Ступень вторая
Я швырнул толстую, исписанную полностью тетрадь в огонь. И плюнул в вдогонку. Догорай, бездарщина. Догорай, сволочь. Как я тебя ненавижу. Ненавижу. Я посмотрел в зеркало – волосы всклокочены, кожа желтая, черные круги под глазами. Мне хотелось влезть в зеркало и избить до полусмерти свое отражение. Бездарщина. Что ты написал? Пусто, бессодержательно…Уныло, банально….Я усмехнулся….Плюнул в зеркало…Скотина…Закурил…И тут мне стало невыносимо больно…Так больно, что казалось, настолько больно мне не было никогда!!!!
Я зарыдал. Я чувствовал, как смысл жизни покидает меня. Теперь у меня его нет.
Нет. Я не могу писать. Не могу.
Я зарыдал еще громче, и вот сквозь шум моих всхлипываний до меня донесся голос, чужой голос, который рассказывал что-то, слов было не разобрать, но через некоторое время, я начал слышать отдельные предложения.
«В редакции третьесортного журнала, издаваемого на деньги Правительства столицы, царила благостная тишина, которую лишь только нарушало унылое жужжание компьютеров. Все не в меру крикливые сотрудники ушли на обед.
Я сидела, развалившись на стуле, и тупо пялилась в монитор. Скучно. Отвратно. Мерзко. Работать? Написать статейку? Ну нет. Хотя мне и надо сдать ее сегодня, а у меня и конь не валялся, ну что ж – пусть дрючат, мне плевать. Да мне уже на все наплевать. Наплевать и на то, что воспользовавшись моментом, я ничего не пишу. Ведь вот оно – свободное время – пиши свои рассказы! Но нет – разум обернут в мерзкую, отвратную пленку какой-то особой сонной лени. Ни думать, ни чувствовать не хочется. Я стала пустой. Я не могу писать ни свои рассказы, ни эти гребаные статейки. Двух слов связать не могу. А все от чего? От чего? Почему? Я отвечу: почти все свое время 8 часов в сутки, пять дней в неделю я провожу здесь, в этом замкнутом пространстве, наполненном бездуховностью, тупостью, моральным разложением, мелочностью, завистью, несправедливостью и идиотизмом.
Всю охоту писать статейки у меня отбили. Ее, эту охоту отбили не только у меня, но и еще у пары-тройки человек, который реально жаждали быть журналистами.
Схема проста: тебя выбирают в жертвы и начинают травить. Сначала в пух и прах разносят твою статью, делается это при всех и сопровождается фразочками: «О боже мой, я не могу эта читать!», «Какой кошмар!», «Господи, да где она училась!», «Меня сейчас удар хватит!», «Сочинение пятого класса школы!». И ты сидишь, вжавшись в свой стул, и сердце бьется, и так отвратно, так мерзко на душе, словно с тебя сняли кожу и возят по мясу наждачной бумагой. А вокруг – радостные взгляды коллег-журналистов, которые торжествуют и упиваются твоим конфузом. Будет потом что обсудить в курилке!
Да, кстати о курилке, тебя вызывают туда: «Пойдемте покурим». Смотрят с сожалением, укором, качая головой. Ты выходишь. И начинается – гестапо.
«Вы плохо, отвратительно работаете!», «Чем вы вообще занимаетесь на рабочем месте? Тема не раскрыта, написано ужасно! Переделывайте за два часа! В чем недостатки? Да во всем? Во всем? Конкретно? Конкретно ничего выделить нельзя – все плохо. Домой вы сегодня не уйдете, пока не допишите текст. Вам куда-то нужно? Отменяйте. Меня это не волнует. Вы так плохо написали. потому что у вас всего два дня было? Так надо работать дома! По ночам пишите. За что вам вообще такие деньги платят. Учить вас никто не будет, вы не стажер, который бесплатно работает, вы журналист. Вы понимаете, что незаменимых людей не бывает».
И так далее, и тому подобное. Затем охота за тобой приобретает другие формы: следят за каждым твоим движением, жестом, словом, с кем и сколько ходишь в туалет, курилку, на обед, сколько слов говоришь в минуту, сколько раз завариваешь чай. Ощущение постоянной слежки.
Собственно, чтобы не быть многословной, завершу тем, что все это я пережила, и теперь совершенно спокойно отношусь к подобным наездам на меня. Мне только смешно. Давит другое – то, что ты находишься в центре, в круговороте мерзотных бабских страстишек, с нереализованными людьми ближе к 40 годам, к завистливым, мелочным женщинам, чей мир сер и убог, и которые готовы за энную сумму денег подставлять других. Унижать себя, лгать, лицемерить и предавать. Черная дыра мерзости. И я, я, которая когда-то была свободной душой и сердцем, стала засыхать в такой атмосфере. Гнить изнутри. Мое отчаянье уже достигло предела! Уволиться? Но как? Нечем платить за квартиру, с работой сейчас тяжело, вот и приходиться убивать себя, закапывать себя заживо….
Каждый вечер я сижу за столом и пытаюсь выдавить из себя хотя бы строчку, но все – тщетно. И стены комнаты сужаются, и слезы подходят к горлу, и констатирую свою смерть, свою деградацию, свой распад, и рука тянется к стакану с вином. К одному второму, третьему – вот я уже пью одна, в полном одиночестве. И на душе легче становится. И растворяются прутья решетки, и ты не чувствуешь их, не видишь, ты свободен, но писать не можешь, тебе на все наплевать. И так каждую ночь.
Стук двери вывел меня из задумчивости. Явились. Закудахтали. О только что съеденном обеде, о шляпке, о банане, о дочках, мужьях, сыновьях, о собственных подвигах. Стало тошно, невыносимо тошно, просто отвратительно. И на вопрос: «Маша, чем вы занимались? Писали статью?», отвечаю честно: «Ничем!» - нагло улыбаюсь! «Как?», «А так я увольняюсь!» - продолжаю нагло улыбаться! Хищно оскалились в улыбках коллеги, недоуменно смотрели на меня редакторши: «Она, такая бесталанная, увольняется отсюда, где так тепло и хорошо, где платят деньги и можно ничего не делать! Где она найдет себе работу в такое трудное время?!». Свое решение я приняла моментально и сама удивилась ему, но зато – почувствовала небывалый восторг, освобождение, счастье! Безумное счастье. Я не буду больше насиловать себя из-за денег! Не буду! Пусть будет трудно – но я справлюсь!
В этот же вечер душа зажила своей новой жизнью, душа пробудилась и воскресла после зимней спячки длиной в полтора года. И я вспомнила то время, которое никогда не забуду. Теплое лето. Загородный домик. Я одна уже которую неделю. Разум воспален. Душа – на лезвии ножа мечется. Сижу на лоджии, вокруг сосны, в руках ручка и толстая тетрадь. Заношу ручку над бумагой – вперед – туда! Вперед! Вперед! В неведомые дали! Чернила расплескиваются по белой бумаге! На ходу ловлю образы, раскидываю их как жемчуга, как драгоценные камни. Душа оторвалась. Вышла из меня, меня уже нет. Я в другом пространстве, дышу другим воздухом, уже который день не вижу реальности. Пальцы дрожат, взгляд безумен, поднимается ветер, чернеет небо, старые сосны раскачиваются как чумные, люди бегут по домам. Дождь. Ливень. Ураган. А я сижу и пишу – и две стихии сливаются в одну. И неужели, неужели я променяю все это на безумный крик: «К вечеру вы сдадите текст?!». Нет. Нет. Никогда!!!!!!»
Голос замолк, я перестал рыдать. Сел за стол и написал: « Творчество – это в первую очередь свобода, иная жизнь души, та к которой ты стремишься, и которую не можешь найти в реальности. Почему в этой безусловной свободе ты должен писать о том, что тебе неинтересно? Почему? Потому, что так надо? Кому надо? Тебе, людям, времени?»
Я почувствовал в себе силы, опустошение отошло на задний план, и постепенно я начал наполняться. Жизнь! Жизнь! Вне рамок.