Жесткий расклад под Симферополем
Большинство из нас знает, маска, которую мы носим - дерьмо.
Когда выпадают настоящие испытания, маска спадает,
и ты узнаешь, что ты за человек на самом деле.
Слова криминального авторитета, в художественном фильме
Первый раз я отправился под Симферополь в составе достаточно серьезного коллектива из одиннадцати человек. Из сотни человек третьей роты ДШБ, трое сильнейших сейчас находились среди нас: Толик Константинов (Толстый), Женя Колбаса (на этот раз Колбаса это фамилия) и Козлик – матрос Козлов, кроме этого со мной были перцы бригады Леша Суконников (вторая рота ДШБ) и наш Сергей Погорельский. Короче говоря, нашу поездку обсуждала вся бригада.
Всех перцев я неплохо знал, вернее я с ними сталкивался. Скажем, Женя Колбаса, появившись у нас в бригаде, заставлял меня поначалу напрячься одним своим очень жестким видом. А когда независимый по жизни, сильный Толик Константинов какой-то раз сдавал мне в камбузном наряде хлеборезку – комнату, в которой находилось масло и хлеб, я всегда готов был побыстрее «отпустить» Толика с миром, даже если по накладным не хватало пары булок хлеба, который в этом случае естественно ушел куда-то налево.
Когда мы приехали под Симферополь, нас сразу же проверил на вшивость серьезный жесткий прапорщик, в будущем неплохой наш товарищ. А было это так.
Мы только что приехали в военную часть 2261, примерно в двух километрах от города Симферополя, с тем, чтобы недолго поработать там, на благо Родины, после чего уехать домой. Все мы были по званию рядовыми, тем не менее, мы самостоятельно выбрали в нашем коллективе старшего группы, который вел нас строем в нашу новую казарму.
Незнакомый нам прапор, который, впрочем, был здоровый, как бизон и имел мужественное лицо, а это значило достаточно много, зычным голосом скомандовал нам.
- На месте стой! На лево!
Для начала мы решили выполнить поданные команды. После этого последовала команда вольно. Ее мы тоже выполнили, но так как выполняют эту команду в морской пехоте – руки за спиной, ноги на ширине плеч. В национальной же гвардии, где мы сейчас находились, и к которой формально относились, нужно было всего лишь расслабить одну ногу.
- Команда выполнена неправильно! - Жестко прорычал прапор.
- Мы будем стоять вольно так, как стояли всю службу. - Сказал Сергей Погорельский.
- Та ты что! – От прапора исходила угроза. – И что кто-нибудь его поддерживает?!
Перец третьей роты ДШБ, по прозвищу Толстый, вышел из строя, подошел к прапору вплотную, посмотрел ему прямо в глаза, поднял руки на уровне груди, и уверенно отчеканил. – Конечно. Константинов Анатолий Викторович.
Вопросы типа есть. Вопросов не последовало.
- Хорошо. Можете идти.
Наглость города берет, хотя, наверное, правильнее все же смелость.
Кстати, только в морской пехоте я понял, что наглость неподкрепленная силой это все же очень и очень мало. В первом классе школы числится крутым пацаном тот, кто дал кому-то по морде, а третьеклассник выглядит ужасно взрослым. Позже мы понимаем, что дать по морде могут многие, но всегда для подавляющего большинства будет чем-то неимоверным, если крутой рвет кого-то зубами (хотя никакой человек не есть крокодил) или может рукой за щеку разорвать рот. Такие действия действительно подавляют психику, ну а как же воля тех правильных юношей, которые тоже хотят быть крутыми? Если у тебя есть характер, воля к победе, «спортивная» злость, сила, неимоверно сложно увидеть человека, который без видимых причин хотел бы тебе что-то доказать. Ведь расчет борзого, но не сильного соперника может быть только в одном - что его испугаются. На парализующий страх противника.
Под Симферополем, как выяснилось, задача стояла построить несколько вместительных боксов для машин, да плюс оборудовать близлежащую территорию.
Нас вывели на плац. Командиры двух рот построили всех находящихся там служивых-«строителей», порядка ста пятидесяти человек и, указывая на нас, было сказано следующее.
– Эти, приехавшие военнослужащие, на гражданке работали на строительных работах, они будут выполнять самые ответственные работы, если им будет нужна помощь, каждый из вас должен активно им помогать.
Для нас сказанное было полнейшим откровением, но на тот момент среди нас не было никого, кто бы не мог контролировать свои эмоции. Мы стояли, слушали и думали о своем.
В приватной беседе нам подтвердили то, что до этого сказали в бригаде:
- Будете хорошо работать, через десять дней поедите домой.
Была середина сентября 1997 года. Мы верили.
Напомню, что среди приехавших под Симферополь были мега перцы третьей роты: Толик Константинов, Козлик и Женя Колбаса, лидер второй роты Леха Суконников, от нас - Сергей Погорельский да я, да еще из других рот пять нормальных пацанов.
Скажу вам, что когда я около года назад столкнулся на камбузном наряде с помощником дежурного Яши Левченко – Женей Колбасой у меня был безумный, панический страх. Сейчас же, под Симферополем, перед самим собой, чего я сильно и не скрывал, плевал я на всех перцев в сортире через очко.
Нас одиннадцать человек поселили в комнатке, не более чем четыре на шесть метров, куда мы умудрились всунуть пять двухъярусных и одну одноярусную кровать. Протиснуться между кроватями можно было с большим трудом. На двери в нашу комнату не было замка и мы в своем коллективе самостоятельно приняли решение, что один из нас не будет идти на работы, а будет оставаться в казарме, охранять наши вещи.
Морпехи должны быть лучшими. И действительно, когда в нашу комнатенку, где были все друг у друга на голове, заглянул дневальный, до этого вяло прокричавший «Подъем!», ему достаточно было посмотреть на нас, чтобы он тут же молча вышел. После этого зашел незнакомый нам прапорщик.
- Вы, что не слышали команды: Подъем!
– Пошел на хер отсюда, козлина!
Ну, ясно, он ушел и больше по утрам нас не беспокоил. Он не понимал, что такое дедовщина: офицер это далеко не господь бог, и если его можно послать, то мы пошлем.
В умывальнике мы отталкиваем «местных» и моемся вне очереди.
В столовую на завтрак я зашел где-то двадцатым из пятидесяти военнослужащих нашей роты.
Во время еды ко мне подошел Женя Колбаса, очевидно, вспомнил камбузный наряд, и попытался стукнуть апперкотом по железной кружке, из которой я пил чай. Я отклонился, но кружку он выбил у меня из рук, она упала на пол, я уверенно поднял ее, поставил на стол и посмотрел на перца – тот сконфужено отошел.
На улице Женя Колбаса обнял меня за плечи и начал говорить о том, что «мы же элита, мы не можем кого-то пропускать вперед не в умывальнике, не в столовой, нигде». По другую сторону от меня шел Толик Константинов.
На это я рассудительно ответил:
- Я зашел в столовую далеко не последним, при этом мне даже не пришлось щемиться в толчею, и как видишь уже готов идти на работы.
Вопросов не последовало.
В этой, первой поездке под Симферополь, у меня произошло еще одно, чуть более серьезное столкновение с коллективом перцев.
Дело в том, что в процессе службы у всех серьезных морских пехотинцев появляется привычка укрощать строптивых. Я никому ни старался особо ничего доказать, но я выглядел независимо, и в масштабах бригады котировался как хороший боец. Такие перцы как Козлик, Женя Колбаса и Толик Константинов не смогли сдержаться, чтобы не доказать себе, что они таки круче, чем я.
Мы с утра до вечера фанатично работали на строительных работах на пределе своих возможностей, надеясь, максимум через две недели оказаться дома. Мы все считали, что это того стоит. Тем не менее, перцы третьей роты не смогли не начать не по делу открывать рот и не подгонять своих товарищей.
Когда по-духани я участвовал в уборках и мне говорили, что я плохо убираю, я часто думал: «Странно, я очень стараюсь, но, может быть, я действительно недостаточно быстро что-то делаю». Сейчас, когда перцы не смогли удержаться от того, чтобы не начать понемногу щемить своих товарищей, я сразу увидел конец этой нехитрой спирали. Поэтому когда Козлик попытался как-то словами ускорить мою и без того старательную работу, я нанес ему достаточно сильный правый апперкот в солнечное сплетение. Я прекрасно представлял реакцию остальных перцев на мои действия, но я не хотел затягивать выяснение отношений - этих танцев с волками.
Спортивный разумный Козлик очень сильно отличался, по внешнему виду, по физической силе и силе духа, от Толика Константинова и Жени Колбасы. Стройный парень Козлик среднего роста и среднего телосложения был по большому счету типичным прилипалой, неким продуманным, интересным, общительным, правильным молодым человеком, который смог расположить к себе сильных бойцов. Другое дело Толстый или Женя Колбаса. Толстый весил за центнер, Колбаса немного поменьше, оба они имели большой опыт рукопашного боя. От троих вышеописанных бойцов отличался Леха Суконников, последний участник назревающего конфликта. Леха был простым, веселым, открытым, типичным пацаном с улицы. Суконников был очень небольшого роста, примерно метр семьдесят, при этом выглядел независимо, имел твердый характер и мог нанести удар в голову даже высокому сопернику не только кулаком, но и ногой. Все четверо описанных перцев были друзьями, и, естественно, не могли оставить безнаказанным мой удар Козлика.
Когда я зашел вечером в нашу комнатушку, в ней находились все четверо перцев из ДШБ, нейтральный лидер ББЗ большой, неглупый, но почти безударный Сергей Погорельский и кто-то еще. Козлик сразу подошел ко мне что-то развальцовывать, явно нагнетая обстановку и нарываясь, возможно он надеялся, что я испугаюсь конфликтовать с ним в присутствии его друзей. Я, все также не воспринимая его как бойца, снова нанес ему апперкот, на этот раз левый, в область печени. Сразу же после этого достаточно неожиданно для меня из-за Козлика выскочил Толик Константинов, сразу же нанося мне плотный удар коленом в нос. В момент удара я услышал неуверенный голос Козлика:
- Не надо пацаны, я сам. – Но пацики прекрасно понимали, что у самого у него нет шансов.
Когда от пропущенного удара я сильно завалился, точнее, отклонился назад, Леха Суконников резво запрыгнул на соседнюю кровать и оттуда нанес мне один из коронных ударов Жан Клода Ван Дама – маховый ногой сбоку в голову, в кикбоксинге этот удар называется ранхауз. Удар был точный, красивый и несильный, но я не попытался устоять на ногах и достаточно эффектно упал на спину. Все мы были не дураки, и такое развитие событий, кажется, устроило всех: перцы показали свое превосходство, я более или менее сохранил лицо перед остальными и, что немало важно - сохранил здоровье, моя кровь из носа активно капала на пол. Женя Колбаса подал мне руку и, поднимая меня, сказал:
- Шева, пойди, найди себе вату или тряпочку и принеси из умывальника тряпку, кому-то дадим, пусть вытрет пол. – После чего добавил. – Я знаю, ты никогда не работал.
Я не знаю, почему Женя Колбаса решил сказать именно так, ведь в начале службы я в камбузном наряде с максимальной скоростью «летал», подгоняемый именно им.
За последующие пару недель мое общение с перцами стало абсолютно ровным, почти товарищеским.
Для некоторого сравнения с камбузом в морской пехоте в двух словах обрисую вам обстановку в солдатской столовой, где мы не так давно завтракали.
Здесь не было накрытых столов как у нас, и каждый протягивал под еду солдатский котелок и кружку.
– Насыпь еще. – Просил каждый второй.
Бойцы приносили с собой в карманах в столовую лук и чеснок, которым пропахивалась их одежда, поворачиваясь к соседним столикам, брали у друзей соль или хлеб, а, выходя, нередко не скрывая какую-то еду выносили с собой в карманах или в руках.
Котелки после еды все ополаскивали в двух двадцатилитровых бачках с водой. В одном была холодная вода, а во втором должна была быть горячая – чаще была. Грязную воду в бочках иногда не успевали поменять после завтрака или после обеда, и подразумевалось, что ничего не случиться, если еще раз помыть котелок в этой, теперь уже вонючей воде.
Сполоснув посуду, мы отправлялись на работы.
Не могу не сказать, что даже в нашей бригаде при идеальной чистоте и хорошем медицинском обслуживании прошла эпидемия желтухи, которой переболело половина морпехов комендантского взвода. Что могло ждать эту часть, при таком отношении к здоровью бойцов остается только догадываться.
К слову о болезнях: после полевых выходов, длящихся несколько недель, в батальон мы возвращались однозначно с бельевыми вшами, которых мы называли БТРы, и нужны были такие условия, как у нас в бригаде, с горячей водой, с простым, хозяйственным мылом, с достаточным количеством утюгов, чтобы избавляться от этих кусачих тварей. Когда мы гладились в ленинской комнате, мы никого туда не пускали, чтобы даже никаких слухов не было, что у пацанов в комендантском взводе есть вши.
Я уже упоминал, что работали мы в мой первый приезд под Симферополь, как проклятые, с 6- 30 утра до 19-30 вечера с перерывом на обед. Работать старались лучше всех – мы же морские пехотинцы, к тому же десять дней ударной работы и вроде бы домой. Но не через десять, не через двадцать дней домой, на дембель, нас не отправили. И не удивительно, ведь первая партия по приказу, в которой я в конечном итоге и уволился, благодаря дембельскому аккорду, была только шестого ноября.
После того как нас вроде как несколько раз обманули, мы и не отказывались от работы, только работать мы стали не так активно, да среди нас прошел ропот возмущения. Виновных решили наказать. В итоге на гауптвахту, в Кизилташ были отправлены, не иначе как путем жеребьевки, я и Шкребляк, о котором хочется рассказать подробнее.
Когда я, какой-то раз заступил в средине своей службы дежурным на штаб бригады, одним из дневальных у меня был нормальный парень из автовзвода Шкребляк. Парень был тогда с характером, и я с трудом доказывал ему, что он таки будет выполнять мои команды, а именно мыть и убирать.
Когда же я встретил Шкребляка под Симферополем – это был забитый, запуганный человек. Я был уверен, что причина в том, что мы приехали очень веселым коллективом, и поэтому он предпочитает вести себя скромно, но оказалось все намного печальнее.
Вскоре, мы очутились там же под Симферополем, но в соседней казарме в коллективе откровенных слабаков да нескольких середнячков, но Шкребляк не изменился.
Оказалось, парень несколько раз становился на лыжи, то есть пытался сбежать из армии. Его ловили, наверное, после били, и он стал сам не свой.
Как-то во время второй своей поездки под Симферополь, я увидел, что Шкребляк на полнейшем морозе, правильнее, не обращая не на кого внимания, правда в обстановке всеобщего разброда и шатания, печет на костре картошку. Я подошел к нему, спросил, где он ее взял и хотел ее просто забрать, в обстановке голодухи это даже не вопрос.
На что он мне сказал:
- Конечно, Шева, хавай, пожалуйста, я ведь теперь такой слабый.
Я не стал брать его картошки, и передал всем.
– Не отбирать! Кто ослушается, будет иметь дело со мной! - Желающих не нашлось.
А еще, в мой второй приезд под Симферополь, о котором я подробно расскажу ниже, меня дважды ставили в столовую, типа в наряд.
Во втором наряде старшина – бывший начальник столовой попытался приказать мне мыть бачки, в которых моются пустые тарелки, мол, больше некому. За что получил от меня пару жестких прямых ударов в голову. Так вот Шкребляк тогда так испугался, что бросил наряд и, спрятавшись в густой траве примерно метрах в пятистах от части, так и пролежал там два дня, пока не захотел есть, и не вышел. Его, конечно, искали, в том числе ночью с фонарями, но не увидели, не нашли, видимо он лежал, прижавшись к земле.
А потом, когда 6,7 ноября, все морские пехотинцы, работавшие под Симферополем, поехали домой, Шкребляк все еще оставался в В\ч 2261.