Приведенное замечание касается Франции и Швейцарии, но не распространяется ни на Венгрию, ни на Ольденбург. 3 страница

У г-жи Т. очень тяжелая беременность с невыносимыми приступами рвоты... Состояние ее вызывает беспокойство, и возникает вопрос о прерывании беременности... Молодая женщина очень расстроена... В результате небольшого исследования обнаруживается: г-жа Т., будучи беременной, подсознательно идентифицировала себя с одной из своих старых подруг по пансиону, игравшей в свое время значительную роль в ее личной жизни и умершей при первой беременности. Как только была выяснена причина, самочувствие женщины улучшилось; спустя две недели рвота еще иногда появлялась, но состояние беременной не вызывало больше опасений.

Запоры, поносы, рвота — все это признаки неуравновешенного состояния, желания сохранить ребенка и тревоги за себя; в результате этого бывают выкидыши: почти все внезапные выкидыши являются следствием определенного психического состояния. Все недомогания, связанные с беременностью, усиливаются по мере того, как женщина на них сосредоточивается, они тем невыносимее, чем больше женщина к себе «прислушивается». Кстати, знаменитые «желания» беременных женщин — это лишь детские навязчивые идеи, так предупредительно поощряемые: они, как правило, всегда касаются пищи — следствие когда-то бытовавшей идеи об оплодотворении через органы пищеварения; женщина, переживая в смятении перемены в своем организме, впадает в состояние психастении, это ощущение необычности ее положения проявляется в каком-либо желании, и женщина иногда зацикливается на нем. Впрочем, традиционно существует целая «культура» таких желаний, как раньше была культура истерик; женщина настроена на то, что у нее должны быть желания, она их ждет, она их выдумывает. Мне рассказали об одной незамужней беременной женщине, которая исступленно хотела шпината, она отправилась за ним на рынок, купила и дрожала от нетерпения, следя за его варкой, — так выражалось тоскливое ощущение одиночества; зная, что ей не на кого рассчитывать, кроме себя, она с лихорадочной поспешностью торопилась удовлетворить свои желания. Герцогиня д'Абрантес в своих мемуарах забавно описывает случай, когда желание настойчиво внушалось беременной женщине ее окружением. Она жалуется, что во время беременности была окружена чрезмерным вниманием.

Эти заботы, эта предупредительность только усугубляют плохое самочувствие, тошноту, нервозность и тысячу одно страдание, которые практически всегда сопровождают первую беременность. Я это испытала на себе... Все началось с моей матери, однажды я ужинала у нее, и она спросила меня...

— О Господи! — сказала мне она, положив свою вилку на стол и посмотрев на меня с беспокойством. — О Господи! Я забыла спросить тебя о твоем желании.

— Но у меня нет никакого желания, — ответила я.

— У тебя нет никакого желания? — удивилась моя мать... — У тебя нет никакого желания! Но это же неслыханно! Ты ошибаешься. Ты просто не обращаешь на это внимания. Я поговорю с твоей свекровью.

И вот уже обе матери совещаются между собой. И вот уже Жано в ужасе, что я вдруг рожу ему ребенка с кабаньей головой... каждое утро он спрашивает меня: «Лора, скажи, чего ты хочешь?» Золовка, приехавшая из Версаля, присоединилась к ним... сколько же она видела людей, обезображенных из-за того, что желания их матерей не были удовлетворены, и не счесть... В конце концов страх добрался и до меня. Я стала выискивать, что бы мне доставило особое удовольствие, и ничего не находила. Наконец однажды, когда я сосала ананасовый леденец, мне показалось, что я с удовольствием бы съела ананас... Стоило мне подумать, что я хочу ананаса, как это желание стало настойчивым; а когда Корселе заявил, что теперь не сезон... О! Тут-то и началось, страдание мое было так велико, что доводило меня до бешенства, желание достигло такой степени, что либо смерть, либо вы должны его удовлетворить.

(Жано после ряда демаршей достал один ананас, получив его из рук г-жи Бонапарт. Герцогиня д'Абрантес с удовольствием нюхала его всю ночь, держа в руках, доктор разрешил ей съесть его только утром. Когда же утром Жано предложил ей ломтики очищенного ананаса...)

Я отставила тарелку подальше от себя. «Но... я не знаю, что со мной, я не могу есть ананас». Он поднес мне эту проклятую тарелку прямо к носу, что и вызвало мое резкое утверждение, что я не могу есть ананас. Пришлось не только унести его, но открыть все окна, побрызгать духами в моей спальне, чтобы без остатка уничтожить запах ананаса; появись он на мгновение, это привело бы меня в ужасное состояние. Что самое интересное во всем этом, так это то, что с тех пор я всегда делала над собой усилие, чтобы съесть ананас...

Это все женщины, которым уделяют слишком много внимания или которые очень заняты собой; большинство беременных, болезненно переносящих свое положение, как раз из их числа. Те же, кто легко переносит это испытание, относятся либо к числу «наседок», либо к стойким женщинам, не впадающим в панику из-за физических ощущений и настроенным нормально выдержать всю беременность: г-жа де Сталь переносила свою беременность так же легко, как умела непринужденно болтать.

С течением беременности меняются взаимоотношения матери и зародыша. Зародыш прочно устраивается в материнском животе, оба организма адаптируются друг к другу, между ними происходит биологический обмен, позволяющий женщине обрести равновесие. Она уже не ощущает себя во власти рода: она сама владеет плодом своего чрева, В первые месяцы беременности она обычная женщина, ослабленная тем скрытым процессом, который происходит внутри ее; а позже она уже мать, и ее физическое недомогание — это оборотная сторона ее славы. Ее немощность имеет объяснение. Очень многие женщины обретают в беременности восхитительный покой: все их поведение имеет оправдание; им всегда хотелось обратить на себя больше внимания, последить

за своим телом; раньше они не осмеливались из-за чувства, диктуемого их социальным положением, потакать своему собственному интересу к своему же телу; теперь они имеют на это право; все, что они делают для себя, они делают также для ребенка. От них не требуют ни работы, ни жертв; им не надо заботиться о том, что не имеет непосредственного отношения к ним; их настоящее озарено мечтами о будущем; их задача — расслабиться и жить: у них отпуск. Смысл их жизни здесь, в животе, это создает удивительное ощущение полноты существования. «Это можно сравнить с тем теплом, которое получаешь зимой от маленькой печки, она жарко горит и греет только вас, всецело зависит от вашей воли. Это, с другой стороны, бодрящий душ, неизменно освежающий вас летом. Вот так», — говорит Х.Дейч со слов одной женщины. Осчастливленн&я, женщина еще и получает удовольствие от своего «интересного» положения, ведь с самой юности она так хотела этого; став супругой, она страдала от своей подчиненности мужчине; теперь она перестала быть сексуальным объектом, служанкой; она воплощает род, она обещает жизнь, вечность; окружающие ее уважают; и даже ее капризы священны: это особенно стимулирует, как мы уже видели, развитие воображаемых «желаний». «Беременность позволяет женщине увидеть целесообразность в тех действиях, которые в другом бы случае казались абсурдными», — говорит Х.Дейч. Чувствуя себя уверенно благодаря тому, что в ее чреве развивается другая жизнь, женщина испытывает наконец-то подлинное наслаждение от ощущения себя.

В «Этуаль Веспер» писательница Колетт так описывает эту фазу своей беременности: Постепенно, исподволь мною овладевало блаженное ощущение беременной самки. Меня уже не мучили недомогания, я ничего не страшилась. Блаженство, удовлетворение — как назвать это чувство защищенности, научным термином или словом из разговорного языка? Должно быть, оно заполнило меня всю, поскольку я помню его... Не умолчу и о том, о чем никогда не говорят в данном случае, о чувстве гордости, об обыкновенном великодушии, которые я испытывала, вынашивая своего ребенка... Каждый вечер я как будто прощалась с еще одним прекрасным днем моей жизни. Я знала, что стану сожалеть о нем. Но чувства ликования, удовлетворения, блаженства заполняли собой все, и я была во власти животной радости, беспечности, причиной которых был мой увеличивающийся живот и тайные призывы ко мне того создания, которое я носила под сердцем.

Шестой, седьмой месяц... Первая клубника, первые розы. Могу ли я иначе назвать свою беременность, как длительный праздник? Муки при родах забудутся, но не забудется этот необыкновенный длительный праздник: я все помню. Особенно сон, который овладевал мною во внеурочное время, я отдавалась ему, как в детстве, хотелось уснуть на земле, на траве, на разогретой земле. Единственное «желание», здоровое желание.

К концу беременности я была похожа на крысу, пытающуюся унести стянутое ею яйцо. Я стала неловкой, мне порою было трудно улечься... При тяжелом животе, при усталости мой праздник длился. Окруженная заботами и привилегиями, я была на пьедестале...

Эту счастливую беременность, как нам говорит Колетт, один из ее друзей назвал «мужской беременностью». И в самом деле, Колетт относится к тому типу женщин, которые мужественно переносят свое состояние, не уходя в него с головой. Она продолжает писать. «Ребенок дал мне знать, что появится на свет первого числа, и я отложила свою ручку».

Есть женщины, которые в этом положении невыносимы, они носятся с собой как с исключительностью. Стоит их поддержать в этом, как они тут же принимают на свой счет все мифы, сложенные мужчинами; ясности ума они противопоставляют ночь, плодом которой может стать Жизнь, светлому разуму — тайны внутреннего мира, безграничной свободе — свой живот во всей его выразительной весомости; будущая мать подобного типа ощущает себя перегнойным слоем, нивой, источником, корнем; когда она погружается в сон, ее посещают сновидения, где среди хаоса происходит брожение миров. Есть среди беременных и такие, что сосредоточиваются не на себе, а на кладе жизни, что развивается внутри их. Именно такое настроение выражает Сесиль Соваж в своей поэме «Расцветающая душа»; Гы принадлежишь мне, как заря равнине. Вокруг тебя моя жизнь, теплая шерсть, В которой втайне растут твои зябнущие члены. О ты, которого я нежу со страхом в вате, Маленькая расцветающая душа, привязанная к моему цветку. Из кусочка своего сердца я делаю твое сердце, О мой плод, покрытый пушком, мой влажный ротик.

А в письме к мужу она пишет; У меня странное ощущение, как будто я участвую в образовании маленькой планеты и леплю ее в виде хрупкого шарика. Я никогда не была так близка к жизни. Я никогда так отчетливо не ощущала себя сестрой земли, с ее растительным миром и движением соков. Мои ноги ступают по этой земле, словно по живому зверю. Я во власти дум о том дне, когда заиграют флейты, зажужжат разбуженные пчелы, распустятся розы, ведь он уже шевелится, бунтует во мне. Если бы ты знал, сколько весенней свежести, юности изливается в мое сердце этой душой, готовящейся распуститься. Подумать только, это детская душа Пьеро где-то там, в ночи моего чрева, трудится над двумя огромными глазами, как у него.

Женщины другого типа, очень кокетливые, воспринимающие себя главным образом эротически, любящие красоту своего тела, очень страдают от того, что их фигура изменилась, что они подурнели и неспособны возбудить желание. Беременность им вовсе не представляется праздником, они не чувствуют себя обогащенными ею, напротив, она ущемляет их, В книге Айседоры Дункан «Моя жизнь» читаем: Ребенок уже давал о себе знать... Мое великолепное мраморное тело обмякло, раскололось, обезобразилось... Гуляя по берегу моря, я чувствовала иногда прилив сил, энергии, и я говорила себе, что это маленькое создание принадлежит мне, только мне; однако в другие дни... я чувствовала себя Несчастным животным, попавшим в капкан... Переходя от надежды к отчаянию, я часто вспоминала о путешествиях моей юности, о моих скитаниях, о том, как открывала для себя искусство, и все это всего лишь древний пролог, затерявшийся в тумане, пролог ожидания ребенка, такого шедевра, который может произвести любая крестьянка... Мною овладевали самые разные страхи. Напрасно я говорила себе, что все женщины рожают. Все было как бы естественно и в то же время страшно. Страшно чего? Конечно, не смерти и не страданий, я испытывала неведомый мне ранее страх перед неизвестным. С удивлением замечала я, как обезображивалось мое прекрасное тело. Куда подевалась моя девичья грация наяды? Где мое честолюбие, моя известность? Часто помимо воли я чувствовала себя несчастной, поверженной. Борьба с жизнью, этим исполином, была неравной; тогда я начинала думать о моем будущем ребенке, и уныние мое исчезало. Тяжелые часы ожидания во мраке. Какой дорогой ценой оплачиваем мы славу материнства!..

На последней стадии беременности между матерью и ребенком намечается расставание. По-разному женщины ощущают первое движение ребенка, его удар ножкой в ворота жизни, в стенку живота, который укрывает его от внешнего мира. Некоторые женщины с восторгом принимают этот первый сигнал, возвещающий о совершенно автономной жизни внутри их; другие испытывают к себе отвращение при мысли, что представляют собой вместилище для какого-то постороннего существа. Вновь нарушается единство зародыша и материнского тела: матка опускается, женщина испытывает как бы давление, напряжение, появляется затрудненное дыхание. На сей раз ею владеет не нечто неопределенное, а ребенок, который вот-вот родится; до этой поры это был не более чем образ, надежда; и вот он становится ощутимой реальностью. Это создает новые проблемы. Каждый момент вызывает тревогу: особенно пугают роды. По мере их приближения у женщины оживают все детские страхи; если она испытывает чувство вины перед матерью, ей может явиться мысль, что она проклята ею и поэтому либо она сама, либо ее ребенок умрет. У Л.Толстого в «Войне и мире» Лиза как раз одна из таких инфантильных женщин, видящих в родах смертельный приговор, и она действительно умирает.

Роды по-разному воспринимаются женщинами: женщина-мать хочет и сохранить в себе это сокровище своей плоти, драгоценный кусочек себя самой, и одновременно избавиться от того, что ей навязано, что стесняет ее; она хочет наконец подержать свою мечту в руках и в то же время боится новых обязанностей, которые неизбежно появятся при материализации мечты; женщина может оказаться во власти одного или другого желания, однако чаще оба желания ей не чужды. Нередко также ей недостает мужества в момент мучительного испытания; она начинает доказывать себе самой и окружающим — матери, мужу, — что справится сама, без чьей-либо помощи; в то же время она обижена на весь мир, на жизнь, на своих близких за вынужденные страдания и из чувства протеста становится пассивной. Женщины независимые по природе — матроны или женщины с мужским характером — склонны вести себя активно в преддверии родов и во время самих родов; очень инфантильные женщины пассивно отдаются на милость акушеркам, матерям; одни призывают всю свою гордость, чтобы не кричать; другие не слушают никаких рекомендаций. Подводя итог, можно сказать, что в этой ситуации поведение женщин выражает глубину их отношения к миру вообще и к своему материнству в частности: их поведение может быть стоическим, смиренным, требовательным, настойчивым, они могут бунтовать, оставаться безучастными, быть напряженными... Психологическое состояние значительно воздействует на продолжительность и трудности протекания родов (роды зависят, естественно, также от чисто органических факторов). Важно отметить, что нормальной женщине — как и самкам некоторых домашних животных — необходима помощь при выполнении того, что ей определено природой; случается, что крестьянки из-за грубости нравов или стыдливые матери-одиночки рожают без посторонней помощи; надо сказать, что это нередко приводит к смерти ребенка или провоцирует у матери неизлечимые заболевания. Даже в момент завершения предначертанного женской долей женщина еще не свободна: это доказывает, что человеческий род по природе своей никогда не отличался хорошей приспособляемостью. Понятно, конфликт между интересами женской природы и интересами рода так остр, что часто влечет за собой смерть матери или ребенка; вмешательство со стороны человека, то есть медицины, хирургии, значительно уменьшило — можно сказать, свело на нет — когда-то столь частые несчастные случаи. Применяемая анестезия снимает категоричность библейского высказывания: «...в болезни будешь рожать детей» ^; методы анестезии широко используются в Америке, получают распространение во Франции;


Священные книги Ветхого завета в русском переводе. С.-Петербург, )9. гл. III. г. Д. — ТТрпри

в марте 1949 года специальным декретом применение анестезии

стало обязательным в Англии1.

Трудно точно сказать, от каких именно страданий избавляют женщину средства анестезии. Тот факт, что роды могут длиться порою более суток, а в других случаях два-три часа, не позволяет сделать никакого обобщения. Есть женщины, для которых роды превращаются в настоящую пытку. Так было с Айседорой Дункан: весь период беременности она пребывала в тревоге, напряженное психическое состояние сильно обострило боль при родах; она пишет: Можно говорить что угодно об испанской инквизиции, ни одна женщина, родившая ребенка, не испугалась бы ее. Это просто игрушки в сравнении с родами. Некто невидимый и жестокий без отдыха и срока безжалостно держал меня в своих когтях, ломая мне кости и разрывая на части нервы. Говорят, что эти страдания быстро забываются. Я могу только сказать одно: стоит мне только закрыть глаза, и я снова слышу свои крики и стоны.

Есть женщины, которые, напротив, считают это испытание не очень тяжким. Некоторые даже находят в нем чувственное удовольствие.

Я настолько сексуальна, что и сами роды переживаю как сексуальный акт, — пишет одна из женщин^. У меня была красивая акушерка («Мадам»). Она меня выкупала, сделала уколы. Этого было достаточно, чтобы привести меня в состояние сильного возбуждения и вызвать нервную дрожь, как при желании.

Одни женщины уверяют, что во время родов чувствовали прилив мощных творческих сил; они действительно проделали очень производительную работу, связанную с большим напряжением воли; другие, наоборот, вели себя пассивно, ощущая себя объектом страданий и пыток.

1 Я уже говорила о том, что некоторые антифеминисты возмущались, призывая в свидетели природу, Библию, когда речь заходила о том, чтобы избавить женщину от страданий во время родов; эти страдания якобы являются одним из источников материнского «инстинкта». Х.Дейч, похоже, склоняется к этому мнению; если мать не проходит через гигантский труд родов, она не чувствует всем своим существом в ребенке, которого ей показывают, своего ребенка, говорит Х.Дейч; между тем она признает, что и женщины, прошедшие через страдания родов, порою испытывают пустоту и недоумение; а в своей книге она вместе с тем утверждает: материнская любовь — это чувство, это сознательное отношение, а не инстинкт; оно не связано непременно с беременностью; она отстаивает мысль, что женщина может испытывать материнские чувства и к приемному ребенку, и к ребенку мужа от первого брака и т.д. Такое противоречие имеет своим источником, очевидно, признание обреченности женщины на мазохизм, и, исходя из этого тезиса, придается столь высокая значимость страданиям женщины.

2 Штекель собрал по этому поводу ряд признаний, которые приводятся здесь вкратце.

Первые взаимоотношения матери и новорожденного тоже, естественно, неодинаковы. Некоторые женщины очень страдают от пустоты, появившейся внутри их: словно бы у них украли сокровище.

Я умолкший улей, Из которого вылетел пчелиный рой.

Я уже не ношу корм

От моей крови твоему хрупкому тельцу.

Все мое существо — это закрытый дом, Из которого только что вынесли мертвеца, —

пишет Сесиль Соваж. И далее: Ты уже не принадлежишь полностью мне. Твоя головка Размышляет уже о других небесах.

И еще: Он родился, я потеряла своего горячо любимого малютку. Теперь он родился, я осталась одна и чувствую, Как кровь во мне приходит в ужас от пустоты...

В то же время каждая женщина испытывает ни с чем не сравнимое любопытство. Истинное чудо — видеть, держать в руках живое существо, сотворенное в тебе, вышедшее из тебя. А все же какова истинная доля участия матери в этом необыкновенном событии, в результате которого на земле появляется новая жизнь? Она этого не ведает. Без нее ребенка бы не было, а между тем он ускользает от нее. Она испытывает тоску и удивление, видя его вне себя, отторгнутым от себя. И всегда присутствует разочарование. Женщине хотелось бы чувствовать ребенка своим так же уверенно, как собственную руку: однако все ощущения этого нового существа заключены в нем самом, он непроницаем, в него не проникнешь, он существует отдельно; можно сказать, она его не узнает по той простой причине, что его не знает; ведь свою беременность она пережила без него; у нее в прошлом нет ничего общего с этим незнакомым малюткой; она готовилась к тому, что ребенок тотчас станет ей близким; но нет, этот новичок до удивления не вызывает в ней никаких чувств. В мечтах и во время беременности это был образ, в нем не было определенности, и мать мысленно играла в будущее материнство; теперь же эта крошка законченный индивид, и он здесь, рядом, его могло бы и не быть, но он есть, хрупкий, требовательный. Радость, что он наконец появился, такой живой, испытывается наравне с чувством сожаления, что он вот такой, какой есть.

Часто кормление грудью позволяет молодым матерям обрести после пережитого ими чувства расставания, можно сказать, животное чувство близости к ребенку; это более изматывающе, чем беременность, но вместе с тем кормление грудью позволяет женщине продлить «каникулы», состояние покоя, полноты жизни, переживаемое беременной женщиной.

Когда ребенок сосал грудь, — говорит по этому поводу одна из героинь Колетт Одри, — ничего другого не нужно было делать, и это могло тянуться часами; она не думала даже о том, что последует за этим. Ей нужно было только ждать, когда насытившийся ребенок оторвется от груди, как толстая пчела'.

У тех женщин, которые не могут кормить грудью детей, безразличие, смешанное с удивлением первых часов появления ребенка, длится до тех пор, пока они не сумеют установить между собой и ребенком тесной связи. Это как раз то, что произошло с Колетт, как и некоторые другие женщины, не кормившей свою дочь грудью; со свойственной ей искренностью она описывает появление у нее материнского чувства: Что далее, а далее я рассматривала этого нового человека, пришедшего в дом совсем не с улицы... Вкладывала ли я достаточно любви в это созерцание? Я бы не стала утверждать. Правда, я от природы восторженна, сохранила это качество до сих пор. И я восторгалась новорожденной как чудом: ее ноготками, прозрачными, розовыми, похожими на выпуклые чешуйки креветки, подошвами ее ножек, пришедших к нам не по земле. Легким пушком ее ресниц, касающихся щечек и оберегающих сон синих глазок от земных видений. Маленькими половыми органами, напоминающими чуть вскрытый миндаль, двустворчатыми, плотно закрытыми, губка к губке. Однако свое внимание в смеси с восхищением к дочери я не называла любовью, я еще не чувствовала любви. Я была в ожидании... Представлявшиеся моим глазам картинки, которых все мое существо так долго ожидало, не призывали меня к неусыпному вниманию, не делали из меня ревностной служительницы своему ребенку, как это бывает у ослепленных любовью матерей. Когда же наконец я почувствую, что во мне произошел перелом, второй и куда более трудный? Должна признаться, мне пришлось воспользоваться целым рядом рекомендаций, испытать разные чувства, в том числе мимолетную ревность, ложные и истинные предчувствия, гордость от того, что в моих руках находится жизнь, смиренным кредитором коей я состою, осознание, немного коварное, возможности преподать кому-то урок скромности, прежде чем я стала матерью, как все. Успокоилась же я, только когда внятный детский лепет расцвел на очаровательных губках, когда познание окружающего мира, лукавство и даже нежность сделали из обыкновенной малютки девочку, а из девочки — мою дочь!2

Многих женщин пугают новые обязанности. Во время беременности они были заняты только своим телом; от них не требовалось никакой активности. А вот теперь перед ними новое существо, у которого есть на них права. Кое-кто из женщин радостно ласкает своего младенца, находясь в роддоме, там у нее еще веселое и беззаботное настроение, но, вернувшись домой, она начинает видеть в своем ребенке обузу. Даже кормление грудью не приносит радости, напротив, появляется боязнь испортить грудь; соски в трещинах, болезненно набухшие груди, ротик ребенка, припадая к ним, причиняет жестокую боль — все это вызывает чувство обиды; матери кажется, что дитя высасывает из нее силы, жизнь, счастье. Она попадает в жестокую кабалу к нему, он уже не часть ее: он — тиран; враждебно смотрит она на этого чужого человечка, угрожающего ее телу, ее свободе и в целом ее личности.

Появляется и много других факторов. Среди них взаимоотношения молодой матери со своей матерью сохраняют первостепенную важность. Х.Дейч приводит случай, когда у женщины пропадало молоко всякий раз, как ее навещала мать; нередко молодая мать просит помочь ей и вместе с тем ревниво относится к заботам, оказываемым малышу другой женщиной, и ее отношение к нему окрашивается в мрачные тона. Огромное значение имеют и чувство, питаемое к отцу ребенка, и его собственное отношение к малютке. Совокупность причин — экономических, сентиментальных — лежит в основе восприятия ребенка как обузы, как оков или, наоборот, как освобождения, как сокровища, придающего уверенность в себе. В иных случаях враждебность к ребенку перерастает в настоящую ненависть и выражается в крайне небрежном и просто плохом уходе за ним. Чаще всего женщина, осознавая свой материнский долг, побеждает это чувство; оно вызывает у нее упреки в свой адрес, из-за этого становится неспокойно на душе и возрождаются страхи, пережитые во время беременности. Все психоаналитики сходятся во мнении, что те матери, которых преследует боязнь причинить зло ребенку, в воображении которых с ним происходят страшные несчастные случаи, питают к нему неприязнь и стараются от нее избавиться.

Своеобразны взаимоотношения матери и ребенка на заре его появления. Они отличаются от всех прочих человеческих взаимоотношений, ведь ребенок в первое время самостоятельно еще не реализуется: его улыбки, лепет имеют только тот смысл, который им придает мять, — ребенок зависит от матери, а не от себя, каким бы он ей ни казался — очаровательным, единственным на свете или утомительным, обыкновенным, невыносимым. Вот почему женщины холодные по природе, неудовлетворенные жизнью, меланхоличные, те, что ожидали найти в ребенке компаньона, обрести энергию, пыл, которые позволят им уйти от самих себя, оказываются глубоко разочарованными. Тем, кто надеется обновить свою жизнь, утвердиться в ней с помощью какого-то внешнего события, материнство приносит мрачное разочарование, равно как и «прохождение» через половое созревание, первый сексуальный опыт, замужество. Нечто подобное испытала Софья Толстая. Она пишет:

Эти девять месяцев были самыми ужасными в моейжизни. Что касается десятого, лучше об этом не говорить.

Тщетно силится она изобразить в своем дневнике какую-то радость: печаль и страх перед ответственностью — вот что нас поражает в этих записях.

Все закончилось. Я родила, пережила причитающуюся мне долю страданий, оправилась и понемногу возвращаюсь к жизни с постоянным страхом, беспокойством думая о ребенке, и особенно о муже. Что-то сломалось во мне. Что-то говорит мне, что я буду страдать постоянно, думаю, это боязнь не справиться со своими обязанностями по отношению к семье. Я лишилась естественности в поведении, боясь этой грубой любви самца к своему потомству и чрезмерной любви к мужу. Утверждают, что любить мужа и детей — это добродетель. Такая мысль иногда утешает меня... Как мощно чувство материнства, и каким естественным мне кажется быть матерью. Это Левин ребенок, вот почему я люблю его.

Однако известно, что она так много говорит о любви к мужу именно потому, что не любит его; это отсутствие любви отражается на ребенке, зачатом в объятиях, вызывающих у нее отвращение.

К, Мэнсфилд описала разноречивые чувства одной молодой женщины, с любовью относившейся к мужу, но не выносившей его ласк. К своим детям она питала нежность, но параллельно с этим у нее было ощущение пустоты, которое она с горечью истолковывала как полное равнодушие. Линда, так звали эту женщину, гуляя в саду со своим последним новорожденным, думает о муже, Стэнли: В настоящий момент она была его женой; и даже любила его. Нет, не того Стэнли, которого знали окружающие, не обыденного, а Стэнли застенчивого, чувствительного, простодушного, каждый вечер на коленях произносящего свои молитвы. Однако беда была в том... что она так редко видела Стэнли таким. Были проблески, спокойные минуты, в остальное же время, по ее впечатлению, жизнь проходила так, словно в доме вот-вот начнется пожар, а то и вовсе дом походил на судно, ежедневно терпящее кораблекрушение. И в центре опасности всегда был Стэнли. Ей приходилось постоянно спасать его, выхаживать, успокаивать, выслушивать его истории. В остающиеся часы она дрожала от страха забеременеть... Красиво звучит — основное предназначение всех женщин рожать детей. Это не так. Она, например, могла бы доказать, что это ложное представление. Беременности ее угнетали, ослабляли ее здоровье, приводили в уныние. А тяжелее всего было вынести отсутствие любви к детям. Что там притворяться... Ее словно бы выстуживал ледяной ветер каждый раз в этих тяжких путешествиях; у нее просто не оставалось для детей тепла. Заботиться о младшеньком, слава Богу, есть кому, это делает ее мать Берила, да ей все равно, кто это будет делать. Она его и в руках-то толком не держала. Вот он лежит у ее ног, не вызывая никаких чувств. Она посмотрела вниз, на него... Было что-то столь необычное и неожиданное в его улыбке, что Линда тоже улыбнулась. Но тут же опомнилась и сказала ребенку холодно: «Я не люблю маленьких детей». — «Ты не любишь маленьких детей?» Он не мог в это поверить. «Ты меня не любишь?» Он бессмысленно болтал