ЧИТАЙ МЕЖДУ СТРОК
Ошо,
став санньясином, я стал немного Тебя побаиваться. До этого страха не было, хоть всю свою жизнь я чего-то боялся. При этом я осознаю, что рядом с Тобой мне открылись такая свобода и любовь, которых я не знал, даже когда жил с родителями. Если даже в том прибежище, которое я обрел в Твоей неисчерпаемой любви, меня гнетет страх, где же мне искать свободу от него? Как освободиться от страха?
Здесь следует разобраться во многих вопросах. Свобода от страха не имеет никакого отношения к другому человеку. Мастер не может освободить ученика от страха, поскольку страх сидит внутри тебя, а мастер — снаружи.
, Самое большее, что может сделать мастер, — создать в тебе иллюзию свободы от страха. Но тогда этот мастер — не настоящий. Он может внушить тебе чувство, что страх исчез, но это будет лишь твое представление, верование. Извне можно внушить мужество и отвагу, но не бесстрашие.
Бесстрашие — это когда внутри тебя нет причин для страха. А если в душе ты чувствуешь, что тебе есть чего страшиться, но при этом изображаешь из себя человека сильного, ты смог собраться с духом, тогда это смелость. Смелый человек и трус не так уж сильно друг от друга отличаются. Трус не может скрыть свой страх, а смелому человеку это удается; вот и вся между ними разница. Тот, кого мы называем смелым, так же, как и трус, в глубине души испытывает страх; если трус поупражняется в некоторых техниках, он тоже может стать смелым.
Так что твой гуру может сделать из тебя смельчака, но бесстрашие достигается только изнутри. Его нельзя навязать снаружи. Это не пудра или лак для волос; это не косметика и не грим, это внутреннее переживание.
Под внутренним переживанием я понимаю следующее: бесстрашие не сможет в тебе родиться, пока оно не станет проявлением твоей внутренней сущности. В нас сидит страх, так как мы думаем, что мы — это наше тело, и не просто думаем, мы уверены, что мы — это тело. А тело поглотит земля, тело умрет, станет тленом — и этого никак не избежать. А если мы непременно исчезнем, если смерть неизбежна, откуда взяться бесстрашию? Сама мысль о старении, увядании заставляет нас трястись от страха. Кажется, что смерть еще так далеко, и все же она совсем рядом. Какая разница, наступит она через семь дней или через семьдесят лет? Она всегда, в каждую минуту рядом с тобой. Ничего ближе смерти для тебя нет. Осознание неизбежности смерти заставляет человека дрожать.
Так что мастер может принудить тебя забыть об этом, он может внушить тебе представление о том, что душа бессмертна, что ты никогда не умрешь, что никто и никогда не умирает. Даже если ты поймешь эту теорию, если примешь ее и согласишься с ней, все это лишь добавит тебе смелости, но не бесстрашия... ведь эту теорию преподнес тебе другой человек, это не твой собственный опыт. Тебе об этом рассказали. Не имеет значения, насколько ты поверил его словам, твое доверие не может быть полным. Полное доверие может случиться, только когда это твой собственный опыт. Так что пока ты не осознаешь и не испытаешь на опыте, что душа — бессмертна, бесстрашие с тобой не случится. Рядом с фальшивым мастером ты обретешь смелость, а рядом с настоящим в тебе впервые родится страх в истинном понимании этого слова.
Потому вполне возможно, что в тебе возникло ощущение страха, твой страх сгустился и обрел форму. Это непременно случается, так и должно быть, ведь все, что внутри тебя, все, что подавлялось, должно выйти и проявиться. Все, в чем ты себя обманывал, все твои защитные укрепления должны быть сметены. Ты должен открыться самому себе во всей своей наготе, и только после этого путешествие может продолжаться дальше. Тот, кто отправился на поиски истины, для начала должен осознать то, что не истинно; избравший скитания в мире реальности вначале должен разрушить все иллюзии.
Так что в моем присутствии исчезнет все, что ты насобирал вокруг себя для собственного утешения, развалятся все фальшивые истины, созданные тобою, осыплются все цветочки, которые ты на себя нацепил, ведь они не проросли изнутри тебя. И по мере того, как все это будет исчезать, твой страх будет расти. Не в моих интересах внушать тебе идею о бессмертии души. Вместо этого тебе придется посмотреть правде в глаза: твое тело постигнет смерть, ты умрешь, и от того, чем по-твоему ты являешься, не останется и следа. О том же, что останется, ты не знаешь ничего. Ты просто умрешь — тебя ждет полная и окончательная смерть. И ни идея о бессмертии души, ни какой-то мастер не смогут тебя спасти. Нет, тебя ничто не спасет: смерть присуща твоей природе.
Потому вначале нужно, чтобы углубилось твое осознание смерти, тогда усилится твой страх. Настанет момент, когда ты весь превратишься в страх, когда каждая клеточка твоего существа будет рыдать и сама станет этим рыданием. И когда ты увидишь, как огонь смерти пожирает каждую клетку твоего существа, как тебя поглотил погребальный костер, в это мгновение ты перестанешь отождествлять себя со своим телом, и тогда твой взор обратится к тому, что смерти неподвластно. Только переживание тотального страха приведет тебя к бесстрашию.
Жизнь — очень сложная штука. Тебе, наверное, покажутся странными мои слова о том, что бесстрашие ты сможешь обрести, только когда я глубоко окуну тебя в твой страх. Вот если бы я превратил тебя в смельчака, упрятал бы твой страх и украсил бы твою смерть разными узорами и бантиками, ты считал бы, что все это хорошо и правильно. Но я говорю тебе: «Смерть — твой друг, смерть — это дверь к существованию», я утешаю тебя: «Почему ты боишься? Ты никогда не умрешь, и прежде никогда не умирал». Мои слова ттскают твой слух, и, может, ты чувствуешь, что страха в тебе стало чуть меньше, и твоя дрожь стихает; но ты по-прежнему привязан к своему телу, потому что тебе неведомо, кто же ты есть на самом деле. Потому, когда я говорю, что ты бессмертен, ты соотносишь мои слова со всей той ложью, с которой отождествляешь самого себя; ты понимаешь меня так, что бессмертным будет твое «я». Эго не бессмертно. По существу, в мире нет ничего, что было бы столь наполнено смертью, как эго, как нет ничего более фальшивого и неистинного. Эго само по себе — смерть.
Так что поначалу я доведу тебя до состояния, когда страх поглотит тебя полностью. Ты почувствуешь, что стал воплощенным страхом. Сила и неистовство твоего страха станут настолько осязаемыми, что ты лишишься сна и покоя. Ты станешь вести свою прежнюю жизнь, но страх будет неотступно следовать за тобой. Повсюду тебе будет видеться смерть, будто весь мир готов расправиться с тобой, стереть тебя с лица земли. Будто ты оказался посреди бушующего океана, вокруг вздымаются волны, они накатываются на тебя и вот-вот готовы поглотить, а берега не видно, и куда ни бросишь взгляд — ни лодки, ни бревна, схватиться не за что, укрыться негде, и сколько ни кричи — никто тебя не услышит. Вокруг только бушующий океан; ты и смерть — и ничего больше! Такое глубинное постижение смерти приводит к трансформации, когда ты впервые выходишь из своего тела, и случается проблеск, на мгновение ты прикасаешься к своей душе.
Поначалу рядом с мастером ты будешь испытывать сильную боль — так проявятся муки отделения и твоя агония, достигшая пика. Лишь тогда родится то удовлетворение, то ощущение бессмертия, из которого возникает бесстрашие.
Вот главное, что нужно понять: на стезю религиозного поиска нас нередко толкает страх, отсюда и наше естественное желание, чтобы кто-то убрал часть наших страхов. Но вопрос не в том, чтобы страхов стало меньше, а в том, чтобы их не стало совсем. Вопрос не в том, чтобы приспособиться, приноровиться к страху, а в том, чтобы искоренить его начисто.
В этом мире мы можем отбросить лишь то, что нести с собой дальше уже просто не в силах, потому что боль от этого стала совершенно нестерпимой. Твое самоото-ждествление с собственным телом еще не причиняет тебе столько боли. И пусть мистики говорят: «Ты — это не твое тело, перестань отождествлять себя с ним!», пусть мудрецы не устают твердить тебе о том же, у тебя в одно ухо влетает... но внутри себя ты накрепко привязан к своему телу. Ты можешь методично повторять утверждения типа «Я — не тело»; может, ты произнес это тысячу раз — и все же в глубине души ты убежден, что ты есть твое тело. Любая рана, нанесенная телу, — это твоя рана. Если тело болеет, ты чувствуешь себя больным. Ты чувствуешь себя прекрасным, если твое тело прекрасно, если же тело уродливо, то и ты считаешь себя уродом. Когда тело стареет, вместе с ним стареешь и ты. Естественно, когда умирает твое тело, умираешь и ты. Сколько бы ни говорили об этом другие, самое большее, на что мы способны, — это создать вокруг себя обманчивую иллюзию, но если мы не познаем истину на собственном опыте, она не придет к нам. И ты, конечно же, пришел сюда с намерением избавиться от каких-то своих страхов, но я лишь упрочу их, поскольку это единственный способ их уничтожить.
Когда ученик приходит к мастеру, их мотивы и побуждения совершенно различны — вот основная и самая главная причина, почему жизнь так сложна. Но так и должно быть, ведь ученик окутан тьмой, он еще не осознает, что для него хорошо; самое большее — он может размышлять об этом. Там, где находится мастер, ярко светит солнце; он знает, что такое «хорошо». Поэтому часто случается, что ты приходишь кластеру за одним, а он начинает делать с тобой что-то совершенно другое. Можешь рассматривать это в качестве критерия: если твоя причина прихода к мастеру совпадает с мотивами мастера, если он начинает работать именно над этим, значит, этот мастер тоже окутан тьмой.
Ты пришел ко мне из-за своего страха. Я это знаю. Но в мои намерения не входит уменьшать твой страх, я собираюсь пробудить твое бесстрашие. Ты пришел ко мне даже не за этим, не за бесстрашием. Ты пришел в поисках смелости, отваги, которые помогут тебе бороться, — вот и все. С тебя довольно и этого. Тебя устраивают и такие жалкие подачки. Твоя неудовлетворенность не слишком глубока. Утопающий, чтобы спастись, хватается за соломинку, а я знаю, что соломинка никого спасти не может. Возможно, из-за этой соломинки ты потонешь, потому что тот, кто соломинку принимает за спасательную лодку, перестает искать настоящую лодку. Тот, кто устремился к призрачному берегу, лишь удлинил свой путь к берегу настоящему. Мне нет никакого дела до причин, которые привели тебя ко мне; я буду делать только то, что правильно для твоего истинного благополучия.
Некоторое время назад западные психологи проводили исследования, посвященные посту. Обнаружился весьма странный факт — ты о таком, наверное, даже не догадывался. Человек — такое сложное создание, что он никогда не бывает таким, как от него ожидаешь! Один из вопросов, ответ на который пытались выяснить ученые, звучал так: «Кто более успешно выдерживает пост, интроверты или экстраверты?» Веками считалось, что интроверту выдержать пост легче — погрузившись в медитацию, он забывает, что голоден, не помнит, что нужно поесть; Божественное, обитающее внутри него, полностью вовлекает его, он погружается в религиозный опыт, и все его существо пребывает в молитвенном состоянии. А вот кому пост дается с трудом, так это экстраверту: почувствовав голод, он перестает поститься. Экстраверт не слишком глубоко вовлечен в существование, в нем нет веры, и он не религиозен. Все религии мира использовали пост как средство пробудить в человеке религиозность. Но результаты исследований психологов говорят об обратном. Оказывается, пост легче переносит именно экстраверт, а вовсе не интроверт. Экстраверту, чей взгляд направлен вовне, поститься легче; тогда как интроверту, сосредоточенному на своем внутреннем мире, пост дается с трудом.
Попытайся это понять, ведь то же самое относится и к другим сторонам жизни. Экстраверт живет внешним миром. Если мимо проходит красивая женщина, при взгляде на нее в нем рождается желание; если же никакой красивой женщины поблизости не наблюдается, желание в нем дремлет. Если такой человек уединяется где-то в глуши, то секс просто исчезает из его жизни. Таков экстраверт — причина его желаний лежит вовне. Если, проходя мимо харчевни, экстраверт учует аромат еды, в нем тут же зашевелится чувство голода. Отправляясь в храм, где нет никаких запахов съестного, где еды нет и близко и никто о ней не вспоминает, он легко и просто будет придерживаться поста.
Интроверт живет изнутри. Почувствовав голод, он принимается искать, чего бы съесть. Экстраверт испытывает голод при виде еды. Интроверт начинает активно интересоваться женщинами, потому что чувствует сексуальное желание. Экстраверт возбуждается, когда видит женщину. Для экстраверта причина находится вовне, и внешний импульс дает толчок движению внутри него. Для интроверта причина располагается внутри его существа, его поведением управляют только внутренние импульсы. Отсюда следует, что если ты экстраверт и начинаешь придерживаться поста, то поститься тебе будет несложно. Если же ты интроверт, то твой поход в церковь ничего не изменит; даже там ты будешь испытывать голод. Голод есть голод — как пребывание в храме может здесь что-то изменить?
У евреев есть праздник под названием Йом-Кипур. В день Йом-Кипур евреи отправляются в синагогу и остаются там до вечера, воздерживаясь от пищи. За многими из тех, кто придерживается этого поста, наблюдали психологи, проводившие это научное исследование. Обнаружилось, что те, кого причислили к экстравертам, о своем голоде забывали.
У индийских джайнов есть похожая традиция. Во время Паръюшана Парва, праздника поста, они отправляются в храм и ведут беседы о священных книгах. У них при себе нет никакой еды, о еде ни словом не упоминают, в воздухе не носятся ее ароматы, и о еде совершенно забывают, — импульсы у этих людей — внешние. Но интроверты будут испытывать голод в положенное время; даже если сейчас вслух читают священный текст, им это безразлично.
Все это кажется весьма странным, ведь получается, что те, кто придерживается обета безбрачия, поселившись где-то в глуши, вдали от людей, — экстраверты. Это не случится с интровертом, который уединился в чаще леса. Но экстраверт не может стать религиозным; для этого нужно обратиться внутрь себя. Если в человеке нет и малой доли интроверсии — настолько, что он даже не способен испытывать голод или жажду, сидящие внутри него, то как же он сможет постичь свою душу? Ведь душа располагается еще глубже внутри его существа. Как ты сможешь пойти внутрь себя, если твой голод и жажда зависят от внешних обстоятельств, а ты сам никакого отношения к ним не имеешь?
Экстраверт не может стать религиозным. Но экстраверт преуспевает в так называемом мире религии. Интроверт может стать религиозным, но в так называемом мире религии успеха он не добивается. И это очень странно! Это означает, что люди, которые сбиваются в стаи под знаменами религии, сплошь экстраверты.
Именно это послужило основной причиной того, что религия джайнов не получила широкого распространения. Джайны — это собрание экстравертов, в котором большое внимание уделяется соблюдению постов; у интровертов преуспеть здесь не получается, на это способны лишь экстраверты. Внимательно посмотри на святых джайнов — садху, муни. Ты увидишь, что все они экстраверты. Вот почему в религии джайнов не мог возникнуть мистицизм, ведь мистик — это интроверт. В итоге религия джайнов так и осталась не более чем сухой математикой, в ней много профессионализма и каких-то пустых математических формул — какова степень целибата, сколько постов соблюдено, сколько съедено пищи, что ты ел, а что нет, сколько ты спал, во сколько проснулся. Все это поверхностные и бессмысленные подсчеты. Все, кто в этом преуспевает, — экстраверты. В них не может родиться внутренняя музыка.
Жизнь очень сложна и противоречива. Кажется, что, если человек подавил свой страх и стал при этом чуть смелее, тем самым он обретает бесстрашие, но на самом деле такой человек никогда бесстрашным не станет. Лишь тот, кто полностью, до конца погрузился в свой внутренний страх — прожил его, прошел через него, вышел за его пределы, — способен стать бесстрашным. Только тогда рождается бесстрашие.
Бесстрашие — не противоположность страху, это его отсутствие. Состояние, противоположное страху, — это смелость, другой полюс страха. Бесстрашие — это полное исчезновение страха, его отсутствие. Смелость можно легко в себе воспитать, нужно лишь немного дисциплинированности. Даже дрожащего от страха, перепуганного до смерти человека можно сделать солдатом; все, что для этого требуется, — немного дисциплины, пара приемов, чуть собраться с духом; страх подавляется и уходит в подсознание. Но достичь бесстрашия очень и очень сложно, ведь нужно полностью истребить страх, вырвать его с корнем.
Так что помни: если твой страх растет, когда ты приходишь ко мне, то это хороший знак. Даже не пытайся стать смелым. Именно из-за этих твоих попыток ты несешь свой страх из жизни в жизнь. Позволь себе почувствовать свой страх, дрожи от страха так, как лист трепещет на ветру. Не сдерживай себя, не борись со страхом, ведь если ты с ним борешься, ты его подавишь, и тогда он в тебе останется. Стань со страхом единым целым, осознай, что страх — это твой удел; дрожи, бойся, даже не пытайся как-то себя утешить. Не бери себя в руки, не подавляй, пусть страх течет, пусть он заполнит тебя до краев — стань своим страхом!
И в один прекрасный день ты обнаружишь, что страха не стало, он сошел на нет, причем без каких-либо усилий с твоей стороны; страх прекратил свое существование, а ты ничего такого не делал. В тот день, когда ты почувствуешь, что никакого страха в тебе не осталось, что ни одна клеточка твоего тела страха больше не испытывает, ты тотчас увидишь, что ты отделен от своего тела; между тобой и телом существует дистанция, вас ничто не связывает.
Кто дрожит от страха? Тело не может дрожать, поскольку тело — просто материя. Душа не может дрожать, поскольку душа бессмертна. Кто же тогда дрожит? Это мост под названием «отождествление», связывающий тело и душу, именно этот мост и дрожит. Это дрожание — его рук дело, весь твой страх сидит в нем. Именно это отождествление и говорит «Я есть тело, которое дрожит». Этот мост должен дрожать и трепетать, ведь он соединяет мертвое тело с бессмертной душой; а разница между ними настолько огромна, — ни единого атома в них нет общего, — что мост вынужден дрожать от страха, он и дальше будет этим занят.
Ни ты, ни твое тело не трепещут. Ни ты, ни твое тело не умирают. Как тело может умереть, если оно уже мертво? Ты же — бессмертен и просто не можешь умереть! Тогда кто умирает? Умирает мост, связывающий вас двоих. Этот мост мы называем эго, «я».
Что происходит на самом деле, когда умирает человек? Тело остается таким же, как и до смерти, в нем не происходит ни малейших изменений; все атомы, элементы — всё на месте. С душой тоже все по-прежнему — в ней и не может ничего измениться, она бессмертна. Тогда как же случается смерть?
Смерть — это обвал моста между вами двумя. Бессмертное было связано со смертью, а теперь отделилось. Смерть — это разъединение, отделение тела от души. Теперь между вами простирается равнина, а мост исчез. Не стало соединявшего вас моста. А смерть настигает только его — этот мост. Но до тех пор, пока ты будешь отождествлять себя с мостом, ты и дальше будешь трястись от страха.
Моя любовь не истребит этот страх. Ни одна любовь на свете не сможет его истребить. Но в тот день, когда твой страх исчезнет, в тебе непременно родится любовь.
В тот день из тебя начнет бить, струиться фонтан любви. Цветы любви не могут распуститься в жизни человека, охваченного страхом; в таком человеке — осознает он это или нет — преобладают вражда и ненависть. Как может любить тот, чье существо наполнено страхом? Такой человек повсюду видит врагов; как он может любить врага? Как может случиться хоть секунда любви с тем, кто отовсюду ждет своей погибели?
Любовь рождается, когда внутри тебя исчезает страх. И эта любовь безусловна.
Ни с одним человеком она не связана, это просто состояние, в котором пребывает твое существо. Так сейчас твое естественное состояние — страх. Ты же не боишься из-за кого-то; тебя никто не пугает и не страшит, просто страх — это твое состояние. Когда оно изменяется, твоя дрожь исчезает и внутри тебя наступает покой и безмол-вне. В этом безмолвии рождается состояние любви. Из внутренней дрожи появляется страх, из покоя и безмолвия рождается любовь.
Любовь — это бесконечный покой, состояние устойчивости. Кришна называл такое состояние устойчивости ститапрагъя. Любовь может случиться лишь с тем, чей ум обрел покой, он больше не дрожит и не трепещет. В страхе ты дрожишь, как пламя свечи на ветру. Но природа твоей любви — покой и неподвижность, подобно ровному пламени свечи, горящей в закрытой комнате, куда не залетает ни один сквозняк. Когда ты спокоен, рождается любовь. И эта любовь не связана ни с каким конкретным человеком — вопрос о том, кого любить, а кого нет, не возникает. Ты полон любви, вот и все. Даже если ты возьмешь в руку камень, твоя любовь устремится к этому камню. Если ты поднимешь глаза, чтобы взглянуть на дерево, твоя любовь потечет к нему. Может, ты смотришь на океан или на небо, на реку или что-то другое, оказавшееся неподалеку, или даже вдалеке... при этом ты просто сидишь, а любовь бесконечным потоком течет из тебя, заполняя собой все вокруг, как свет от лампы, освещающий темноту, хотя лампа просто горит и одиноко стоит на столе. На этом этапе любовь становится твоим естественным состоянием.
Бывает только два состояния: одно — это любовь, другое — страх. Страх сопровождают гнев, ненависть, ревность, соперничество и зависть. Все, что мы называем грехами, — спутники страха. А любви сопутствуют сострадание, ненасилие и доброта. Все те качества, которые мы называем добродетелями, — спутники любви. Вот те два состояния, в которых может находиться человек: страх — и это значит, что ты отождествляешь себя с телом; и любовь — значит, ты познал себя как воплощение духа.
Так что я говорю не о той любви, которая бывает между мужьями и женами или детьми и родителями, поскольку эта любовь на самом деле — только паутина страха. Муж и жена — оба боятся; боятся, но держатся друг друга. Наличие у тебя спутника, даже если он напуган не меньше твоего, придает тебе немного смелости. Тебе кажется, что ты не одинок. Присутствие другого человека, хоть он тоже охвачен страхом, дает нам ощущение, ложное ощущение, что страх уменьшается. Одно лишь присутствие другого человека!
Вот ты идешь вдоль дороги, уже стемнело, ты начинаешь насвистывать. Одно только звучание твоего собственного свиста подбадривает тебя, тебе кажется, что бояться нечего. Или напеваешь про себя песенку и, прислушиваясь к собственному голосу, представляешь, будто рядом с тобой кто-то есть, ты хотя бы забываешь, что ты один, что вокруг — темнота, а дорога совершенно пуста. Ты прячешься в свою песенку, и вот дорога позабыта. Мужья прячутся в своих женах, жены — в мужьях, родители в детях, друзья в друзьях, просто для того, чтобы забыться... ведь пока можно не вспоминать о себе, можно забыть о том страхе, который вызывает в нас предчувствие смерти. Так мы прячем свой страх.
Нет, я говорю не о такой любви. Я говорю о любви, которая ни с кем и никак не связана, которая ничему не сопутствует. Это не значит, что, если в тебе появится такая любовь, ты убежишь от своей жены или будешь держать на расстоянии детей. Если в тебе родится эта любовь, само твое представление о жене как о жене исчезнет; сама мысль о том, что твой сын принадлежит тебе, улетучится. Эти представления сменятся пониманием того, что каждый человек принадлежит Вселенной, что ты — лишь орудие; день за днем ты будешь источать любовь. Все вопросы о том, кто достоин твоей любви, а кто нет, куда-то подеваются. Ты будешь течь подобно реке, и всякий, кто испытывает жажду, сможет наполнить свою чашу и унести ее с собой. Ты будешь отдавать без всяких препятствий и ограничений.
Твой страх не исчезнет под влиянием моей любви. Да, окунувшись в мою любовь, ты можешь забыть о нем. Но если ты погружаешься в забытье, тогда моя любовь — не более чем опьянение, и она вредит тебе. Так что я всегда осознаю, что твои страхи не просто прячутся в моей любви. Моя любовь является любовью, лишь когда она обнажает твой страх. Мне не интересно перебинтовывать тебе раны; я заинтересован в том, чтобы они исчезли вместе с причиной их возникновения. Не важно, сколько на это уйдет времени и сил, но ты должен излечиться от своих ран. А торопиться некуда. В спешке ты, наверное, попытаешься скрыть свои раны, ведь спрятать их легко, просто забинтовать — это очень удобно. Еще тебе можно дать обезболивающего, чтобы ты, не дай бог, не почувствовал, как твои раны болят.
Теории, священные книги — все это и есть такое обезболивающее; это по их вине ты не чувствуешь боли. Так что и боль, и раны — здесь, они никуда не делись, а настоящая религия не заинтересована ни в том, чтобы ты забыл о своей боли, ни в том, чтобы ты скрывал ее. Настоящая религия хочет исцелить все твои раны, полностью искоренить страдания, очистив твою жизнь от той гнили, которой она заполнена. Тогда ты сможешь достичь полного освобождения.
Ошо,
когда Ты сидишь молча, мы не можем настроиться на Твою тишину. Когда Ты говоришь, в промежутках между словами, предложениями нам удается уловить некоторые проблески этой тишины, но нас так тянет вслушиваться в смысл Твоих слов, что эта тишина неизменно ускользает от нас. Объясни, пожалуйста, как нам слушать Тебя.
Да, так и будет происходить, это нормально. Когда я сижу молча, ты молчать не можешь. Внутри тебя течет бесконечный поток мыслей; ты разговариваешь сам с собой. Привычка разговаривать настолько в тебе укоренилась, она стала твердой, словно скала, что даже на мгновение ты не можешь расслабиться. Если я буду молчать, ты забудешь обо мне, твой внутренний поток оживится, твоя старая привычка снова захватит тебя и ты погрузишься во внутренний разговор. Эго монолог; ты — наедине с самим собой, но все равно разговариваешь. К тому же тебе сложно увидеть мою тишину, поскольку мы видим лишь то, что выделяется на контрастном фоне.
Один психолог провел эксперимент на лекции в университете. На большой доске, висевшей в аудитории, он нарисовал маленькую белую точку и спросил студентов: «Что вы видите?» Ни один из них не упомянул о черной доске; все они сказали, что видят белую точку. Именно черный фон доски делает белую точку столь заметной.
Если я сижу, погруженный в безмолвие, моя тишина — одиночна, противоположности ей нет. Если нарисовать белую точку на белой стене, эта точка будет невидимой. А как ее можно увидеть? Для этого нужна противоположность, контраст. Когда я сижу молча, это белая точка на белой стене; ты не разглядишь ее, ты ее упустишь.
Когда я говорю, между словами есть тишина. Слова я произношу для тебя, а для себя я все еще погружен в тишину. Слова — лишь на поверхности, внутри себя я храню молчание. Во мне не происходит внутреннего диалога. Когда я сижу в одиночестве, внутри меня никто не разговаривает. Разговоры — это для тебя; мое естественное состояние — тишина. Так что я присутствую в промежутке между каждыми двумя словами — когда одно слово заканчивается, а рторое еще не прозвучало, в это время и случается моя тишина. Представь две черные линии, между которыми прочерчена линия белого цвета. Так и моя тишина благодаря таким вот черным линиям станет для тебя более заметной. Когда я сижу, погруженный в молчание, тишина не будет для тебя столь явной, ведь мы видим только то, что располагается на контрастном фоне.
Если бы все некрасивые и безобразные люди исчезли с лица Земли, кто тогда считался бы красивым? Если бы в мире не было шума, как бы ты узнал, что такое покой? Ночь погружает все во тьму, и поэтому свет лампы так хорошо различим. У жизни есть свой вкус потому, что существует смерть. На свете есть ненависть, поэтому есть и огромная любовь. Шипы, которыми ты укололся, придают цветам еще большее очарование. Благодаря существованию противоположностей ты обретаешь понимание и познаешь на опыте.
Когда я говорю, между звуками двух слов есть незаполненное пространство, пустота, и эта пустота становится для тебя более осязаемой. Но я понимаю, в чем твоя трудность: что тебе делать — ты или должен понимать смысл слов, или слушать тишину. Ведь если ты сосредоточишься на словах, тишина ускользнет от тебя. Случится мгновенный проблеск тишины, но если ты полон воспоминаний о предыдущем слове, то ты его упустишь. Ожидая следующего слова, ты тоже упускаешь эту тишину. Если ты будешь вслушиваться в слова, стоящие по обе стороны тишины, ты упустишь то крохотное мгновение, когда она наступает; но если твое внимание сосредоточено на тишине, слова просто не дойдут до тебя. Что же тебе делать?
Если ты прислушаешься к своему внутреннему голосу, то основное внимание станешь уделять словам. Если же послушаешь моего совета, то я скажу, что незачем беспокоиться о словах, просто прислушайся к тишине, ведь что бы я ни говорил, суть не в словах, а в тишине. То главное, что я хотел бы тебе сказать, содержится не в строках, а между строк, там, где расположилась пустота. И если я вообще прибегаю к словам, то лишь для того, чтобы у меня была черная доска, на которой ты смог бы различить белую точку. Это просто для того, чтобы показать тебе эту белую точку; сама по себе черная доска никакого смысла не несет. Так что, когда ты меня слушаешь, не старайся докопаться до смысла слов; смысл проявится из промежутков, ты отыщешь его в тишине. Вслушивайся в слова, но лови тишину. Именно за тишиной ты и должен следить. Лишь когда одно слово смолкло, а другое еще не прозвучало, ты будешь на связи со мной — там есть промежуток, открытая дверь. Так что не слишком беспокойся о том, что я говорю, просто подключись к тому, что я не произношу между словами, — отыщи все эти пустоты, ведь только через пустоту ты войдешь в меня. И я тоже могу войти в тебя лишь через пустоты.
Если я замолкаю, ты продолжаешь вести разговоры внутри себя; ты не способен войти в мою тишину. Когда я говорю, твоя внутренняя беседа останавливается; ты занят, поэтому внутренний поток прерывает свой бег. Тебя захватывает слушанье, поэтому твой внутренний диалог и затихает. Так что от моих разговоров есть одна польза. И она не в том, что мне удастся донести до тебя то, что мне хотелось бы донести, но в том, что твой внутренний словесный поток останавливается. Я говорю, чтобы не болтал твой ум, вот и все!
Но то, что я хочу тебе сказать, — между слов, в той тишине, что меж ними. Пусть тебя не заботят мои речи, позволь своему вниманию расположиться в промежутках между словами, и на тебя низойдет высшее блаженство. В это мгновение не останется ни меня, ни тебя; в это мгновение не будет ни говорящего, ни слушателя; в это мгновение скрытая в них обоих суть станет единым целым, встретится и соединится. В это мгновение происходит глубинное слияние двух рек. В это мгновение два сознания сбрасывают оковы границ и становятся бесконечными.
Твой ум попросит тебя прислушаться к моим словам, но реальность такова, что самое важное и значимое словами выразить нельзя. Любые слова сами по себе пусты, в них нет никакой ценности. Слова — не более чем пена на поверхности воды. Издалека пена на гребнях волн выглядит такой прекрасной, кажется, будто океанские волны, что накатываются на берег, увенчаны серебряными коронами или на волнах вдруг распустились цветы — бесчисленные ослепительно белые цветы. Но все это видится лишь издалека. А если подойти ближе и взять пену в руки, ты увидишь, что это лишь пузырьки, которые тут же исчезают.
Слова — это всего лишь пена на поверхности океана сознания. Если сознание глубоко, то и пена будет прекрасной; если сознание заполнено музыкой, переливается чарующими мелодиями и пена Если сознание обрело внутренний покой, и в пене рождается какая-то поэзия. Мои слова — это пена; если ты почувствуешь в них поэзию, увидишь красоту, знай, что это лишь внешние признаки. Пытаясь удержать пену в своих руках или упрятав ее в железный сейф, ты ничего не добьешься. Лучше сосредоточься на той пустоте, из которой рождается пена, на глубинах, из которых она поднимается. Слова — лишь пена; в пустоте — целый океан.
Так что двери храма отворяются лишь в те мгновения, когда я замолкаю, в промежутках меж двух слов. Именно тогда ты и должен войти в них.
Весь твой гештальт необходимо изменить. Слово «гештальт» стоит того, чтобы в нем разобраться. Это немецкое слово, его использует школа психологии, которая так и называется — гештальт-психология. Тебе, наверное, приходилось видеть в детских книжках один рисунок. На нем изображена старуха, но там же спрятано и лицо молодой женщины. Ее можно разглядеть, если присмотреться повнимательнее. А если смотреть на рисунок долго, молодая женщина превратится в старуху. Черты обеих нарисованы одними и теми же линиями, но изображение так хитро сделано, что обеих женщин нельзя увидеть одновременно. Ты видишь и ту, и другую; вначале замечаешь старуху, а затем девушку, так что теперь ты разглядел обеих, но, проводя взглядом по картинке, одномоментно ты видишь только одну из женщин, хотя тебе известно, что другая тоже здесь. Так что дело здесь не в твоем незнании или недопонимании — и все-таки, когда ты смотришь на девушку, разглядеть старуху у тебя не получается, а когда твоему взгляду удается отыскать черты старухи, девушка тут же исчезает. Ты знаешь, что обе здесь, спрятаны в одних и тех же линиях, но нельзя видеть обеих одновременно. Это явление называется гештальт.
Так что, когда ты слышишь мои слова, ты не сможешь услышать тишину; для этого должен измениться гештальт. Когда твое сознание всецело занято попытками уловить мои слова, ты упускаешь тишину; а когда тебе удается поймать тишину, ты не способен улавливать смысл слов.
Пока ты уставился на молодую девушку, старуху тебе не разглядеть; а когда ты начинаешь различать черты старухи, то теряешь из виду девушку. Обе здесь, на месте, но ты можешь видеть лишь одну из них. Твой ум попросит тебя ловить слова, ибо ум живет только словами, слова — это его пища. Благодаря словам ум растет, становится больше, он ими обогащается, все богатства ума сосредоточены в словах; когда исчезает слово, исчезает и ум. Позволь словам уйти, и ум тоже уйдет. Поэтому ум будет убеждать тебя: «Держись за слова, они представляют большую ценность. Запоминай каждое слово, в них — вся истина, не упускай ни единого слова, все впитывай!» Вот что ум будет говорить тебе, именно так он всегда и говорит.
Ты изучил тексты священных книг, ты, наверное, наизусть выучил Гиту, Коран и Библию, и все же об истине ты не имеешь ни малейшего представления. Даже если мои слова проникнут в твою душу, обретут там форму, к истине ты не приблизишься ни на шаг. У меня и в мыслях нет чего-то добиться там, где потерпели поражение Гита и Коран. Никакие слова никогда и ни к чему не приводили. Твой ум будет впитывать слова, набираясь от них все большей силы. Не слушай свой ум.
Послушай моего совета: лови пустоту, впитывай тишину. Пусть тебя не заботят мои слова: они и меня-то не слишком заботят. Сегодня мне уже нет дела до того, что я говорил вчера, а завтра я забуду о том, что говорил сегодня.
Многих моих друзей это ставит в тупик. Они говорят: «Вчера ты говорил одно, а сегодня — другое. Чего же нам слушаться?» Я могу понять их недоумение. Они ухватились только за слова. Разговоры не представляют для меня никакой ценности, только пустоты между произносимыми мной словами — вот что ценно. Вчера я использовал одну классную доску, сегодня другую. Доска сама по себе не имеет никакого значения; важна та белая точка, которая на ней нарисована.
Вчера я распахнул двери к моей пустоте при помощи одних слов, сегодня я открываю их, прибегая к другим словам. Та пустота, которая проявляется между словами, — вот что для меня важно. Двери могут быть деревянными, золотыми, серебряными; может, их украсили узорами из листьев и цветов. Будут они простыми или пышно орнаментированными — все это не имеет значения. Лишь открытая дверь, то пустое пространство, через которое ты можешь войти в меня, а я в тебя, — вот что значимо.
Те, кто слушает мои беседы, замечают, что я бываю непоследователен; иногда я говорю одно, а иногда — что-то совершенно другое. Безусловно, они правы — противоречия в моих словах есть, но суть-то не в этом. Для меня слова — лишь инструмент, помогающий открыть пустоту, и тот, кто ищет пустоту, увидит, что я в высшей степени последователен. Пустота, открытая вчера, — это та же пустота, что была открыта сегодня, и она же будет открыта и завтра. Двери будут меняться — и они должны меняться. В смене дверей есть свой смысл. Если сегодня я приду к тебе с теми же словами, что и вчера, а тем более позавчера, если все то же самое прозвучит из моих уст завтра и послезавтра, ты просто заснешь и твой внутренний диалог возобновится.
Вот почему, когда люди в храмах слушают чтение священных текстов Рамаяны или Махабхараты, они засыпают. На то есть своя причина, и состоит она в том, что вся эта история им прекрасно известна, ничего нового, ничего, что стоило бы послушать, им не прочитают, так почему бы им немного не вздремнуть? Они знают, что Ситу, жену Рамы, похищают. Они знают, что похитил ее Равана. И конец этой истории им тоже известен: Сита вернется, будет война, Рама эту войну выиграет. В общем, все известно заранее. Им столько раз все это читали, что слушать там больше нечего; а если ничего нового ты не услышишь, тебя будет клонить в сон.
Повторение старого нагоняет сон. Может, тебе это не известно, но вот матери об этом знают. Когда мама хочет усыпить своего малыша, она поет ему колыбельную, повторяя одни и те же строчки по многу раз. Ребенок это слушает. Проходит некоторое время, он все слушает, слушает и слушает, тут ему становится скучно и он засыпает.
Мантры, которые ты используешь для медитаций, делают то же самое. Ты сидишь и раз за разом напеваешь «Рама, Рама, Рама...», на тебя нападает дремота. Сколько ты сможешь слушать «Рама, Рама, Рама...»? Все то же самое опять и опять. Вначале тебе станет скучно, потом скука погрузит тебя в дремоту, а от дремоты ты перейдешь в глубокий сон. Если я изо дня в день буду говорить тебе одно и то же одними и теми же словами, ты начнешь клевать носом. Но я здесь пытаюсь разбудить тебя, а не усыпить. Так что я и впредь .каждый день буду говорить другими словами. Для меня они совершенно бессмысленны; дело не в последовательности или непоследовательности моих слов.
Меня совершенно не интересует то, что я говорю. Мой интерес — в промежутках, которые я оставляю между словами. Эти промежутки — мое приглашение, и если ты упускаешь их, тогда ты вообще все упустил. Ты можешь выучить мои слова наизусть; в этом нет никакого смысла, они лишь добавят веса твоей ноше. А она и без того нелегка; ты уже знаешь гораздо больше, чем тебе нужно знать; твое знание уже убивает тебя. Эти слова добавят тебе еще больше учености; ты станешь искусным мастером слова. Ты обретешь способность доносить до людей свою изощренную аргументацию, сможешь менять их отношение к себе, научишься наносить удары по бастионам их рассудка. Никто не сможет с тобой сравниться, но ты останешься прежним — больным и увечным; человеком, который так ничего и не достиг.
Как только ты почувствуешь, что ум твой исчез, как только поймешь, что тебе удалось услышать тишину, звучащую между слов, это будет означать, что ты нащупал точки, где тебе нужно нырнуть поглубже; это место, откуда ты отправишься к другому берегу. Это пристани, откуда все лодки отправляются в плавание к другому берегу.
Ошо,
задавая Тебе вопросы, мы чувствуем, что между нами — пропасть, но как только Ты начинаешь говорить, нас затягивает в бездонные глубины. Когда мы Тебя слушаем, иной раз в нас бурлит радость, порою глаза наполняются слезами. Иногда Ты сотрясаешь нас, подобно буре, а иногда как туча проливаешься на нас дождем. Что же происходит?
Каждый раз, задавая вопрос, ты отстраняешься. Поскольку, когда ты обращаешься к кому-то с вопросом, твой ум мобилизуется, он готовится к действию — ты должен подумать, изложить суть вопроса и так далее. Когда ты все это проделываешь, создается дистанция. В это время твой ум активизируется, и в этой умственной деятельности медитация теряется. Но когда ты просто слушаешь, твой ум бездействует, занятия для него нет; твоему слушанию присуща пассивность, это бездействие среди действия. Когда ты задаешь вопрос, проявляется агрессивность. Само это действие агрессивно; в нем есть нападение, любопытство, нетерпение, напряженное желание что-то узнать. Когда ты спрашиваешь, внутри тебя происходит буря, и это создает дистанцию. Как только вопрос задан, ум больше ничем не занят, он может отдохнуть. Теперь делать тебе нечего, разве что слушать.
Слушание — это не действие; чтобы слушать, от тебя ничего не требуется. Ты должен только присутствовать — никакие усилия и старания с твоей стороны не предполагаются. Просто тихо сиди, и ты услышишь. А если ты сидишь, пустой, слушаешь меня, ничего не делаешь, начинается медитация. Если твой ум полностью растворяется в моих словах, если ты забываешь даже о том, где сейчас находишься, и просто растворяешься, тогда ты непременно почувствуешь, что попал в другой мир. Ты можешь попасть в него в любое время, даже без меня; вопрос лишь в том, чтобы понять, в чем тут хитрость, и приобрести сноровку.
А хитрость здесь в том, что в другой мир ты попадаешь именно тогда, когда ничего не делаешь. Тогда открывается новое, доселе неведомое измерение, в котором непознанное приближается к тебе, а известное исчезает. Если, слушая меня, ты чувствуешь, что тебя переносит в другой мир, не связывай это событие со мной; иначе у тебя появится зависимость. Тогда ты станешь моим рабом, а в духовной сфере это самое большое препятствие. Ты станешь зависим от меня, тебе будет казаться, будто в другой мир ты попал благодаря мне. А это не так. Я — лишь орудие. Именно ты устремляешься туда, именно ты отступаешь. Но эта иллюзия становится возможной, поскольку твой взгляд прикован ко мне.
Так что попробуй поэкспериментировать и дома, когда будешь один. Иногда ты можешь проделывать это с птицами, иногда — с водопадами, а порою — с дуновением ветерка, который, пролетая мимо, шевелит листьями на деревьях. Ты можешь погрузиться в тишину — так же, как ты это делаешь рядом со мной. Окунись в нее, сидя на берегу реки. А ведь река не твой мастер, она даже не знает, что ты сидишь рядом с ней. Ветру нет до тебя никакого дела; шорох листьев случается не для тебя. Сидя под деревом, ты просто слушаешь звуки, и на мгновение тебя перенесет в другой мир. Тогда ты узнаешь, что зависеть от мастера — значит создать себе новый мир, снова попасть в рабство. Меняя мастеров, ты лишь меняешь одни цепи на другие; ты выходишь из одной тюрьмы, чтобы тут же сесть в другую. Следующее тюремное заключение ты подготовливаешь себе еще до того, как заканчивается предыдущее.
Если ты попадаешь в зависимость от меня, значит, этот сатсанг, это божественное сообщество, оказывается для тебя разрушительным. Если я — единственная дверь, ведущая тебя в другой мир, эта дверь тоже приведет тебя только в тюрьму, так как без меня ты будешь страдать. Тогда я — не более чем твоя пагубная привычка. Если ты попадаешь в зависимость от мастера, тогда во всей этой затее нет никакого смысла.
Поэтому просто сиди и слушай... именно такого человека Махавира называл шравакой , слушателем. Тот, кто познал иной мир через слушание, и есть шравака. Ма-хавира говорит, что причалы, или речные пристани, откуда начинается путешествие к другому берегу, бывают четырех видов. Один — это садху, мужчина-ищущий, другой — садхви, женщина-ищущая; третий — шравака, мужчина-слушатель, четвертый — шравика , женщина-слушатель. Махавира говорил, что некоторые достигают другого берега, практикуя строгий аскетизм, другие — просто слушая. Садху и садхви сначала много трудятся, а затем очертания другого берега на мгновение предстают перед ними, а вот шраваки и шравики входят в другой мир, просто слушая.
Кришнамурти неизменно подчеркивал, что речь идет о «правильном слушании», но правильное слушание может стать и опасным. У него есть своя цель — благодаря ему ты получаешь первые проблески. Но не делай эти проблески целью своей жизни; лучше попробуй добиться их появления в разных местах, чтобы ты не зависел от мастера. Так что слушай звуки и храни молчание. Делай это, стоя под деревом, сидя на берегу реки, а в другой раз — оказавшись посреди рыночной площади. Тот же другой мир откроется тебе и на рынке.
Когда ты задаешь вопрос, когда желаешь его задать, источник твоего вопроса — в твоем внутреннем беспокойстве, вопросы будоражат твой ум, делают его агрессивным. По существу, вопрос — это еще одна разновидность насилия. Но когда ты слушаешь, ум успокаивается, напряжение спадает, волны исчезают; слушая, ты входишь в пределы нового мира.
Да, это правда — порою я проношусь через тебя, как тайфун, а иногда я похож на дерево с раскидистой кроной, под которой ты можешь спокойно передохнуть. Тебя нужно хорошенько потрясти, и не единожды, чтобы отвалилось все, налипшее на тебя комьями грязи. И еще много раз тебя нужно укрывать, чтобы только что родившееся в тебе могло правильно развиться.
Садовник должен ухаживать за своими растениями, учитывая их потребности. Иногда их нужно поливать, иногда — обрезать им ветки, время от времени нужно убирать старую листву, а иной раз — подставлять опоры. Иногда он выставляет растения на солнце, затем снова прячет их в тень. Ты похож на молодое растение, и ты во многом нуждаешься. Если тебя все время держать в теплице, жизненные силы оставят тебя. Если ты не знаешь ничего, кроме мира и спокойствия, ты превратишься в труп: твоя энергия исчезнет, переполняющий тебя дух веселья и радости сойдет на нет. Да, конечно, в твоей жизни будет покой, но в ней не будет блаженства; а покой без блаженства — это спокойствие смерти, покой кладбища.
Так что тебе нужны испытания. Чтобы почувствовать вкус жизни, тебе нужны бури и ураганы. Тебе нужно приглашение из того мира. Оно придало бы тебе сил и воодушевления, и ты отправился бы в путь на поиски бесконечного, ты оставался бы таким же деятельным и энергичным, а твой покой не превратился бы в смерть. Иначе ты уподобишься тем ищущим, которые в своем стремлении к покою стали почти безжизненными. Они похожи на каменные изваяния. В их груди не бьется сердце, ведь они боятся, что биение сердца нарушит их покой. Они и дышат в полсилы, опасаясь, что каждый полный вдох может доставить им неприятности. В их жизни много страха; на каждом шагу они перестраховываются, чтобы все и всегда шло как надо. Их покой крайне слаб, очень испуган, все что угодно может поколебать его. Они как те растения, которые держали только в тени,— и теперь подставить их солнечным лучам будет нелегко, от этого они зачахнут и погибнут.
А можно ли жить только в тени? Нужны и тень, и солнечный свет. Солнце дарит нам жизнь, но избыток жизни, кроме прочего, приводит и к безумию. Если энергии становится настолько много, что ты не в состоянии ее переработать, ты сойдешь с ума. Так что необходимо и то, и другое. Причем следует создать их гармоничное сочетание. Тебя нужно встряхивать, но нужно и давать тебе передышку. Тебя нужно оставлять на солнышке, а затем следует заносить обратно в тень — ведь я не хочу привести тебя в мир, где будет только покой, я хочу привести тебя в мир, который полон блаженства.
Танцующий покой и есть блаженство! Радостный, веселый, торжествующий покой — вот что такое блаженство. Блаженство, счастье — это деятельность, в сердцевине которой бездействие. Блаженство — это танец, в котором танцор исчезает. Танцор находится в покое, но танец продолжается! Блаженство — это прыжок, в котором мы прикасаемся к высочайшим вершинам, но при этом не теряем контакта с землей.
Достичь чего-то одного — легко, достичь всего — сложно. Обычные мирские люди жаждут жизни, так называемые ищущие стремятся к смерти. Я хочу, чтобы ты достиг и того, и другого. Одновременно. Твое эго должно полностью исчезнуть, а Божественное в тебе — полностью проявиться и наполниться жизнью. Пусть смерть будет твоей левой рукой, а жизнь — правой. Пусть вдох будет твоей жизнью, а выдох — смертью. Будь молодым, полным энергии, танцующим, как тайфун, и в то же время умиротворенным, безмолвным и пустым. Пусть флейта Кришны поет в твоих руках, даже когда ты сидишь, погруженный в тишину, подобно Будде под деревом бодхи. Пусть флейта не беспокоит тебя, и пусть твоя тишина не будет враждебна флейте.
В тот день, когда флейта окажется в руках пустоты, в день, когда музыка родится из тишины, в этот день ты познаешь высший смысл жизни. Он станет днем реализации — нет ничего выше этого.
Поэтому иногда я буду сильно трясти тебя, чтобы ты не позволил флейте выскользнуть из твоих рук. И не имеет значения, что при этом происходит. Иногда я буду дарить тебе покой и расслабление, чтобы могла родиться пустота, которую должна сыграть флейта.
Мелодия пустоты, музыка тишины, танцующее блаженство — вот где цель.
Достаточно на сегодня.