РЫЖИЙ ЛИС ГРАФ АРЕНЛАНДСКИЙ 4 страница

Не знаю, как Пьер втерся в доверие к Кристофелю, но уже на третий день тот решил его испытать и положил у наших дверей. Как говорится, сел в лужу. А нам повезло. И может, прав был Лис, когда сказал, что боженька нас охраняет?

Вообще, скажу вам прямо, везенья у меня хоть отбавляй, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Это ведь надо, в такие попадать истории – и хоть бы хны! А дальше что будет! Вы просто, может, решите, что привираю? Да нет, тридцать три якоря мне в бок! Хоть чем побожусь, могу землю съесть, только всё это правда.

Вы, может, ещё подумаете: чего, мол, остановился на самом интересном месте? Дальше, что ль, сочиняет? Так я отдыхаю, чудаки гороховые! Рассказчику, думаете, отдыхать не надо? Не всё же про себя да про себя. Надо и про что-нибудь другое. Про птичек, например, про цветочки или букашки.

Кстати, о букашках и цветочках. Рыжий Лис, оказывается, страсть как любит эти вещи. В минуты, когда ничто нас не томило, никто за нами не гнался, Лис начинал вздыхать, хлопать зеленеющими глазами и бормотать:

– Я, адмирал, желаю изучать природу. Я весь этот козявочный мир наизнанку выверну, дьявол его забодай!

При этом он становился на карачки и начинал ползать кругом. То и дело он останавливался и блаженным таким голосом говорил:

– Эле, поди сюда. Посмотри, какие у него усики! Как они шевелятся! А какие крылышки!..

Тут Эле к нему наклонялась, и вместе они рассматривали то, чего кругом полным-полно, что кусается, зудит и мешает жить.

– Стой! – орал Рыжий Лис на меня. – Не раздави своим башмачищем! Это ведь тонкое создание! Это тебе не медведь и не собака, чтоб наступать!

Тьфу ты, мать честная! Они меня просто замучили своим козявочным миром.

– Не понимаю! – возмущался Рыжий Лис. – Почему тебе не нравится наша любовь к природе?

Наша! Вы слышали? Быстро они спелись.

Около какого-нибудь цветка Лис мог просидеть целый час. Он пересчитывал лепестки, листочки, чмокал губами, приговаривал.

Я ему сказал:

– Слушай, любитель природы, у меня дома такой цветок есть, что ты лопнешь от зависти.

Лис стал выяснять, какой такой цветок. Конечно, вы поняли, что я говорил про тюльпан. Он на фургоне у меня нарисован. Лис поморщился и сказал:

– Враньё, адмирал. Нету таких цветов. Я думал, у тебя трезубец намалеван. Какой ещё тюльпан…

Но Караколь и Эле в один голос подтвердили, что красный тюльпан рос у меня во дворе, что этот цветок теперь в гербе нашего братства, а я сам собой Адмирал Тюльпанов, прошу любить и жаловать.

Тут Лис выпучил глаза и говорит:

– Так вот ты какой адмирал? Цветочный? Я пожал плечами.

– Не морской?

– Ну почему же… – начал было я.

– Ура! Цветочный адмирал! Здорово! Ну, брат адмирал, это ты здорово!

Он прыгал на одной ноге, кувыркался. И сначала было даже заявил, что поступает в тюльпаны. Потом стал задумчивым и отозвал меня в сторону.

– Адмирал, – сказал он и выставил ногу. – Я должен сделать признание. Очень, очень важное признание.

– Какое? – спросил я.

– Видишь ли… – Лис почмокал губами. – Я тут кой-чего наколоколил-натраливалил. Назвался графом Аренландским. Но это как бы тебе сказать, не совсем верно. Это я слегка того, присочинил…

– И про Аренландию?

– Ну нет. Аренландия есть по правде. Папаша мне рассказал. Только я там ещё не граф. Буду попозже. Аренландия – это, брат, мечта. Надо ещё выяснить, откуда Эле про неё знает. Но собака не здесь зарыта.

– А где?

Тут Лис меня ещё дальше отпихнул, прижал к самым кустам и зашипел прямо в ухо:

– Поклянись печёнкой и левой пяткой на прокол калёной иголкой и правым ребром поклянись, что будешь молчать.

Я всем этим поклялся. А Лис огляделся кругом и зашептал:

– Я говорил тебе, что путешествую инкогнито? Что странник высокого происхождения?

– Говорил.

– Так вот, все эти графы и герцоги – мокрота под носом. Я страшную тайну тебе доверю. Как Адмиралу Тюльпанов. Цветочному адмиралу. Другому бы не сказал… – Тут Лис наморщил лоб, выпучил глаза и сказал раздельно: – Я не граф и не герцог. Я… Стрекозиный Маршал!

– Что?

– Я Маршал всех стрекоз, жуков, мошек и букашек! Я повелитель козявочного мира!

При этом лицо у Лиса было какое-то сумасшедшее. Я даже подумал, не спятил ли он.

– Верь мне, адмирал, верь! – забормотал Рыжий Лис. – Я верю, что ты цветочный. Ты верь мне, что я стрекозиный. Будешь мне верить? – А у самого на глазах чуть ли не слёзы и щёки горят.

– Ну ладно, – промямлил я.

– Спасибо! – горячо сказал Лис. – Век не забуду! Ты да я, цветочный да стрекозиный, мы гору свернём! Спасибо! До Аренландии я доберусь тоже, и там уж такое государство козявочное устрою!..

И Лис отошёл с мечтательными, горящими глазами. Нет, того рыжего никогда не поймёшь. Издевался он надо мной или вправду хотел быть Стрекозиным Маршалом?

Но хоть Лис и немного ку-ку, в нужную минуту голова у него варит что надо. Здорово он не растерялся, когда нас поймал Кристофель. И Берендрехту ловко заткнул глотку, а то бы совсем конец. Опять же спасибо Лису, когда выбирались из дома. Он хорошо знал, как поставлено дело у иезуитов, кто чем занимается и где его место. Сказал, что отец Антонио не выйдет из кабинета и многих ещё, наверное, примет за ночь – такая работа у этого комиссара, – а днём он уже будет в другом месте.

Префект – это у них вроде бы распорядитель – от комиссара ни на шаг. Он пропускает людей к отцу Антонио. А Кристофель рыскает по саду и вокруг дома. Наверное, есть ещё парочка телохранителей, но их посты ещё дальше, по улице.

В общем, Лис повел нас прямо через решетку сада в другой сад, соседний, а из него на противоположную улицу. И точно, никто нас не окликнул, никто за нами не погнался. Да и Пьер был с нами. Думаю, он свалил бы любого телохранителя. Так что мы не очень беспокоились.

Ну вот я и передохнул. С того места, как мы выбрались из дома иезуитов, рассказываю дальше.

СНОВА ВМЕСТЕ

На улице полусветло. Дома плавают по слою тумана, как большие коробки. Мы мчимся по пустынной Верверс Дейк и не можем остановиться, потому что Пьер тащит нас дальше и дальше. Вместе с какой-то ранней повозкой проскакиваем мимо сонного стражника, барабаним ногами по мосту и вот уже пылим по дороге.

– Ой, не могу! – кричит Лис. – Не могу я больше! Давай отдохнем…

Я тоже едва бегу. В горле горит. Мне-то лучше, чем Лису. Пьер волочит меня за толстый ремень, привязанный к ошейнику.

– Пьер! – кричу. – Стой, не могу! – и бросаю поводок. Упали мы с Лисом на траву, дышим, как загнанные лошади.

А Пьер бегает рядом, повизгивает, толкает нас мордой.

– Ох, не могу!.. – стонет Лис. – Это он снова туда…

– Куда?

– К той пещере.

– Где наши остались?

– Ну да…

– А они ещё там?

– Откуда я знаю.

– Тогда побежали скорей!

– Чтоб снова в капкан?

– Надо же выручать!

– Себя лучше выручи.

– Лис, надо идти. Пьер ведь не зря нас тянет.

– Мне кажется, там никого уже нет.

– Почему?

– Иезуиты перебрались в город. Ты сам видел. Помнишь, Ансельмо говорил, что надоело в пещере жить, а Эразмус ответил, что дом уже подыскали.

– А где же Эле, Караколь и Мудрила?

– Почём я знаю. Может, их отпустили, а может…

– Что может?

Лис пожал плечами.

– Всё может. Может, с собой увезли, как Пьера с Помпилиусом.

– А может, убили?

Лис снова пожал плечами.

– Слушай, – говорю я как можно ласковее, – Лисик, миленький, пойдём, а,? Не зря же нас Пьер тянет. Может, ждут они нас не дождутся. Никого нет. А они просто сидят под деревом и ждут. Пойдём?

Ласка на Лиса действует, это я давно заметил. Он сразу вскочил, выпятил грудь и говорит:

– Конечно, пойдём! Там, может, Эле по мне скучает!

И мы снова помчались во весь дух. Сначала бежали, потом шли быстрым шагом, потом еле плелись, но всё-таки добрались до ольховой рощи. Я сразу её узнал.

Туман уже растаял, только кое-где ещё цеплялся за деревья, как белые платки из тонкого батиста. Запели птицы, какие голосили, какие чирикали, и никому из них не было до нас дела. У птичек свои заботы.

Здесь мы шли уже с опаской. Не угодить бы в лапы старых приятелей!

– Стой! – сказал Лис. – Отсюда мы удирали.

– Значит, вон там пещера.

– Что-то не вижу, – сказал Лис.

Я тоже смотрел и не видел входа. Правда, кусты мешали, а выйти на поляну мы побаивались. Я отпустил Пьера, и тот кинулся через кусты. Минут пять мы сидели тихо. И на поляне ни звука, только Пьер носился туда-сюда.

– Пойдём, – сказал Лис. – Видно, нет никого.

Мы вышли и снова не увидели входа в пещеру. Кусты, какие-то кучи хвороста. А Пьер прыгал вокруг и одной лапой откидывал сучья. Мы разгребли эту кучу. Обыкновенная трава. Нет никакой пещеры.

– Может, не та поляна? – говорю я.

А Лис задумался. Постоял, поковырял траву ногой и говорит так спокойненько:

– Они их замуровали! Знал я такие случаи.

Я даже подпрыгнул. Потом наклонился и потянул траву руками. Она приподнялась вместе с землей. Так и есть – дёрн! Да так ловко уложенный, от травы кругом не отличишь.

Мы стали хватать и откидывать этот дёрн. Выступили деревянные доски. Пьер бесновался рядом. Потом мы с трудом отвалили тяжелую крышку. Вот он, вход в пещеру. Даже лестница на месте.

– Ты, Лис, оставайся, – сказал я, – чуть что, свисти.

Спустился я вниз. Неужто все наши тут? Просто не верилось! Но посмотреть всё-таки надо. Сразу стало темно. Я шёл и держался рукой за стенку.

Пахнуло холодком, стены раздвинулись. Это большая комната, в которой сидел брат Ансельмо. Направо от неё коридор, а там кладовка. В ней-то и остались Караколь, Мудрила и Эле. Как бы не заблудиться!

Что-то впереди шелохнулось. Я прижался к стене…

– Кто там? – спросил тихий голос.

– Караколь! – Я бросился вперед и сразу наткнулся на решетку.

– Кеес! Где ты, Кеес? – Голос Караколя дрожал.

Через решетку я нашёл его руки.

– Где остальные? – спросил я, задыхаясь.

– Спят. Я им сказал, что такая длинная ночь. Всё время придумывал сказки. Сколько мы здесь?

– Третьи сутки.

– Я думал, что только вторые.

– Они вас замуровали.

– Я понял.

– Как же поднять решетку?

– На левой стене есть деревянное колесо. Я видел, как нас закрывали.

Колесо я нащупал сразу. Решетка со скрипом поднялась.

Вы очень удивитесь, когда я скажу, что мы кое-как добудились Эле и Мудрилу. Третьи сутки они спали, не догадываясь, что могут заснуть здесь навсегда! Уж и не знаю, в чём тут дело. То ли время под землей идет втрое медленнее, то ли сказки Караколя подействовали.

Во всяком случае, Эле и Мудрила не очень-то удивились, когда увидели нас с Лисом. Будто мы их не спасали!

Они долго привыкали к дневному свету. Щурились, хлопали глазами, а Мудрила всё говорил:

– Куда пропал братец Эразмус? Хочу с ним поспорить. А вы, мальчишки, где отсыпались? В соседней пещере? Сколько сейчас времени?

Мы с Лисом нигде не отсыпались. Мы попросту еле стояли на ногах. Поэтому недолго думая завалились под первым кустом.

К вечеру растолкал меня Караколь.

– Кеес, – говорил он, – ночь на носу, а ты всё сопишь. Ну-ка вставай да умойся. Будем думать-гадать, где нам счастье искать.

Я сел и протер глаза. Капал маленький дождик. Но тепло.

– А где Эле? – спросил я. – Где Лис?

– Эле с Мудрилой пошли в деревню за едой. А Лис – вот он спит. Куда Помпилиуса подевали, не знаешь?

Не знал я ничего про медведя. Хорошо ещё, Пьер опять с нами. Из кустов торчали ноги Рыжего Лиса, его оборванные штанины. А вот башмаки на Лисе были вовсе не Лисовы. Когда разбудили Лиса, я говорю:

– Откуда у тебя башмаки такие? Кожаные. Были ведь кломпы, такие, как у меня.

Лис позевал-позевал и говорит:

– Башмаки эти очень хорошие. Не то что твои деревянные колодки. Это, брат, женские башмаки. Смотри, пряжка красивая. У Эглантины, когда переодевался, под лавкой нашёл. Замечательные башмаки.

– Воровать нехорошо, – сказал я Лису.

– Мои шер, это же я на время. Раз в монашенку обрядился, значит, и башмаки надо менять.

Потом он ещё позевал и говорит:

– А на тебе, адмирал, между прочим, мои кломпы. Чего ты на них позарился? Они ведь похуже твоих.

Я на ноги поглядел. И вправду Лисовы башмаки. Когда это я успел перепутать? Лису я говорю:

– Тебе-то что, жалко?..

И тут меня словно обухом по голове! Письмо-то к принцу в свинцовой трубочке! А трубочка в каблуке правого кломпа, моего, не Лиса! И кломпы, стало быть, остались в комнате у Эглантины.

Пока я с открытым ртом обдумывал эту новость, Лис тоже обо всем догадался и стал меня успокаивать:

– Плюнь ты, адмирал, ей-богу! Твоё письмо давно уже опоздало.

Тут и Караколь вмешался. Пришлось ему быстро всё рассказать. Про Эглантину, про дона Рутилио, про наше знакомство с отцом Антонио и Кристофелем.

– Ну и дела! – сказал Караколь. – Много же вы успели, пока мы тут ночевали.

– Стараемся, – сказал Рыжий Лис.

– Давайте обсудим, – сказал Караколь. – Жизнь что-то запуталась… – При этом он сразу стал грустным. Думаю, опять из-за Эглантины.

Лис первый стал тараторить и убеждал, что пора податься к югу, во Фландрию. Места тамошние он хорошо знает, можно бродить по стране и давать представления. А бегать от иезуитов ему надоело.

Я ответил, что всё это болтовня. Пусть Лис подается во Фландрию, а мне нужно выручать башмаки, по крайней мере правый, в котором письмо, а потом искать принца Оранского в Роттердаме, потому что не очень-то я теперь надеюсь на Эглантину.

Караколь сказал, что для начала стоит дождаться Мудрилу и Эле, а уж потом выбирать дорогу на Роттердам или во Фландрию.

С этим я согласился. Лис согласился тоже и снова завалился под куст. Капать с неба перестало, оно посветлело, стало розовым. В соседней деревушке звякнул колокол. Потом и дельфтский пивной колокол пробил три раза – бум-бим-бом! Значит, настал час, когда хозяева закрывают пивные лавки. А Эле с Мудрилой всё не было.

Я вскочил и сказал, что не могу больше ждать. Надо идти к Эглантине. Что, если служанка выбросит мои башмаки в канал? Мы снова начали спорить. Караколь не хотел отпускать меня одного. Я сказал, что возьму Пьера.

– Ещё чего! – закричал Рыжий Лис. – А кто с нами в лесу останется?

Пьер тоже порывался что-то вставить, но у него не получалось. Он перепрыгивал с ноги на ногу и басом говорил: «Ррав!»

В конце концов я и Караколь решили идти за башмаками. Рыжий Лис вместе с Пьером останутся ждать Мудрилу и Эле, а потом доберутся к развилке «капкан» и заночуют в шалаше рядом с торфяной ямой. Часа через три мы с Караколем вернёмся, а утром решим, что делать.

ЭГЛАНТИНА И ДОН РУТИЛИО

Уже в сумерки мы оказались в Дельфте. Чем ближе подходили к дому Бейсов, тем беспокойнее становился Караколь. Да и я размышлял: что делать? Просто позвонить и войти? Конечно, Эглантина обрадуется Караколю. Станет расспрашивать, куда подевались мы с Лисом. Но хорошо, если так. А если у её дома разгуливает какой-нибудь иезуит вроде Кристофеля? Или, чего доброго, сам капитан Рутилио, Рыцарь с Кислой Рожей, сидит на кухне и пьёт бургундское? И можно ли до конца доверять Эглантине? Вдруг она одурачит?

Короче говоря, совсем недалеко от дома мы с Караколем остановились.

– Слушай, – сказал Караколь, – ты лучше один иди. Не стоит мне видеться с Эглантиной. – А сам ёжится.

Ох и въелась эта Эглантина ему в печенки! Ладно, один так один. А если один, то вовсе не обязательно через дверь. Залезу в дом со двора, в то самое окно, откуда мы с Лисом выскочили. Конечно, если будет открыто. Просто возьму башмаки из-под лавки – и до свиданья. Так даже лучше. Не нужно будет объясняться с Эглантиной.

Сказано – сделано. Караколь остался меня ждать у канала, а я обогнул дом Бейсов и подобрался к окну. Залез на фундамент, толкнул раму – закрыто. Толкнул ещё – точно закрыто. Да, дело плохо. Неужто придется звонить с улицы? А вдруг влипну?

Присел я на фундамент и стал размышлять. Вдруг слышу над собой стук. Гляжу в окно, а там уже свеча на подоконнике и чья-то рука отворяет раму. Я прижался к простенку, окно распахнулось.

– Хороший воздух после дождя, – сказал голос. Дон Рутилио.

– А ребят всё нет, – другой голос. Эглантины.

– Зря ты их ждешь, не придут, – сказал дон Рутилио, – мальчишки смышленые.

– Не понимаю всё-таки, как они попали в тот дом?

– Я сам удивился, когда увидел. Ты говоришь, мальчика зовут Кеес? Но думаю, всё просто объясняется. Когда позапрошлой ночью я остался в твоём доме, ко мне приходил человек отца Антонио. Я разговаривал с ним в коридоре рядом с комнатой, где ночевали ребята. Ведь ты мне про них ничего не сказала. Человек передал мне, что паролем служит осколок дельфтской тарелочки и дал несколько обломков. Ребята, видно, подслушали. А утром я забыл ненужные осколки на кухне, забыл выбросить. Они подобрали и с этим паролем прошли в дом. Так что всё просто.

Услышав такое, я подивился. Вовсе я не подслушивал, а спал как убитый. Может, разговор всё-таки дошёл до меня, а показалось, что сон? Бывает же такое.

– Хорошо, что ты не обмолвился про Кееса, – сказала Эглантина.

– Я не доносчик. И с молодцами отца Антонио не хочу иметь ничего общего. Здесь я только потому, что хотел увидеть тебя.

– Наверное, не только потому. Ты выполняешь поручение. Иначе бы не встречался с этим монахом.

– Не стоит говорить о делах, Эглантина. Я солдат. К несчастью, наши армии воюют. Но любовь выше вражды. Стоило бы всем королям и принцам поглядеть нам в глаза. Они бы кое-что поняли.

– Ты любишь меня? – прошептала Эглантина. – Правда?

– О да, – сказал дон Рутилио, – такая ужасная правда, и прекрасная…

До чего взрослые любят кривляться! Просто хочется сунуть в рот пальцы и свистнуть. Стоит им понравиться друг другу, как они просто теряют голову и начинают молоть всякую чушь. Неужели, например, Эглантина, голландка, не понимает, что ей не положено влюбляться в испанца? И дон Рутилио должен соображать. Но, как я уже говорил, у влюбленных взрослых мозги набекрень.

– Сегодня уходишь? – спросила Эглантина.

– Сегодня. Я задержался на целых два дня.

– Тебе не достанется от командира?

– Командир у меня один – полковник Вальдес. Он смотрит на мое отсутствие сквозь пальцы. А всё потому, что сам подолгу не бывает в лагере. Кстати, по той же причине.

– По той же причине? По какой причине?

– Полковник Вальдес мой товарищ по несчастью. Или по счастью, это уж как смотреть. У него в Гааге есть дама сердца. Тоже голландка, Магдалена Моонс. Он часто её навещает. Об этом знаю только я, точно так же как полковник знает о нас с тобой.

– Это не опасно?

– О нет. Полковник порядочный человек. Другой на его месте давно бы взял город штурмом и всех перерезал. Полковник не хочет крови. Возможно, его возлюбленная просит о том же: в Лейдене живут её родственники. Ну и я, как ты знаешь, противодействую штурму.

– О, я тебе очень благодарна за это! – горячо сказала Эглантина.

В этом месте я сделал маленькую зарубочку на своих мозгах: дон Рутилио врет!

Отцу Антонио говорил, что штурм дорого обойдется: нет осадной артиллерии. Это я и сам видел. У испанцев только легкие пушки, ворота и стены не разобьют.

Нет, это ведь надо! Пудрит мозги насчёт своей доброты, а сам только что выпрашивал у отца Антонио помощи, чтобы предательски открыть ворота и тогда штурмовать город! Хорош нежный влюбленный!

Тёмный человек дон Рутилио. Ведь ни слова не говорит Эглантине, что собирался повесить меня на лейденской дороге. А если и не собирался, то, во всяком случае, не хотел отпускать. И в то же время не выдал иезуитам. Вот и поди разберись в таких людях…

– Полковник очень увлёкся, – сказал капитан. – Ездит в Гаагу чуть ли не каждую неделю, а письма получает через день. Меня уже спрашивали офицеры, что за почта идёт к полковнику. Он распорядился пропускать всех, кто скажет, что спешит к нему из Гааги.

Здесь я сделал ещё одну зарубочку в памяти.

– Когда же увидимся? – спросила Эглантина.

– Теперь уж тебе придётся ко мне приехать.

– Ох, это неприятно… Представь себе, дядя узнает.

– Зато не так опасно. Я встречу тебя, а в лагере нас никто не увидит. Можно не в лагере. В какой-нибудь деревушке – скажем, Бентейзен.

– Ты всегда носишь с собой этот пистолет? – спросила Эглантина. – Очень красивый, трехствольный…

Тут я насторожился.

– Голландской работы, – сказал дон Рутилио. – С хорошим кремнёвым замком. Таких ещё мало.

Похоже, речь шла о таком же пистолете, какой потерял Караколь, – моём пистолете. Быть может, о нём самом. Неужто дон Рутилио нашёл его в кустах?

– Из этого пистолета в меня дважды стреляли, – сказал дон Рутилио. – Одна пуля ударила в панцирь, другая задела голову. Но осталась ещё третья. У нас в роду есть поверье: если враг бросает оружие и бежит, это оружие найдёт хозяина. Третий выстрел я оставил тому, кто хотел меня убить.

– Кто это был?

– Не знаю. Стреляли из кустов под Лейденом. Я презираю тех, кто стреляет из кустов… – И опять ни слова не говорит, что в это время гнался за мной.

– Ужин готов, – печально сказала Эглантина. – Пойдём… Они ушли; оставили открытым окно. Я быстро забрался в комнату, сразу нашёл свои кломпы, переобулся и выпрыгнул. Мне не терпелось сказать Караколю, что в то время, как он молился за здоровье дона Рутилио, тот подобрал наш пистолет и теперь грозится прихлопнуть Караколя.

У ПОЛЬДЕРВАРТА

Если вам приходилось после разлуки найти друзей, а после длинной дороги и опасных приключений спокойно лежать на спине и смотреть в небо, то вы поймёте, как это здорово.

Подо мной чуть-чуть качается палуба, а кажется, что качается небо. Все мы тут, на барке «Улитка». И Караколь, и Мудрила, и Эле, и Рыжий Лис. «Улитка» тащится вверх по реке Схи прямо к Роттердаму. Судовщик, правда, сказал, что остановится в местечке Оверсхи, но до города оттуда совсем недалеко.

По берегу барку тащит упряжка приземистых лошадей, подкованных треножниками. Так легче упираться в мягкую землю.

Конечно, и Пьер с нами. Сразу скажу, что нам удалось отыскать фургон. Монахи загнали его в кусты недалеко от пещеры. Голубей в фургоне уже не было, валялся только барабан. Эле обрадовалась, она и сейчас тихонько постукивает палочками и напевает песню.

Вчера мы с Караколем благополучно вернулись к шалашу, наши были уже там.

Мы хорошенько выспались, а утром двинулись в дельфтскую гавань и там попросились на барку.

Судовщик не берёт с нас ничего.

Мы только сказали, что спешим в Роттердам по важному делу. А он ответил, что ему всё равно, потому что барка пустая, и только в Оверсхи он нагрузит товар, чтобы продать его во Фрисландии.

День сегодня опять ясный. Много солнечных дней в июле. И жарковато становится. Мимо нас проплывают большие деревья, поля и мельницы. Но людей встречается мало. Видели сгоревшую деревеньку. Обугленные стропила вспыхивали на солнце фиолетовыми искрами.

– Испанцы сожгли, – сказал судовщик.

– Разве здесь испанцы? – спросил Караколь.

– Нет, они там, подальше. – Судовщик махнул рукой в сторону моря. – Только могут и здесь оказаться. Сейчас не поймёшь, кто где.

– Где нет испанцев, так это в моем государстве, – сказал Рыжий Лис важно. – В царстве козявок и мошек.

Теперь у Лиса новая причуда, я вам уже говорил. Он Маршал всех стрекоз, жуков, мошек, букашек и прочей твари. Короче сказать, Стрекозиный Маршал. Пока эту тайну он открыл только мне, но раза два уже проговорился, как только что. Правда, никто не заметил. Все привыкли к тому, что Лис болтает без умолку.

Что такое Стрекозиный Маршал, я вам толком не объясню. Наверное, и Лис не совсем разобрался, потому что иногда замолкает и начинает раздумывать с важным видом.

Правда, кое-что он уже придумал. Например, сказал, что скоро ему предстоит явиться в суд какого-то немецкого города. Местные жители вроде бы подали жалобу на жуков-короедов. Жуки, вместо того чтобы работать в лесу, пришли в город и занялись необструганными подпорками сараев, заборов и мостов.

Если суд решит дело в пользу людей, то жукам придется уйти или вовсе заплатить жизнью. В суде Рыжий Лис собирается представлять короедов и защищать их изо всех сил.

Про такие суды я что-то не слышал и посмеялся над рыжим. Но Караколь и Мудрила подтвердили, что в некоторых городах жители и вправду подают в суд на животных и насекомых.

Я сильно тому подивился, а ещё больше позавидовал хитрющему Лису. Всё-то он знает. Но меня ему не провести.

А Лис тем временем совсем распалился. Он затащил меня на корму и вслух репетировал речь на суде:

– Господа! – кричал Лис. – Протрите хреном свои заплывшие очи! Посыпьте перцем лысые черепа и смажьте горчицей глотки! Может, это пробудит вас от спячки в вашем протухшем городке! Господа судьи, господа горожане! С вами толкует Маршал такого войска, которое сожрёт ваш городишко вместе с его подвалами в полчаса! И вы ещё печётесь о каких-то необструганных столбах, дьявол вас забодай! Господа, дамы! Подберите ваши животы, юбки, а заодно утрите нос своим дочкам! И чтоб духу вашего не было в этом затрёпанном селенье! Здесь будут жить одни жуки-короеды!

Я сказал, что такая речь больше похожа на угрозу, и Лиса, как пить дать, побьют. Но тот не слушал и репетировал дальше.

Тут впереди что-то бухнуло – бу-бух! Потом ещё и ещё раз!

– Пушки! – крикнул судовщик.

Все вскочили, загомонили. Только Мудрила не двинулся с места. Задумчиво потер подбородок и сказал:

– Пушки… Н-да… Пушки-хлопушки… Надо подумать о пушках. Пушках-пеструшках…

Речка впереди делала поворот, а излучину прикрывали деревья. Но прямо за ними поднялась пальба: ба-бах! ба-бах! бух! К небу кинулись клубы белого дыма.

– Салют? – задумчиво сказал Мудрила. – Может быть, это салют?

– Какой салют? – закричал судовщик. – Должно быть, испанцы напали на Польдерварт! Куда теперь деться?..

– Можно назад, – сказал Караколь.

– Ещё чего! – кричал судовщик. – Мне товар нужно брать в Оверсхи! Что же теперь, с голоду помирать из-за этих испанцев!

Самое интересное, что лошади вовсе не испугались. Они всё так же тянули «Улитку», и пока судовщик махал руками и проклинал короля Филиппа, мы обогнули излучину, и перед нами открылась картина сражения.

Над приземистой крепостью лопались и отрывались кверху белые шары дыма. Похоже было, что вырос букет огромных одуванчиков. К стенам бежали цепи солдат. Блестели клинки и шлемы. Взмахивая руками, проносились всадники. Рядом с одним бастионом бой шёл уже на стене. Там просто перекатывалась то в одну, то в другую сторону толпа схватившихся. Прыгали и падали вниз люди. В одном месте полыхнуло на солнце красно-жёлтое испанское знамя, но тут же спорхнуло в ров, как птичье перо.

– Матерь божья, – пробормотал судовщик, – что делается… Наших бьют! – вдруг завопил он и бросился в трюм. Оттуда он выкарабкался с какой-то железной штукой – то ли с молотом, то ли с палицей.

– Чего смотрите! – орал судовщик. Глаза его выкатились, на лбу вздулись вены. – Хотите, чтоб взяли Польдерварт?! Чтоб горло нам перерезали?!

Но тут же бросил свой молот и стал разводить руками.

– А чего я один могу? Всё я да я. Хоть бы пушка была…

– Да чего ты, в самом деле, папаша? Отдыхай, – сказал Лис.

– Смотрите! – крикнула Эле. – Смотрите!

Атака откатывалась от стен Польдерварта. Схватка шла уже за рвом.

Конница с яркими перьями, видно испанская, кинулась на выручку, но тут же из-за крепости выметнулась другая и врезалась в испанскую.

– Наши! – крикнул судовщик.

В том месте, где ошиблись всадники, прямо-таки пыль столбом стояла. Потом вырвалась группа и понеслась в нашу сторону.

– Испанцы удирают! – крикнул судовщик.

Сбившись тесной кучкой, группа ехала всё медленней и медленней.

Потом снова помчалась. Теперь мы увидели, что их человек десять, а в середине один всадник держал поперек седла другого.

– Матерь божья… – пробормотал судовщик. – Прямо к нам чешут, разбойники!

И точно, минут через пять лошади танцевали и храпели на берегу перед нашей «Улиткой». Лица у всадников оскаленные, перемазанные. Один с окровавленным лбом, в зелёном камзоле и без шляпы, крикнул разъярённо на ломаном голландском:

– Пронто! Пронто! Собаки! Пускай трап!

Пришлось бросить на берег деревянные сходни. Всадники спешились и внесли на борт раненого испанца. На его бледных щеках, подбородке и синеватой стали нагрудника запеклась кровь. Наверное, офицер. Расшитая серебром портупея держала пустые ножны. За чёрным поясом заткнуты большие пистолеты.

Испанцы загомонили по своему, посмотрели в сторону Польдерварта, где по прежнему шёл бой, трещали выстрелы, звенели клинки. Потом тот, что в зелёном камзоле, показал на раненого и сказал:

– Лейтенант де Орельяна. Ранен сабля. Будем везти Влаардинген.