Глава 27. Знаете, это все равно как пропустить на дороге другую машину вперед себя
Знаете, это все равно как пропустить на дороге другую машину вперед себя. Ты вовсе не обязана ее пропускать, но ты чувствуешь себя праведницей, тебе хочется, чтобы весь мир жил в гармонии, – и ты бескорыстно машешь рукой: мол, проезжайте! И что же ты получаешь взамен за свое беспокойство? Еще большее беспокойство. Сто процентов – ты впустила на свою полосу придурка, который будет плестись со скоростью пятнадцать миль в час, непредсказуемо тормозить перед несуществующими препятствиями, неуверенно подкрадываться к зеленому светофору, словно тот заминирован или рвать вперед, стоит тому смениться на красный. В результате ты непременно опоздаешь на важную встречу и, вполне возможно, даже понесешь громадные убытки в виде трехфунтового штрафа в видеопрокате.
Вот только сейчас все в миллион раз хуже. Я безмолвно смотрю на телефон и едва сдерживаю ярость. «Нет, Франни, ты ничего не понимаешь: предполагалось, что это все во благо !»
– Нет, послушай, – хриплю я, осознавая свое бессилие.
– Я видела тебя, – повторяет Франни. – И знаешь, что? Я думала о тебе намного лучше. Но я ошиблась в тебе, Натали. Оказывается, ты настолько одержима собственной персоной, что даже не в состоянии осознать всю безнравственность, всю порочность своего поступка.
– Но я же не…
– Пожалуйста! не! надо! делать! все! еще! хуже! пытаясь! защитить! себя! – выстреливает Франни одиночными. – Этому нет и не может быть оправданий.
Меня охватывает леденящий ужас. Это же Франни! Все, что вы скажете, может быть впоследствии использовано против вас. Поступаю так, как мне велят: то есть закрываю рот. Франни принимает мое молчание за признание вины.
– Ты, – добавляет она, – самый самовлюбленный человек из всех, кого я когда‑либо встречала. Но, даже зная об этом, я все равно, ни на минуту, не могла допустить, чтобы ты…
– Нет, я не такая! – кричу я. – Я ненавижу себя!
– Чушь! – гаркает Франни в ответ. – Все твое существование крутится вокруг того, как ты выглядишь! Твоя игра в женственность уже переходит все границы! Ты самоопределяешься через мужчин! Живешь исключительно как объект мужских взглядов! Твое самолюбие подпитывается исключительно от пениса! Ты настолько ненасытна в своем самоутверждении, что на пути к поставленной цели готова даже переступить через фаллос мужа своей лучшей подруги!
Франни, – даже в этот момент я не могу не подумать об этом, – буквально зациклена на пенисах. Пытаюсь вставить слово:
– Но ведь Саймон…
– А от Саймона я вообще вне себя! – вопит Франни. – Я просто в ужасе от Саймона! (Наконец‑то, хоть в чем‑то мы с ней сходимся.) Меня от всего этого тошнит. Жаль, конечно, но никуда тут не денешься: напяль на козу белый парик – и мужики наперебой ринутся приглашать ее на танец. Как он мог так предать Бабс? Как он посмел? А ты‑то! Ей, видите ли, непременно нужно доказывать самой себе, что все мужчины от нее без ума! Сначала – Робби, теперь – Саймон! Боже, даже подумать страшно, на что ты еще способна, но нет, хватит, пора положить этому конец, дай только дождаться конца смены, и я, не теряя ни секунды, прямиком отправляюсь в Холланд‑Парк и, уж поверь мне на слово, с огромнейшим удовольствием, – вернее, без всякого удовольствия, – открою Бабс глаза на ту низость и подлость, что творятся за ее спиной, вот так!
Я сгибаюсь под шквальным огнем оскорблений, но все же умудряюсь сохранить хоть какое‑то зерно здравого смысла. И выпаливаю семь стратегически важных слов, которые – очень надеюсь – успеют достичь ушей Франни до того, как меня совсем размажет по земле:
– Не говори ей, ради нее же самой!
– Скорее уж: ради тебя самой!
Франни швыряет трубку.
Я закрываю лицо обеими руками.
Какой ужас! Одна только мысль, что Бабс подумает , будто я могу с ней так поступить… Представляю себе это сюрреалистическое, кошмарное чувство предательства: как оно наползает на нее. Воображаю ее недоумевающее лицо, неверие, горькую обиду – и горло перехватывает огромный ком боли. Мне хочется сейчас же помчаться в пожарное депо и извергнуть из себя потоки правды. Но вот ведь в чем беда: моя правда столь же презренна, сколь и заблуждение. И виной всему – я. Дура, глупая, наивная дура. Неужто я и вправду подумала, что оказываю Бабс добрую услугу? Мне хотелось сыграть роль миротворца, потому что мне нужна была хоть какая‑то роль в ее семейной жизни. Я просто обязана была заявить на нее свои права. Так что в какой‑то степени Франни действительно права.
Мама звонит уже в третий раз: без сомнения, чтобы извести распросами про химчистку. Пусть сегодня с ней разбирается автоответчик. А я хоть и сижу в уголке кухни за письменным столом – на самом деле когда‑то служившим маме туалетным столиком, – но мне сейчас совсем не до работы (это помимо того факта, что работы у меня все равно нет ). Подпираю голову руками, тупо уставившись в стенку. Я – трусиха. Я боюсь лезть в драку. Думаю о Бабс и чувствую ноющую боль. Пытаюсь отделаться от нее, но та крепко вцепилась и не желает уходить. В 13:00 я сдаюсь. Хватаю сумку и отправляюсь в спортзал. Мне необходимо немедленно влезть на бегущую дорожку – и бежать, бежать, бежать. В каком‑то тумане переодеваюсь в спортивную форму, практически бездыханная подхожу к ряду тренажеров, и – они все заняты. Смотрю на ближайшего ко мне конкурента. Жилистые ноги, сухощавый торс, стиснутые зубы, целеустремленный взгляд марафонца. Он выглядит так, будто вот‑вот отдаст концы, и я проникаюсь к нему ненавистью. Как говорит Тони, поставь в одну шеренгу группу марафонцев и кучку наркош – и никто не заметит разницы. Язык тела этого наркомана ясно дает понять: «Не беспокоить!»
Оцениваю взглядом его соседа. Кисельные ноги, выпирающий живот и самые крошечные, самые блестящие спортивные трусики, какие только можно себе вообразить. Комнатное растение, переросшее свой горшок. При каждом оглушительно громком шаге, все его тело сотрясается, и капли пота разлетаются в разные стороны. Даже отсюда я чувствую запах его дыхания: сладковатый с гнильцой, как из компостной ямы. Он не сводит глаз с марафонца и постепенно наращивает темп. Из этого я заключаю, что он решительно настроен нестись в никуда, даже если это его убьет. «Вали отсюда! – хочется крикнуть мне. – Пока я тут стою, у меня накапливаются лишние фунты!»
– Уступи, – шепчет знакомый сипловатый голос слева от меня. – Я бы уступила.
– Алекс! – Один ее вид успокаивает мое раздражение, словно теплый, мягкий бриз. – Как ты?
Алекс улыбается:
– Нормально. А ты, я смотрю, Натали, свободна, так что можешь пойти на мое занятие!
Я смеюсь. Вообще, я крайне подозрительно отношусь к любому напряжению, представляющему угрозу для мозгов, а краткое знакомство с пилатесом отнюдь не избавило меня от предубеждений. Более того, из‑за пилатеса я стала калекой на целых три дня.
– Я бы с удовольствием, но мне нужно как следует пропотеть, – говорю я. – В голове сплошь какая‑то черная мазня. Чувствую себя Джексоном Поллоком.[58]Мне просто необходимо выгнать все это вместе с потом.
Алекс неодобрительно поджимает губы.
– Судя по всему, пилатес – именно то, что тебе сейчас нужно. Давай, это пойдет тебе на пользу. Это как секс. Второй раз всегда лучше.
Фраза – «Это пойдет тебе на пользу» – вызывает во мне неприятные ощущения. Сразу представляю маму, стоящую над душой и впихивающую в меня брокколи.
– Ну же, – мурлычет Алекс. – Поверь, это тяжкий труд, так что побездельничать тебе не удастся. Хорошенько поработаешь мышцами. Я же знаю, в прошлый раз ты прочувствовала эффект на себе.
Я все еще сомневаюсь. А она продолжает обхаживать меня:
– Всего одно занятие. Своего рода массаж для психики. Поможет прочистить голову. И не этим твоим бессмысленным, глупым способом: «бегом, бегом, чтобы вышибить все из себя».
Мое сопротивление тает на глазах. Меня вполне устраивают мои неврозы, и я готова цепляться за них до последней возможности. Именно поэтому я никогда не пыталась заняться йогой. У меня нет ни малейшего желания подводить мою осторожность. Пилатес, йога, дзюдо – ну, не доверяю я им! Не хочется, чтобы какие‑то одержимые фанатики копались в моем мозгу, растревоживая то, что таится во мраке. Мне нравится, чтобы упражнения были чистыми, незатейливыми, без эмоций и всяких там добавок.
Массаж для психики! Звучит, как какой‑то культ. И все же…
Кое‑какую грязь в голове действительно нужно прочистить. Мой мозг сейчас напоминает забившееся сливное отверстие. Похоже, все мое существование действительно крутится вокруг того, как я выгляжу. Франни недалека от истины. Но Бабс все же знает меня гораздо лучше. Несколько недель назад она сказала кое‑что такое, от чего мне никак не удается отделаться до сих пор. «Дело даже не в том, как ты выглядишь, – сказала она тогда, – дело в том, что ты чувствуешь там, внутри». Ох уж это внутреннее чувство, этот скучающий гоблин, горбатый и злой, подстегивающий меня к дальнейшему саморазрушению. А уж разрушать я, как выяснилось, еще как умею!
– Ладно. Еще один, последний раз. Но после этого мы с пилатесом расстаемся навсегда.
– Ну, и как тебе? – спрашивает Алекс после того, как занятие окончено, и я сворачиваю свой коврик.
Молча киваю головой и с трудом выдавливаю из себя:
– Тяжело. И по‑прежнему проблемы с дыханием. Но уже лучше. Определенно лучше.
– Насколько лучше? – смеется Алекс.
– Чувствую себя как вымешенное тесто, – шепчу я.
– Вот это мне уже нравится. Так что? Мы увидимся на следующем занятии?
– Ну… да.
Я еду домой с единственным желанием: поскорее удрать. Пилатес оказался таким же невыносимым, как и в прошлый раз. Моя поперечная мышца опять не слушалась, я не могла удерживать «нейтральный таз» и постоянно сбивалась на «наклон вперед» (т. е. все время отклячивала задницу). И все же я ощущаю теплоту, которой раньше не было. Я сижу за рулем и пытаюсь наладить контакт с силой земного притяжения. Но получается плохо. Я словно парю в воздухе. Там, в студии я почувствовала себя… способной. Совсем не так, как в танцклассе, когда остальные двадцать девять женщин играючи проходят сквозь десятки тысяч коленовывертов, а я ощущаю себя ломовой лошадью. Все прошло почти точь‑в‑точь как и в прошлый раз: как бы в замедленном темпе, спокойные, сосредоточенные движения, мучительные растяжки. Разница лишь в том, что на сей раз я чувствовала себя совершенно иначе. Все было на уровне медитации – и никакого страха. Алекс оказалась замечательным тренером. Она напомнила мне кошку‑мать, любовно облизывающую своих котят. И вот сейчас во мне борются спокойствие и беспокойство.
Благодаря неожиданному душевному подъему я получаю десятиминутную передышку, после чего агония по поводу Бабс возвращается вновь. Молю бога, чтобы разум Франни все же возобладал над гневом и жаждой справедливости, но, боюсь, мои мольбы тщетны. Хотя, опять же, Бабс не звонит мне на сотовый с криками и воплями, а значит – надежда все‑таки есть. Отчаянно стараюсь заблокировать подкрадывающиеся мысли о предательстве. Я предала Бабс. Не в том смысле, в каком думает Франни, но все же предала. Мне ужасно хотелось бы рассказать Алекс о том, как я попалась на крючок, но не хочется выглядеть глупой.
Хотя, если честно, я все равно кажусь себе глупой. Я всегда полагала: чтобы почувствовать себя особенной, тебе необходимы другие люди. И никогда не считала, что можно самой заставить себя испытать подобное ощущение. (Здесь я вовсе не имею в виду выражение Бабс: «Я потеряла девственность сама с собой»). Каким бы самоуверенным ты ни был, – если ты, конечно, не Тони, – ты никогда не сможешь стать особенным, если вокруг вакуум. Человеку нужна поддержка. Хотя, с другой стороны, как ты почувствуешь себя особенной, если ты сама – вакуум. А со мной очень часто именно так и получается. Я – обманщица, разыгрывающая жизнерадостные сценки перед друзьями и родственниками. Будто никто не знает, какая я на самом деле: пустая и мрачная. И все же, благодаря сегодняшнему занятию, я стала немного другой. Нет, не какой‑то там особенной , не супер‑пупер. Просто мне вдруг показалось, что не все еще потеряно и из меня еще может что‑то получиться. Я ощутила какую‑то рябь спокойствия там, внутри себя. Может, благодаря этому занятию, мне удалось‑таки впустить немного тепла в холодную пустоту. И сделала это я сама .
Припарковываю машину, а сама едва не разрываюсь от радужных мыслей. Я позвоню папе и Кимберли Энн: похвастаюсь своими достижениями. Я стала больше есть, и неважно, что основная причина тому – предупредить облысение. Пусть я борюсь с собой за каждый укус; пусть меня не оставляет чувство, что я продала душу за красивые волосы, я ведь и вправду больше ем теперь. А мама? Я ведь так и не поговорила с ней о ее намерении написать Таре и Келли. Надо сегодня же съездить в Хендон, продемонстрировать свою новую, дородную фигуру. Хотя не знаю, хватит ли у меня стойкости вынести мамино оскорбительное ликование по поводу прибавленных мною двух фунтов. Видя, с каким удовлетворением мама наблюдает, как я ем, и при этом сама воздерживается от еды, у меня чешутся руки. Ведь это мой трюк – заставлять есть других! Так, Натали, ну‑ка, прекрати сейчас же! Возможно, я даже приму ее предложение и поработаю несколько дней в той химчистке.
Буквально в шаге от входной двери до меня вдруг доходит, что Энди запросто может оказаться дома. Толчком открываю дверь – так и есть: тут как тут, собственной персоной, стоит в прихожей, с телефоном в руке. Потертые джинсы, черная футболка и самое отталкивающее выражение лица из всех, что я когда‑либо видела. Если когда‑нибудь в Тибете на него и пыталось наброситься целое стадо горных яков, то я готова поспорить, что, увидев такую рожу, они улепетывали так, что копыта сверкали.
Энди с треском опускает трубку: ярость в его глазах подобна пистолету, нацеленному прямо мне в голову. Спустя несколько секунд до меня, наконец, доходит то, что он сказал:
– Это была Франни.