Серебристый луч надежды 4 страница
Утром в понедельник после победы «Иглз» над «Тексанс» происходит нечто занятное. Я в подвале, делаю упражнения на растяжку, и вдруг ко мне заглядывает отец — в первый раз с тех пор, как я вернулся домой. — Пэт? Встаю и поворачиваюсь к нему. Он замер на последней ступеньке лестницы, как будто боится сделать еще шаг и вступить на мою территорию. — Да, пап? — Ого, сколько у тебя тут железа! Ничего на это не отвечаю, думая, что он наверняка страшно сердился на маму, когда она купила мне целый спортзал. — Тут сегодня хорошо про «Иглз» написали. — Он протягивает мне спортивные страницы из «Курьер пост» и «Филадельфия инквайерер». — Я встал пораньше и уже все прочел. По твоим вчерашним комментариям во время матча я понял, что ты не всех игроков знаешь, ну я и подумал: может, тебе охота последить за новостями в этом сезоне, раз ты вернулся домой и?.. В общем, я просто буду оставлять газеты на верхней ступеньке. Я слишком потрясен, чтобы что-то сказать или пошевелиться, ведь отец забирал спортивные страницы с собой на работу с самого нашего с Джейком детства. Брат все время ссорился с ним из-за этого, просил хотя бы приносить страницы обратно домой, чтобы мы тоже могли почитать, когда закончим с уроками. Но отец всегда уходил из дому еще до того, как мы просыпались, и никогда не возвращал газеты — говорил, что забыл их на работе или потерял. В конце концов Джейк сам подписался на газеты, когда впервые устроился на работу — раскладывать товар по полкам в местном супермаркете «Биг фудс», — и с той поры каждое утро перед школой мы читали спортивные разделы. Ему было двенадцать, мне — тринадцать. Делаю триста подъемов корпуса на «Стомак-мастере-6000» и только потом разрешаю себе встать и взять страницы со ступеньки. Мышцы живота горят и дергаются, а я с тревогой думаю: вдруг отец просто решил сыграть со мной злую шутку и на самом деле положил развлекательные или кулинарные разделы? Однако, встав и подойдя к лестнице, я убеждаюсь, что папа оставил именно их — спортивные страницы обеих газет. Приходит время утреннего приема лекарств, я иду на кухню и застаю маму за приготовлением яичницы. Моя тарелка на столе, а рядышком на салфетке выложены пять таблеток. — Смотри, — показываю маме газеты. — Это что, спортивные страницы? — отвлекается она от шипящей сковородки. — Ага. — Я сажусь и запихиваю в рот все пять таблеток, раздумывая, сколько из них проглотить. — Но с чего вдруг? Мама лопаткой перекладывает яичницу со сковородки на мою тарелку. — Отец старается, Пэт, — говорит она с улыбкой. — Но на твоем месте я бы не задавала лишних вопросов. Будь доволен тем, что тебе дают. Ведь мы все так делаем, верно? Она улыбается мне с надеждой, и в этот момент я решаю принять все до единой таблетки, что и делаю тут же, запивая водой. Теперь каждое утро я слышу, как открывается и закрывается дверь в подвал, а потом нахожу на верхней ступеньке спортивные страницы, которые прочитываю от первой до последней строчки, пока завтракаю с мамой. Самая важная новость — предстоящая игра против «Джайентс»; все сходятся на том, что это будет решающий матч в борьбе за первое место в Восточном дивизионе Национальной футбольной конференции, тем более что «Джайентс» уже потерпели поражение в своем первом матче против «Индианаполис кольте». Если «Джайентс» проиграют, соотношение побед и поражений у них будет 0:2, а у «Иглз» — 2:0. Все только и пишут, какая напряженная предстоит игра. Благодаря Джейку у меня есть билет на стадион, и я уже предвкушаю матч. Каждый вечер дожидаюсь, когда отец вернется с работы, в надежде, что он заговорит со мной об игре и я смогу упомянуть имена нынешних игроков, доказать ему, что я снова настоящий болельщик. Но он всегда забирает ужин к себе в кабинет и запирает дверь. Несколько раз я даже подходил к двери и уже поднимал кулак, чтобы постучать, но трусил. Мама говорит, надо дать ему время. В пятницу, сидя в коричневом кресле, разговариваю с Клиффом об отце. Я сообщаю, что отец теперь оставляет мне спортивные страницы и это очень серьезный шаг для него, но хотелось бы, чтобы он больше общался со мной. Клифф выслушивает, но о моем отце говорит мало. Вместо этого он постоянно заводит речь о Тиффани, отчего мне немного досадно, ведь она всего лишь сопровождает меня на пробежках и этим наше общение ограничивается. — Твоя мама сказала, ты собираешься завтра поехать с Тиффани на пляж. — Клифф улыбается так, как улыбаются иные мужчины, когда разговор заходит о женщинах и сексе. — Клифф, я собираюсь ехать с Ронни, и с Вероникой, и с малюткой Эмили. Вся идея в том, чтобы свозить Эмили на пляж, этим летом она почти никуда не выбиралась, а скоро станет холодно. Маленькие дети любят бывать на пляже. — Ты рад, что едешь? — Ну да, пожалуй. Конечно, придется встать в страшную рань, чтобы нормально потренироваться, а заканчивать уже после возвращения, но… — Как насчет того, чтобы увидеть Тиффани в купальнике? Я моргаю несколько раз, прежде чем до меня доходит смысл его слов. — Ты говорил, у нее красивое тело, — добавляет Клифф. — Хочется посмотреть на него? Может, она будет в бикини. Как думаешь? На секунду меня охватывает ярость — он же мой психотерапевт, и вдруг такая бестактность, — но потом смекаю: это он снова проверяет мои моральные принципы, желает убедиться, что я вполне способен жить среди нормальных людей. Я улыбаюсь и киваю: — Клифф, не забывайте, что я женат. В ответ он осторожно кивает и подмигивает. Кажется, я прошел тест. Мы еще немного говорим о том, что у меня целую неделю не было приступов, — Клифф считает это подтверждением эффективности лекарств, он же не знает, что половину таблеток я выплевываю в унитаз. А когда уже пора уходить, он останавливает меня: — Хочу сказать тебе еще одну вещь. — Да? И тут он резко встает, выбрасывает обе руки вверх и кричит: — А-а-а-а-а! Оправившись от секундного замешательства, я тоже вскакиваю на ноги, поднимаю руки и кричу: — А-а-а-а-а! — И! Г! Л! З! Иглз! — скандируем мы в унисон, показывая буквы руками и ногами, и вдруг меня накрывает волна счастья. Провожая меня до дверей, Клифф предрекает «Иглз» победу со счетом 21:14, я соглашаюсь с его прогнозом и выхожу в приемную, где меня ждет мама. — Мне показалось, или вы оба только что кричали «Иглз»? Клифф поднимает брови и пожимает плечами, но, уходя обратно в свой кабинет, он насвистывает «Вперед, орлы, вперед», и тут я понимаю, что мне достался лучший в мире психотерапевт. По дороге домой мама интересуется, обсуждали ли мы с Клиффом что-либо, кроме футбола, но я не отвечаю. — Как думаешь, папа начнет разговаривать со мной вечерами, если «Иглз» победят «Джайентс»? Мама хмурится и крепче сжимает руль. — Самое грустное в том, Пэт, что он может. И вправду может, — отвечает она, и у меня появляется надежда. Голова Тиффани качается на волнах
У Ронни вместительная машина, с тремя рядами сидений. Когда он заезжает за мной, Тиффани уже внутри, пристегнута рядом с сиденьицем Эмили, так что я забираюсь в самый дальний ряд, волоча за собой футбольный мяч и сумку, в которую мама уложила для меня полотенце, смену одежды и даже ланч, хоть я и сказал ей, что Ронни возьмет сэндвичи в местном магазинчике. Конечно же, маме обязательно нужно стоять на крыльце и махать на прощание, как будто мне пять лет. Вероника, устроившаяся на переднем пассажирском сиденье, перегибается через Ронни и кричит ей: — Спасибо за вино и цветы! Мама воспринимает это как приглашение подойти к машине и вступить в разговор. — Как вам наряд Пэта? Я сама все купила, — сообщает она, оказавшись рядом с окном Ронни. Она наклоняется и бросает долгий взгляд на Тиффани, но та уже отвернулась, разглядывает в окно дом напротив. Наряд на мне совершенно нелепый: ярко-оранжевая рубашка поло, ярко-зеленые пляжные шорты и шлепанцы. Я вовсе не хотел ничего из этого надевать, но понимал, что Вероника, скорее всего, рассердится, если я явлюсь в безрукавке и спортивных трусах. У них с мамой схожий вкус, так что я разрешил маме одеть себя, — к тому же это доставляет ей столько радости. — Пэт выглядит замечательно, миссис Пиплз, — отвечает Вероника, а Ронни согласно кивает. — Привет, Тиффани, — говорит мама, просовывая голову еще дальше в салон, но Тиффани не обращает внимания. — Тиффани? — окликает Вероника, однако та продолжает упорно смотреть в окно. — Вы уже встречались с Эмили? — спрашивает Ронни. Мой друг выходит из машины, отстегивает девочку, поднимает ее с кресла и передает маме на руки. Она разговаривает с ребенком каким-то особенным сюсюкающим голоском, а Ронни и Вероника стоят рядом и улыбаются до ушей. Так продолжается несколько минут, пока Тиффани не поворачивает голову: — Я думала, мы сегодня на пляж собираемся? — Извините, миссис Пиплз, — отзывается Вероника, — моя сестра иногда бывает резковата, но нам, пожалуй, и правда пора, если мы хотим пообедать на пляже. Мама поспешно кивает: — Хорошо тебе провести время, Пэт! Ронни усаживает Эмили обратно в креслице. Мне снова пять лет. По пути к побережью Ронни и Вероника обращаются к нам с Тиффани так же, как к Эмили: не ожидая ответа и говоря о пустяках. — Скорей бы приехать! — Вот уж оттянемся так оттянемся! — Что сначала: поплаваем, прогуляемся или в мяч поиграем? — Погодка-то какая выдалась, а? — Ну как, весело вам? — Сэндвич хочу! Помираю с голоду! Спустя двадцать минут Тиффани наконец вступает в беседу: — Можно хоть минуту посидеть в тишине? И остаток пути мы слушаем только вскрики Эмили — ее родители называют это пением. Проезжаем через Ошен-Сити, поднимаемся на мост и направляемся к незнакомому мне пляжу. — Здесь народу поменьше, — объясняет Ронни. Ставим машину. Эмили перекладывают в некое приспособление, напоминающее гибрид коляски и квадроцикла, которое толкает Вероника. Тиффани несет зонт, а мы с Ронни тащим сумку-холодильник, ухватившись каждый за ручку. Деревянные мостки через поросшую морским овсом дюну выводят нас на берег, и тот оказывается в полном нашем распоряжении. Никого вокруг, насколько хватает взгляда. После короткого спора на тему «прилив сейчас или отлив» Вероника выбирает сухое место и пытается расстелить на нем покрывало, пока Ронни вкапывает древко зонта в песок. У нее ничего не выходит: дует ветер и покрывало постоянно заворачивается. Будь на ее месте кто угодно другой, я бы принялся помогать, но вовсе не хочется, чтобы на меня накричали, так что молча стою и жду указаний. Тиффани делает то же самое, но Веронике так и не приходит в голову попросить помощи. И тут — то ли песок ветром принесло, то ли еще что — Эмили принимается кричать и тереть глаза. — Просто супер, — говорит Тиффани. Вероника сразу же переключается на Эмили, велит ей поморгать, показывает как, но Эмили вопит все громче и громче. — Мне сейчас только детской истерики не хватало, — добавляет Тиффани. — Пусть она замолчит. Вероника, пожалуйста, сделай так, чтобы она… — Помнишь, что сказала доктор Лайли? О чем мы говорили сегодня утром? — перебивает Вероника, бросая на Тиффани через плечо многозначительный взгляд, и снова поворачивается к Эмили. — Значит, теперь мы будем обсуждать моего психотерапевта в присутствии Пэта? Ну, ты стерва! — Тиффани встряхивает головой и быстро идет прочь. — Господи! — восклицает Вероника. — Ронни, можешь подержать Эмили? Ронни мрачно кивает, а Вероника уже бежит за Тиффани: — Тифф! Вернись! Ну перестань. Прости меня, я правда не хотела! Ронни промывает глаза Эмили водой из бутылки, и минут через десять та успокаивается. Мы уже расстелили покрывало в тени зонта, прижав края сумкой-холодильником, нашими шлепанцами и сандалиями, а также суперколяской Эмили, но Тиффани с Вероникой все нет. С ног до головы намазав Эмили солнцезащитным кремом, мы с Ронни ведем ее играть у кромки воды. Ей нравится догонять отбегающие волны и копаться в песке, и нам приходится следить, чтобы она его не ела, хотя мне непонятно, как может вообще прийти в голову идея есть песок. Ронни берет дочку на руки и заходит с ней в океан, и какое-то время мы все просто качаемся на волнах. Я спрашиваю, не следует ли нам обеспокоиться о Тиффани с Вероникой, но Ронни качает головой: — Не надо. Просто у них очередной сеанс психотерапии, здесь, на пляже. Скоро вернутся. Мне не нравится, как он выделяет слово «психотерапия» — будто в психотерапии есть что-то постыдное, — но вслух я ничего не говорю. Обсохнув, мы все ложимся на покрывало — Ронни и Эмили в тени, я на солнце. Сон приходит ко мне довольно быстро. Когда я открываю глаза, лицо Ронни рядом с моим; он спит. Получаю легкий шлепок по плечу, переворачиваюсь и вижу, что Эмили обошла покрывало, смотрит на меня и улыбается. — Пэп, — говорит она. — Не надо будить папу, — шепчу ей, а потом подхватываю на руки и несу к воде. Мы сидим и копаем ямку в мокром песке, а потом Эмили вскакивает и устремляется за барашками отбегающей волны, смеясь и показывая пальцем. — Хочешь искупаться? — спрашиваю, и она тотчас же кивает. Я беру ее на руки и иду в воду. Пока мы спали, поднялся ветер, и волны уже гораздо выше прежнего, так что я быстро преодолеваю полосу прибоя и захожу туда, где вода мне по грудь. Мы с Эмили качаемся на зыби. Волны набегают, растут, и мне приходится выше подпрыгивать, чтобы удержать наши головы над водой. Эмили просто в восторге, она визжит, и смеется, и хлопает в ладоши всякий раз, когда нас подбрасывает волна. Это продолжается минут десять, не меньше, и я счастлив. Я целую ее пухлые щечки снова и снова. Что-то такое есть в Эмили, отчего мне хочется вот так качаться с нею на волнах всю оставшуюся жизнь. Я решаю: когда время порознь закончится, мы с Никки тотчас же заведем дочку, потому что с начала нашей разлуки ничто и меня так не радовало. Волны еще выше. Я поднимаю Эмили и сажаю себе на плечи, чтобы ей на лицо не попадали соленые брызги, она то и дело взвизгивает: ей нравится сидеть так высоко. Мы качаемся вверх-вниз. Нам весело. Мы просто счастливы. Но тут я слышу чей-то крик: — Пэт! Пэт! Пэ-э-эт! Оборачиваюсь и вижу Веронику; она стремительно бежит по пляжу, оставив Тиффани далеко позади. Встревожившись — вдруг что-то случилось, — я спешу к берегу. Волны уже разыгрались не на шутку, так что я вынужден снять Эмили с плеч, держу ее перед собой — так безопаснее. Но вскоре мы выходим на мелководье навстречу Веронике, которая уже несется возле самой воды. Вблизи она выглядит до крайности обеспокоенной. Эмили принимается громко плакать и тянется к матери. — Ты какого черта делаешь? — кричит Вероника, когда я передаю ей ребенка. — Я просто купался с Эмили, — отвечаю. Вопли Вероники, должно быть, разбудили Ронни: он торопливо спускается к нам. — Что такое? — Ты что, разрешил Пэту купаться с Эмили в океане? — набрасывается на него Вероника, и по тому, как произносится мое имя, понятно, что она боится оставлять дочку наедине со мной — считает, что я могу причинить какой-то вред ее ребенку. Это несправедливо, тем более что Эмили начала плакать, только когда услышала вопли Вероники; это сама Вероника расстроила собственную дочь. — Что ты с ней сделал? — поворачивается ко мне Ронни. — Ничего, — отвечаю. — Мы просто купались. — А ты что делал? — продолжает упрекать она Ронни. — Я, наверное, заснул и… — Господи боже, Ронни! Ты оставил Эмили одну с ним? Вероника особо выделяет это «с ним», Эмили плачет, Ронни обвиняет меня в том, что я сделал что-то нехорошее с его дочерью, солнце обжигает мою грудь и спину, Тиффани смотрит — я вдруг понимаю, что сейчас взорвусь. Чувствую, как неминуемо приближается приступ, и, пока я еще контролирую себя, делаю единственное, что приходит в голову: бегу, бегу по пляжу прочь от Вероники, от Ронни, от Эмили, от всех этих криков и обвинений. Я бегу во весь дух и вдруг осознаю, что теперь плачу сам — наверное, потому, что я всего лишь купался с Эмили, и это было так замечательно, я старался быть хорошим и думал, что в самом деле получается, и вот я подвел своего лучшего друга, а Вероника накричала на меня, хотя я этого вовсе не заслуживаю, и сколько еще будет идти это чертово кино, и сколько мне еще совершенствоваться… Меня обгоняет Тиффани. Она проносится мимо как метеор. Внезапно все теряет значение, кроме одного: я должен оставить ее позади. Бегу еще быстрее, и вскоре мне удается поравняться с ней. Она тоже прибавляет скорость, и какое-то время мы бежим бок о бок, но потом я переключаюсь на такую передачу, какой у женщин нет, и выхожу вперед. Минуту или две я бегу на этой своей мужской скорости, а потом замедляюсь и позволяю Тиффани нагнать себя. И долго еще мы неторопливо бежим вдоль пляжа, не говоря ни слова. Проходит, наверное, час, прежде чем мы направляемся обратно, и еще час, прежде чем на горизонте показывается зонтик Ронни и Вероники. Не добегая до них, Тиффани резко сворачивает и ныряет в океан. Я следую за ней — прямо в волны; после долгого бега прохладная соленая вода действует освежающе. Очень скоро ноги перестают доставать до дна, и голова Тиффани качается на волнах, которые уже почти улеглись. Ее лицо немного загорело, волосы свисают длинными мокрыми прядями, а на носу проступили веснушки; еще утром я их не видел. Плыву к ней. Волна поднимает, опускает меня, и наши лица вдруг оказываются близко-близко. Какое-то мгновение мне кажется, что передо мной Никки, и я боюсь, как бы мы не поцеловались ненароком, но прежде, чем это могло бы произойти, Тиффани отплывает на пару футов. Я чувствую облегчение. Она высовывает пальцы ног из воды и покачивается на волнах, повернувшись к горизонту. Я тоже ложусь на спину, глядя вдаль, туда, где вода смыкается с небом. Долгое время мы просто лежим рядом, не говоря ни слова. Когда возвращаемся к нашему покрывалу, Эмили спит, засунув кулачок в рот, а Ронни и Вероника лежат в тени, взявшись за руки. Щурясь, они поднимают на нас глаза и улыбаются так, словно ничего не произошло. — Как пробежались? — спрашивает Ронни. — Мы хотим домой. Сейчас, — говорит Тиффани. — Да ну. — Ронни садится. — Мы ведь даже еще не поели. Пэт, ты правда хочешь домой? Вероника молчит. Смотрю на небо. Ни облачка. Сплошная синева. — Да, хочу. Мы все загружаемся в машину и едем обратно в Коллинзвуд. Полный улей зеленых пчел
— А-а-а-а-а! Я резко поднимаюсь, сердце бешено колотится. Сумев наконец сфокусировать взгляд, вижу, что у моей кровати, подняв руки, стоит отец. На нем зеленая футболка Макнабба, пятого номера. — А-а-а-а-а! — продолжает кричать папа, пока я не встаю и не вторю ему: — А-а-а-а-а! — И! Г! Л! З! Иглз! — скандируем мы, показывая буквы руками и ногами. А потом, вместо того чтобы сказать «доброе утро» или еще что-нибудь, он просто выскакивает из моей комнаты. Я смотрю на часы: 5:59. Матч начинается в час. Я обещал присоединиться к Джейку в десять утра, чтобы выпить пива перед игрой, так что остается два часа на тренировку и час на пробежку. Поэтому я тут же берусь за штангу, а ровно в восемь Тиффани ждет на улице, как и говорила. Мы пробегаем меньше, чем обычно, — всего шесть или семь миль. Приняв душ, я надеваю баскеттовскую футболку и прошу маму подбросить меня до станции метро, но она качает головой: — Водитель тебя уже ждет. Мама целует меня на прощание в щеку и дает немного денег. — Желаю хорошо провести время. Присмотри за братом, чтобы не слишком напивался. Выйдя на улицу, вижу папин седан; двигатель включен. Я забираюсь в машину. — Пап, ты решил поехать на матч? — Хотелось бы, — отзывается он, и мы отъезжаем от дома. На самом деле мой отец сам запретил себе ходить на матчи «Иглз» и до сих пор следует этому зароку. В начале восьмидесятых папа подрался с фанатом «Даллас ковбойз», который посмел забраться на семисотый ярус стадиона «Вет»,[9] где дешевые места и куда садились только самые преданные фанаты «Иглз». Эту историю мне рассказал покойный дядя. Когда «Даллас» заработал тачдаун, этот фанат вскочил и давай так бурно радоваться, что в него сразу полетели пивные банки и хот-доги. Незадача была только в том, что отец сидел как раз перед этим далласовским фанатом, оттого дождь из пива, горчицы и всякой еды обрушился и на папу тоже. Папа рассвирепел, бросился на этого фаната и избил его до полусмерти. Отца арестовали, признали виновным в нанесении побоев при отягчающих обстоятельствах и посадили на три месяца. Если бы дядя не вносил выплаты по кредиту, мы бы потеряли дом. А вот с годовым абонементом папе и вправду пришлось расстаться, и с тех пор он не был ни на одном матче «Иглз». Джейк утверждает, что мы вполне можем провести отца на стадион, потому что на самом деле никто не проверяет удостоверения личности на входе, но папа не соглашается. — Пока на наши места пускают чужих фанатов, я за себя не ручаюсь, — ворчит он. В этом есть что-то забавное: сейчас, спустя двадцать пять лет после того, как отец отдубасил того далласовского болельщика, он всего лишь толстый старик, едва ли способный задать взбучку хотя бы другому такому же толстому старику, не говоря уже о шумном далласовском болельщике, у которого хватило духу явиться на домашний матч «Иглз» в футболке «Даллас ковбойз». Впрочем, отец весьма ощутимо приложил меня на чердаке всего несколько недель назад, так что, может, и впрямь с его стороны благоразумно держаться подальше от стадиона. Мы проезжаем по мосту Уолта Уитмена, выкрашенному в больничный зеленый цвет, а папа все рассуждает о том, что сегодня важный день в истории «Иглз», тем более что в прошлом году «Джайентс» выиграли оба матча. — Отомстим им! — то и дело восклицает отец. Еще он поучает меня, что кричать надо как можно громче, чтобы Илай Мэннинг — квотербек «Джайентс», как я узнал из газет, — не мог толком говорить или слышать других игроков на поле. — Надрывай глотку как следует, ты же настоящий фанат! — подбадривает он. По тому, как он говорит со мной — не останавливаясь, не давая мне и слова вставить, — можно принять его за ненормального, хотя многие считают, что если кто в нашей семье и болен на голову, так это я. Когда мы встраиваемся в очередь, чтобы заплатить за проезд по мосту, папа наконец прерывает свою тираду о футболе. — Хорошо, что ты снова будешь ходить с Джейком на матчи, — говорит он. — Брату очень тебя не хватало. Ты же понимаешь это? Что бы ни случалось в жизни, всегда надо находить время на семью, потому что ты нужен Джейку и матери. Забавно слышать такое от него: уж он-то и пары слов мне не сказал с тех пор, как я вернулся домой; он и вообще не проводит время со мной, или с мамой, или с Джейком. Но я рад, что отец хотя бы стал со мной разговаривать. Впрочем, все время, что я провел с ним или с Джейком, так или иначе было связано со спортом, в основном с «Иглз», но я знаю, что на большее у него душевных сил не хватит, так что принимаю его таким, какой он есть. — Жаль, папа, что ты не идешь на игру, — говорю я. — Мне тоже, — отзывается он, протягивая сборщику оплаты пятерку. Отец сворачивает с шоссе на первом съезде и высаживает меня в десяти кварталах от нового стадиона, чтобы развернуться и не попасть в затор. — Домой доберешься сам, — говорит он, когда я выхожу из машины. — Я в этот зоопарк больше не поеду. Я благодарю его за то, что подвез, и уже собираюсь закрыть дверцу автомобиля, как он вскидывает руки и кричит: — А-а-а-а-а! Поэтому я тоже поднимаю руки и кричу: — А-а-а-а-а! К нам оборачиваются несколько мужчин, пьющих неподалеку пиво у открытого багажника автомобиля, и они тоже вздевают руки и кричат: — А-а-а-а-а! И мы все вместе скандируем речовку «Иглз», мы — люди, объединенные любовью к одной команде. В груди теплеет, и я вспоминаю, как же хорошо в Южной Филадельфии в день матча. Я иду к парковке с западной стороны «Линкольн файненшл филд», следуя указаниям, полученным накануне по телефону от брата, и вокруг полным-полно людей в футболках «Иглз». Повсюду зеленое, куда ни глянь. Люди жарят мясо на гриле, потягивают пиво из пластиковых стаканчиков, перекидываются футбольным мячиком, слушают предматчевый обзор на спортивной радиостанции 610 АМ, и, когда я прохожу мимо, все поднимают руки, чтобы хлопнуть ладонью по моей раскрытой ладони, бросают мне мяч, кричат: «Вперед, „Птички“!» — а все потому, что на мне футболка «Иглз». Подростки со своими отцами, пожилые мужчины с взрослыми сыновьями — все они поют, улыбаются, самозабвенно выкрикивают лозунги. И тут я понимаю, как же мне всего этого не хватало. Почти нехотя ищу «Вет», но на его месте автостоянка. Еще построили новый бейсбольный стадион для «Филлиз», «Ситизенс-бэнк-парк». Над входом висит огромный баннер с именем какого-то нового игрока, Райана Ховарда. Похоже, Джейк и папа все-таки не соврали мне, что «Вет» снесли. Я пытаюсь не думать о датах, упомянутых ими при этом, — мне бы получить удовольствие от игры и хорошо провести время с братом. Нахожу нужную парковку и высматриваю зеленый шатер с развевающимся над ним черным флагом «Иглз». Стоянка переполнена: повсюду шатры, группки людей, грили, — но минут через десять наконец удается заметить брата. На Джейке футболка с 99-м номером, выпущенная в память о Джероме Брауне.[10] Брат пьет пиво из зеленого стаканчика, а рядом с ним наш общий друг Скотт возится с грилем. Какое-то время я просто стою и радуюсь, глядя на брата. Джейк сияет и обнимает Скотта, которого я не видел с тех пор, как в последний раз приезжал в Южную Филадельфию. У Джейка лицо раскраснелось — видно, он уже немного поддал, — но это меня не беспокоит: моего брата хмель только веселит. Как и отца, ничто не радует Джейка так, как день матча «Иглз». — Хэнк Баскетт пришел выпить с нами! — кричит Джейк, завидев меня, и тут же бежит, чтобы хлопнуть поднятыми ладонями по моим ладоням и стукнуться грудью в мою грудь. — Как жизнь, чувак? — здоровается Скотт и тоже хлопает ладонью по моей ладони. Он широко улыбается — наверное, рад меня видеть. — Ух, ну и здоровый же ты! Что, машины вместо штанги поднимал? — Я горделиво улыбаюсь, а он щупает мой бицепс, по-дружески так. — Сколько лет… э-э… то есть сколько месяцев мы с тобой не виделись? От меня не ускользает взгляд, которым они с Джейком обмениваются, но я и рта не успеваю раскрыть, как Скотт кричит в сторону шатра: — Эй, вы там, жиртресты! Я вас сейчас познакомлю с Пэтом, братом Джейка! Шатер размером с маленький дом. Прохожу через разрез в стенке и вижу огромный плоский телевизор на штабеле ящиков из-под молока. Пятеро тучных мужчин, все в футболках «Иглз», сидят на складных стульчиках и смотрят предматчевый обзор. Скотт на одном дыхании выстреливает их имена. Когда он называет мое, мужчины кивают, машут мне и отворачиваются к телевизору. У всех в руках наладонники, глаза перебегают с экранчиков на большой экран и обратно. И почти все они в наушниках, которые, видимо, подсоединены к мобильным телефонам. — Не обращай внимания, они просто пытаются получить свежайшую информацию, — говорит Скотт, когда мы выходим из шатра. — После того как они сделают ставки, будут подружелюбнее. — А кто они такие? — спрашиваю. — Парни с моей работы. Я сейчас компьютерщик в «Диджитал кросс хелс», мы делаем сайты для семейных врачей. — Как они умудряются смотреть телевизор прямо на парковке? Брат ведет меня за шатер и показывает моторчик в металлическом корпусе. — Газовый генератор. Потом машет на верхушку шатра, где торчит серый кругляш. — Спутниковая тарелка. — Что они будут делать со всем этим оборудованием, когда пойдут на матч? — интересуюсь я. — А, — смеется Скотт, — да у них билетов нет. Джейк наливает в пластиковый стаканчик «Йинлинг лагер» и протягивает мне, и тут я замечаю три сумки-холодильника, набитые пивом, — наверное, четыре или пять ящиков поместилось. Я знаю, пластиковые стаканчики нужны, чтобы не привлекать внимания полиции: если стоять с открытой банкой пива в руках, могут и арестовать, но за пластиковый стаканчик ничего не будет. Пакет с пустыми бутылками и банками возле шатра намекает, что Джейка со Скоттом мне уже не догнать. Заканчивая готовить завтрак — толстые сардельки на гриле и яичницу в сковородке на примусе, — Скотт практически не задает вопросов о том, чем я занимался, пока мы не виделись, и я ему за это благодарен. Я, впрочем, уверен, что брат уже все рассказал ему и про психушку, и про мою разлуку с Никки, но все равно хорошо, что я могу наслаждаться футболом без лишних расспросов. Скотт рассказывает про свою жизнь. Во дела: пока меня лечили, он женился на девушке по имени Виллоу, и у них даже есть трехлетние дочки-близняшки: Тами и Джери-Лин. Скотт показывает фотографию, которую хранит в бумажнике; на ней девочки одеты, как балерины, в розовые балетные пачки и трико, на головах миниатюрные серебряные диадемы, а руки вытянуты к небу. — Мои маленькие плясуньи, — говорит Скотт, перекладывая полдюжины сарделек на верхнюю решетку барбекю, чтобы не остыли, пока готовится следующая партия. — Теперь мы живем в Пенсильвании, в Хавертауне. Я вспоминаю, как всего день назад мы с Эмили качались на волнах, и снова обещаю себе обзавестись дочкой, как только кончится время порознь. Пытаюсь не делать в уме никаких вычислений, но все равно невольно считаю. Если детям Скотта уже три года и он женился уже после нашей последней встречи, но прежде, чем его избранница забеременела, — получается, что мы не виделись не меньше четырех лет. Хотя, конечно, не исключено, что он сделал детей своей подруге, а только потом женился на ней, но не могу же я спросить об этом прямо. Простая арифметика подсказывает: раз его дочкам три, мы не общались от трех до четырех лет. Последний раз мы со Скоттом виделись как раз на стадионе «Вет». За один или два сезона до того я продал свой абонемент брату Скотта, Крису, но тот часто уезжал по делам, а потому разрешил мне выкупить свое место на те домашние игры, во время которых его не было в городе. Я приехал из Балтимора смотреть матч «Иглз» против «Далласа»; совершенно не помню, кто выиграл и какой был счет. Но я помню, что сидел между Джейком и Скоттом — наверху, на семисотом ярусе, — а «Ковбои» пронесли мяч в зачетную зону и заработали тачдаун. В этот момент какой-то клоун позади нас вскочил, принялся улюлюкать и радостно кричать, одновременно расстегивая куртку, под которой оказалась ретрофутболка Тони Дорсетта. На наших трибунах тут же поднялся неодобрительный гул и свист, и в далласовского болельщика полетела еда, а он только улыбался. Брат к тому времени уже до того набрался, что едва мог стоять, но он все равно бросился на парня, карабкаясь вверх через три ряда. Далласовский фанат был трезв, он легко стряхнул с себя Джейка, но когда тот упал на руки пьяных болельщиков «Иглз», они так разъярились, что насильно сдернули футболку Тони Дорсетта с этого заезжего фаната и разорвали в мелкие клочья, а потом прибежали охранники и вышвырнули со стадиона дюжину человек. Джейка не вышвырнули. Нам со Скоттом удалось поднять его и увести из общей суматохи. Когда прибыла охрана, мы уже были в мужском туалете, брызгали Джейку на лицо водой, чтобы очухался. Кажется, это было всего год, ну, может, одиннадцать месяцев назад. Но я понимаю: если заведу речь об этом случае сейчас, пока мы стоим и жарим сардельки перед стадионом «Линкольн», мне скажут, что это произошло больше трех или даже четырех лет назад, так что я молчу, хоть и подмывает поговорить, тем более что ответы Джейка и Скотта помогут мне разобраться, сколько же прошло времени. Страшновато ничего не знать о событиях, которые для всех произошли, а для меня — нет. А впрочем, лучше поменьше об этом думать. — Выпей пива, — говорит Джейк. — Улыбнись! Сегодня же матч! И я следую его совету, хотя надписи на этикетках оранжевых пузырьков с лекарствами запрещают мне употреблять алкоголь. Покормив толстяков в шатре, мы накладываем себе еду в бумажные тарелки, закусываем, а потом втроем перекидываемся мячом. Людей на стоянке полным-полно, кто-то, как и мы, попивает пиво возле своей машины, кто-то снует туда-сюда. Парни, продающие краденые или самодельные футболки с символикой; мамаши, гордо прогуливающиеся со своими маленькими дочками, одетыми в костюмы танцовщиц группы поддержки: они исполнят свой танец, если пожертвуешь доллар местному клубу черлидинга; чокнутые попрошайки, охотно рассказывающие похабные анекдоты за еду и питье; стриптизерши, в коротеньких шортиках и атласных курточках, сующие всем проходки в местный мужской клуб; группки детей в шлемах и наколенниках, собирающие деньги на свою детскую футбольную команду; студенты колледжа, бесплатно раздающие образцы нового сорта газировки, спортивного напитка, леденцов или каких-нибудь чипсов; и, конечно же, семьдесят тысяч других пьяных болельщиков «Иглз». В сущности, все это один большой зеленый футбольный карнавал. К тому времени, как мы решили поиграть в мяч, я уже выпил две или три банки пива. Готов поспорить, что Джейк со Скоттом употребили не меньше десятка каждый, так что наши пасы не отличаются точностью. Мы попадаем мячом по припаркованным машинам, опрокидываем несколько столиков с едой и даже бьем в чью-то спину, но никто не обращает внимания, потому что мы — фанаты «Иглз» в футболках «Иглз», жаждущие болеть за любимую команду. Время от времени кто-нибудь выпрыгивает перед нами и перехватывает пас, но всегда со смехом возвращает мяч. Мне нравится играть с Джейком и Скоттом, потому что от этого я снова чувствую себя мальчишкой, то есть тем, в кого когда-то влюбилась Никки. И тут происходит ужасное. Джейк замечает его первым. — Эй, поглядите-ка на этого козла! — показывает он. Я оборачиваюсь и вижу ярдах в сорока от нашего шатра здорового мужика в футболке «Джайентс». На нем красно-бело-голубой защитный шлем, но хуже всего то, что рядом маленький мальчик, тоже одетый в футболку «Джайентс». Мужик подходит к кучке болельщиков «Иглз», которые поначалу с ним суровы, но в конце концов протягивают пиво. Ни с того ни с сего мой брат двигает в сторону этого фаната «Джайентс», и мы со Скоттом за ним. — Ко-зел! Ко-зел! Ко-зел! — скандирует по дороге Джейк, с каждым слогом выбрасывая вперед указательный палец, словно целясь в шлем. Скотт делает то же самое, и я глазом не успеваю моргнуть, как нас окружает человек двадцать в футболках «Иглз», и все как один скандируют и показывают пальцем на фаната «Джайентс». Должен сказать, довольно волнующее это ощущение — быть частью толпы, охваченной ненавистью к болельщикам соперника. Когда мы подходим к здоровяку, его друзья — сплошь в футболках «Иглз» — смеются. «Мы тебя предупреждали», — как будто написано у них на лицах. Но вместо того чтобы смутиться или выразить хоть какое-то сожаление, фанат «Джайентс» разводит руки, словно только что показал фокус или что-нибудь в этом духе; он широко улыбается и кивает, — можно подумать, ему нравится, что его называют козлом. Он даже приставляет руку к уху, как бы показывая, что плохо слышит. Ребенок — наверное, сын, у него такая же бледная кожа и приплюснутый нос — выглядит напуганным. Его футболка свисает до колен. Когда крики «козел» усиливаются, мальчишка цепляется за ногу отца, пытаясь спрятаться за ним. По указке брата толпа переключается с «козла» на «Джайентс — отстой!», и к нам присоединяется еще больше фанатов «Иглз». Нас теперь не меньше пятидесяти. И тут мальчишка ударяется в плач. Увидев, что ребенок расстроен, толпа хмыкает и расходится. По пути к нашему шатру Джейк со Скоттом хохочут, а мне вовсе не до смеха. Мне грустно, что мы довели мальчишку до слез. Я понимаю, со стороны этого амбала было большой глупостью надеть футболку «Джайентс» на домашний матч «Иглз», мужик сам виноват в том, что его сын расплакался, но, с другой стороны, и мы поступили нехорошо, Никки порицает такое поведение, а ведь я пытаюсь… Чьи-то руки обрушиваются на мою спину, я спотыкаюсь и чуть не падаю. Обернувшись, вижу фаната «Джайентс». Он без ребенка, и шлема на нем больше нет. — Что, нравится маленьких обижать? — говорит он. От потрясения теряю дар речи. Там скандировало не меньше пятидесяти человек, но он выбрал меня. Почему? Да я вообще молчал! И даже не показывал на него. Хочу сказать ему все это, но я словно онемел, просто стою и качаю головой. — Не надо надевать футболку «Джайентс» на матч «Иглз», если не хочешь неприятностей, — вмешивается Скотт. — А какой пример ты сыну подаешь, вот так его наряжая и приводя сюда? — добавляет Джейк. Толпа быстро собирается снова. Мы оказываемся в кольце из зеленых футболок; этот фанат «Джайентс», наверное, рехнулся, думаю я. Кто-то из его друзей подходит, пытаясь успокоить, — тщедушный человечек с длинными волосами и усами, в футболке «Иглз». — Стив, угомонись. Пойдем. Они вовсе не хотели ничего такого. Просто пошутили. — Ты тут самый умный, да? — не унимается Стив и снова толкает меня, на этот раз в грудь. — Ко-зел! Ко-зел! Ко-зел! — снова скандируют болельщики «Иглз». Стив глядит мне прямо в глаза и скрежещет зубами, жилы у него на шее похожи на веревки. Он тоже толкает штангу. У него бицепсы даже больше, чем у меня, и он выше на дюйм или два. Я оглядываюсь на Джейка и вижу, что он тоже обеспокоен. Джейк делает шаг и оказывается передо мной. Он выставляет ладони, демонстрируя добрые намерения, но не успевает даже рта раскрыть, как фанат «Джайентс» хватает его за памятную футболку Джерома Брауна и швыряет на землю. На моих глазах брат падает, руки скользят по асфальту, и следующее, что я вижу, — с его пальцев капает кровь, а в глазах изумление и страх. У моего брата идет кровь. У моего брата идет кровь. У МОЕГО БРАТА ИДЕТ КРОВЬ!!! Я взрываюсь. Неприятное щемящее ощущение взмывает из желудка, подкатывает к горлу и разливается по рукам, и прежде, чем успеваю подумать, я уже несусь вперед, точно разогнавшаяся фура. Ловлю щеку Стива левой рукой, а правой хватаю под подбородком, отчего его ноги отрываются от земли. Он пролетает по воздуху, как будто ныряет в бассейн спиной вперед, падает навзничь, руки-ноги дергаются, и здоровяк больше не двигается. Толпа молчит, а на меня накатывает оглушительное чувство вины. — Вызовите «скорую»! — кричит кто-то. — И пусть захватят красно-голубой чехол для трупа! — добавляет другой. — Прости. — Я шепчу, потому что мне трудно говорить. — Прости, я не хотел. И я опять бегу. Я пробираюсь сквозь толпы, пересекаю улицы, огибаю машины, а вдогонку несутся автомобильные гудки и брань водителей. В желудке клокочет, и в следующую секунду все его содержимое извергается на тротуар — яичница, сардельки, пиво; люди кричат на меня, обзывают пьяницей и придурком; я снова бегу что есть силы в ногах прочь от стадионов. Похоже, сейчас снова стошнит. Останавливаюсь и вижу, что я один — никого из фанатов «Иглз» кругом. Рядом забор из металлической сетки, за ним какой-то заброшенный склад. Меня рвет. На тротуаре, рядом с лужицей моей рвоты, блестят на солнце осколки разбитого стекла. Плачу. Мне очень плохо, хуже просто не бывает. Я снова потерпел неудачу. Не сумев проявить доброту, начисто потерял самообладание. И серьезно покалечил другого человека, а стало быть, никогда не смогу вернуть Никки. Время порознь продлится вечно, потому что моя жена — пацифистка, ни при каких обстоятельствах она бы не позволила мне кого-нибудь ударить. И Господь Бог, и Иисус, конечно, предпочли бы, чтобы я подставил другую щеку, так что мне точно не следовало бить фаната «Джайентс». И вот я плачу, сознавая, что я полное ничтожество, ноль, долбаный ноль. Тяжело дыша, прохожу еще с полквартала и останавливаюсь. — Господи, — молю я, — не возвращай меня в дурдом, пожалуйста! Поднимаю глаза. Прямо под солнцем пробегает облако. Его кромка светится ярко-белым, словно электрическая дуга. Я напоминаю себе: не сдавайся. Никогда! — Пэт! Пэт! Подожди! Оборачиваюсь: со стороны стадионов ко мне бежит брат. Минуту-другую я смотрю, как он все увеличивается и увеличивается, и вот уже он передо мной, стоит согнувшись в три погибели, пытается отдышаться. — Я сожалею, — говорю. — Я ужасно, ужасно сожалею. — О чем?! — Смеясь, Джейк вынимает мобильник и набирает номер. — Я нашел его, — говорит он в трубку. — Да, скажи ему сам. Джейк протягивает мне телефон. Беру и прижимаю к уху. — Рокки Бальбоа, это ты? Узнаю голос Скотта. — Слушай, этот придурок, которого ты отправил в нокаут, в общем, очухался. Только он страшно взбешен, тебе не стоит возвращаться к шатру. — С ним все в порядке? — спрашиваю. — Ты бы лучше о себе побеспокоился. — А в чем дело? — Когда появились копы, мы прикинулись, будто ничего не знаем, и никто не взялся толком описать тебя или твоего брата. Но после того как они ушли, этот здоровяк принялся искать тебя по всей стоянке. Так что ни в коем случае здесь не появляйся, фанат «Джайентс» просто зациклился на мести. Возвращаю телефон Джейку, испытывая некоторое облегчение оттого, что Стив серьезно не пострадал, и одновременно странное оцепенение — ведь я потерял контроль над собой, снова сорвался. К тому же я побаиваюсь этого фаната. — Ну что, теперь по домам? — спрашиваю Джейка, когда он заканчивает разговор со Скоттом. — По домам? Ты что, шутишь? — отзывается он, и мы шагаем обратно к «Линкольну». Я молчу, и в конце концов брат спрашивает, как я. Я никак, но вслух этого не говорю. — Слышь, этот козел сам на тебя набросился, а меня швырнул на землю. Ты всего лишь защищал брата, — убеждает меня Джейк. — Гордиться собою надо. Ты поступил как герой! Хоть я и вправду защищал брата и не причинил фанату «Джайентс» серьезного вреда, никакой гордости я не чувствую. Я чувствую вину. Надо снова отправить меня в психушку. Прав был доктор Тимберс: я совершенно не гожусь для жизни в реальном мире, потому что неуправляем и опасен. Конечно же, я не делюсь всем этим с Джейком, в основном потому, что его не держали в дурдоме и он не понимает, что значит утратить контроль над собой, и все это не имеет для него никакого значения, потому что он никогда не был женат, и ему не приходилось терять такого человека, как Никки, и он вовсе не пытается сделать лучше свою жизнь, потому что он не знает той войны, которая каждый чертов день идет в моем сердце, не знает этих химических взрывов, которые озаряют мой череп, словно фейерверки на Четвертое июля, не знает ни острых потребностей, ни импульсов… Сейчас он всего лишь хочет посмотреть футбольный матч. У входа на стадион уже образовались большие очереди, мы встраиваемся в одну из них и вместе с кучей других болельщиков ждем, пока нас обыщут. Не помню, чтобы на «Вете» меня обыскивали. Интересно, с каких это пор стал необходимым личный досмотр зрителей на матчах НФЛ — думаю я, но Джейку не говорю, потому что в этот самый момент он поет «Вперед, орлы, вперед» вместе с сотнями других пьяных фанатов «Иглз». После досмотра взбираемся по ступенькам, у нас проверяют билеты, и вот мы наконец внутри «Линкольн файненшл филд». Народу видимо-невидимо: это самый настоящий улей, полный зеленых пчел, и гул стоит оглушающий. По дороге к своему сектору то и дело приходится поворачиваться боком, чтобы протиснуться мимо других людей. Я боюсь потерять Джейка из виду, поэтому следую за ним неотступно, иначе точно заблужусь. Заглядываем по пути в мужской туалет, и там Джейк подзуживает всех спеть командный гимн «Иглз». Очереди к писсуарам длинные, но в раковины, к моему удивлению, никто не мочится — на «Вете», во всяком случае на семисотом ярусе, все раковины используются не по назначению. Когда мы наконец добираемся до своих мест, оказывается, что мы сидим напротив зачетной зоны, всего в двадцати рядах от поля или около того. — Как тебе удалось достать такие хорошие места? — спрашиваю Джейка. — По знакомству, — отвечает он и горделиво улыбается. Скотт уже здесь. — Круто же ты вырубил амбала! — Он восхищается дракой, и мне снова очень плохо. Джейк и Скотт здороваются, хлопая ладонью по ладони, практически со всеми, кто сидит в нашем секторе, и по тому, как другие болельщики окликают моего брата и моего друга по имени, становится ясно, что они пользуются здесь популярностью. Мимо проходит торговец, Скотт берет на всех пива, и я с удивлением обнаруживаю на спинке впереди стоящего сиденья держатель для стаканов. На «Вете» подобной роскоши и в помине не было. Сразу перед объявлением состава команды на больших экранах, висящих по обеим сторонам поля, крутят нарезку кадров из фильмов про Рокки: вот Рокки бежит мимо старой верфи, вот Рокки тренируется на коровьих тушах в мясохранилище, вот Рокки взбегает по ступенькам художественного музея. — Это ты! Это тоже ты! — комментируют каждую сцену Скотт и Джейк, пока я не начинаю волноваться: а ну как их кто-нибудь услышит, поймет, что это я подрался с болельщиком «Джайентс» на парковке, вызовет полицию и меня упекут обратно в психушку. В тот момент, когда «Иглз» выходят на поле, взрываются фейерверки, черлидерши взмахивают ногами, на трибунах все встают, Джейк то и дело легонько стучит по моей спине, незнакомые люди хлопают ладонью по моей ладони, и все мысли о драке вдруг улетучиваются из моей головы. Вместо этого я думаю об отце, который смотрит матч дома в гостиной, а мама подает ему куриные крылышки, пиццу и пиво, надеясь, что «Иглз» победят и ее муж всю неделю будет в хорошем настроении. Я снова задаюсь вопросом, станет ли папа разговаривать со мной вечерами, если «Иглз» одержат сегодня победу, а матч меж тем начинается, и я болею так, словно от исхода игры зависит моя жизнь. «Джайентс» открывают счет, но «Иглз» отвечают на это собственным тачдауном, после которого весь стадион с гордостью запевает командный гимн, который завершается скандированием названия команды. Рев толпы просто оглушителен. В конце первой четверти Хэнк Баскетт наконец-то принимает первый пас в своей карьере футболиста НФЛ — с двадцати пяти ярдов. Все болельщики из нашего сектора хлопают меня по спине, кричат «Дай пять!» — ведь на мне именная футболка Баскетта, и я улыбаюсь брату, который ее подарил. После этого «Иглз» легко вырывается вперед и к началу четвертой четверти ведет в счете 24:7. Джейк и Скотт бурно радуются, а я уже мысленно проигрываю в голове диалог, который заведу с папой по возвращении домой, и воображаю, как он будет гордиться моими оглушительными криками, — я вопил всякий раз, когда Илай Мэннинг пытался дать указания игрокам своей команды. А потом, в четвертой четверти, «Джайентс» набирают семнадцать безответных очков подряд, и болельщики «Иглз» потрясены. В овертайме Плаксико Бёрресс перехватывает пас, прыгнув выше Шелдона Брауна, заносит мяч в зачетную зону, и «Джайентс» покидают Филадельфию с победой. Смотреть на это невыносимо. — Вам лучше не возвращаться к шатру: этот козел наверняка будет там поджидать, — говорит Скотт, когда мы выходим со стадиона. Мы прощаемся со Скоттом и вслед за толпой идем к метро. У Джейка есть билеты. Проходим через турникеты, спускаемся на платформу и впихиваемся в битком набитый вагон. — Нет места! — кричат нам, но Джейк протискивается в зазор между телами, а затем втягивает и меня. Мы стоим вплотную друг к другу, он дышит мне в спину, а другие пассажиры упираются в плечи. Двери наконец закрываются, и мой нос почти касается стекла. Все вокруг потеют, распространяя резкий запах пива. Мне неприятно в такой тесноте, но я не жалуюсь. Скоро мы подъезжаем к остановке у здания муниципалитета. Выходим из вагона, минуем еще один турникет, поднимаемся в центр города и идем по Маркет-стрит, мимо старых универмагов, новых отелей и торгового пассажа. — Хочешь посмотреть на мою квартиру? — спрашивает Джейк, когда мы останавливаемся у станции метро на перекрестке Восьмой улицы и Маркет-стрит, откуда я могу доехать до Коллинзвуда через мост Бена Франклина. Очень хочу, но сейчас я устал, и не терпится добраться до дому, чтобы еще немного потренироваться перед сном. — В другой раз, если ты не против, — говорю я. — Конечно, — отвечает он. — Хорошо, что ты рядом, братишка. Ты сегодня показал себя настоящим фанатом «Иглз». Киваю. — Передай папе, что на следующей неделе «Птички» обязательно отыграются и порвут Сан-Франциско! Снова киваю. Джейк неожиданно сгребает меня в охапку: — Я люблю тебя, братик. Спасибо, что заступился за меня там, на парковке. Я говорю, что тоже его люблю, и Джейк уходит дальше по Маркет-стрит, горланя «Вперед, орлы, вперед» во всю силу легких. Я спускаюсь в подземку, вставляю в разменник мамину пятерку, покупаю билет, просовываю его в турникет, снова спускаюсь, выхожу на платформу и задумываюсь о том мальце в футболке «Джайентс». Сильно ли он плакал, когда узнал, что побили его отца? Удалось ли ему вообще попасть на матч? На скамейках сидят еще несколько человек в футболках «Иглз». Все сочувственно кивают, видя на мне футболку Хэнка Баскетта. — Чертовы «Птицы»! — кричит какой-то человек в дальнем конце платформы и пинает урну. — Чертовы «Птицы», — шепчет рядом со мной другой, качая головой. Приходит поезд, и я становлюсь сразу у дверей; вагон скользит в сумерках через реку Делавэр по мосту Бена Франклина, а я смотрю на очертания города, и в голову снова лезут мысли о плачущем ребенке. Мне ужасно гадко от них. Выхожу в Коллинзвуде, пересекаю открытую платформу, спускаюсь по ступенькам, провожу билетом по турникету и неторопливо иду домой. Мама сидит в гостиной, попивая чай. — Как папа? — спрашиваю. Она качает головой и кивает на телевизор. По всему экрану расползлись трещины, словно паутина. — Что случилось? — Твой отец бросил в телевизор настольную лампу. — Из-за того, что «Иглз» проиграли? — Не совсем. Он взбеленился в конце четвертой четверти, когда «Джайентс» сравняли счет. Окончательный разгром он досматривал уже в спальне, — отвечает мама. — Как твой брат? — Нормально, — говорю. — А где папа? — В кабинете. — Ясно. — Мне жаль, что ваша команда проиграла. Это она просто из любезности говорит, ясное дело. — Все хорошо, — откликаюсь я, а потом спускаюсь в подвал и тренируюсь несколько часов, пытаясь забыть о маленьком плачущем болельщике «Джайентс», но он никак не выходит из головы. Отчего-то я засыпаю прямо в подвале, на коврике. Снова и снова мне снится драка, только во сне вместо мальчика фанат «Джайентс» приводит с собой на матч Никки, и на ней тоже футболка «Джайентс». Всякий раз, как я отправляю Стива в нокаут, Никки прорывается через толпу, бросается к здоровяку, поддерживает его голову, целует в лоб, а потом поднимает глаза на меня. — Ты чудовище, Пэт. Я больше никогда не смогу полюбить тебя, — говорит она перед тем, как я убегаю. Я плачу и пытаюсь избежать драки с этим фанатом всякий раз, как воспоминание вспыхивает в голове, но управлять собой во сне я способен не более, чем наяву, когда увидел кровь на руках Джейка. Просыпаюсь от звука закрывающейся двери и вижу свет, просачивающийся в оконца над стиральной машиной и сушилкой. Поднимаюсь по ступенькам и не верю своим глазам: спортивные страницы. Я ужасно расстроен дурным сном, но это всего лишь сон, и, несмотря на все случившееся, отец по-прежнему оставляет спортивные страницы, и это после одного из самых разгромных поражений в истории «Иглз». Так что я делаю глубокий вдох, снова позволяю себе надеяться и начинаю тренировку. Любительница крепких словечек