ЛЮБИТЬ ИЛИ ВОСПИТЫВАТЬ? 12 страница

Понятно, что после этого урока одноклассники с удовольствием называли Алексея Акулой.

В первую четверть по физике была выставлена двойка. Мама Алексея сходила к учительнице, отнесла коробку конфет, спросила, не нужно ли нанять Алексею репетитора, чтобы позаниматься дополнительно.

– Совершенно не нужно, – ответила физичка. – Достаточно, если он будет внимательно слушать на уроке, вести конспект, вдумчиво делать домашние задания и посещать мой класс в часы, отведенные для переписывания неудовлетворительных оценок.

Родители провели с Алексеем разъяснительную беседу о необходимости уделить физике особое внимание.

– Умный, честный, интеллигентный человек, – так отозвалась мама о физичке. – Другим бы учителям только деньги тянуть, а она бесплатно свое время тратит, чтобы вы, болваны, могли двойки исправить…

– Куда без физики-то? – пожал плечами папа-инженер. – Все равно в институт или хоть в техникум ее и сдавать. Так что старайся!

Во второй четверти все стало еще хуже. Физичка не упускала возможности напомнить Алексею о его проблемах и лично пригласить его на переписывание очередной самостоятельной. А может быть, Алексею только так казалось, и никакого особого внимания физичка ему и не уделяла. Он никогда не был весельчаком, а теперь и вовсе помрачнел и перестал улыбаться. По другим предметам двойки тоже сыпались как горох. Зубрить домашние задания он перестал. Зачем, когда все равно все плохо?! Таня Казанкина, девочка, которую он вот уже два месяца собирался пригласить в кино, но не решался, сказала ему на перемене:

– Акула, что с тобой происходит? Если так дальше пойдет, тебя скоро из школы выгонят. Может, мне с тобой физикой позаниматься?

– Не надо мне ничего! – ответил ей Алексей, а вечером дома бессильно грыз подушку.

Почему не согласился, идиот?! Понять физику, разумеется, невозможно, но зато встречался бы с Таней на законных основаниях… Ага! Это чтобы она окончательно поняла, какой он дебил, да?! Да пошли вы все!..

Однажды утром Алексей привычно надел на плечо лямку ранца, вышел во двор – и понял, что ноги категорически отказываются нести его в сторону школы. Что его там ждет? Ненавистная физика с брезгливым остроумием физички, беззлобные, но оглушительные вопли математички: «Дубины стоеросовые! Олухи царя небесного! Все, по списку, пойдете сначала в армию, а потом улицы мести!», смертная скука на деревянных уроках истории и литературы, противная анатомия человека, после которой хочется блевануть в туалете, снисходительно-презрительный взгляд отличницы Тани Казанкиной…

Алексей свернул в подворотню и решительно зашагал по проспекту. Куда? Да куда-нибудь подальше!

День прошел великолепно. Он погулял по парку, зашел в магазин «Техносила», немного, пока не кончились деньги, поиграл в автоматы… Давно Алексею не было так свободно и хорошо.

Вечером позвонил друг Дима:

– Ты чего в школу не пришел?

– Замотал! – честно ответил Алексей.

– Ух ты! А физичка про тебя спрашивала…

– Да пошла она!

– А предки знают?

– Не знают. Ты скажи завтра классной, что я заболел. Тяжело. Ладно?

– А ты что, и завтра не придешь? – удивился Дима.

– Не приду!

– А как же…

– Да как-нибудь! Не могу больше…

– Ты… это… – Дима явно не знал, что говорить. – Ну пока тогда… Я классной скажу.

На улице оказалось много всего интересного. Алексей боялся одиночества, но, как оказалось, напрасно. К концу недели он уже познакомился с компанией ребят, которые тоже не ходили в школу, а некоторые уже и в училище. Время проводили весело. Мнение родителей не ставилось ни в грош. Физичку все единодушно осудили: «Сволочь она!», Алексея одобрили: «Молодец, что не дал об себя ноги вытирать!»

Через месяц классная руководительница позвонила вечером домой к Алексею и попала на отца. Все выяснилось довольно быстро.

– А где он сейчас?

– Сказал, что на дополнительных занятиях по алгебре. Взял на них деньги.

Алексей пришел домой в девять часов вечера. Перед входом в парадную присел на корточки, докурил и ловким щелчком выкинул хабарик. Родители и бабушка ждали его у дверей.

Скандал был грандиозный, потрясающий основы здравого смысла и хорошего воспитания.

После него Алексей ходил в школу неделю. Смотрел волком.

– Ну что, Игнатьев? Вышел с малой сцены на большую дорогу? – спросила физичка.

– А класска в канцелярии сказала директрисе, что раз уж ты начал гопничать, теперь не остановишь! – наябедничала Алексею Лида, подруга Тани Казанкиной. – Я за дверью подслушала…

– Не передавай ерунду! – одернула подружку Таня, но Алексей уже не слушал ее и уходил прочь.

На следующий день в школу он не пришел. Дворовые пацаны встретили его радостным воплем:

– Вау! Акула снова с нами! Молоток, Акула!

Алексей скупо улыбнулся. Он не знал, правильно ли он поступил, но не видел выхода из сложившегося положения.

Наедине с собой, или Опасный эксперимент

Эксперименты на детях, конечно, запрещены, но если они сами соглашаются и даже хотят принять участие, то я считаю, что немножко можно. Особенно если исследование кажется мне совершенно безопасным для его участников. Точнее, казалось. Признаю сразу: я ошиблась.

Моя рабочая гипотеза была такова: современных детей слишком много развлекают, в результате они не умеют себя занять, избегают встречи с самими собой, отчего, в свою очередь, своего внутреннего мира совершенно не знают и даже боятся.

Условия эксперимента: участник соглашался провести восемь часов (непрерывно) в одиночестве, не пользуясь никакими средствами коммуникации – ни телефоном, ни интернетом, не включая компьютер или другие гаджеты, радио и телевизор. Все остальные человеческие занятия – чтение, письмо, ремесло, игра, рисование, лепка, пение, музицирование, прогулки и так далее – были разрешены.

В исследовании участвовали в основном подростки, которые приходят ко мне в поликлинику.

Все родители были мною предупреждены, заинтересованы и согласились обеспечить своим детям эти восемь часов одиночества.

Во время эксперимента его участники могли делать (а могли и не делать) записи – фиксировать свое состояние, действия, приходящие в голову мысли. Строго на следующий после эксперимента день им вменялось прийти ко мне в кабинет и рассказать, как все прошло. При возникновении сильного напряжения или каких-то других беспокоящих симптомов эксперимент следовало немедленно прекратить и записать время и, по возможности, причину его прекращения.

В эксперименте приняли участие 68 подростков в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет – 31 мальчик и 37 девочек.

Довели эксперимент до конца (то есть восемь часов пробыли наедине с собой) трое подростков – два мальчика и девочка.

Все остальные участники прервали эксперимент до его окончания. Семеро выдержали пять и более часов. Остальные – меньше.

Причины прерывания эксперимента подростки объясняли весьма однообразно: «Я больше не мог», «Мне казалось, что я сейчас взорвусь», «У меня голова лопнет».

У двадцати девочек и семи мальчиков наблюдались прямые вегетативные симптомы: приливы жара или озноб, головокружение, тошнота, потливость, сухость во рту, дрожание рук или губ, боль в животе или в груди, то, что называется «волосы на голове зашевелились».

Почти все испытывали беспокойство и даже страх (у пятерых он дошел до остроты панической атаки).

У троих возникли суицидальные мысли.

Новизна ситуации, интерес и радость от встречи с собой исчезли практически у всех к началу второго-третьего часа. Только десять человек из прервавших эксперимент почувствовали беспокойство не раньше чем через три часа одиночества.

Героическая девочка, доведшая эксперимент до конца, принесла мне дневник, в котором она все восемь часов подробно описывала свое состояние. Тут уже волосы зашевелились у меня – от ужаса.

Что делали мои подростки во время эксперимента? Выписываю занятия начиная с наиболее часто встречающихся:

– готовили еду, ели;

– читали или пытались читать;

– выполняли какие-то школьные задания (дело было в каникулы, но от отчаяния многие схватились за учебники);

– смотрели в окно или шатались по квартире;

– вышли на улицу и отправились в магазин или кафе (по условиям эксперимента общаться было запрещено, но они решили, что продавцы или кассирши не в счет);

– складывали головоломки или конструктор «Лего»;

– рисовали или пытались рисовать;

– мылись;

– убирали в комнате или квартире;

– играли с собакой или кошкой;

– занимались на тренажерах или делали гимнастику;

– записывали свои ощущения или мысли, писали письмо на бумаге;

– играли на гитаре, на пианино или на флейте;

– трое писали стихи или прозу;

– один мальчик почти пять часов ездил по городу на автобусах и троллейбусах;

– одна девочка вышивала по канве;

– один мальчик отправился в парк аттракционов и за три часа докатался до того, что его начало рвать;

– один юноша прошел Петербург из конца в конец, порядка двадцати пяти километров;

– одна девочка пошла в музей политической истории, а один мальчик – в зоопарк;

– одна девочка молилась.

Практически все в какой-то момент пытались заснуть, но ни у кого не получилось, в голове навязчиво крутились «дурацкие» мысли.

Прекратив эксперимент, четырнадцать подростков полезли в социальные сети, двадцать позвонили по мобильнику приятелям, трое позвонили родителям, пятеро пошли к друзьям домой или во двор. Остальные включили телевизор или погрузились в компьютерные игры. Кроме того, почти все и почти сразу включили музыку или сунули в уши наушники. Все страхи и симптомы исчезли сразу после прекращения эксперимента.

Шестьдесят три подростка задним числом признали эксперимент полезным и интересным для самопознания. Шестеро повторяли его самостоятельно и утверждают, что со второго (третьего, пятого) раза у них получилось. При анализе происходившего с ними во время эксперимента пятьдесят один человек употребляли слова «зависимость», «доза», «ломка», «синдром отмены», «получается, я не могу жить без…», «мне все время нужно…», «слезть с иглы» и т. п. Все без исключения были ужасно удивлены теми мыслями, которые приходили им в голову в процессе эксперимента, но не сумели их внимательно «рассмотреть» из-за ухудшения общего состояния.

Один из двух мальчиков, успешно закончивших эксперимент, все восемь часов клеил модель парусного корабля, с перерывом на еду и прогулку с собакой. Другой (сын моих знакомых – научных сотрудников) сначала разбирал и систематизировал свои коллекции, а потом пересаживал цветы. Ни один, ни другой не испытали в процессе эксперимента никаких негативных эмоций и не отмечали возникновения «странных» мыслей.

Я, честно сказать, немного испугалась. Потому что гипотеза гипотезой, но когда она вот так подтверждается… А ведь надо еще учесть, что в моем эксперименте принимали участие не все подряд, а лишь те, кто заинтересовался и согласился…

Невроз имени Стивена Джобса

Трепетных барышень, которые объявляли голодовку по случаю смерти Александра Блока и стрелялись на могиле Маяковского, я не застала по понятным временным причинам. Когда в 1990-м погиб в автокатастрофе Виктор Цой, я была занята семьей и наукой и почти не интересовалась русским роком. Кумиров у меня никогда не было, артистами или певцами я не увлекалась. Поэтому мой личный и профессиональный опыт в этой деликатной области следует считать равным нулю.

Мама мальчика выглядела весьма встревоженной. Оставив сына в коридоре, она присела на краешек кресла и спросила:

– Вы знаете, что Стив Джобс умер?

– Основатель Apple? Конечно, знаю, – слегка удивилась я (тема для начала разговора показалась мне странной). – Об этом же везде пишут…

– Так вот, в нашей семье это стало проблемой.

– Простите?.. Ваша семья имеет какое-то отношение к покойному американскому бизнесмену?! – мое удивление возросло многократно.

В углах губ женщины легли складки: нечто среднее между горькой улыбкой и готовностью заплакать.

– Джобс был кумиром моего сына Вити. Образцом мужчины и человека. Я вдова. Витя своего отца почти не помнит.

– Вы что-то знали о Джобсе раньше?

– Да к чему мне? – женщина пожала плечами. – Только то, что рассказывал мне Витя. Он Джобсом просто восхищался: умный, богатый, успешный, великий. Витя даже считал его красивым. Сын знал о болезни Джобса и почему-то был уверен, что его спасут. И вот когда этот бизнесмен все-таки умер, Витя впал в какое-то состояние… Иногда у него случаются форменные истерики, он кидает вещи, орет… Но по большей части он просто сидит, уставившись в телевизор, или в монитор, или просто в стену. Не переключает программы, ничего не ищет в интернете, ни с кем не общается. В школе отсиживает от звонка до звонка, приходит домой и снова садится. Друзья зовут его куда-то – не идет. Ночью почти не спит, а два дня назад фактически перестал есть…

К этому месту рассказа я уже достаточно испугалась. Вите четырнадцать лет, самый разгар подростковых перестроек организма и психики, – мало ли что могло вылезти?! А смерть Джобса в этом случае – только спусковой крючок…

– Давайте сюда Витю! А вы подождите, пожалуйста, в коридоре.

На вид Витя – самый обычный подросток. Ничего меня в нем не настораживает.

– Что это у тебя? Айфон?

– Ага.

Отвечает, это хороший признак!

– Я почти ничего не знаю о Стиве Джобсе, – честно признаюсь я. – Только то, что в статьях писали после его смерти. Расскажешь мне о нем?

– Да что толку! – Витя быстро сжимает и разжимает кулаки. – Что толку, если он все равно умер! У него же было все: ум, деньги, сила воли, любые врачи… Его любили, желали ему здоровья… Значит, ничего не имеет значения!

Отец! Отец, умерший от рака, когда Вите не было и пяти лет. Спасение Стива Джобса было бы символическим спасением отца. Я это понимаю – Витя, конечно, нет. Но Стив тоже не спасся…

– Все имеет значение, – говорю я. – Смерть – это только точка. Джобс жил до последнего дня, работал, офигительно раскрутил вот эти игрушки…

– Это не игрушки, – строго возражает Витя. – Он сам все это создал.

Еще через десять минут разговора мне становится ясно: Витя не понимает, что Стив Джобс был гениальным маркетологом, а вовсе не изобретателем или ученым. Провожу ликбез, и ситуация удивительным образом легчает: кажется, в прихотливом сознании подростка долго должны жить именно творцы сущностей, а не те, кто их раскручивает.

На следующую встречу Витя приходит один и с порога вываливает на меня идею о том, что каждый день нужно жить так, будто он последний. Авторство приписывает, конечно же, своему кумиру.

– Он так жил! Каждый день! А я вот не могу…

– Это же метафора, – вздыхаю я. – Если бы я точно знала, что вот этот день моей жизни – последний, я бы ласково попрощалась со всеми близкими, а потом поехала в лес и пошла бы вперед по пустой дороге, усыпанной желтыми листьями… Немного странно проводить так каждый день, ты не находишь?

Смеется. Если есть чувство юмора, работать всегда легче – в разы.

Еще через встречу мы заговорили об отце. Витя сам связал трагическую фигуру Джобса со своей жизненной историей, причем в совершенно неожиданном для меня ключе:

– У Стива никогда не было родного отца, только приемный. Я своего отца не помню. Поэтому я, когда был еще маленьким, решил, что стану похожим на Стива Джобса. И тогда я решил, что уж он-то не должен умирать…

Как все-таки изумительно прихотлива детская логика! «Я буду как бы приемным сыном человеку, который не знал своего родного отца, как не знал его я, и я не смог спасти отца, но я присоединюсь своим восхищением к армии спасителей американского миллиардера, и у нас обязательно все получится, и у меня как бы будет отец, на которого я со временем смогу стать похожим…»

– Твой отец умер, но остался ты, – сказала я. – Стив Джобс тоже умер, и, кажется, у него не было сыновей, но осталось его дело – игрушка в руках у тебя и у миллионов других людей по всей планете.

– Значит, все правильно? – спросил Витя.

– В общем-то, да…

Быть не как все

– Здравствуйте, я пришла, чтобы вас спросить…

Не высокая, не низкая. Не красавица и не дурнушка. Одета во что-то обычное, совершенно не бросающееся в глаза. Слегка подкрашена, вполне умеренно. Лет пятнадцать на вид. Когда я сама была подростком, о таких говорили: серединка на половинку, ничего особенного.

– Спрашивай, конечно, – улыбнулась я. – Только скажи сначала, как тебя зовут и сколько тебе лет.

– Варя. Шестнадцать. Я уже спрашивала в интернете, но там со мной никто не согласился и, наоборот, все на меня накинулись…

– А тебе нужно, чтобы все согласились? – уточнила я.

– Нет, вовсе не обязательно, чтобы все, – сказала Варя, вздернув подбородок. – Но ведь и не так же…

– Как?

– Мне сказали, что я дура кромешная, ничего не понимаю в жизни и безнадежно от нее отстала. И если я срочно не изменюсь, меня ждут сплошные разочарования и обломы. И вообще неудачная жизнь. А если я не хочу меняться? Но, с другой стороны, не могут же все быть дураками, а я одна – умная?

– Варя, ты можешь мне объяснить: почему ты обращалась с этим важным для тебя вопросом к незнакомым людям в интернете? Не к друзьям? Не к родителям?

– Простите, конечно, но вы отстали от жизни. Теперь все в интернете общаются. Это же совершенно нормально: спросить на форумах, где ты тусуешься…

– Ну вот, – вздохнула я. – Теперь уже не тебя кто-то, а ты меня обвиняешь в отставании от жизни. Замкнутый круг. Как работать в таких условиях?

Варя удивленно покрутила головой, потом сообразила и засмеялась.

– Ну так в чем конкретно дело-то? – спросила я.

– Скажите, – с вызовом в голосе поинтересовалась девочка. – А настоящую любовь уже отменили?

– Я не слыхала, чтобы отменяли, – откликнулась я и, немного подумав, уточнила: – А что ты, собственно, подразумеваешь под настоящей любовью? Кажется, тут возможны разночтения.

– Настоящая – это на всю жизнь, – ответила Варя. – Понимаете? Я не кисейная барышня и вполне современная. Мне в интернете говорят: важна техника секса, вот там-то и там-то можно ознакомиться. По телевизору показывают всяких артисток и певцов: у того-то новая подруга, а вот та-то вышла в свет с новым бойфрендом. Мои приятельницы и подруги очень любят все это обсуждать и примерять на себя. Смотрите, я никого не осуждаю. Пусть все живут как им удобно. Изучают технику секса раньше, чем полюбят кого-то, меняют друзей, любовников сколько им заблагорассудится. Наверняка в этом что-то есть, если столько людей так делают и убеждают друг друга в инете и в телевизоре, что это правильно. Но если я хочу прожить иначе?

– Как же?

– Я хочу прожить жизнь с одним любимым человеком, ни с кем его не сравнивая. Я хочу потерять девственность после свадьбы. Я хочу всю жизнь заниматься одним делом. А не менять его каждые три – пять лет, как нам тут недавно в гимназии рассказывали, – якобы это, по нынешним теориям, самое правильное.

– А ты уже выбрала, что это будет за дело? – поинтересовалась я.

– Да, – кивнула Варя. – Я учусь в классической гимназии и буду поступать на филологический факультет. Меня интересует происхождение разных языков, их взаимосвязи – мне кажется, там еще много загадок.

– Безусловно, – согласилась я.

– Я люблю читать классическую литературу. Русскую и английскую. Мне интересно сравнивать. Я бы еще немецкий выучила…

Я представила себе Варю с ее продуманной позицией на молодежном форуме и, в общем-то, достаточно легко вообразила реакцию аудитории.

– Разных жизненных платформ много, ты сама только что об этом говорила. Что же тебя тревожит? – спросила я. – То, что ты, быть может, чего-нибудь важного не учла? Или что неприятие социумом твоих позиций помешает тебе их реализовать?

Варя надолго задумалась.

– Ни то и ни другое, – наконец сказала она. – Кажется, мне нужно, чтобы хоть кто-то – не из книжки, а из жизни – согласился с тем, что это возможно.

– Школьные подруги?

– Говорят, что я дура и многое упускаю.

– Родители?

– С папой я на эти темы не общаюсь, а мама говорит, что в юности она сама тоже была идеалисткой, а потом жизнь все расставила по своим местам.

– Когда я была в твоем возрасте, я хотела стать ученым, – сказала я. – Я неплохо знала, как они живут и что делают, но только из книг – Даррелл, Поль де Крюи, Даниил Гранин, «Открытая книга» Каверина, братья Стругацкие… Жизнь моя проходила в таком кругу, что ни одного живого ученого я не видела. Все окружающие говорили мне, что мои намерения – это какой-то романтический бред. Нормальные люди становятся инженерами, врачами, учителями… Иногда я думала: а что, если те ученые, о которых я читала в книгах, попросту не существуют в природе?

– И что же? – Варя подалась вперед.

– Когда я наконец поступила в университет (это произошло далеко не сразу), я почти удивилась. Представь: они, ученые, оказались совсем как настоящие! От потрясения я на некоторое время даже замолчала – мне казалось, что если я в их присутствии открою рот, обязательно скажу какую-нибудь глупость…

– Я тоже боюсь! – воскликнула Варя. – И думаю как вы: а вдруг в природе нету? Но я не хочу, как «все нормальные люди»…

– Характеристики «нормальных людей» меняются, ты же понимаешь. Когда-то абсолютной нормой было именно то, чего хочется тебе теперь.

– Я знаю!

– И всегда были те, кто обеспечивал края кривой нормального распределения…

Я быстро набросала рисунок – Варя кивала, понимая вполне.

Она поблагодарила и ушла, явно довольная нашей встречей.

Мне тоже был интересен состоявшийся разговор.

Впоследствии я не раз пересказывала его подросткам – мальчикам и девочкам. Большинство из них удивлялись. Один, по имени Антон, вернулся из коридора без мамы, которая его ко мне притащила, и попросил, глядя в пол:

– Вы не могли бы дать мне телефон той девушки?

Я крайне редко нарушаю приватность своих клиентов. Но тут почему-то решила на это пойти.

– Телефон не дам, – сказала я. – Скажу имя и фамилию. Ищи через инет, знакомься и все такое.

– Я думал, что таких уже не бывает, – сказал он.

Спустя некоторое время я нашла лаконичную записку, вложенную в мой журнал для самозаписи: «Спасибо вам. Варя и Антон».

Дурная компания

– Я не понимаю. Категорически не могу его понять. Это в первую голову, – женщина сплетала и расплетала тонкие пальцы с двумя большими (но не чрезмерно) кольцами.

Мужчина кивал красиво седеющей головой. Подросток лет пятнадцати смотрел в окно. За окном лирически ронял пожелтевшие листья молодой клен.

– Вы никак не можете понять своего сына. Это кажется вам самым важным, – вспоминая анекдоты про основателя гуманистической психотерапии Карла Роджерса, отзеркалила я.

– Говорят и пишут, что это от низкого интеллекта, от отсутствия интересов, от недостатка внимания в семье. Но это же не так!

– Вам кажется, что происходящее не может объясняться тем, что вашему сыну оказывалось недостаточно внимания в семье, или уровнем его интеллекта, или… – соскучившись от собственного занудства, я простилась с Роджерсом и поинтересовалась: – А «это» – что такое-то?

– Уже второй год он водится черт знает с кем и делает черт знает что! – отчеканил мужчина.

«О мудрый Роджерс!» – мысленно воскликнула я и сказала вслух:

– Уже второй год вы не знаете, с кем общается и что делает ваш сын.

Подросток оторвался от созерцания клена и взглянул на меня с интересом.

– В четыре года он уже умел читать! – вспоминала между тем мать. – В шесть играл «К Элизе» Бетховена. В семь трижды перечитал всего Толкиена, «Хроники Нарнии» и этого, «Гарри Поттера»! Мы вместе посещали музеи, театры, ходили в детскую художественную студию при Эрмитаже… Только не подумайте, что он все это делал из-под палки, что мы его заставляли из своих амбиций… Нет! Ему самому все это нравилось, он везде ходил с удовольствием и сам меня спрашивал: мама, когда мы пойдем в театр? А когда будем делать костюм для студийного спектакля? И вы знаете, что странно: у него всегда были хорошие отношения с детьми, но, в общем-то, ему как будто были не нужны сверстники. Он всегда предпочитал общаться со старшими. Мы думали, это потому, что он опережает свой возраст по уровню развития…

– Но все это минуло, – вздохнула я. – И теперь…

– Теперь он абсолютно нас не слышит, хамит, бросил музыку, прогуливает школу, шляется допоздна и неизвестно где с какими-то ребятами, с которыми познакомился в интернете. В гимназии все просто в ужасе – с первого класса он считался звездой, а сейчас совершенно перестал учиться…

– Вас не затруднит подождать в моем предбаннике? – спрашиваю я у родителей. – Я хотела бы поговорить со Стасом.

– Конечно! Мы именно этого и хотели! – с облегчением восклицает отец. – Нас и учителей он не слушает, так хоть вы объясните ему, что к чему!

Ничего необычного или неожиданного.

– Да они нормальные родаки, как у всех, волнуются, я понимаю, но иногда так достают, что думаю: ушел бы, если бы было куда…

– Но некуда, да и не время еще, – вздыхаю я. – С учебой-то что?

– Да я учусь, не думайте, – успокоил меня Стас. – Теперь не особо, конечно, напрягаюсь, но в общем даже ничего не изменилось: и раньше было три-четыре четверки, и теперь так же. Не вру.

Смотрит искоса, лукаво: догадаюсь ли? Я догадываюсь:

– Раньше остальные были пятерки, а теперь – тройки, – смеется. – А что ж нынче-то – только тусуешься или есть какие-то увлечения?

– Есть. Мы с ребятами группу хотели, музыкальную, но пока не получается – деньги нужны на аппаратуру, на аренду… Фотографировать люблю. Вот недавно второе место занял в конкурсе «Я и моя крыша», а там, между прочим, которые победили, кроме меня, все взрослые уже, профи.

– «Я и моя крыша»? – подозрительно переспрашиваю я. – Это про что это такой конкурс? Не про наркотики?

– Да нет, про настоящие крыши, – снова смеется Стас. – Фотоконкурс по всему СНГ, давайте я вам адрес запишу, поглядите в инете, там и моя фотография есть…

– Совершенно согласна с вами: подростковый кризис – самый скучный из всех возможных, – энергично говорю я родителям Стаса. – Даже кризис выхода на пенсию и то повеселее – дачка, ремонт, путешествия, то-се… А тут все такое понятное, одинаковое: реакция группирования, как у молодых павианов, отрицание авторитетов, протест против любого существующего порядка вещей… И главное, ведь теперь никак ничего не узнаешь и не проконтролируешь! Свой мобильник, прочие индивидуальные гаджеты, пароль в интернете, встречаются не в квартире за чаем и даже не на лестнице в парадной, а в какой-нибудь забегаловке быстрого питания… Помните, как легко было вашим родителям, когда вы сами были подростками? Телефон один на всю квартиру, стоит в коридоре, всем все слышно, двор со всеми его трудными подростками и дурными компаниями просматривается из окна…

Мужчина, ухмыляясь, кивает, а женщина смотрит недоуменно:

– Я не понимаю: вы что, шутите, что ли?

– Никак нет! Я разделяю ваши чувства согласно методике позитивной психотерапии. Да у меня и у самой два подростка было…

– Чего ему не хватает? – спрашивает отец. – Или что-то было лишним? Я еще тогда говорил жене: не делай из него вундеркинда, потом наплачешься…

– Вы же не заставляли его, он сам хотел, значит, все было нормально, – говорю я. – Но, – обращаюсь к женщине, – когда вы планируете семейное меню на неделю, вы стараетесь, чтобы еда была разнообразной?

– Конечно! – радуясь пониманию, кивает она. – Я всегда его хорошо кормила, он же растет, и стремилась, чтобы все было сбалансированно: жиры, белки, углеводы, витамины… Так теперь он знаете чем норовит питаться?!

– Знаю, – успокаивающе говорю я. – Кока-колой, чипсами, сникерсами и гамбургерами. Так вот: мозги, психику тоже надо кормить сбалансированно: жиры, белки, углеводы… Сейчас Стас энергично добирает то, что недобрал в детстве – контакты со сверстниками, групповые роли, групповая динамика, все такое.

– Вот! Я же тебе про это и говорил! – воскликнул мужчина, обращаясь к жене, и повернулся ко мне: – Что мы можем? Какая-то профилактика, чтобы его не «занесло» в этих контактах?

Отца можно понять. Сыну всего пятнадцать. Везде пишут и говорят про опасный возраст. Современный мир кажется человеку, взрослевшему в советские времена, полным соблазнов. Неужели мы не можем еще как-то проконтролировать чадо, что-то предпринять, чтобы оградить его от опасностей?

– Увы, – вздохнула я. – Сейчас практически ничего. Надеяться на то, что в детстве заложили достаточно, чтобы он различал добро и зло. Быть внимательными. Принимать его на этом этапе развития, как принимали его младенцем и ребенком. Искренне интересоваться его делами и важными для него сейчас людьми. Подростки всегда в норме отдаляются от семьи. Но если вы поведете себя правильно, то он к вам вернется. Уже взрослым человеком, может, после армии…

– Да какая ему армия… – всплеснула руками мать.

– Доктор шутит, – сказал мужчина жене.

– Я не шучу! – жестко возразила я. – Никто не может быть уверен, что вашему сыну не придется служить. Вы действительно растили его непригодным для этого. Сейчас он, честь и хвала ему за это, добирает недостающее сам. Постарайтесь ему не мешать и даже помочь. Кстати, вы знаете, что Стас – победитель всеэсэнгэшного конкурса «Я и моя крыша»?