Глава 24. Что, впрочем, не мешает думать о том, что Энди поцеловал меня
Что, впрочем, не мешает думать о том, что Энди поцеловал меня . Хотелось ли ему? Готовился ли он к этому? Может, я слишком много себе навоображала? Может, все это мне только кажется? А может, он действительно хотел, но почему‑то передумал? Почему он передумал? Что со мной не так? Следует ли мне держаться высокомерно и презрительно при нашей следующей встрече? Или лучше изобразить беззаботное равнодушие? Какое поведение сделает меня более желанной? И поможет ли, если я все‑таки куплю ту коричнево‑белую гималайскую шаль с помпонами?
Мечусь по квартире. Мне срочно нужно с кем‑то поговорить. Сама собой напрашивающаяся кандидатура явно не захочет беседовать со мной. По крайней мере, об этом. Тем более, еще и двадцати четырех часов не прошло, как она велела мне «быть осторожней». Однако нельзя же, чтоб все было так, как хочется ей. У нее и так есть все: красавец‑муж, шикарное платье, медовый месяц с бирюзой, веджвудский соусник из нефрита, квартира‑сад с цветочными ящиками на окнах, упакованная кухня с галогеновыми лампами, клубная карточка «Джон Льюис», – в общем, сбылись мечты куклы Барби. Столько всего – так чего жадничать? Почему бы не уступить какой‑то сущий пустяк, можно сказать, совсем ничего? Почему «совсем ничего»? Да потому, что ничего, собственно, и не было. Я просто хочу поговорить .
Прежде чем поднять трубку, минуты две дискутирую сама с собой: а стоит ли? После пятого гудка раздается щелчок: включается автоответчик. Сухой мужской голос противно растягивает слова:
«Здравствуйте, вы позвонили в дом Саймона и Барбары Фридленд. Нас сейчас нет дома, либо мы очень заняты. Пожалуйста, оставьте сообщение, и мы перезвоним вам, как только сможем» .
Я, конечно, извиняюсь, но мне так и хочется надиктовать в ответ: «Что за идиот! Если у тебя, Бабс, когда‑нибудь родится девочка, будь готова назвать ее Симона. А еще лучше – Симоне». Однако сдерживаю свой порыв и просто говорю:
– Привет, Бабс. Это Ната…
Меня прерывает какой‑то непродолжительный треск, и приглушенный голос сипит:
– Нэт?
– Эй! – вскрикиваю я. – Господи, мне так нужно поговорить с тобой!
– О чем, – говорит Бабс равнодушно.
– Ты только не сердись, – говорю я, – ничего такого не случилось. Просто между мной и Энди кое‑что произошло. Совершенно случайно.
– Ради всего святого, Нэт!
Внезапно я напоминаю себе кошку, застукавшую обнаглевшего котенка у своей миски с едой.
– Прости. – Волоски на затылке ощетиниваются, а голос звучит как минимум октавы на четыре выше обычного. – Но с чего бы это тебя вдруг так задело?
Тут до меня доходит, что я сейчас натворила. Крепко зажмурившись, затыкаю рот кулаком. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не иду на конфликт первой (случай с пюре не в счет). Просто не иду – и все. Так какого же черта я вытворяю? Вытаскиваю кулак изо рта и поспешно добавляю:
– Говорю же, ничего не было.
В ответ – гробовая тишина.
– Бабс? – зову я испуганно. Может, она грохнулась в обморок?
– Бабс? – задыхаюсь я. – Бабс, ты в порядке? Послушай, я тебе клянусь, ничего не было, совсем ничего, просто я была ужасно расстроена, а он погладил меня по спине, по‑дружески, а я по своей глупости истолковала все по‑своему, и…
– Нэт, – раздается тихий шепот Бабс. – Ты все сделала правильно. Дело не… не… – Она замолкает, и я слышу какой‑то икающий звук. Не похоже на счастливого человека.
– Бабс, – говорю я встревоженно. – Может, мне приехать к тебе?
– Да, – отвечает она. – Приезжай скорее.
«Слово скаута: я никогда больше даже не взгляну на этого парня. Аминь», – скулю я, обращаясь к стенам и хватая на ходу пальто.
До двери остается всего шаг – и тут мой телефон пронзительно верещит. Ну, кто там еще?
– Алло?
– Принцесса.
– Привет! – Мой энтузиазм прямо пропорционален чувству вины.
– Нам надо поговорить.
– Что случилось? – спрашиваю я, глядя на часы. Половина десятого. Ну, конечно. От меня ждут ночной услуги.
Крис долго молчит.
– Что‑то происходит с Пирсом. Что‑то серьезное, старушка.
– В смысле? – спрашиваю я.
– Он не отвечает на мои звонки.
Где‑то в глубине моего мозга едва слышно звякает колокольчик. Не это ли имел в виду Тони, когда говорил: «Скоро поймешь»?
– Ну, может, его просто нет в городе.
– Не‑а. Он здесь.
– Ну, может, он просто очень занят, в смысле, новая группа – это всегда куча обязательств, и, может, он…
– Парни из группы тоже не отвечают на мои звонки.
– Что?!
– Послушай, принцесса, мне нужно, чтоб ты переговорила с Тони насчет меня, пусть он устроит так, чтобы Пирс мне перезвонил, он же знает этого чувака. Это серьезно, старушка, я чувствую, тут какое‑то дерьмо творится, а я вообще не в курсе.
Делаю глубокий вдох. Проблемы. Первая. Тони сейчас совсем не в том настроении, чтобы оказывать мне любезности. Вторая, третья и четвертая. Я тебе не «старушка», я спешу, и, вообще, Крису кто‑нибудь когда‑нибудь говорил, что есть такое волшебное слово: «пожалуйста»?
– Крис, – вздыхаю я. – Мне очень хочется тебе помочь, но нельзя ли подождать до… завтра?
– Нет, – отрезает Крис и кидает трубку.
– Придурок, – тихонько повторяю я, ползя по Лондону со скоростью хромоногого ежа. – Разбирайся сам со своими проблемами. – Черт знает, что происходит с Бабс, – говорю я вслух, тормозя на светофоре, который остается красным так же долго, как солнечный ожог. – Значит, чтобы быть ей подругой, я достаточно хороша, а чтобы флиртовать с ее братцем, выходит, недостаточно? Даже не верится, что я вообще об этом думаю. Ты же ненавидела его, помнишь? Вечно ссутулившийся как увядший тюльпан. Вечно торчал у себя в комнате и слушал «R.E.M». Из ступора вышел лишь однажды, чтобы поцеловать тебя и исчезнуть на одиннадцать лет. Инстинкт заставляет меня свернуть вправо, но я все же успеваю заметить, как мужчина за рулем соседнего «сааба» поспешно отводит взгляд в сторону.
«Ну и что? Все разговаривают сами с собой в машинах!» – говорю я в свое оправдание.
Но говорю это про себя, дабы не пугать других участников движения. Наконец добираюсь до Холланд‑Парка, резво преодолеваю дорожку и звоню в дверь.
– Эге‑гей! – воркую я, заглядывая в щель для писем. Дверь открывается. – Ох… Ты меня напуг… боже! Бабс, что с тобой?
Бабс выглядит ужасно. Она одета в бесформенную футболку с надписью «Я убила Кенни» и мешковатые серые треники: ни дать ни взять беженка из Косово. В руках сжимает чашку с чаем, словно это не чашка, а спасательный буй. Следов от слез не видно, но лицо выглядит измученным, постаревшим, а под карими глазами залегли темные круги. Вьющиеся волосы собраны сзади в диковатый хвостик. Похоже, она действительно не хочет, чтобы я путалась с Энди.
– Послушай. Я клянусь, это больше никогда не повторится. Я…
– Господи, Натали, – обрывает меня Бабс, расплескивая чай. – Почему ты считаешь, что все на свете крутится лишь вокруг тебя одной?! Дело вовсе не в Энди – дело в Сае!
– В Саймоне ? – глупо повторяю я.
На какую‑то секунду черты ее лица искажаются, словно Бабс хочется ответить сарказмом, – «Да, в Саймоне, это мой муж, ты еще помнишь такого?», – но она лишь медленно кивает, испуская какое‑то мычание.
Я кидаюсь вперед, успевая перехватить чашку, падающую у нее из рук.
– Бабс?
Она молчит.
– Прости, прости меня, ну, что с тобой?
Бабс трясет головой. Ее челюсти стиснуты в отчаянном усилии сдержать рыдания. Никогда еще я не видела ее такой, и жуткий страх поднимается внутри меня, будто ледяной ветер, выдувая всю низость и подлость, скопившиеся там. Мне становится ужасно стыдно.
– Ну, пожалуйста, скажи, что случилось? – шепчу я. – Я сделаю все что угодно, только бы помочь тебе.
Возможно, она чувствует в моих словах искренность, так долго скрывавшуюся под фальшью вежливости, так как на лице у нее появляется улыбка, – бледный, мимолетный призрак улыбки, – и она кивком приглашает меня на кухню.
– Может, еще чаю? – говорю я, пока Бабс тяжело опускается на металлический стул.
Она отрицательно качает головой и машет рукой в сторону блестящего чайника, – очередного свадебного подарка, – что, как я полагаю, означает: «Если хочешь, налей себе».
Я сижу напротив нее и жду, мелко вибрируя от ужаса всем телом. Господи, только бы все оказалось не так плохо. Для нее. И для меня. Вряд ли я смогу совладать с такой степенью вины. Она сдавливает пальцами висок. А затем выплевывает:
– Все спрашивают меня: «Ну, как тебе замужем? как семейная жизнь?» Только это, блин, их всех интересует. И я отвечаю: «Прекрасно, замечательно, спасибо», ведь я же новобрачная , и мне полагается трахаться по пять раз за ночь, все семь ночей в неделю. Вот что я должна всем отвечать. А на самом‑то деле моя семейная жизнь – одно сплошное дерьмо. Вот и надо отвечать: «Спасибо, дерьмово». И я не знаю, что мне делать. Господи, я не могу даже поговорить с ним об этом, он не слушает меня. Господи, я в отчаянии.
– Но, Бабс, почему? – лопочу я.
У меня не получается связать звуки в слова, и моя речь напоминает очкарика‑библиотекаря из какого‑нибудь дешевого фильма 1950‑х годов. Моя подруга сидит, ломая пальцы, – хрусть, хрусть, – и я не выдерживаю: хватаю ее руки и крепко прижимаю к груди.
– Он… он… я не знаю. Тут так много всего.
Она отстраняется, скрещивает руки на груди.
Затем принимается смеяться, – таким тяжелым, горьким смехом.
– Натали, если у тебя когда‑нибудь случится медовый месяц, а твой новоиспеченный муженек будет, не отрываясь, смотреть по видео «Семь самураев» две ночи подряд, знай – это плохой признак.
– Что… что за «Семь самураев»? – шепчу я испуганно.
Подозреваю по ее интонации, что это явно не какой‑нибудь оригинальный японский вариант «Семи невест для семи братьев».[49]
– Трехчасовое черно‑белое кино про каких‑то японских бандюганов шестнадцатого века. А потом он еще смотрел «Сёгун». Девять с половиной часов. Примерно на ту же тему.
Я настолько шокирована, что не могу вымолвить ни слова. Про бандитов? В медовый месяц?
– Да я бы и не возражала, если б могла лицезреть его самурайский меч чаще, чем два раза за две недели!
Ее деланый смех больше напоминает всхлип. И тут она вдруг добавляет:
– Блин, это так несправедливо! Парни с его работы… Сволочи. Ты знаешь, ведь ни один из сослуживцев даже не поздравил его. Несли всякую чушь типа: «Еще один свалился вниз». И представляешь, у кого‑то язык повернулся ляпнуть даже «Ты совершаешь самую ужасную ошибку в своей жизни!» Представляешь, этот козел меня даже не видел – и сказать такое Саю! А когда они узнали, что я работаю пожарным, – ну, это просто стало началом, мать его, конца. «Да, приятель, ты попал. Впрягли тебя в пожарную машину, кореш», – и это еще самое пристойное. Что не помешало им, кстати, притащиться на свадьбу и повеселиться за счет его родителей. А я‑то думаю себе, что, мол, не‑а, Саймон меня любит, он справится, он не будет слушать этих придурков. Но потом я поговорила с Аннелизой, ну, ты знаешь, вторая женщина у нас в депо, так вот она гуляет исключительно с пожарными, и она сказала, что ни за что не станет путаться ни с кем другим. Я‑то думала, с Саем все будет по‑другому, он не такой, как все; я думала, он и вправду другой , он восхищается моей работой, он гордится мной. Ну да, он зарабатывает в двадцать раз больше меня, и он кормилец в нашей семье, ну, ты знаешь, когда барабанят себя в грудь и волокут убитого мамонта в пещеру. И я вовсе не унижаю его мужское достоинство, изо всех сил стараюсь не быть ему нянькой ; но, знаешь, похоже, у меня не получается, так как он вечно злится на меня. И это длится уже несколько недель. Мы почти не видимся, он все время торчит на работе допоздна или уматывает куда‑то со своими приятелями, а потом возвращается домой поддатым. И вообще, он стал таким холодным, так отдалился от меня. А вдруг он загуляет где‑то на стороне, а? Я жутко боюсь, что он сделает это нарочно, чтобы проучить меня за то, я даже не знаю за что. Наверное, за то, что согласилась выйти за него, что из‑за меня он выглядит рохлей в глазах корешей. Они вроде как презирают его за то, что он перебежал в лагерь неприятеля, а он все это вымещает на мне , и, вполне возможно, уже изменяет. Не поверишь, прошло‑то всего два месяца, а я уже роюсь в его чертовых карманах! О господи, Натали, мне так плохо! Прости, что вываливаю все это на тебя, – просто я уже не знаю, что мне делать. Что мне делать, Нэт?
В этот момент она поднимает на меня большие, полные тоски глаза, в которых столько надежды – будто я способна развеять злые чары и сделать так, чтобы все снова стало хорошо.