Знаменитый пациент из Вермонта

 

Большинство знает, что если человека сильно ударить по голове, так чтобы он потерял сознание, он может потерять память. Потеря памяти, или амнезия, – обычный симптом после сотрясения мозга. Однако повреждение мозга может вызвать множество нарушений и другого рода. Иногда оно даже приводит к изменению личности, которая становится похожа на то, что мы видим у психопатов.

Самый яркий пример подобных изменений – это случай со строителем из Вермонта Финеасом Гейджем[74]. 13 сентября 1848 года Гейдж перенес черепно-мозговую травму: при прокладке железной дороги металлический прут трехсантиметровой толщины пробил ему голову ниже левой глазницы и вышел через макушку.

Случай Гейджа примечателен по нескольким причинам. Во-первых, это чудо, что он выжил. Во-вторых, врач Гейджа описал его, и теперь мы можем сделать выводы из его опыта. И наконец, из-за этой травмы Гейдж превратился из ответственного работника и мужа в импульсивного, безответственного, неразборчивого в связах и равнодушного человека. Многие симптомы Гейджа совпадают с классическими симптомами психопатии. Из-за прута, который прошел через мозг Гейджа, он лишился нескольких участков паралимбической системы.

Исследования пациентов с аналогичными травмами мозга позволяют предположить, что паралимбическая система обуславливает большую часть качеств, связанных с психопатией. Сначала неврологи назвали состояние Гейджа псевдопсихопатией [75], но потом его стали называть приобретенной социопатической личностью [76]. Иными словами, если повредить часть паралимбической системы, можно приобрести психопатические черты.

Для пациентов с повреждениями паралимбической системы мозга в целом характерны проблемы с агрессией, мотивацией, эмпатией, планированием и организацией, импульсивностью, безответственностью, недостатком интуиции и слабым поведенческим контролем[77]. В некоторых случаях у пациентов появляются идеи величия и бесцельная ложь[78]. Все это симптомы, которые мы видим у психопатов.

Повреждения некоторых участков паралимбической системы встречаются не так уж редко. Например, если мозг ударится о переднюю часть черепа, он натолкнется прямо на костистый хребет, проходящий прямо над глазами. От удара может повредиться глазнично-лобная кора . Такой вид повреждения встречается у игроков в американский футбол, которые неоднократно получали сотрясение мозга. Из-за единичного случая или общего воздействия множественных травм мозга у людей с поврежденной глазнично-лобной корой в конце концов могут развиться те же проблемы, что и у Гейджа. Бывшие игроки Национальной лиги американского футбола начинают сознавать эту опасность как потенциальный профессиональный риск.

Складывая фрагменты головоломки, я понял, как крупно мне повезло, что моя спортивная карьера оборвалась в колледже из-за травмы колена. Я еще в школе четыре раза перенес сотрясение мозга. К счастью, он, кажется, не повредился. Должен признать, однако, что каждый раз, когда я встаю со стола томографа после исследования, где-то в глубине души я боюсь, что на моей томограмме могут проявиться какие-то нарушения в глазнично-лобной коре.

У Гейджа были не все симптомы психопатии. Я изучил литературу по этой теме и пришел к ясному выводу: повреждение только одной или двух частей паралимбической системы не приводит к возникновению полного набора симптомов, которые присутствуют у психопатов. Однако повреждение любой части паралимбической системы часто вызывает один и более симптомов психопатии.

Но даже если многие части оказываются повреждены уже в пожилом возрасте, некоторые проявления психопатии так и не возникают. Например, бессердечие – одна из черт, присущих психопатам, но редко встречающаяся у взрослых пациентов с повреждениями паралимбической системы. Почему? Возможно, нужны годы, чтобы у человека с аномалией паралимбической системы развилось бессердечие; большинство пациентов просто не живут так долго.

Эти выводы подкрепляются исследованием двух пациентов, которые еще в младенчестве перенесли травму мозга. Ученые показали, что в зрелом возрасте у них чаще наблюдались бессердечные поступки, чем обычно бывает у пациентов, перенесших аналогичные травмы уже взрослыми[79].

Иными словами, если психопаты уже рождаются с аномалиями паралимбической системы, возможно, это и вызывает развитие бессердечия в зрелом возрасте.

Что интересно, у пациентов с повреждениями паралимбической системы иногда появляется и ночное недержание (то есть энурез). Выше я указывал, что у детей, страдающих хроническим энурезом, может быть повышенный риск деструктивного поведения в будущем. Пока мы не знаем, являются ли пациенты с повреждениями паралимбической системы, у которых развивается недержание, более агрессивными, чем другие пациенты с такими же повреждениями. В этом еще предстоит разобраться.

Помимо сходства симптомов психопатии и поведенческих изменений у пациентов с травмами паралимбической системы, у этих двух групп похожи и нейропсихологические профили.

Нейропсихология использует задания или игры для того, чтобы понять, какие проблемы может испытывать человек после травмы мозга. В ходе своих библиотечных поисков я обнаружил, что пациентам с поврежденной паралимбической системой и психопатам-заключенным плохо удаются поразительно одинаковые виды заданий.

У пациентов с травмами, как и у психопатов-преступников, с трудом распознаются нюансы интонации или выражение лица. Им сложно управлять поведением, принимать решения, сдерживать себя, избегать вредных для них ситуаций, они апатичны, беспорядочны в связах, проявляют неподчинение, не соблюдают общественные нормы и не испытывают уважения к властям.

Повреждения других участков лобной коры (например, верхней лобной или дорсолатеральной префронтальной), теменной или затылочной коры не приводят к таким же поведенческим симптомам или когнитивным аномалиям; то есть травмы участков, не относящихся к паралимбическим по Бродману, не приводят к появлению симптомов психопатии.

Иными словами, создается впечатление, что у психопатов проблемы именно с паралимбической системой.

Так сложились все фрагменты ребуса. Я нашел ответ на свои вопросы о тайнах мозга психопатов. Вооруженный новой теорией об аномалиях мозга, я стал придумывать новые исследования, чтобы проверить функции отдельных компонентов паралимбической системы у психопатов.

 

Преимущества тюрьмы

 

Работа в Йельском университете и Институте жизни приносила мне большое удовлетворение как в личном, так и в профессиональном плане. У меня появились близкие друзья, с которыми я ездил на лыжах, на горном велосипеде и проводил отпуск, компенсируя в какой-то степени свой трудоголизм в годы аспирантуры.

Я получил гранты от Национальных институтов психического здоровья и Национального института по проблемам наркомании. Мне оказали особую честь – попросили поработать в исследовательской секции Национальных институтов здоровья, где я давал отзывы на поданные другими учеными заявки на гранты. Я уверенно поднимался по академической карьерной лестнице.

Но жизнь не обходилась совсем без сложностей. Во-первых, к моей досаде, оказалось, что находить и набирать психопатов для исследования на воле гораздо сложнее, чем в тюрьме. Психопаты, что неудивительно, после освобождения сразу же куда-то исчезают. И даже если их отыскать, они редко появляются в назначенный час, если появляются вообще.

У нас в лаборатории мы испробовали все возможное, чтобы решить эту проблему. Мы посылали открытки с напоминанием, звонили за неделю, за несколько дней, накануне вечером и даже утром назначенного дня. Но все равно многие не приходили. Мои сотрудники большую часть времени тратили на то, чтобы добиться встречи, а не на сбор данных.

В тех редких случаях, когда психопаты все-таки показывались в назначенный час, для них было обычным делом устроить какую-нибудь выходку. Они приходили с сильным похмельем и не могли отвечать на вопросы, так что мы вынуждены были отсылать их домой. Либо они являлись пьяными или под кайфом. Иногда мы даже вызывали охрану, чтобы вывести какого-нибудь буйного психопата во хмелю, посадить в такси и отправить домой. Я перезнакомился со всеми охранниками больницы.

Мне стало ясно, что с психопатами гораздо безопаснее работать в тюрьме, чем на свободе.

Тем не менее мы не сдавались и упорно продолжали медленно, но верно продвигаться вперед в исследовании отсидевших психопатов.

 

Женщины-психопаты?

 

Я выступил перед своими коллегами по кафедре психиатрии Йельского университета о последних достижениях в области изучения психопатии. После лекции ко мне подошел врач местной тюрьмы строгого режима. Он попросил меня прийти и дать оценку одной женщине-заключенной, насколько на нее подействует лечение. Я согласился.

Джуди было 25 лет. Это была стройная блондинка с волосами до плеч, весом всего 48 килограммов и ростом 160 см. Я подготовился к разговору с Джуди, изучив ее тюремные материалы. Это была папка толщиной в несколько пальцев, еще к ним прилагались видеозаписи.

Я приехал в тюрьму, устроился в приготовленном для меня помещении и вставил кассету в видеомагнитофон. Там была запись с камеры наблюдения из комнаты для допросов, похожей на ту, где сидел я. На видео Джуди сидела за большим столом по другую сторону от женщины-психолога, проводившей интервью. Я посмотрел минут десять записи, когда это случилось: Джуди бросилась через стол, напав на терапевта. Джуди молотила руками по воздуху и дважды ударила психолога, прежде чем та вообще сообразила, что происходит. Психолог упала на пол, Джуди оседлала ее и ударила еще раз шесть-семь, пока в комнату не ворвалась охрана и ее не стащили с жертвы. Изо рта врача на пол текла темная кровь, она лежала без сознания. По-моему, во время нападения она лишилась нескольких зубов.

Я перемотал запись и посмотрел ее еще раз. Джуди ничем не выдавала того, что вскоре произошло; нападение было неспровоцированным и жестоким. Охрана, видимо, находилась где-то поблизости, потому что психолог не успела нажать тревожную кнопку; первые два удара ее полностью обездвижили.

Я выключил запись и стал читать личное дело Джуди. Она попадала в тюрьму несколько раз начиная с 12 лет. В шестнадцать Джуди застрелила другого подростка. В свою защиту она сказала, будто не знала, что пистолет заряжен, направляя его в голову жертвы и нажимая на спусковой крючок. Она получила срок за непредумышленное убийство.

Джуди постоянно нарывалась на неприятности и для надзирателей в тюрьме стала настоящим кошмаром. В списке проступков у нее были десятки драк с заключенными и два нападения на охрану. Тюремные врачи попросили меня определить, отвечает ли она критериям психопатии. После оценки они хотели узнать, не смогу ли я посоветовать им что-нибудь, чтобы им научиться контролировать поведение Джуди.

Я дочитал дополнительные материалы из ее личного дела. Они свидетельствовали о серьезных эмоциональных и дисциплинарных проблемах практически во всех областях ее жизни. Хотя к тому времени я проинтервьюировал сотни заключенных, эта Джуди должна была стать первой женщиной среди них. И я надеялся, что это не окажется моим первым интервью, которое закончится физическими увечьями.

Джуди пришла на интервью в девять утра, еще не совсем проснувшаяся. Она сонно пожала мне руку и плюхнулась на стул напротив меня. Я объяснил ей, что интервью поможет определить варианты ее лечения.

У Джуди была такая же история, как у сотен психопатов-мужчин, с которыми я говорил раньше. В раннем детстве она не могла учиться на собственных ошибках, на нее не действовали наказания. Родители отвечали на ее агрессивное поведение и хулиганские выходки строгостью и в итоге поместили ее под «домашний арест» на несколько месяцев. Тогда Джуди стала портить электротехнику: отверткой сломала телевизор, музыкальный центр и даже пожарную сигнализацию. Больше того, вой пожарной сирены среди ночи стал своего рода обычным развлечением для Джуди. Ей нравилось смотреть, как ее родители носятся по дому в поисках дыма или огня.

С 14 лет Джуди стала носить при себе пистолет, практически куда бы ни шла. Это была полуавтоматическая «беретта» с магазином на девять пуль. Я попросил Джуди поделиться со мной ее приключениями с пистолетом. Она благосклонно рассказывала мне историю за историей о том, какой она меткий стрелок и как превосходно владеет оружием по сравнению со сверстниками. Еще она поведала, что не раз выпускала все пули во время автоперестрелок с соперничающими бандами. Она ездила в машине с другим подростком, чтобы, если их остановит полиция, они могли бы притвориться, что у них просто свидание. Благодаря остроумному плану они не раз выкручивались, когда их останавливали и задавали вопросы.

Я вернул разговор к отношениям Джуди с ее родителями и братьями. Она не видела родителей несколько лет и полагала, что два младших брата тоже поживают нормально. Братья не последовали за Джуди по кривой дорожке.

Когда интервью подходило к концу, я заговорил о самом тяжком преступлении Джуди, совершенном в подростковом возрасте, – неумышленном убийстве.

Я попросил Джуди рассказать, что произошло.

Она стала отрепетированно говорить, как она и еще двое ребят играли с пистолетом, как вдруг подняла на меня глаза и замолчала. Я увидел в ее взгляде смесь гнева и растерянности. Она поняла, что я ее поймал. Я напрягся, ожидая броска, но она просто еще больше обмякла на стуле.

Я воспользовался установившейся между нами связью, чтобы Джуди похвасталась мне своим умелым обращением с «береттой» до «несчастного случая». И она поняла, что теперь говорить, будто бы выстрел произошел случайно, из-за ее неопытности, бессмысленно, учитывая, что она сама призналась в мастерском владении оружием еще за несколько лет до убийства.

– Что, шило вывалилось из мешка, да? – сказала она, не вставая со стула.

– Да, – ответил я.

– Тогда можно и правду сказать. Это все равно; меня не могут судить два раза.

Джуди имела в виду, что уже признала себя виновной в неумышленном убийстве и ее не могли отдать под суд второй раз за то же преступление.

– Майкл сказал, что мне слабо выстрелить, тогда я приставила пистолет к его голове и спустила крючок с пустым магазином. Щелк. Я только хотела его напугать. Но потом он опять стал меня оскорблять, что, дескать, у мне не хватит духу его застрелить. Ну, я зарядила пистолет, приставила к его голове и выстрелила. Больше он меня не достает.

Она смотрела на меня пустым, бесчувственным взглядом. Это был тот же взгляд, который я видел у сотен психопатов-мужчин, но я впервые увидел его у женщины.

Джуди встала и сказала, что она уже наговорилась. Она вышла из комнаты и вернулась в камеру.

Я ответил тюремным врачам, что лечить Джуди будет очень трудно.

 

О женщинах-психопатах очень мало исследований. Исходя из наилучших данных, которые у нас имеются, можно сказать, что на десятерых психопатов-мужчин приходится по одной психопатке. Как и мужчины, женщины-психопаты в конце концов сталкиваются с законом и часто попадают в тюрьму. Количество психопаток среди женщин-преступниц составляет 15–20 процентов, примерно как и у мужчин. Но женщин в тюрьмах всего 10 процентов. Таким образом, женщины-психопаты встречаются намного реже мужчин-психопатов. Также нет опубликованных данных по нейровизуализации женщин-психопатов. Со времени моего интервью с Джуди моя лаборатория собрала некоторые данные нейровизуализации осужденных женщин, и мы планируем опубликовать первые исследования женщин-психопатов в ближайшем будущем.

 

Изменение среды

 

Однажды утром мне позвонил старый друг Винс Кларк. Доктор Кларк ушел из университета при Коннектикутском центре изучения здоровья за несколько лет до того, чтобы работать в Университете Нью-Мексико. Когда мы встречались на конференциях, он расхваливал жизнь в Нью-Мексико – 320 солнечных дней в году, никаких дождей и туманов, дома по доступным ценам, отличные лыжные склоны в Таос-Ски-Вэлли и первоклассные трассы для горного велосипеда чуть ли не прямо за дверью в соседних горах Альбукерке. Казалось, что доктор Кларк очень доволен своим переездом.

Он звонил, чтобы пригласить меня вместе с доктором Калхуном в Нью-Мексико выступить в Институте изучения психических заболеваний и мозга[80] в кампусе Университета Нью-Мексико. Институт был мирового класса некоммерческим центром по визуализации мозга, изучающим шизофрению и другие психические болезни; он был учрежден сенатором от Нью-Мексико Питом Доменичи, который пять сроков отсидел в сенаторском кресле.

По приезде доктор Кларк встретил нас с распростертыми объятиями. Как-то вечером в конце нашего визита, после того как он потряс нас обширными ресурсами и возможностями института и университета, доктор Кларк выставил перед нами свой товар. Он спросил, не хотим ли мы с Винсом перебраться в Нью-Мексико.

Мы с Винсом были польщены, но сказали доктору Кларку, что нам хорошо и в Коннектикуте.

Но доктор Кларк настаивал. Он сказал, что нас возьмут к себе совместно Университет Нью-Мексико и некоммерческий институт. Университет даст нам места на факультете, а институт разместит у себя наши исследовательские лаборатории и предоставит средства для начала работы.

Доктор Кларк умел вести переговоры. Он уже сумел заставить меня высказать свою досаду из-за работы с психопатами в Коннектикуте. К тому же коннектикутский департамент исполнения наказаний не желал доставлять заключенных из тюрьмы в Институт жизни для исследований. Доктор Кларк знал, что меня заинтересуют альтернативные решения.

Тогда я сказал ему, что всегда мечтал иметь мобильный МР-сканер, чтобы возить его в тюрьмы. И тогда Винс выдал мне свое предложение, от которого невозможно отказаться: магнитно-резонансный томограф большой мощности для крупных исследований. Мы сказали доктору Кларку, что, если он осуществит наши желания, мы станем нью-мексиканцами. Нам с Винсом казалось немыслимым, что доктор Кларк найдет ресурсы, чтобы выполнить наши запросы. Мы ошиблись.

Всего через неделю доктор Кларк позвонил и сказал, что я могу получить свой мобильный МРТ, а Винс – свой для других исследований. Институт также создаст большую базу данных, где будут храниться все данные по нейровизуализации. Там это назвали нейроинформационной системой. Это была мечта Винса.

Мы с Винсом, сидя в конференц-зале, посмотрели друг на друга через стол и с недоверием уставились на динамик.

– Вы не могли бы повторить, доктор Кларк? – спросил я.

На другом конце раздался смех. Потом доктор Кларк сказал:

– Мы хотим, чтобы вы переехали к нам. И мы считаем, что ваши исследования имеют огромное значение для общества. Вы подумайте об этом и дайте мне знать.

После звонка Винс повернулся ко мне и сказал, что хочет ехать. Я ответил, что мне нужно сначала выяснить, смогу ли я получить доступ в нью-мексиканские тюрьмы. И я взял билет на самолет до Нью-Мексико.

У штата Нью-Мексико большая площадь, но населения там чуть больше двух миллионов человек. Из-за этого до нью-мексиканских политиков довольно легко добраться. Всего через несколько недель после звонка доктора Кларка я смог попасть на встречу с директором по делам правительства при тамошнем губернаторе Билле Ричардсоне. Видимо, ему позвонил основатель института сенатор Пит Доменичи, и встречу организовали без проволочек.

Юридический отдел губернатора уже изучил вопрос и установил, что мое исследование вполне законно. Мою работу финансировали Национальные институты здоровья, ее одобрили комиссии по этике Хартфордской больницы, Йельского университета и Федерального управлении по защите человека при исследованиях.

Директор по делам правительства сказал, что штат Нью-Мексико приветствует научные исследования вообще и любые исследования в частности, когда их цель – снизить уровень преступности и наркомании. После этого меня отправили к главе нью-мексиканского департамента исполнения наказаний Джо Уильямсу.

Джо Уильямс оказался богатырем выше 180 сантиметров, с широкой грудью и вообще очень внушительной внешностью. Он пожал мне руку и сказал:

– Мне звонил губернатор. Кажется, мы с вами собираемся заняться наукой, да?

– Да, сэр, – ответил я. – И моя лаборатория будет в полном вашем распоряжении, если вам понадобится что-либо изучить или у вас будут вопросы о рецидивизме, оценке риска или о чем-то другом, что входит в сферу нашей компетенции.

Я был готов хоть туалеты чистить, если мне позволят вернуться в тюрьму.

Секретарь Уильямса уже выбрал первое исправительное заведение, с которого мы могли приступить к программе исследований. Это была Западная Нью-Мексиканская тюрьма в Грантсе, примерно в 130 километрах западнее Альбукерке. Начальника тюрьмы поставили в известность, и он был готов меня встретить.

Удивительно, чего только не добьешься в небольшом штате с небольшим правительством одним-единственным звонком. Конечно, если за тебя ходатайствует сенатор вроде Пита Доменичи, это очень помогает.

На следующее утро я надел свой лучший костюм, отправился в тюрьму и встретился с начальником. Я сказал ему, что нам нужны несколько помещений и место под мобильный МРТ. Начальник передал меня в руки своего заместителя Дианны Хойзингтон, миниатюрной блондинки, скорой на улыбку и острое словцо.

К нам с Дианной присоединился Доминик, завхоз, который проводил нас в медицинское крыло. Доминик показал четыре кабинета, которые они освободят для моей группы. Он закажет и установит там новую мебель.

Начальник тюрьмы настоял на том, чтобы приставить ко мне сотрудника тюремной охраны на случай каких-либо проблем. Он будет находиться дальше по коридору, но в пределах слышимости, если вдруг кто-нибудь позовет на помощь. Я знал, что мои сотрудники оценят эту любезность. Никто из них еще не работал в тюрьме.

Когда мы подошли к задней двери медицинского крыла, Доминик достал большой латунный ключ, чтобы ее отпереть, – практически такой же, как тот, которым я пользовался в канадской тюрьме. Мы вышли из здания на яркий солнечный свет; дверь выходила в открытый участок, огороженный по периметру забором. Доминик показал на ворота и сказал, что в них будет въезжать мобильный МРТ, огибать сзади медицинское крыло и парковаться на площадке, которую он зальет бетоном.

Для мобильного томографа нужны бетонная площадка и электричество. К нему он подключается через разъемный кабель, отходящий от нижнего отделения трейлера. Я показал Доминику схему подключения и размеры бетонной площадки.

Заканчивая обход, Доминик спросил, можно ли ему будет сделать снимок мозга, когда приедет томограф.

– Конечно, – сказал я ему. – С удовольствием, когда захотите.

За обедом Доминик признался, что тоже играл в футбол в старших классах; он хотел убедиться, что у него в голове все в порядке.

Напоследок мне нужно было пройти собеседование на кафедре психологии в Университете Нью-Мексико. Я подготовил новую презентацию, в которой упирал на разработку моей модели паралимбической дисфункции у психопатов, мучительно подбирая темп и интонацию речи. Начал я с проблем, которые представляют психопаты для общества, потом рассказал о последних данных науки и о тех следствиях, которые мое исследование может иметь для общества. Это была речь – «песочные часы»: она начиналась широко, потом сужалась и уже заканчивалась масштабной картиной влияния на общество.

Кафедра психологии проголосовала за то, чтобы дать мне место на факультете. Параллельно Винс прошел собеседование на кафедре электротехники. Насколько я помню, за него проголосовали единогласно.

Потом мы с Винсом собрались и обдумали, что нам предлагали. Мы проработали вместе почти десять лет и подружились. Институт мозга и Университет Нью-Мексико превзошли все наши ожидания. Условия, которые мы поставили, выполнены. Винс протянул руку, и я крепко ее пожал.

– Я обеими руками за, – сказал он мне.

– Я тоже, – ответил я.

Однако нам обоим не хотелось даже думать о следующем шаге – тягостной обязанности сказать нашим близким друзьям и коллегам в Коннектикуте о своем отъезде.

 

Моя встреча с Хэнком прошла трудно. Хэнк заменил мне отца, потому что мой родной отец умер, еще когда я учился в университете. Мы с Хэнком вместе преодолели горы. В буквальном смысле слова. Однажды мы поднялись на Маунт-Уитни, а на следующий год на Шасту и стали очень близки. Я знал, что мой уход будет для него тяжелым ударом. Но в конце концов оказалось, что он эмоционально сильнее меня.

Рассказывая Хэнку о предложении, которое я получил, я не выдержал.

Хэнк всегда оставался профессионалом в высшем смысле слова. Он сказал мне, что понимает мое решение. Фактически он даже настаивал, чтобы я его принял. Он велел мне не вешать нос и радоваться новому этапу моей жизни. И кто знает, добавил он, может быть, когда-нибудь я вернусь в Коннектикут.

Я принял решение. Теперь мне оставалось только надеяться, что когда-нибудь я смогу хотя бы отчасти повторить ту плодотворную научную атмосферу, какую Хэнк создал в Институте жизни.

 

Тюремная эффективность

 

Через три дня после моего возвращения в Коннектикут мне позвонил Доминик, завхоз тюрьмы в Нью-Мексико, и сказал, что площадка для мобильного томографа и подключение к электричеству готовы.

– Я велел заключенным построить площадку и проложить дорогу вдоль медицинского крыла. Электрик смог протянуть кабели. Так что все готово.

Доминик, наверное, пропустил мимо ушей, что мобильный томограф еще даже не разработан и не изготовлен. Однако он нисколько не смутился, когда я это объяснил; он только сказал, что хочет стоять первым в очереди на снимок, когда система заработает.

После этого я связался с «Сименс», «Дженерал электрик» и «Филипс». Я назначил представителям всех фирм встречу на одно и то же время, чтобы обсудить варианты мобильного томографа.

«Сименс» пообещал поместить в трейлер самый быстрый из производимых ими МР-сканеров. «Сименс» никогда еще не выпускал томографы для трейлеров. Мы договорились о том, что все будет испытано и проверено самым строжайшим образом. «Сименс» гарантировал, что система будет соответствовать всем моим требованиям – либо они не возьмут за нее денег. Это меня впечатлило. Фирма была очень уверена в своих инженерах. Этот выбор оказался одним из самых простых в моей жизни. Я выбрал «Сименс».

Они направили меня к трем компаниям, выпускающим трейлеры для мобильных томографов в США и Канаде. Я полетел в Чикаго, потом в Лос-Анджелес, чтобы поговорить с руководителями двух из них, которые были готовы разработать первую в мире мобильную систему для функциональной магнитно-резонансной томографии. Последнюю остановку я сделал в фирме «Медикал коучес инк.» в небольшом городке Онионта на севере штата Нью-Йорк.

Я приехал в «Медикал коучес» с парой сотрудников из Нью-Хейвена. Мы встретились с директором по производству Леном Маршем и вице-президентом по конструкторским и технологическим вопросам Диком Мэттисом за обедом в «Брукс-Хаусе». Весь обед Марш и Мэттис расписывали свой производственный процесс, который позволит им выполнить заданные технические условия. Они работали исключительно для «Сименс» по немецким стандартам. Фирма «Медикал коучес» оказалась лучшей.

Я передал им чертежи, и мы решили вместе подать заявку на патент трейлера с нашими изменениями. Мы разобрали его по винтикам и реконструировали с учетом специальных возможностей, которые позволят установить в него аппаратуру, необходимую для высокоскоростной функциональной нейровизуализации. Я внес в проект поправки на основе опыта создания двух комплексов для МРТ и все возможные мелочи, которых только мог пожелать исследователь.

Когда мы выбирали место для кнопки срочного отключения, я не мог не заметить, что она – большая и красная – напоминает тревожную кнопку в ванкуверской тюрьме.

Дик Мэттис хотел поместить ее в самой середине, чтобы она была у всех на виду.

Кнопка срочного отключения нужна на случай аварии, какой-то опасности для здоровья и жизни человека, находящегося в сканере, например, если металлический предмет попадет в магнитное поле томографа. Оно всегда включено, и эта кнопка сможет его отключить. К этой мере предосторожности можно прибегать только в самом крайнем случае. Если нажать кнопку, отключится сверхпроводящий магнит. Однако это может привести к повреждению магнита стоимостью 2 миллиона долларов. И даже если с магнитом ничего не случится, только одна замена жидкого гелия после его испарения стоит около 100 тысяч. Эта кнопка сама, как сильнейший магнит, притянула бы к себе кого-нибудь вроде Ричи-Шокера.

Я объяснил Мэттису, что мы будем сканировать преступников вроде Ричи и что, помещая кнопку на самом виду, мы прямо-таки напрашиваемся, чтобы кто-нибудь ее нажал. Поэтому мы решили спрятать ее в специальный ящичек, чтобы нажать ее мог только обученный сотрудник.

По окончании разработки инженеры «Медикал коучес» отправили чертежи на производство. Благодаря присылаемым по электронной почте фотографиям я имел возможность следить за тем, как появляется на свет первая мобильная система для функциональной томографии.

 

 

Глава 8

Подростки-психопаты

 

ФАКТ: содержание несовершеннолетних в тюрьме строгого режима может обходиться в 514 тысяч долларов[81] на человека в год[82].

 

Любой родитель скажет, что подростковый возраст – самый трудный. Наука подтвердила, что деструктивное и антисоциальное поведение в эти годы достигает пика[83]. Большинство мальчиков и значительное число девочек в период взросления совершают антиобщественные поступки. К счастью, делинквентное поведение, как правило, ограничивается сравнительно мелкими проступками, например вандализмом, выпивкой, употреблением легких наркотиков, драками, неаккуратным вождением и прочими хулиганскими выходками. Однако часть подростков идет по пути антисоциального образа действий, который в итоге приобретает более серьезный, более необузданный характер.

Мы оставили Брайана и Эрика, когда им обоим было по 13 лет и их только что приговорили к сроку в исправительной колонии для несовершеннолетних за многократные преступления (см. главу 6). Брайана судили за кражи со взломом, Эрика – за хранение и приготовление к сбыту наркотиков, а также за неоднократные взломы домов. Брайана отправили в Иллинойс; Эрик отсиживал срок неподалеку, в Висконсине.

 

Брайан

 

После короткого заключения в возрасте 13 лет Брайана на несколько месяцев поместили в детский приют для мальчиков, прежде чем снова передать родителям. По возвращении домой он пытался принудить к анальному сексу одного из младших братьев. Родители Брайана пришли в ужас и решили, что он научился этому у других мальчиков в приюте. Однако они не стали обращаться за помощью к психологу или психиатру. Его извращенное сексуальное поведение усугубилось в следующем году, когда Брайан подговорил десятилетнюю девочку на железнодорожном вокзале улизнуть от родителей и заняться с ним сексом. Когда Брайан с девочкой вернулись, она рассказала обо всем родителям. Родители девочки отвели Брайана домой и поговорили о случившемся с его родителями, но потом обе пары решили помалкивать.

Брайан продолжал заниматься сексом с кем попало, меняя партнерш. Однажды к нему в дом пришла девочка-подросток с младенцем и заявила, что он от Брайана. Бабушки и дедушки с обеих сторон решили, что ребенка нужно отдать на усыновление. В этот период у Брайана также была связь с замужней женщиной гораздо старше его. Брайана арестовали за кражу часов, которые он хотел подарить ей.

Когда Брайан перешел в старшие классы, сначала он получал оценки выше среднего. Однако через несколько семестров наступил упадок. Брайан стал выпивать и курить марихуану каждый день. Как он позднее сказал, марихуана помогала ему снять головные боли, которые по-прежнему его мучили.

В семье Брайана тоже царил беспорядок. Отец продолжал пить и снова потерял работу. Их семью опять выселили из дома за неуплату. Родители Брайана все больше скандалили, и однажды дело кончилось обвинением его отца Джеймса в нанесении побоев. Соседи сообщили, что за детьми практически никто не присматривает. Женевьева, мать Брайана, отдалилась от соседей и друзей. У нее тоже были проблемы с алкоголем.

Среди забав Брайана была одна, когда он целился из игрушечного, но очень похожего на настоящий пистолета в маленьких детей, после чего смотрел, как они убегают. Дети пожаловались родителям, те подняли панику, будто где-то по округе ходит потенциальный убийца. Полиция задержала Брайана под дулом пистолета, и ему предъявили обвинение в нарушении общественного порядка.

Брайан продолжал взламывать дома, иногда влезал туда же, где уже попадался. Он не умел планировать, и его несколько раз ловили с краденым. Судьи давали ему от условного срока до нескольких месяцев в исправительном заведении для несовершеннолетних или воспитательном доме для мальчиков, откуда Брайан убегал.

В таких заведениях Брайан подвергался сексуальному насилию со стороны других подростков, и его лечили от анальных папиллом и геморроя.

После освобождения Брайана всегда отправляли домой, где он быстро возвращался к кражам в домах и магазинах. Однажды зимой его поймали с поличным, когда он влез в «Кентакки фрайд чикен», и приговорили к нескольким месяцам заключения.

Брайан рассказал воспитателю, что как-то голосовал на дороге и его подобрал мужчина на большом пикапе со строительными материалами. Мужчина отвез его в безлюдное место и заставил заняться с ним оральным сексом. Потом он высадил его на автозаправке и уехал. Брайан купил там банку газировки, чтобы прополоскать рот после спермы. Через несколько недель Брайан сказал воспитателю, что узнал этого мужчину по фотографии в газете – того арестовали за аналогичные преступления.

Из-за семейных неурядиц и правонарушений Брайан мотался по исправительным заведениям и приютам. Его наркомания и другие поведенческие проблемы усилились.

Брайан за три года успел поучиться в трех разных школах. Он нередко находился на таком режиме, когда его отпускали в школу из исправительного заведения, куда он каждый день должен был возвращаться к отбою. Он не участвовал ни в каких школьных делах или спортивных командах. В конце концов он совершенно забросил учебу.

По отчетам психологов, в заключении и в детских домах Брайан вел себя тихо и не участвовал ни в какой совместной деятельности. Некоторые называли его хитрым и агрессивным и утверждали, что он оппозиционно и вызывающе настроен по отношению к взрослым и авторитетным фигурам. Брайан плохо сходился с людьми и предпочитал быть сам по себе. Впоследствии психолог, беседовавший с ним, пришел к выводу, что у Брайана «аффективное уплощение», он недальновиден и безответствен и не имеет перед собой никакой цели. Тем не менее его коэффициент интеллекта составлял 122 балла или выше, то есть выше среднего.

В 17 лет Брайана снова отправили жить с родителями. В течение нескольких недель он серьезно поругался с матерью, и она выгнала его из дома. На улице Брайан жил грабежом. Он съехался с девушкой постарше и жил у нее несколько месяцев. Их отношения испортились, он стал бродяжничать, перебирался из штата в штат. В Айове его арестовали за взлом, он отбыл несколько месяцев в тюрьме. Однако трехразовое питание и теплая постель были для него приятной переменой после ночевок в машине.

После возвращения в Иллинойс Брайана арестовали по подозрению во взломе магазина. Перед восемнадцатилетием его снова арестовали и обвинили в сопротивлении полиции, противозаконном применении силы, преступном причинении ущерба и употреблении запрещенных веществ. По дороге в участок Брайан подрался с полицейскими, и в местной больнице ему лечили сломанный нос. Он вышел на свободу после дня рождения и опять вернулся в Иллинойс, где его арестовали за взлом с проникновением и хранение марихуаны. Между 13 и 18 годами Брайан провел больше времени в заключении, чем на свободе.

 

Эрик

 

К 13 годам Эрика судили за 14 разных преступлений, в том числе за хранение и сбыт марихуаны, два случая нанесения побоев, два поджога, незаконное владение и применение оружия и несколько угонов. Он находился на условном сроке, когда его поймали в угнанной машине. Через неделю он ввязался в драку с учеником своей школы и достал пистолет. Пока шли расследование и суд, его передали в приемную семью; он тут же от них удрал. После задержания его поместили в воспитательное заведение, откуда сбежать было труднее. Оттуда он сбежал пять раз за первый месяц, так что о нем узнала вся полиция. На четвертый месяц в заведении с усиленным режимом он напал на подростка во время ссоры. Узнав, что ему грозит обвинение в нападении и нанесении побоев, он поджег приют. Примерно в то время, когда ему исполнилось 15 лет, его приговорили к трем годам исправительного заведения для мальчиков строгого режима – такое наказание судьи приберегают только для самых антисоциальных подростков. Обвинитель утверждал, что его несдержанный нрав, беспечное обращение с оружием, особенно с пистолетом, и неспособность делать выводы из собственного опыта приведут Эрика к совершению более тяжких преступлений, поэтому ради общественного спокойствия его следует посадить в тюрьму.

В тюрьме для несовершеннолетних Эрик вел себя не лучше. Он ругался и дрался с надзирателями, отпускал грубые шуточки в адрес сотрудниц женского пола, дрался с другими подростками и портил вещи. В первый год в тюрьме его положение неуклонно ухудшалось. За два месяца он набрал сорок девять взысканий за нарушение правил распорядка, в том числе два за изготовление оружия и два за побои. (Такие проступки обычно наказываются несколькими днями в штрафном изоляторе.) По словам работников, у него был «очень вспыльчивый характер». Они всячески старались поставить под контроль его агрессию, но на все попытки он отвечал только новыми враждебными выходками. В итоге он стал проводить в изоляторе по 23 часа в сутки. Даже там он угрожал надзирателям и ругался с ними, часами колотил в металлическую дверь. В тот час, который он проводил вне камеры изолятора, Эрик постоянно высказывал угрозы, портил вещи в общих комнатах и отказывался возвращаться в камеру. После трех месяцев в изоляторе его перевели в другую тюрьму, с более строгим режимом – для неуправляемых заключенных.

Там, если судить по первым отзывам, он вел себя спокойно и шел на сотрудничество. На первой беседе он как будто наслаждался тем, что находится в центре внимания. Он объяснил, что все его поступки не такие уж плохие и что ни один из них не относится к уголовным преступлениям (на самом деле его судили по шести уголовным статьям), и он возложил ответственность на двух других подростков, которые были вместе с ним, когда он в последний раз угнал машину. Эрик признался, что жил не так, как следует, что должен был слушаться маму и ходить в школу, но это казалось ему слишком скучным. Он заявил, что, когда очутился за решеткой в первый раз, это было самое ужасное время в его жизни. И все-таки, по его словам, он не помнил, что когда-нибудь был подавлен дольше чем несколько часов. Хотя он знал, что на тот момент его жизнь складывалась не слишком-то удачно, будущее его не волновало. Он не считал, что в чем-то потерпел неудачу. «Я слишком молод для неудач», – сказал он. Он почти чувствовал себя довольным и оценил себя в 10 баллов из 10. Один из психологов заметил, что Эрика отличали патологическое высокомерие и нарциссизм.

Тестирование Эрика после прибытия в тюрьму строгого режима показало, что он эмоционально не угнетен. Однако он положительно ответил на вопросы, отражавшие его позицию, что нельзя доверять другим и что у них в основном злые намерения по отношению к нему. Он согласился с утверждениями, которые описывали насилие как необходимую часть жизни, и с тем, что человек вынужден иногда прибегать к насилию, чтобы помешать другим использовать его в своих интересах.

Когда Эрика спросили о школе, он признался, что его много раз отстраняли от занятий и исключали за срыв уроков или продажу наркотиков и сигарет, но в основном за драки. По прикидке Эрика, в школе он дрался не реже раза в неделю. Он сказал, что драки всегда провоцировали другие ученики, которые к нему «лезли». Но потом он признал, что обычно бил первым. По учебе Эрик отстал от сверстников на несколько лет, но при этом у него были нормальные умственные способности и отсутствовали трудности с обучением. Он сказал, что в штрафном изоляторе в предыдущей тюрьме он сидел в основном потому, что постоянно «взрывался и матерился на охрану». Он обвинял в этих проблемах сотрудников, которые его «провоцировали».

В первый же вечер в новом месте заключения он пожаловался на еду и потом перевернул свою камеру вверх дном. Когда ему разрешили позвонить матери и та велела ему прекратить ругаться, он вырвал телефонный шнур из стены. Его оценили как самого вспыльчивого заключенного в истории тюрьмы. Уровень агрессии Эрика удивил даже опытных работников.

Эрик особенно не любил, когда ему говорили, что делать. Он продолжал нарушать правила, хулиганил, портил вещи. Весь остаток юности до совершеннолетия ему предстояло провести в тюрьме особого режима. Он должен был выйти на свободу вскоре после 18-го дня рождения.

Тюремная команда психологов поставила на Эрике целую уйму тестов. Одним из них был опрос по Перечню психопатических черт Хэра для детей и подростков, чтобы понять, насколько велик у Эрика риск рецидива и насколько он поддается терапии. Два психолога независимо поставили ему 34 балла из 40 возможных, отнеся его тем самым к группе высокого риска.

 

Подросток-психопат?

 

ППЧ очень верно предсказывает риск рецидива у взрослых преступников мужского пола. У заключенных, набравших высокие баллы по перечню, вероятность совершить новые преступления после выхода на свободу в 4–8 раз выше, чем у тех, кто получил низкие баллы. Почти все взрослые психопаты, с которыми я говорил, были осуждены еще в подростковом возрасте. А оставшиеся с готовностью признают серьезные межличностные конфликты и импульсивные, необдуманные поступки, часто весьма антисоциального характера.

Эти факты и заставляют множество исследователей упорно разрабатывать инструменты ранней диагностики таких подростков, которые стоят на дороге к взрослой психопатии. Одна из целей научных усилий – определить этих молодых людей из группы риска и попытаться повлиять на их развитие.

Важнейшей попыткой создать эффективный и надежный инструмент клинической оценки психопатических черт в раннем возрасте стал ППЧ Хэра для детей и подростков[84]. В его основе лежит вариант для взрослых. Как и оригинал, ППЧ для детей состоит из 20 пунктов, по каждому из которых можно поставить одну из трех оценок (0 баллов, если пункт неприменим к пациенту, 1 балл, если применим в некоторой степени, и 2 балла, если безусловно применим). В итоге подросток может набрать от 0 до 40 баллов. Как и у взрослых, 30 баллов считаются границей.

Однако ученые стараются не навешивать на несовершеннолетних ярлык психопата. Само это слово чрезвычайно оскорбительно, и исследователи не хотят, чтобы против детей создалось предубеждение. Поэтому аффективные симптомы психопатии у детей и подростков называются чертами бессердечия и безразличия . О подростках, набравших высокие баллы по ППЧ, обычно говорят, что у них «расстройство поведения и бессердечия». Это звучит менее оскорбительно, чем термин «психопат». Черты и поведение, присущие этому расстройству, оцениваются при помощи Перечня психопатических черт для детей и подростков и приведены во вставке 4.

 

ВСТАВКА 4