Воздух, который каждый заглатывает в одиночестве. О неочевидности несомненного
Есть проблемы, которые, может показаться, не заслуживают внимания. Их великое множество. Частности чересчур известны, ощущаемое слишком достоверно, чтобы еще попробовать встроить его в иерархию сознания.
Если попытаться втиснуть мужчину в теоретические контуры возрастного самочувствия, то обнаружится условность и узость очертаний, оглашенных научными дисциплинами и литературой. В общем, это так. И все же не следует настаивать на своей непохожести на предшественников, уже прошедших твой путь и испытавших то, что грядет в твоей личной биографии.
Никто не может претендовать на безошибочность оценки возрастных переживаний. Жизнь – не догматический набор общеизвестных фактов.
Понятно, никто не хочет поставить свою жизнь в описанные литературой ситуации. Этого ни в коем случае не надо делать. Жизнь сама позаботится о том, чтобы снизить утопический пафос мечты и до размера овчинки свести планетарный масштаб индивидуального самоощущения.
Столкнувшись с новым возрастом, не следует стремиться преодолеть его и превозмочь. Надобно ограничить свою жизненную задачу пониманием случившегося и постараться не требовать лишнего, тебе сейчас уже не принадлежащего.
Каждый человек противится применению к нему единых стандартов и помещению себя в условную систему координат. Поначалу он любуется своими уникальными страданиями, взволнованно рассматривает красивые ущелья собственной души, соотносит себя с высокими образцами, рожденными культурой. И на первых порах это удается. Спасают здоровье и вера в воплощение несбыточного. Затем обнаруживается неочевидность всего, казавшегося несомненным.
Каждый автор, взявшийся рассуждать на тему возрастных меланхолии и радостей, тешит себя иллюзией, что он-де пробрался в глубины сна разума, чувства и жизни и дал всеобъемлющее конструктивное и полезное объяснение вопросов, что так и не смогли сделать предшественники. О, эта наивная сладость самообмана, что только тебе выпало состряпать мучительно справедливый портрет очевидного и ускользающего!
Автор данной книги не обольщается на этот счет. Задача и цели изначально были иными: внушить надежду человеку, прикованному к своей возрастной боли, помочь подобрать критерии самооценки, небезразличные к личности каждого из нас, – чтобы жизнь не казалась озвучиванием параграфов разрушительной программы и чтобы в ее обсуждении звучал акцент понимания и милосердия.
Возраст имеет самое непосредственное касательство к каждому из нас, не фигуральное, опосредованное фактом паспортной датировки, а предельно тесное отношение. Чтобы избежать возрастной меланхолии, надобно придать жизни импульс гуманности, облагородить головокружительными словами мечты, усилить их макияжем мужественности. И пусть каждого из нас не покидает убежденность, что именно он является ответственным распорядителем на праздничной сцене жизни.
Если это поможет, то пусть опыт предшественников возбудит в каждом из нас, застрявшем в топях обыденности, гуманные чувства к себе и окружающим, распалит сердце к истине заинтересованного проникновения в милосердие. И найдет душевное пристанище в стойких, безупречных и надежных представлениях о чем бы то ни было.
Жизнь – весьма опасное занятие. Тех, кто послабее, она заставляет обывательски округлять глаза, увлеченно калькулировать обиды, искать виновных, беззубо негодовать и глотать слезы.
Иным не скрыть за балаганным комедиантством и пошлой симуляцией мужественности непритворное душевное смятение. Любой мужчина так или иначе травмирован возрастом.
Раньше либо позже наступает пора спросить самих себя, задаться вопросами недужной совести: насколько каждый из нас оправдывает жажду каждого из нас быть прежде всего человеком, душеприказчиком реальности и истины? Бенджамин Дизраэли справедливо заметил: «Жизнь слишком коротка, чтобы позволить себе прожить ее ничтожно».
Герой Нила Гриффитса как-то заявил: «Обычно понятие возраста употребляют неправильно. Возраст – это не беда, это – опыт. Доведись мне выбирать между молодостью и опытом, я бы всякий раз выбирал опыт». Мудро заявил, кстати.
Видимо, следует попытаться ответить на эти традиционно безответные вопросы, не перекладывая на чужие плечи свой груз страха и печали, сформулировать ультиматум самому себе, заполнить душу надеждой и убежденностью в природной справедливости произошедшего. Необходимо пробиваться к реальности и за страшными контурами обстоятельств, силящихся окончательно дискредитировать нашу веру в собственную самоценность, увидеть спасение. Себя следует постоянно и немедленно спасать. И быть может, в культуре отыскивать слова соболезнования, сострадания и утешения окружающим и самим себе. Генри Дэвид Торо писал: «Memento mori. Мы не понимаем этой страшной фразы, которую некий мудрец завещал начертать на своей могиле. Она всегда вызывала в нас чувства страха и раскаяния, а между тем мы совершенно забыли, как жить. Давайте делать дело до конца. Если вы знаете, как начать, то будете знать, как кончить».
Каждому следует заполнить пространство между началом и финалом убежденностью, что наша моральная кредитоспособность высока. Не о торопливых решениях идет речь. Бухгалтерия мужских отношений с миром противится поспешности. Никто не желает именоваться испуганной мыслящей травой. Наши жизненные буквари заполнены печальными буквами, но мало кто согласится быть скверно помещенным в жизнь человеческим материалом.
Задерганное каждодневностью существо с возрастной печалью за пазухой – не лучший портрет человека, которого Господь привел в этот мир совсем не для того, чтобы убедиться в благотворности страха как источника унизительного удовольствия.
Мы ищем вечности. Мы обаятельны в занятии прозревать в классике ответы на все наши вопросы. Мы настойчивы в этой убежденности. На все случаи жизни у нас находится цитата из великих – бичующих и врачующих.
Эти обольщения по поводу целительности слова великих не лукавы. Мы великолепны в надежде, что классика объяснит, что с нами происходит, что слово великих прокомментирует реальность, договорит за нас и что-то исправит в нашей жизни. Но ничего не исправят наши искренние доброжелатели – ни Гёте, ни Достоевский, ни Толстой, если мы не приложим усилий к спасению самих себя, не набросаем эскиз перспективы.
Каждый из нас обязан воззвать к собственному достоинству, собрать его по крохам, придать чуть удовлетворительную форму и переполниться отчаянным желанием защитить человека – не абстрактную фикцию, а любого из нас, себя самого – наивного и болезненного, грубого и сентиментального, который жаждет немногого: переполниться любовью к женщине, жизни, творчеству. И не должно быть среди нас ни одного, кто впал в уныние и устал надеяться на ответное чувство.
Том Роббинс как-то справедливо произнес: «Любой из живущих на земле, к сожалению, готов к смерти, но чертовски мало тех, кто готов к жизни».
Будем творить повесть о борьбе, свершениях, разочарованиях и преодолении печали, чтобы не отменить духовные ориентиры, воспротивиться сужению размеров моральной вселенной и противостоять годам, которые неминуемо упраздняют каждого из нас и делают беспорядочно одинокими.
Жизнь – это не только рисовальщик печальных картинок, но и не лучший повод безостановочно распевать оптимистические гимны. Обмануть себя и обольститься праздными чаяниями не получается. И все же жизнь шлифует гальку души надеждой.
Смотри, вот он ты – мужчина, впечатанный в поверхность планеты поступью Бога. В этом, видимо, справедливость движения человека по тропе, пройденной всеми, кто был до него. Но это и воздух, который каждый заглатывает в одиночестве.
[1]Г. Г. Маркес. Сто лет одиночества. М., 2015. С. 34.
[2]Ж. П. Сартр. Тошнота. М., 1985. С. 86.