Что когда-нибудь у тебя может быть достаточно секса
Всё это стало целями маленького мальчика. Иллюзиями, которые останутся с ним на
всю жизнь. Все эти обещания разглядел он в улыбке толстяка.
Ну и после того, всякий раз, когда ему становилось страшно, грустно или одиноко;
в каждую ночь, когда он просыпался в панике в очередном приёмном доме, его
сердце колотилось, а постель была сырой; в любой день, когда он отправлялся в
школу в новых краях; всякий раз, когда мамуля возвращалась забрать его, в любом
промозглом номере мотеля; в каждой взятой напрокат машине, - мальчик вспоминал
всё ту же дюжину фоток нагнувшегося толстяка. Обезьяну с каштанами. И
малолетнего говнюка такое сразу же успокаивало. Оно показывало ему, насколько
храбрым, сильным и счастливым способен стать человек.
И что пытка будет пыткой, а унижение - унижением, только если ты сам решишь
страдать.
"Спаситель" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
И вот ведь смешно: как только кто-то спасает тебя, первое, что хочется сделать -
спасти других. Всех людей. Каждого.
Малыш никогда не узнал имя этого человека. Но никогда не забывал ту улыбку.
"Герой" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Глава 6
В следующий раз, когда прихожу навестить маму, я по-прежнему Фред Гастингс, её
государственный защитник, и всю дорогу она мне поддакивает. Пока не сообщаю ей,
что всё ещё не женат, а она говорит, мол, это позор. Потом включает телевизор,
какую-то мыльную оперу, ну, знаете, где настоящие люди прикидываются фуфельными,
с надуманными проблемами, а настоящие люди наблюдают за ними, чтобы забыть свои
настоящие проблемы.
В следующий визит я по-прежнему Фред, но уже женатый и с тремя детьми. Это уже
лучше, но трое детей... многовато. Людям следует ограничиваться двумя, замечает
она.
В следующий визит у меня уже двое.
С каждым визитом её под одеялом остаётся всё меньше и меньше.
С другой стороны, всё меньше и меньше Виктора Манчини сидит на стуле у её
кровати.
На следующий день я снова я, и проходит всего несколько минут до момента, когда
мама звонит и вызывает медсестру, чтобы та провела меня обратно в холл. Мы сидим
молча, потом я беру куртку, а она зовёт:
- Виктор?
Говорит:
- Должна тебе кое-что сказать.
Скатывает из пуха катышек между двух пальцев, скручивает его, делая меньше и
туже, потом, наконец, поднимает на меня взгляд и спрашивает:
- Помнишь Фреда Гастингса?
Да уж помню.
У него сейчас уже жена и двое замечательных детей. Так приятно, говорит она,
увидеть, как жизнь работает на хорошего человека.
- Посоветовала ему купить землю, - говорит мама. - Новой они уже нынче не
делают.
Спрашиваю её, кто такие эти "они", - а она ещё раз жмёт кнопку вызова медсестры.
На выходе обнаруживаю доктора Маршалл, которая ждёт в коридоре. Она стоит тут
же, прямо у двери моей мамы, пролистывая записи на планшетке, и поднимает на
меня взгляд: глаза её уже спрятаны за толстыми стёклами очков. Её рука быстро
выщёлкивает и отщёлкивает авторучку.
- Мистер Манчини? - спрашивает она. Складывает очки, кладёт их в нагрудный
карман халата и сообщает. - Нам обязательно нужно обсудить случай вашей матери.
Трубку для желудка.
- Вас интересовали другие варианты, - говорит.
Из двери медпункта дальше по коридору за нами наблюдают три сотрудницы, склонив
головы друг к другу. Одна, по имени Дина, зовёт:
- Покатать вас двоих в колясочке?
А доктор Маршалл отзывается:
- Займитесь, пожалуйста, своим делом.
Мне она шепчет:
- На всяких мелких операциях персонал начинает вести себя так, словно они ещё в
медучилище.
Дину я имел.
См. также: Клер из Ар-Эн.
См. также: Перл из Си-Эн-Эй.
Волшебство секса - обладание без обузы владения. Сколько женщин домой не води -
со складским местом никогда проблем не возникает.
Доктору Маршалл, её ушам нервным рукам, сообщаю:
- Не хотелось бы, чтобы её кормили насильно.
Сёстры продолжают наблюдать за нами, доктор Маршал берёт меня под руку и уводит
от них со словами:
- Я общалась с вашей матерью. Какая женщина! Эти её политические акции. Все эти
её демонстрации. Вы её, наверное, очень любите.
А я отвечаю:
- Ну, не сказал бы, что прям так уж.
Мы останавливаемся, и доктор Маршалл что-то шепчет, так что мне приходится
придвинуться поближе, чтобы расслышать. Слишком поближе. Медсёстры продолжают
наблюдать. А она выдыхает мне в грудь:
- Что если бы нам удалось полностью вернуть разум вашей матери?
Выщёлкивая и отщёлкивая ручку, продолжает:
- Что если бы нам удалось сделать её умной, сильной, энергичной женщиной, какой
она была в своё время?
Мою мать, такой, как она была в своё время?
- Это может стать возможным, - замечает доктор Маршалл.
И, даже не думая, как такое прозвучит, я говорю:
- Боже упаси.
Потом прибавляю как можно быстрей, что затея, пожалуй, не такая уж и хорошая.
А вглубь по коридору медсёстры хохочут, зажав рты руками. И даже с такого
расстояния можно разобрать слова Дины:
- Это послужит ему отличным уроком.
В мой следующий визит я по-прежнему Фред Гастингс, и мои двое детей приносят из
школы сплошные пятёрки с плюсом. На этой неделе миссис Гастингс красит нашу
столовую в зелёный.
- Голубой лучше, - возражает мама. - Если речь о комнате, где ты собираешься
держать пищу.
После этого столовая становится голубой. Мы живём на Восточной Сосновой улице.
Мы католики. Деньги храним в Городском первом федеральном. Ездим на "Крайслере".
Всё по велению моей мамы.
В следующую неделю я начинаю всё записывать, все подробности, чтобы от этой
недели до следующей не позабыть, кто я да что я. "Гастингсы во все праздники
ездят отдыхать на озеро Робсон", пишу. Мы ловим рыбу на блесну. Болеем за
"Пэккерсов". Никогда не едим устриц. Покупаем участок. Каждую субботу я первым
делом сажусь в зале и штудирую записи, пока медсестра идёт посмотреть, не спит
ли мама.
Стоит мне войти в комнату и представиться Фредом Гастингсом - она тычет пультом
в телевизор и выключает его.
Самшит вокруг дома ничего, учит она, но вот бирючина - лучше.
А я всё записываю.
Люди высшего сорта пьют только скотч, говорит она. Водосток свой прочищайте в
октябре, а потом в ноябре повторно, говорит. Оберните воздушный фильтр в машине
в туалетную бумагу, чтобы прослужил дольше. Вечнозелёные подрезайте только после
первых заморозков. На растопку лучше всего идёт зола.
Записываю всё. Составляю опись того, что от неё осталось: пятна, морщины, её
набухшая или пустая кожа, чешуйки и сыпь, - и пишу себе напоминания.
Ежедневно: носи крем от солнца.
Крась седину.
Не сходи с ума.
Ешь меньше жирного и сладкого.
Побольше качай пресс.
Не начинай забывать всякое-разное.
Подрезай волосы в ушах.
Принимай кальций.
Увлажняй кожу. Ежедневно.
Заморозь время на одном месте навеки.
Не старей, чёрт тебя дери.
Она спрашивает:
- Ничего не слышно от моего сына, Виктора? Помнишь его?
Прекращаю писать. У меня болит сердце, но я уже забыл, к чему бы это.
Виктор, рассказывает мама, никогда её не навещает, а если и приходит - то не
слушает. Виктор вечно занят, рассеян и на всё ему плевать. Он вылетел из
медицинского, и делает из своей жизни полнейший хаос.
Она подбирает пух с одеяла.
- У него какая-то там работа с минимальной зарплатой, экскурсоводом, или что-то
такое, - рассказывает. Она вздыхает, и её жуткие жёлтые руки нашаривают пульт от
телевизора.
Спрашиваю: разве Виктор за ней не присматривал? Разве нет у него права жить
собственной жизнью? Говорю: а может быть, Виктор так занят, потому что каждый
вечер он куда-то идёт и в буквальном смысле убивает себя, чтобы оплатить счета
за её постоянный уход. Это минимум три штуки баксов каждый месяц, на минутку.
Может, как раз поэтому Виктор бросил учёбу. Говорю - просто возьмём и
предположим: может быть, Виктор, чёрт его дери, делает всё, что в его силах.
Говорю - может, Виктор делает больше, чем кому-то там кажется.
А моя мама улыбается и отвечает:
- Ах, Фред, ты всё тот же защитник безнадёжно виновных.
Мама включает телевизор, и на экране прекрасная женщина в сверкающем вечернем
платье бьёт другую прекрасную молодую женщину бутылкой по голове. Бутылка даже
не примяла ей волосы, но женщина теряет память.
Может быть, Виктор разбирается с собственными проблемами, говорю.
Первая прекрасная женщина перепрограммирует женщину с амнезией на мнение, что та
- робот-убийца, который должен выполнять распоряжения прекрасной женщины. Робот-
убийца с такой охотой принимает своё новое обличье, что даже интересно
становится: может, она просто разыгрывает потерю памяти, а так вообще - всегда
искала удобный повод мочить людей направо-налево.
Мои разговоры с мамой, мои злость и негодование будто сливаются по стоку, пока
мы сидим и наблюдаем это.
Мама в своё время подавала на стол омлеты с налипшими чёрными хлопьями покрытия
со сковородки. Она готовила в алюминиевых кастрюлях, а лимонад мы пили из
алюминиевых кружек, мусоля их гладкие холодные ободки. Подмышки мы душили
дезодорантом на основе солей алюминия. Сто пудов, были тысячи путей, по которым
мы пришли бы к этой же точке.
В рекламном перерыве мама просит назвать ей хоть один хороший факт из личной
жизни Виктора. Как он развлекается? Кем он видит себя в следующий год? В
следующий месяц? В следующую неделю?
Пока что понятия не имею.
- И какого же чёрта ты хочешь сказать, - спрашивает она. - Мол, Виктор каждый
вечер себя убивает?
Глава 7
Как только официант уходит, я подцепляю на вилку половину моего филейного
бифштекса и целиком пихаю её себе в рот, а Дэнни просит:
- Братан, - говорит. - Не надо здесь.
Вокруг нас едят люди в броских шмотках. Со свечами и хрусталём. С полным набором
вилочек специального назначения. Никто ничего не подозревает.
Мои губы трещат, пытаясь сомкнуться вокруг ломтя бифштекса, мясо солёное и
сочное от жира с молотым перцем. Язык мой отдёргивается, чтобы освободить больше
места, и вот рот мой наполняется слюнями. Горячий сок и слюни пачкают мне
подбородок.
Люди, которые заявляют, что говядина тебя убьёт, не разбираются в этом и
наполовину.
Дэнни быстро осматривается и говорит, цедит сквозь зубы:
- Ты жадничаешь, друг мой, - трясёт головой и продолжает. - Братан, нельзя же
обманом заставить людей, чтобы тебя любили.
Около нас сидит женатая пара с обручальными кольцами и седыми волосами, они едят
не поднимая глаз, каждый опустил голову, читают программку одной и той же пьесы
или концерта. Когда у женщины заканчивается вино, она тянется за бутылкой и
наполняет собственный бокал. Ему не наполняет. На её муже часы с массивным
золотым браслетом.
Дэнни наблюдает, как я разглядываю пожилую пару и грозится:
- Я скажу им, клянусь.
Он высматривает официантов, которые могли бы нас узнать. Пялится на меня,
выставив нижние зубы.
Кусок бифштекса так велик, что я не могу свести челюсти. У меня раздулись щёки.
Мои губы туго вытягиваются, чтобы сомкнуться, и мне приходится дышать носом,
пока пытаюсь жевать.
Официанты тут в чёрных пиджаках, каждый с красивым полотенцем, перекинутым через
руку. Живая скрипка. Серебро и фарфор. Мы обычно не делаем такого в подобных
заведениях, но список ресторанов у нас заканчивается. В городе ровно столько-то
мест, где можно поесть, и не больше, - а это уж точно такой трюк, который нельзя
повторить в одном заведении дважды.
Отпиваю чуток вина.
За другим соседним столиком молодая пара принимает пищу, держась за руки.
Быть может, сегодня вечером это окажутся они.
За другим столиком, глядя в пустое пространство, ест мужчина в костюме.
Быть может, сегодня вечером героем станет он.
Отпиваю ещё вина и пытаюсь проглотить, но бифштекса слишком много. Он застряёт,
уперевшись мне в стенку глотки. Я перестаю дышать.
В следующий миг мои ноги так резко выпрямляются, что стул летит из-под меня
вверх тормашками. Руки цепляются за глотку. Стою, таращась на разрисованный
потолок, закатываю глаза. Подбородок мой выпячивается далеко вперёд.
Дэнни лезет со своей вилкой через столик, чтобы стащить у меня брокколи, и
заявляет:
- Братан, ты сильно переигрываешь.
Быть может, это окажется восемнадцатилетний помощник официанта, или парень в
вельветовых брюках с водолазкой, но один из этих людей будет оберегать меня всю
свою жизнь как зеницу ока.
Люди уже привстали на сиденьях своих стульев.
Быть может, женщина в платье с корсажем и длинными рукавами.
Быть может, длинношеий мужчина в очках с тонкой оправой.
В этом месяце я получил три именинные открытки, а ещё ведь даже не пятнадцатое
число. В прошлом месяце было четыре. В позапрошлом - шесть именинных открыток.
Большую часть этих людей я не помню. Благослови их Господи, - но вот они меня не
забудут никогда.
Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и
наливается жаром. Пот струится по лбу. От пота мокнет рубашка на спине. Крепко
обхватываю себя за глотку обеими руками, - универсальный знак языка жестов,
"кто-то задыхается насмерть". Я до сих пор получаю именинные открытки от людей,
которые даже не говорят по-английски.
Первые несколько секунд все обычно высматривают, кто же сделает шаг вперёд и
станет героем.
Дэнни лезет, чтобы стащить вторую половину моего бифштекса.
По-прежнему крепко обхватывая руками глотку, тянусь и пинаю его в ногу.
Дёргаю руками галстук.
Рву верхнюю пуговицу воротничка.
А Дэнни отзывается:
- Эй, братан, больно же.
Помощник официанта отшатывается обратно. Ему героизма не хочется.
Скрипач и стюард ресторана идут голова к голове, несутся в мою сторону.
По другую сторону, через толпу проталкивается женщина в коротком чёрном
платьице. Спешит мне на помощь.
По другую сторону, мужчина сдирает с себя вечерний пиджак и кидается вперёд.
Откуда-то ещё доносится крик женщины.
Такое никогда не занимает много времени. Всё приключение длится одну-две минуты,
это предел. И очень хорошо, потому что именно на столько я могу задержать
дыхание с набитым ртом.
Мой первый выбор был пожилой мужчина с массивными золотыми часами, как человек,
который сэкономит нам день, взяв на себя счёт за наш ужин. Мой личный выбор была
та в коротком чёрном платьице, по той причине, что у неё красивые буфера.
Даже если приходится самим платить за наши порции: я считаю, чтобы делать деньги
- нужно деньги вкладывать, так?
Сгребая ложкой жратву себе в грызло, Дэнни замечает:
- Ты всё это творишь по полной инфантильности.
Тянусь и снова его пинаю.
Я творю всё это, чтобы вернуть в жизни людей дух приключения.
Я творю всё это, чтобы создавать героев. Давать людям испытание сил.
Яблоко от яблони.
Я творю всё это, чтобы делать деньги.
Кто-то спасёт тебе жизнь - и после будет любить тебя вечно. Есть такой старый