 появляется Крис, я предстаю перед ним совершенно новой – правда, изрядно поиздержавшейся – женщиной. Готовой встать на уши.