Посвящаю детям давней войны 9 страница
Новобранец, рядовой Витя Бороненко, тут же пропитался уважением к невидимому генералу. Если главный командир – ученый, то он кого хочешь обмыслит, и сделает своих солдат победителями. В том числе и его, никому не заметного заряжающего на одном из четырех сотен танков.
Руки Витьки приучались орудовать с затвором, а перед его носом вместо пороховой гари стоял еще запах хлеба и соломы, запах родного хутора. В ушах новобранца коровье мычание и хрюкот поросей перебивал жестокий орудийный грохот. Руки долго привыкали к твердому и холодному железу. Ведь прежде им приходилось обращаться с трепетными, жаркими телами поросят да телят, с золотыми хлебами да с пахучими травами. Но потихоньку металл как будто просочился в их нутро, под кожу, и стал там вроде как своим. Когда пушка перестала казаться Витьке чужим баловством, городской заумью, и стала потихоньку превращаться как будто в продолжение его же тела, Бороненко получил повышение. Теперь он сделался наводчиком.
Как ему объяснили старшие товарищи, в этом деле главное – чувствовать врага. Не важно, кто этот враг – черный вражеский танк, или простой фанерный щиток с нарисованной на нем красной мишенью.
Настоящих врагов Виктор пока что видел только лишь в кино, что раз в неделю им крутили в солдатском клубе. Но те враги были какие-то невразумительные – живые люди, почти такие же, как и он сам. Поэтому, наводя крест прицела на мишень, Бороненко сам для себя придумывал никем не виданных врагов. То огромных железных волков, то гигантских клыкастых жаб. Впрочем, этих существ никто не мог видеть, зато все видели, что Бороненко – неплохой наводчик, и скоро может дорасти до командира машины.
В очередное увольнение Витя бессмысленно бродил по городку. Куда тут пойдешь, если никого не знаешь?! Даже земля здесь хоть вроде и своя, да не совсем. На его гладкой, как стол, степной родине, конечно, не было такого, чтоб на каждом шагу – то дерево, то пень, то колода. Того и гляди, шишку на лоб посадишь!
Шаг за шагом Витя дошел до скотобойни. Остановился, прислушался к доносившемуся из-за стены хрюканью да мычанию. Закрыл глаза и представил, будто он на родине, посреди широкого поля. Только крики животных были все-таки какими-то не такими. Тревожными слишком, что ли. Все-таки здесь не вольное поле, а подневольная бойня!
Когда он открыл глаза, то увидел, что на другой стороне расквашенной улицы стоит девушка, и смотрит в ту же сторону, что и он – на бойню. Витя перевел глаза с бойни на незнакомку. Боже, до чего она хороша! Длинные белые волосы, миниатюрное личико, ровный, будто выточенный, стан! Виктор смотрел и смотрел, не находя в себе сил сдвинуться с места. Девушка тоже глянула в его сторону, но быстро отвернулась, и быстрой походкой отправилась прочь. Словно она получила от Виктора какую-то нечаянную искорку, которая своей неожиданностью больно ее уколола.
Витя тоже повернулся, и зашагал к воротам части, хотя время увольнения еще не истекло. Вечером он рассказал о незнакомке своему механику-водителю, Сашке, с которым он успел подружиться.
- Так какая она была? Белые волосы, говоришь? – третий раз переспрашивал механик, немного прикрывая глаза, будто что-то представляя.
- Ну да! – покорно кивал головой Витя.
- Да, - причмокнул Сашка, потом набрал в себя побольше воздуха, и разом выдохнул – Так это ведь – дочка Самого!
Витька отпрянул от него, будто был снесен ветром его выдоха. Саша мог продолжать говорить, метать фразы, вроде «Сам понимаешь, не по тебе она! Дочь генерала – дело сурьезное!» Но вместо слов только сочувственно посмотрел на друга. Виктор кивнул. Мол, понимаю.
- Помоги мне трак поменять, - неожиданно прервал разговор Сашка. Он понимал, что лучший способ прервать сейчас бесполезную паузу – это придумать какую-нибудь работу.
Витю не пришлось долго уговаривать. Вооружившись кувалдами, они направились к застывшему в неподвижности танку. Вскоре их грохот слился с общим грохотом, стелившимся над парком.
Но Виктор не забыл незнакомку. Стоило выпасть свободной минуте, и она сейчас же выплывала перед его глазами. Белая-белая, красивая-красивая. И ведь не далеко она. Здесь, рядом, шагах в трехстах от его танка. Но, оказывается, это расстояние было ничем, в сравнении с тем, которое отделяло простого солдата от генерала, который к тому же был военным ученым.
«Почему людей так разносит по разным полочкам этого мира? Попал на свою полочку, так не рыпайся, сиди на ней спокойно! Прежде гроши людей раскладывали, теперь вот – ум. Но ведь и уму тоже надо за что-то зацепиться, чтоб человека вверх подбросить. А ежели цепляться не за что, как на моем хуторе, тогда как? Будь хоть семь пядей во лбу – все одно без толку! И вот эта моя полка наглухо закрыла от меня ту красавицу, и не дотянуться мне до нее!», размышлял солдат.
Я даже не запомнила лица того солдата, просто отметила про себя что он на меня смотрел. Но мало ли солдатиков на меня смотрело за жизнь в этих краях?! Короче, поставила я себе меточку, вот и все. Тем более некогда размышлять, когда впереди дальняя дорога к шуршащим бумажками знаниям, и… К тому единственному, любимому, о котором столько говорил мне отец, и который сейчас красуется там, среди столицы, прямо на вершине загадочного Кремля. Или нет! Он стоит сейчас на вокзале с руками, растопыренными для объятия. И будет так стоять, как часовой возле штаба, и день и ночь, до того мгновения, когда между его голодных рук не окажусь я!
Все, последний чемодан упакован. В него заботливые руки мамы кладут гостинцы - пирожки, яблочки, груши. Господи, куда же так много. Пирожки еще ладно, но фрукты! Они же, сгниют, испортятся в дороге, растекутся прелыми соплями по чемодану!
- Мама, хватит!
- Ничего, доченька, сама не съешь – угостишь кого. Когда я тебе еще гостинчик соберу!
Из маминых глаз прыснули звездочки-слезки.
«Наверное, мой вагон уже моют прибирают, чтоб завтра я забралась в его мягкое нутро. Поеду, там засну, а проснусь… За окном – Кремль, а прямо передо мной – он. Он!», мечтала я.
Мечта вместе со мной вползала в короткую летнюю ноченьку, насквозь пронизанную трелями соловьев.
Генерал Клубков, конечно, соловьев слышал. Но не внимал им ни малейшей частичкой своего сердца. «Война! Будет война!», приговаривало его сердце. О том, что она будет, он знал уже давно, и не полусознательным сердечным трелям, а по чернильно-правильным бумагам, приходивших к нему из штаба. Он уже к ним привык, как привык и к будущей войне. Весь прошедший год он желал лишь одного – чтобы битвы не начались прежде, чем уедет его милая доченька, Дашенька. Там она окажется в столице, значит – будет пристроена, уже и умирать будет не страшно. На войне же всякое бывает. Не одни ведь солдаты и лейтенанты гибнут, генералам тоже достается и шальная пуля, и, что вероятнее – летящая с небес бомба…
Но вот, вроде бы все утряслось. Дочка уже на рассвете отправляется в Москву, и все, что он желал в жизни вроде как исполнено. Только бы дождаться утра. Клубков был человеком немножечко суеверным и считал, что если какому-то важному событию не суждено состояться, то сорвется оно непременно в последние минуты, когда давление уверенности и надежды достигает исполинской силы.
Пространство пропиталось орудийным гулом. Где-то наверху проревели самолеты. Отблески огненных вспышек смешались с первыми лучами солнца в бесплодное красное сияние. Городок окутался облаком дыма, смешанного с известковой и кирпичной пылью. С прощальным звоном вылетели из окон стекла, впустив в комнату струю воздуха, пропитанного тревожным запахом гари. Вместе с ним ветерок принес и обрывок какой-то бумажке, которая полетала по комнате, и прилипла к носу генерала, но он ее даже и не заметил.
Город подпрыгивал от тяжелых взрывов и бросал к небу огненные отблески, словно мольбу о пощаде. Но пощады не было. Девственно-голубое летнее небо наводнялось роями блестящих самолетов, из которых вылетали маленькие точечки, казавшиеся волне безобидными. Но, стоило «точечкам» подлететь к земле ближе, она яростно подпрыгивала, и взлетала наверх фонтаном из земли и огня.
Пение соловьев пропало на прощальной ноте. Оно утонуло в омуте грохота, звона, треска, скрежета, чьих-то воплей и криков. Во вчерашнюю умиротворенную реальность теперь яростно впихивалась реальность совсем другая.
Клубков не верил ни своим глазам, ни ушам, ни даже носу. Он думал, что все это – плод его тревожного ожидания, который сделался за прошедший день столь спелым, что не мог не лопнуть и не затопить собой все, что окружало генерала.
Сомнения развеял стук в дверь. Генерал, откинув в разбитое окно окурок, бросился открывать. Тут же в дверях своей комнаты показалась заспанная дочь.
- Папа, что случилось? Учения, что ли? Почему ты об этом ничего не сказал? – испуганно всхлипнула я, хотя понимала, что учениями это быть не может. Все-таки дочь генерала, не один десяток этих самых учений видела и слышала.
- Учения, учения, - радостно кивнул головой отец и раскрыл дверь.
На пороге стоял ординарец. Он что-то сказал отцу на ухо, тот кивнул головой, быстро облачился в свой генеральский китель.
- Я скоро приду! Но ты не жди меня, отправляйся в Москву одна… Нет, лучше с мамой! С мамой! – крикнул отец, и навсегда исчез во мраке обесточенной лестницы.
Клубков ехал по направлению к своему штабу. Вернее, он так предполагал. Вместо привычных домиков и ангаров впереди дороги лежал гигантский костер, будто какая-то звезда сорвалась с неба и теперь нечаянно так больно обожгла землю. Когда подъехали ближе, Клубков вышел из машины и нервно закурил. Больше он ничего не мог сделать.
Никогда он еще не видел столько перепуганных, отдавшихся в лапы панике людей в форме. Не видел он, чтобы такое количество грозных тел боевых машин пылало, как нагромождение больших спичечных коробок.
Клубков попробовал собраться с мыслями. Прежде всего он вспомнил о том, что является генералом. Но генералом над кем? Не над армией, а над толпой смертельно перепуганных людей! И видит он сейчас то же самое, что видят они – тотальный огонь и мертвые тела своих живых и механических сослуживцев. «Связь! Срочно связь!», пронеслось в голове Клубкова. Ведь только и связь, через которую он должен принимать приказы вышестоящих и командовать сам, делает его генералом!
- Связь! – крикнул он, обратившись к ординарцу.
- Отсутствует, - быстро доложил он, - Ни с кем нет связи!
Тем временем где-то в высоте, невидимой из-за густого черного дыма, опять провыли самолеты. Судя по всему – вражьи. Земля снова заходила ходуном, еще уцелевший кусок штаба мигом сложился и обратился в кирпичное облако.
- На ЗКП! – приказал Клубков шоферу, и тут же вскочил в машину.
Запасной командный пункт располагался в лесочке возле города. К нему вела необычайно пыльная даже для этих мест дорога, терявшаяся возле ничем не примечательного зеленого холмика. Лишь немногие знали, что в этом живописном холмике имеется дверца. Точнее – целые ворота…
Нет, ничего этого уже не имелось. Холм оказался срыт прямым попаданием чудовищной мощи бомбы. «Как они, гады, про него прознали? Не могли же случайно?!», пронеслось в голове генерала. Теперь он окончательно понял, что остался совсем без войска. Где-то, возможно, еще оставались живые люди, его подчиненные, но ни увидеть их, ни докричаться он не мог. Значит, их уже вроде как и не существовало. Он снова приказал отправиться в ту часть, которая располагалась возле штаба. Что делать – он не знал, но от бездействия становилось совсем жутко. Где-то вдали чувствовалось стальное, беспощадное движение врага, который вот-вот появится перед глазами. Но видеть его придется не долго.
В дымящихся развалинах штаба Клубков нашел-таки чудом уцелевший телефон. Он принялся яростно кричать в него, не зная даже, к кому он обращается, к начальству или подчиненным. Но это, впрочем, было уже все равно, телефон с перебитым в сотне мест кабелем, был уже бессилен, как всякий труп.
Клубков оценил свое положение. «Все, больше я не генерал, и даже не солдат. Кто я? Да никто! Остается только бежать, как все бегут. Ведь теперь я не хуже и не лучше их», печально констатировал он, но тут же понял, что это тоже бесполезно. Туда, куда еще можно бежать его, генерала, неизвестно где потерявшего свою армию, ждет не лучшая доля, чем та, которую он получит, оставшись здесь.
Генерал присел на кусок штукатурки, которая еще не так давно была частицей его серьезного штаба. Он закурил и, вытащив свой пистолет, принялся его рассматривать. Воображение живо нарисовало ему картину, как перед ним вырастут железные вражьи машины. Наверное, они достают аж до самого неба! Но Клубков возьмет этот самый пистолет и бабахнет в них. Бесполезно, бессмысленно, первый и последний раз в жизни. Уже через мгновение его, наверное, не будет, но полумертвый рот, наверное, еще прошепчет «все, что мог…»
Иголка неожиданной мысли пронзила Клубкова. «Как же Даша?! Она же в Москву, наверное, так и не успеет! Надо чтобы успела. Надо!» Лишь эта дума смогла повернуть ход мыслей генерала, как большая плотина меняет течение огромной реки.
Генерал вскочил на ноги, и принялся яростно ловить тех, кто вчера был подчинен ему, а сегодня подчинен лишь своему страху. Первого, попавшегося ему лейтенанта после приведения в чувства, он отправил узнать, сколько еще техники осталось в их распоряжении. Оказалось – двенадцать танков и пять грузовиков. «С чего начал, к тому и вернулся!» мрачно подумал Клубков, вспомнив о тех временах, когда командовал ротой.
К середине черного, покрытого копотью дня, генералу удалось набить машины экипажами. В некоторых танках экипажи состояли сплошь из офицеров, в других – из одних солдат-новобранцев. Но делать нечего, время дорого. Разместив всех, кому не хватило места в машинах, на броне, генерал приказал начать выдвижение.
Колонна из двенадцати танков двинулась к болоту. Моховые кочки встретили танкистов странной, даже страшной тишиной, которая больно врезалась в уши после целого дня запредельного шума. Клубков до боли стиснул зубы и мысленно отправил себя в прошлое, в нутро своих лейтенантских годов. Вроде бы, сейчас все, как тогда – девственно-тихое болото, мирные кочки, удивленные квакушки. Значит, и дома сейчас ждет жена с горячим обедом да дочка со своими прибаутками...
Клубков вел свою колонну в обход топям, по дорожкам, едва заметным его оку. Вот один поворот, вот – другой. Наконец, в уши врезался знакомый рев танковых двигателей. Свои или чужие?
Клубков остановил колонну и заглянул в открытый люк.
- Федорчук, пойдешь со мной! – распорядился он.
Над броней выросла голова капитана Федорчука. Они отправились на разведку. Сперва шагом, с кочки на кочку, потом, ближе к единственной среди топких краев дороги, ползком. Вскоре в их лица ударил резкий бензиновый выхлоп, и прямо перед их глазами пронеслось что-то железное, вражеское.
- Они, - прошептал Федорчук.
Клубков кивнул головой. Вместе они направились обратно.
Чтобы определить боевые позиции, генералу потребовался всего-навсего час. Едва солнце наклонилось к горизонту, как зеленые топи окрасились краской взрывов. Ничего не понимающая трясина робко стонала под тяжестью падающего в ее утробу железа. Начался свирепый бой. Запертый на стиснутой болотами дороге, враг пылал кострами горящих машин и осыпал пространство белыми трупами своих солдат. Те, кто шел позади, уже не могли остановиться, и шли вперед, под железные рои снарядов, вылетающих как будто из самих болотных недр. Умирающие думали, что стреляют по ним вовсе не русские, которые хоть и страшные, но все-таки люди. Нет, их бьет болотным огнем, хозяйничает над которым какая-то нечистая сила, никому кроме здешних обитателей неведомая.
Сколько вражин полегло в том бою – никто не знал. Сами они своих потерь сосчитать не могли, а Клубкову и его бойцам не до того было. Только к концу дня при взгляде на раскуроченную дорогу казалось, будто она сделана из одного только дымящегося железа, смешенного с кровью. В конце концов, ворог где-то повернул или остановился. С дороги он исчез. По крайней мере, в живом обличье. То, что осталось, было мертвым, к борьбе не пригодным, а, значит, самым нейтральным, как земля и воздух. Мертвый солдат, какой бы мундир не был на него надет, уже больше не принадлежит ни своей армии ни чужой. Скорее он – частица неба и частица земли одновременно, а ни земля, ни небеса войн с людьми не ведут.
В танках Клубкова закончились снаряды. Дальше воевать было нечем. Теперь уже точно надо было отходить. «Ничего, хоть на пару часиков я их задержал. Даша успела. Успела!», говорил сам себе Клубков.
Сделав два выстрела в сторону невидимого за лесом противника, танки развернулись, и двинулись обратно. До самого следующего рассвета они петляли через болота. Несколько раз танки Клубкова вставали на твердую почву, и даже высовывали свои морды из лесных чащоб, но тут же их накрывал град близких разрывов, сопровождаемый отголосками криков на чужом языке. «Все, мы окружены. Бежать некуда!», понял Клубков, но ни с кем не поделился своей мыслью.
Машины Клубкова шарили по болотам еще долго. Изо всех сил отыскивали ту единственную дороженьку, по которой можно уйти туда, где нет врага. Но ее не было. Топливные баки машин высохли, и грозные творения человека в конце концов застыли там, где они никому не могли угрожать – среди зеленых хлябей. Жерло орудия одного танка застыло направленным на воронье гнездо, другого – на чахлую болотную сосенку, третьего – на невзрачную полусгнившую гать. Впрочем, пушки страшны не сами по себе, они грозны своей смертельной начинкой, а вот начинки-то в них как раз и не осталось.
- Мы окружены, - спокойно промолвил Клубков, собрав своих бойцов, - Оставаться здесь – гиблое дело. Жрать кроме клюквы – нечего, я уже не говорю о том, что воевать нечем. Выходит, остается одно – к своим пробиваться. Придется разбиться на небольшие группы, по три-четыре человека, да и пробиваться.
Бойцы разошлись. Вскоре кулак их отряда разжался, и оставшиеся от него группы-пальцы стали прокрадываться по болоту, стремясь поскорее нырнуть в сухие леса. Вместе с самим Клубковым шли Федорчук и еще два солдата, Витька Бороненко и Сашка. Командование своей группой генерал отдал капитану. Сам он молчаливо побрел следом за всеми, спотыкаясь на каждой кочке и угрюмо глядя себе под ноги. Великолепные краснолампасные брюки скоро так пропитались болотной жижей, что не видно стало и самых лампас. Кое-как продравшись через болотные заросли, они вышли на заросшую хмурым осинником твердую землю.
- Да, такая она, война, - говорил один солдат другому, - Мы и не думали, что так оно все получится. А я перед самой войной девушку видел, но так к ней и не подошел. Нельзя – генеральская дочка она. Была.
- Почему была? Есть? – пожал плечами Сашка.
- Она, дай Бог, и есть. Генерала нет… - заключил Витька.
Клубков вздрогнул. Он метнул гневный взгляд на солдата, но тут же опустил голову, и уставился на густую траву, скрывавшую под собой прошлогодние палые листья. Да, какой он теперь генерал! Даже тремя сослуживцами, и то командовать больше не способен, им самим теперь с его же позволения какой-то капитанчик командует. И ведет этот капитан его в лучшем случае под вражью пулю, а в худшем – на родной, русский эшафот. Тоже под пулю, но позорную, палаческую…
Вспомнились времена, когда он был таким же капитанчиком. Нет, еще раньше, когда он был солдатом, и мечтал лишь о том, чтобы когда-нибудь превратиться в генерала. Мечта была красивая и несбыточная. Клубков только сейчас понял, что в те годы он безумно любил самого себя в облике генерала, и питал к себе-воображаемому такие чувства, какие невозможно иметь к живому человеку. Ведь у живого, пусть даже и у самого себя, всегда найдешь столько шероховатостей и недостатков!
Но теперь – хуже. Клубков уже побывал генералом, а теперь упал ниже простого солдата. Даже рядовые бойцы, и те веселее его, шагают себе сквозь лес, не думая о пляшущих со всех сторон косах смерти. Может, они выйдут из этого кольца сплошной погибели, а если нет – то семи смертям не бывать, а одной – не миновать. А Клубкову страшно, и страх этот порожден тем, что в одночасье он потерял все. Как генерал он умер, солдатский свой возраст давно прожил. Не может же он родиться во второй раз, хоть солдатом, хоть генералом!
Лес расступился, и в лицо служивых глянула деревенька. Дощато-дровяная, как все деревушки этих краев. От домиков веяло мирным покоем, покой окутал и бегущих воинов. «Может, и войны никакой нет? Может, это что-то другое было? Сейчас выйдем и все узнаем», сказали они сами себе и пошли вперед.
Деревня оказалась пустой, но на дороге виднелось множество следов, которые вели на восток. Спутники Клубкова зашагали по ней, следом за ними пошел и Клубков. Нет, война все-таки шла, и это чувствовал каждый их шаг. То еще не остывшая воронка попадется, то грохот где-то вдали прокатится, то юркое самолетное тело в небесах промелькнет. Было ясно, что врага здесь еще нет, но он вот-вот появится. Каждое деревце, каждая травинка затаились в его предчувствии. По правде говоря, им он не мог принести ничего худшего, чем то, что совершали обитатели этих мест. Ведь и они нарезали банные веники, косили траву, рубили дрова. Но, видать, даже растения привыкли к живущим здесь людям, давно простили все их вредные дела, и теперь не желают променять их на других.
- Быстрей надо идти, - бросил капитан, - У врага – танки, мигом нас догонит! А у нас теперь – только память о них, но на ней далеко не уедешь!
И они зашагали быстрее. Быстроте шагов повиновался и Клубков. Чтобы успокоить пылающую душу, он работал ногами даже усерднее своих товарищей, но не помогало. Каждый его шаг отзывался мыслью о том, что если спутники его все-таки хотят уйти от смерти, то он просто ходит между смертями, чтобы, в конце концов, все-таки придти к одной из них...
Солдаты смотрели на него сперва удивленно, потом – с сочувствием. Когда долго идешь по одному пути с одним и тем же человеком, то волей или неволей начинаешь понимать его думы. Чем дальше – тем больше.
Дорога сделала поворот, и открыла путникам мертвый грузовик, воткнувшийся немой кабиной в толстое дерево, растущее на обочине. В канаве, растекшись в кроваво-мозговой луже, лежал безусый сержант с простреленной в нескольких местах головой. Его наивные синие глаза бессмысленно смотрели в небо из-под страшных кровавых сгустков, смешанных с кусками костей и каплями мозга. Казалось, будто тело провожает вечным, запаянным в стекло взглядом простившуюся с ним душу.
Один из солдат откинул брезент. Кузов был пуст. Куда мчалась эта пустая машина, за что отдал жизнь этот сержант-водитель, не успевший за свой короткий век даже набраться как следует ума-разума?
Солдат Витя закрыл мертвому глаза, а потом ни с того ни с сего принялся его раздевать. В сторону отлетела запятнанная кровью гимнастерка, рядом плюхнулся вещмешок.
Клубков округлил глаза.
- Что ты делаешь! – в ужасе закричал он.
- Переодевайтесь, товарищ генерал, - неожиданно предложил боец. Опередив глупый вопрос генерала «Зачем?», добавил, - Сами знаете!
Генерал принялся лихорадочно переодеваться. Трясущимися руками он напяливал на себя чужую личину, чужую жизнь, о которой он ничего не знал и никогда не узнает. Тайны этой короткой, но не познаваемой жизни больно жгли его. К тому же в кармане гимнастерки почудилось что-то мягкое. Клубков сунул туда руку и извлек мягкую игрушку. Что-то вроде нелепой собачки.
- Ой, что это? – удивился он, рассматривая странную вещь.
- Наверное, любимая ему подарила, - обернувшись, махнул рукой Витька. Сейчас он был занят одеванием в генеральский мундир мертвеца, - Странно, его форма вам в самый раз…
Клубков посмотрел на мертвого сержанта, и ему показалось, что перед ним лежит его же бездыханное тело. Но он может его видеть, даже притронуться к нему может. Значит, он сразу же и жив и мертв! Клубков положил собачку на грудь мертвого, и сразу же отвернулся.
Но времени на раздумья не оставалось. Бывший генерал обернулся, и зашагал вместе с сотоварищами. Теперь они стали единым целым, их сковала общая судьба, которой прежде у них не было. Каждый из них чувствовал, что теперь они уже до конца будут вместе, и нет уже среди их ржаво-железных солдатских судеб одной позолочено-генеральской. Все они, быть может, лягут под вражьими пулями и снарядами, но никто не взойдет на эшафот, под руку палача…
Деревья по краям дороги замелькали для Клубкова уже по-другому. По-солдатски.
На третий день они вышли к своим. Часть, на которую они набрели, оказалась танковой. Царствовала в ней все та же неразбериха, которая мела своей метлой по всем западным краям Руси-матушки. В ней оказался огромный КВ-1, лишенный своей души-экипажа. Так вышло, что Клубков и его сотоварищи и оживили этот танк. Причем бывший генерал занял в танке место самого младшего члена экипажа – заряжающего.
По вокзалу гуляло разноцветное озеро толпы. Свирепые волны, прокатывающиеся по нему взад и вперед, то сжимали людей, раздавливая самые их сердца, то откатывали назад, бросая несчастных к подножию леса хищных ног. Повсюду валялись какие-то мешки и чемоданы, потерявшие своих хозяев. Некоторые из них были уже растерзаны, обнажив нехитрое добро – ложки, миски, куски хлеба. Тем, кто стоял на берегу этого жестокого озера, пыхтевший вдали поезд казался вожделенной целью. Тем же, кого проталкивало к нему ближе, заветной мечтой казался уже глоток свежего воздуха, которого здесь уже не было. Кто был посмелее – широкой грудью пер в толпу, но потом выползал из нее уже на четвереньках, весь оборванный и нередко окровавленный.
Паровоз отчаянно свистел, собираясь двигать облепленные людьми вагоны. Народ толпился на крышах, висел на буферах и подножках, как-то помещался на гладких боках вагонов. Больше народа поезд все равно бы не вместил при всем желании машиниста. Желающим уехать оставалось, разве что, влезть в трубу или в самую топку. Народ это понимал, но не мог ничего поделать – наружные слои толпы так сдавили внутренние, что возле поезда не падали даже задушенные толчеей трупы.
- Нам тут делать нечего. Задавят! – сказала я.
- Мы же семья генерала! Нам положено! – прокричала мама и сунула руку в сумочку, собираясь доставать из нее какие-то бумаги.
Здоровенный на вид мужик с большим мешком покосился в нашу сторону.
- Она не в себе! – сказала я неизвестно кому, зажала маме рот, и принялась шептать в ее ухо, - Тише! Тише ты! Ведь и убить могут! Кого народ винить сейчас будет, как не генерала! Посмотри, что с городом стало! А кто виноват?! Генерал! Он же – главный защитник, который не защитил!
Бросив свой мешок на произвол судьбы, мы принялись выбираться. Город махал нам на прощание, как руками, сотнями жирных и тощих дымов. Он был смертельно ранен и вот-вот должен был умереть.
Опять завыли самолеты, которым подпел паровозный свисток. Тут же раздались истошные вопли, показавшиеся куда страшнее самолетного воя. Мы невольно оглянулись.
Паровоз тронулся с места, постепенно сдавливая толпу перед собой. Люди шарахались, пятились, исчезали где-то внизу, и, в конце концов, доставались паровозным колесам. Все быстрее ехал этот паровоз, совсем недавно казавшийся спасителем, а теперь обратившийся в машину смерти своих же спасаемых. Вот клокочущая толпа оказалась уже разрезана стальной гусеницей. Машина вползла в лес, оставив за собой след из пропитанной кровью гальки и человеческих ошметков. Впрочем, он тут же затянулся насевшей толпой. Люди дивились внезапной пустоте, и размахивали руками, ожидая, наверное, почувствовать поезд, которого не было.
- Что это? – не поняла мама.
- Машинист тоже человек, и тоже жить хочет, - сообразила я.
Мы с мамой пошли среди зловещих черных руин, еще вчера бывших веселыми разноцветными домиками. Город был чужд и страшен. Там, где самая широкая его улица неожиданно переливалась в лесную дорогу, змеилась целая толпа людей. Все лица в ней были незнакомы нам и, похоже, друг другу. Никто ничего не говорил, все только молча передвигали ноги. О чем говорить, если кроме как о происшедшем и мыслей в голове нет?! А то, что случилось, нельзя было втиснуть ни в спокойные слова, ни в крики, ни в вопли. Оставалось только лишь работать ногами – левой-правой, левой-правой.
Узкое, зажатое между двумя рядами деревьев небо закрыли крылья большой железной птицы. «Это – не наш!», прокричал кто-то. Народ тут же бросился к обочинам, стараясь втиснуть свои тела в густоту леса. Самолет, будто обидевшись, принялся стегать толпу свинцовым кнутом своего пулемета. Кто-то закричал, кто-то упал ничком, кто-то растекся кровавым ручьем по дороге.
Похоже, летчик стрелял вовсе не из злобы, но и не по приказу. Просто в нем сработал всем известный охотничий рефлекс. Если бы люди не заметили небесную машину, и продолжили шагать дальше, он, быть может, не обратил бы на них никакого внимания. Тем более, у него наверняка есть какое-то задание важнее обстрела несчастных оборванцев. Но раз множество людей-муравьев принялось рассыпаться в разные стороны, руки сами собой потянулись к гашетке.
Когда все стихло, толпа снова собралась на дороге, и продолжила свой путь. На убитых и раненых никто не обратил внимания, кроме нескольких человек, наверное – их родственников. Они застыли над неподвижными телами, ничего не говоря и не роняя ни слезинки. Просто стояли и смотрели.
«Непонятно устроен человек. Если бы эти люди умерли позавчера в своих теплых и тихих постелях, их перед похоронами обязательно бы обмыли реками слез. Но уже сегодня – только несколько головосклоненных минут, и все, уже и забыли», раздумывала я.
Толпа плелась и плелась дальше, все время увеличиваясь, будто распухая. Идущие впереди люди делались все ближе и ближе к нам, и я поняла, что скоро нам некуда будет ставить своих ног. Скорость упала настолько, что стало сомнительным, дойдут ли куда-нибудь эти люди. Кое-кто уже поглядывал назад, но общее движение подхватывало его, и опять влекло в свою сторону.