Умирать не страшно, не видеть тебя страшнее». 2 страница
Про крысу
Меня вырвало…
Само по себе не особо-то и важное замечание. Зачем обращаю на него внимание? Я вообще словно беременная тетка – каждый день тошнота, изжога, отрыжка, болят кости и болит вообще все, а настроение меняется от хорошего к плохому, так резко, что ненавидишь себя самого.
Ненавижу в принципе.
Эту стену, это окно, эту идиотскую ветку без яблок и пожухлые листья на ней…
Не так давно я видел, как машина задавила крысу. Пугливое животное зачем-то выскочило на трассу, где водилы в машинах неслись как в задницу подстреленные. Крыса почти перебежала дорогу, но у самого тротуара ее переехала черная Тойота.
Смерть зверька была отвратительной. Животное билось в конвульсиях. Возможно, крыса кричала или пищала что-то на своем, крысином, но я не слышал. А может она сразу умерла, а это были судороги? Мерзкий хвост дергался, задняя лапа поднялась. В какой-то степени мне стало ее жаль, хотя крыс терпеть не могу, такие они мерзкие. Но потом на нее опять наехали, и еще раз… и сотню раз подряд, вкатав грязно-рыжее тельце в асфальт.
…смотрю на этот разноцветный фарш, который я только что срыгнул, и он так успешно держится на плаву в унитазе и понимаю, что я ничем не хуже той крысы. Меня от нее ничего не отличает.
И страх, что моя смерть может оказаться мучительнее, чем ее, заставляет снова вырвать…
Про желчь
- Эй, Феликс, - в глаза врывается солнечный свет, из-за которого отворачиваюсь к стене. Отец будит где-то в девять. – Слушай, мы с мамой решили устроить небольшой пикничок, пока погода позволяет, можно весело провести время всей семьей. Как тебе? Поедешь?
Его слова, по идее, должны поднять меня на ноги и исцелить.
Не открывая глаз, бормочу:
- Не.
- Давай, поднимайся. Не надоело в четырех комнатах сидеть? Поехали, подышишь свежим воздухом, - отец просит с мольбой в голосе.
Мне лень и плевать на четыре стены, хоть десять. Настолько мерзкое состояние, что ничего делать не хочется, даже отвечать ему.
- Пап…
- Да.
- Езжайте без меня, - усилие над собой, чтобы ответить как можно дружелюбнее.
- Феликс, мама расстроиться…
В папаше меня всегда удивляла одна черта его характера. Если у него не получалось меня или Троя уговорить своими способами, то она сразу подключал сюда маму. Типа, например, чтобы Трой доел жратву до конца, отец обязательно подытожит – «мама старалась готовить» или «открой ротик, за маму, последний». Теперь вот «мама должна расстроиться». Не удивлюсь, если у себя на работе он тоже так говорит. Скидывает свои проблемы на плечи жены.
- …и чо? – задерживаю дыхание в ожидании ответа.
Папа молчит, наверное, чувствует какую-то вину. Я бы на его месте чувствовал, потому что он меня бесит. Не вообще, а прямо здесь и сейчас, своим присутствием. Внутри закипает злость из-за того, что он не может мне помочь! Просто сдался, не заработал денег на операцию. На кой хрен такой отец нужен?
- Сын!
Вот, теперь по ярлыку заговорил. Специально, чтобы выделить всю свою важность. Он старше меня, он отец, но у меня козырь в рукаве. Я умирающий сын.
- Пап, ты разбудил меня ни свет, ни заря! Я сегодня полночи проблевал. У меня ломит все тело, как у какого-то долбаного наркомана. Тут значит, вам приспичило устроить тупую вылазку к черту на кулички, чтобы пожрать бутербродов и поговорить ни о чем. Знаешь что? Иди к черту!
Он ничего не отвечает. Отец даже в лице не изменился, настолько он был волен. Что ж я сказал?
Дверь… Хлопок…
А теперь, обида, горечь. ЖЕЛЧЬ – вписалось между ХОЧУ и ЖИТЬ. Уместилось, прям прижилось. Мне стыдно перед папой. Просто он не вовремя зашел и не вовремя попросил. Я очень хочу поехать вместе с семьей на пикник, но понимаю, что могу все испортить. И наверняка, предки тоже это понимают.
Это сложно, когда рядом нет человека, который может подбодрить. А я как дурак ждал поддержки от друзей. С одной стороны прекрасно понимал, что никто не захочет связываться с больным, никому такая ответственность не нужна, а с другой. Разве я заслужил это? Почему? Куда делись Том и Курт, Хэлен, Дина, наша лютая пятерка, школьная гроза? Неужели в наших отношениях все было настолько наигранным, что теперь просто позвонить, поздороваться… Чего они боятся? Где они?
Хотя я все понимаю. Что толку от больного? Им бы не накликать на себя беду, вдруг я заразный?
ЖЕЛЧЬ – желтая-железная-ж-жирная, как крыса.
… преодолеваю себя и спускаюсь вниз.
Про цвета
Перед глазами проносятся зеленый и коричневый, иногда рыжий, красный, синий и серый. Так бывает, когда наблюдаешь в окно машины блуждающим взглядом, не концентрируешь внимание на мелочах, а просто отстраненно смотришь. Все смазывается. Дома, украшенные дорогой паутиной и пластиковыми скелетами, тыквами. Люди готовятся к шумным вечеринкам. Смазываются дороги, заборы и пешеходы. Все становится частью палитры взбалмошного художника.
Наша узкоглазая Хонда увозит меня далеко от привычной жизни, в место, где мне якобы должно стать лучше.
Бред века! Я уже ни во что не верю. Лучше мне не станет, даже в раю. Болезнь есть – мне с ней плохо, где бы я не находился, в каком бы положении не сидел и не спал. Хотя вру, когда я остаюсь с Троем, мне не так хреново, с Михаль лучше, надеюсь, что и ей со мной тоже.
По цвету это место за городом скорее зеленое от осенней травы, немного рыжее от упавших листьев и серое от моего безразличия к происходящему. Меня не вдохновляют нарезанные бутерброды с сыром, колбасой, собранные в корзинку огурцы и помидоры, вареные яйца и ветчину. Плевать даже не детские забавы Троя, когда он валяется по траве, а отец зачем-то его щекочет. Я как бы стою поодаль и наблюдаю за семьей со стороны. Неужели хороню себя заживо?
Брат воображает себя Гендальфом, ходит неподалеку от полянки, на которой мы разместились, с палкой-посохом, выкрикивает какие-то нелепые слова-заклинания и спасает видимых ему одному хоббитов от темных рыцарей.
Игра Троя увлекательна. Он точно увлечен, родителям нет до нее дела, они переговариваются между собой, а я сижу и пережевываю бутер. Ветер ласкает спину. Капюшон скрывает глаза, на мне любимая зеленая в полоску кофта, поэтому сидеть так вполне уютно.
- Как ты себя чувствуешь?
Как только я заболел, у мамы сразу выработались три основных вопроса. Первый, а он же главный: «Как ты себя чувствуешь?». Второй, не менее важный: «Тебе что-нибудь надо?». И третий, он даже не вопрос: «Сегодня ты выглядишь лучше».
Меня злит такая забота, но отвечаю немного черство:
- Нормально.
Честно, не хочется портить отдых.
- Феликс, а помнишь, как в детстве мы сюда приезжали? – улыбнувшись, мать ударяется в воспоминания. Тебе тогда было лет восемь, как Трою. Помнишь Питера?
Я помню. Питер - наш пес, я назвал его так в честь человека-паука, это был пушистый голубоглазый хаски. Когда мне исполнилось десять, его отравили какие-то придурки. В общем, в городе объявилась шайка дог-хантеров и мой верный друг стал невольным участником войны людей и собак, которую проиграл… его отравили. Еще я помню, умирая, Питер почему-то прятался от нас. Он хотел умереть в одиночестве, так умирают все животные. Странно сейчас вспоминать его.
- Да, - отвечаю.
Они много чего еще вспоминают из моего детства. Прямо скажу, настолько бредовые случаи, что становится действительно смешно. Например, когда я был маленький, то часто любил бегать голым из своей комнаты на кухню с криками: «пиписька». Из-за того что шепелявил, получалась какая-то «пипишка». Еще мама рассказывала, что, когда я родился, была очень жаркая погода, около тридцати пяти градусов, для нашего городка – это о-о-очень много. Не знаю, почему она это сообщила, но жара прям такая сильная была, что у двадцати восьми человек был удар и трое из них умерли. Вот ведь как, ты рождаешься, за счет страданий других, за счет смерти троих людей. Дебильный круговорот, видно сейчас пришло мое время кому-то дарить жизнь, что ж надеюсь, он проживет гораздо дольше и целенаправленнее чем я.
Ветер притащил одинокую, но дождевую тучу. Вода с неба смыла наше пребывание холодными каплями, загнав обратно в узкоглазую Хонду.
Бессмысленная вылазка на свежий воздух. Было паршиво.
Про дружбу
Вчера вечером видел друзей.
Когда мы возвращались с пикника, застигнутые дождем. Навстречу двигалась, с очередной тусовки в клубе, теперь уже неразлучная «четверка». Я вылезал из машины, весь такой хилый и бледный, посмотрел на них, а они увидели меня – кадр что надо. Режиссерам, каких-нибудь мелодрам, на заметку, чтобы передать все самые нелепые и смешанные чувства взгляните на лица моих друзей. В этих физиономиях было все: и грусть, и страх, и непонимание, и главное стыд. Они даже не пошли в мою сторону, а просто развернулись и поспешили убраться, как какие-то подлые предатели, хотя я их таковыми и считаю. Как можно забыть всю ту радость общения, что была. А я помню!
Например, в прошлом году на одной из вечеринок Том, а он у нас заводила, нажрался до таких чертиков, что пришлось его, потом тащить до дома на спине. Томова мамаша самых жестких правил, не потерпела бы вида своего пьяного отпрыска, дело могло закончиться скандалом колоссальных масштабов. Так как мы с Куртом были тоже не в лучшем расположении духа, то ничего умнее кроме как поднять его на второй этаж через окно, мы не придумали.
Нам повезло, тогда как раз оставалось несколько дней до хэллоуина и отец Тома забыл лестницу у крыши, не успел до конца развесить украшения. С Куртом мы кое-как перетащили ее к окну нашего друга, а она была очень тяжелой. Подхватили товарища под руки и втроем еле-еле взгромождались по ступенькам. Пьяному море по колено, как говорили потом девчонки, мы падали раза три и, не теряя надежды, поднимались вновь и вновь. В общем, после раза десятого покорения Эвереста, каким-то чудным образом очутились напротив окна Томовой комнаты. Оно естественно было закрыто, что могло еще придти в голову? Конечно разбить… Ох ну и шуму же было потом! Нас еще всем родительским составом отчитывали. А Тому досталось больше всех. Провел целый месяц дома, сидя под строжайшим домашним арестом с решетками на окнах, прям как в тюрьме.
И были грустные моменты. Когда у Дины случились проблемы с Джеком, нападающим из школы соседнего города. В нем Дина души не чаяла и к кому она приходила плакаться и жаловаться? А когда Курт подвернул ногу? Кто ждал его в травмпункте? А когда,… Черт возьми,… я не хвалюсь, просто не понимаю! Почему меня забывают? Я же еще не умер…
Просто не понимаю.
Мама их тоже увидела и сразу перевела на себя внимание. Вот, что значит настоящие друзья. Но теперь уже поздно.
- Феликс, посмотри, это не клещ у меня? – спросила она развернувшись ко мне спиной.
Я внимательно посмотрел, но там ничего не было.
Вот так выдуманный клещ навсегда отгородил от меня друзей.
- Нет, ма, - ответил как можно быстрее, чтобы не потерять их из виду.
А когда я посмотрел в сторону друзей, они повернулись спинами и поспешили в другом направлении.
Хотелось крикнуть им вдогонку что-нибудь обидное или просто окликнуть, поговорить, узнать как у них дела, какие новости. Но нет, они ушли, не оборачиваясь. И кажется навсегда из моей жизни.
Про Рождество
До Хэллоуина остаются считанные дни.
Отец взгромождает на крышу гирлянду, хотя Трой упрашивал его этого не делать, Выглядит глупо, потому что гирлянду вешают на Рождество.
- Ну па-а-ап, тут должна быть паутина, а не какая-то дурацкая гирлянда. Феликс, скажи ему, это же еще не Рождество, - брат, задернув голову, щуря глаза от слабого солнца, уговаривает отца.
Трой прав, если вести отсчет от Рождества, то остается еще меньше времени.
Отец, опасно балансируя на неустойчивой лестнице, цепляет, заранее распутанную и очень пыльную гирлянду. Она уже старая, а прочистить каждый плафон – нет времени. Сейчас его и подавно нет.
- Папа. Ну, а как же вампиры? Какой Хеллоуин без вампиров? – Трой топает ногой.
Вот-вот и у брата начнется паника, потому что все идет по не запланированному сценарию. Вообще, жизнь моей семьи – это, кем-то заранее продуманный сериал, с повторяющимися событиями. Может быть, мне так только кажется, и у всех такие же семьи? Но с моего ракурса отчетливо видно – ничего не меняется.
- Трой, не кричи. Смотри, мы же не будем снимать гирлянду вплоть до Рождества. Здорово, правда? Вот посмотришь через неделю. У всех дома, как дома будут, все уже давно снимут паутины, а у тебя наоборот – праздник, - папа пытается успокоить бесноватого сына, но не смотрит вниз, наверное, боится увидеть жалобный взгляд.
- Но, я не хочу такой праздник, я хочу другой, - на глазах брата появляются огромные, как две жирные жабы, капли слез. Три-два-один и он заходится в истерике.
- О Господи, - отец кряхтит себе под нос, но продолжает развешивать украшения.
- Феликс! – надрывается Трой, взывая о помощи таким жалобным голосом, будто умирающий лебедь.
Если ему дадут роль в какой-нибудь мелодраме, то братан с ней точно справится.
- Не будь маленьким, - говорю я.
Меня снова приземляет. Сейчас не Рождество, Хэллоуин.
Чем меньше дней до Хэллоуина – тем меньше дней вообще. Уже не полгода. А просто пять месяцев. Раздражает.
Тем не менее, я стою внизу вместе с Троем и смотрю, как отец украшает дом. Наверное, могу смотреть на его работу бесконечно, точно как на пламя свечи. В отцовском усердии чувствуется своя страсть. Любое неловкое движение и он может запросто свалиться с крыши и расшибиться насмерть. Но папа аккуратно развешивает украшения из года в год, чтобы Трой порадовался. Папа каждый день трудится на работе, чтобы наша семья жила в достатке, мама каждый день закатывает настоящие пиры, чтобы мы были сыты, она каждый день целует нас с братом, чтобы мы чувствовали ее близость. Родители хотят подарить мне радость, Трою радость.
А он не радуется. Трою не нравится гирлянда! Он хочет другой праздник.
Про Толстяков
Иногда мне хочется задушить своего брата. Сомкнуть ладони мертвой хваткой на его тоненькой шейке и глядеть в глаза до тех пор, пока он их не закроет. Бесит его нытье. Новенький костюм Железного Человека, даже шлем есть и все необходимые прибамбасы, сидит на брате как влитой! Класс!
- Пошли со мной! – не просьба, приказ.
- Ты уже не маленький, чтобы я с тобой ходил, иди сам с друзьями, - отвечаю и натягиваю наушники, окунаясь в переборы электрогитар и воплей любимых исполнителей.
Брату ответ не нравится, поэтому он забирается ко мне на кровать и пытается заглянуть в глаза. Приходиться выслушать его.
- Почему? Пошли!
- Трой, отвянь. Что пристал? Сказал же, не хочу.
- Ну, Фе-е-еликс! Что ты как какашка?! - брат скулит и визжит, действует на нервы, как заноза и поэтому мне хочется дать ему пинка. – Я маме скажу, что ты не хочешь идти со мной, и она тебя накажет.
- Я сказал, нет, - глубоко и напряженно вздыхаю. – Слушай, если тебе так надо, то иди сам, ты уже взрослый парень. Возьми друзей или там девчонок, нахреначте себе до жопы конфет, а потом ужритесь ими не доставая ни меня, ни кого еще другого.
- Ну почему у Кима Даггера сестра идет, а ты не идешь? – он почти плачет и его голос срывается на писк.
До полового созревания, по-моему, у всех мелких в голосе присутствует какой-то инфразвук, поэтому, когда они пищат, хочется уши руками закрыть или на худой конец прибить к чертовой матери.
Ох уж этот Ким, точнее его сестра, Бэтти, такая неприметная толстая и веснушчатая девочка, была редактором школьной газеты «Скул Дэйс» ушла из школы еще до моего ухода и у нее на то были веские причины. Презираемый всеми изгой. И я был одним из тех, кто ее всячески гнобил. Сейчас, просто эталон сестринства! Она нянчится со своим братом, как с собственным сыном. Восемнадцатилетняя толстушка идет с таким же толстым братцем затариваться конфетами и яблоками в карамели. Господи, в классе шестом или седьмом, я нашел у себя в портфеле записку от Даггер, в которой она расписала, что любит меня и хочет, чтобы мы были вместе. Еще, иногда после уроков она следила за мной до самого дома, я, конечно, делал вид, что не замечаю, бегущую за мной толстушку. Хотя не заметить было сложно. Кто еще мог так шумно задыхаться, догоняя меня, едущего на скейте между толпами людей. Удивительно, почему она не похудела?
О записке я поведал всему свету на следующий день. Зачитал перед всем классом на перемене. Как сейчас помню, с интонацией и выражением, точно стихи классика.
«Дорогой Феликс, ты мне очень нравишься. Я знаю, что я не такая красивая, как другие девушки нашего класса, но, пожалуйста, дай мне шанс, ради тебя я готова измениться».
Отчетливо помню ее глаза, как они наполнялись слезами. На тот момент я чувствовал небывалый подъем и адреналин, готов был горы свернуть, потому что Я в центре внимания, все восхищаются Мной. Бэтти тогда все уроки просидела в женском туалете, плакала. Теперь и вспоминать-то стыдно каким дерьмом я был.
С Даггер мало ребят общалось, по-моему в каждом классе есть свой изгой. А еще этот «Скул Дэйс», который все называли «Бэтти Дайрис». Все из-за того, что никто не читал статьи сброда ботаников, поэтому однажды толстушка осмелилась и опубликовала статью с чистосердечным признанием, как ей одиноко и плохо в этой школе, что никто ее не любит и как она всех нас ненавидит. Конечно же, весть о стенаниях Бэтти до людей дошла не сразу.… Но! Дошла. Однако, этот провал она восприняла гордо.
Да уж гиблое дело этот «Скул Дэйс», у нас вот был спортклуб «Джаст Ду Ит» со своим несменным лидером Томом. Футбольная команда и все дела с группой поддержки, где Хэлен и Дина две главные заводилы.
Теперь я понимаю, что поступил бы точно также как Бэтти Даггер. Написал бы своим дружкам, насколько они мне опротивели.
Ах да! Трой и его сопли, писк, нервные прыжки - сегодня целый набор.
- Вот почему она идет?
- Потому что она ради конфет идет, а не из-за Кима! – ехидно замечаю. – И я не сестра, усек?
- Усек! Ты не сестра, ты ублюдок, - Трой со слезами на глазах плюется и убегает прочь, так сильно хлопнув дверью, что трясутся стены. И откуда в нем с только сил?
А я остаюсь запертым в своей комнате с точками на стенах и не понимаю, а что мне мешает пойти с ним? Что я теряю? До Дня Всех Святых еще две ночи, может стоить еще немного помучить Троя отказами, а потом согласиться? Нельзя же получать все и сразу на блюдечке с голубой каемочкой. Я вот в его годы не получал. Он должен знать и «НЕТ». Пусть это будет братским наставлением.
Про Питера Пена
Слышу, как Троя отчитывает отец, чтобы он не лез ко мне. Бедолага. К отцу подключается мама. В последнее время они срываются на нем все чаще и чаще. Да, вообще, семейство понемногу слетает с катушек. Отец часто «задерживается», а мама… с ней все гораздо хуже. Начиная от громких всхлипов по ночам и заканчивая утренними молитвами, воскресными походами в церковь и самое страшное - антидепрессантами. Пьет три раза в день, утром, помолясь и перекрестившись, около часа дня под предлогом: «Ох, как я устала» и в десять вечера от скуки, потому что я, по идее сплю, Трой точно спит, а отца дома нет.
Никого кроме себя винить не остается, но как-то не особо хочется. Пусть будет что будет. Интересно, а у Михаль как? Как ее родители справляются? Скорее всего, эти евреи, вообще не думают о плохом, молятся на свою древнюю стенку, поют песни, играют на скрипке и картавят.
Смотрю на ее телефонный номер, записанный гелиевой ручкой на руки и чудом не стершийся, шепчу цифры, точно какое-то заклинание. И нисколько не сомневаясь, набираю.
- Привет, - взгляд падает на зеркало, в котором отражается здоровый и счастливый парень.
- Феликс, как дела? – отвечает Михаль.
- Отлично, что делаешь?
- Смотрю сериал, а ты?
- М, ясно. Ничего интересного. Слушай, а хочешь пойти со мной на Хэллоуин?
- В смысле? – спрашивает она.
- Ну,… эм… Наберем сладкого.
- А! Неплохая идея, я всего два раза так делала. В каком ты будешь костюме? – радуется Михаль.
А про костюм я и не подумал. Зачем он нужен костюм этот? Одного Железного Троя вполне должно хватить, но Михаль уже вовсю фантазировала.
- У меня есть костюм Венди, - охотно сообщает девушка.
- Какой еще Венди?
- Ну, Питер Пен, - поясняет она.
…
Мама очень удивилась, когда я попросил ее купить мне костюм Питера Пена, и некоторое время пребывала в каком-то праздном шоке. Просто Михаль взяла с меня слово, что я в нем приду, а я в свою очередь согласился. Ведь аргумент был в ее пользу: «Хуже не будет».
Про психологию
Я в зеленых рейтузах, в зеленой рубашке и в какой-то дурацкой то ли юбке, то ли еще в чем, на голове зеленая шапочка с пером, на ремне кинжал – вид у меня идиотский, натирает задницу и потеют подмышки. Зато отлично дополняет Михаль в голубой ночнушке и синих тапочках, позволяет держать ее за руку, а это радует.
У смуглой девушки теплая ладонь и совсем не похоже, что она скоро умрет.
Мы неспешно прогуливаемся по улице, встречая на пути всяких упырей и вурдалаков, и другую разодетую малолетнюю шпану. Из проезжающей мимо машины высовывается красное лицо пьяного старшеклассника и оповещает на всю страну, что я педик в таком наряде, а потом удаляется под качающий рэп. Перед нами мельтешит Трой с пакетом, ждет с нетерпением, когда уже можно приступить к самому главному моменту – фееричному пожиранию «награбленного» богатства.
Михаль прижимается ближе, через неудобную одежду пытаюсь почувствовать тепло и дрожь ее тела. Позволяю себе взять ее за талию и сбавить шаг, чтобы немного отстать от брата.
- А я думал, что евреи не отмечают Хэллоуин, - идиот. Бред несу.
- Не отмечаем, у нас для этого есть Пурим.
Михаль склоняет голову, не обратив внимание на пробежавших рядом с ней детей переодетых в вампиров, как на подбор.
- Что это?
- Праздник.
- Расскажи.
Как сложно вытянуть из нее хоть слово. Вроде мы идем вместе, я держу Михаль за руку. Но сама она где-то далеко, в своих мыслях.
- Ну, это древняя традиция. Мы шумим, веселимся, кричим, едим «Уши Амана», - скромно отвечает Михаль.
- Чьи уши? – усмехаюсь.
- Был один товарищ, который хотел убить всех евреев. Он был министром персидского царя Ахашвероша, который в свою очередь женился на еврейской девушке Эсфирь. Этот Аман оказался жутким антисемитом и обманом заставил подписать царя указ об истреблении всех евреев, пока тот гулял на своем ста восьмидесяти дневном пире. Аман кинул жребий, выпала дата, когда должно было случиться злодеяние, но Эсфирь вовремя об этом узнала и все исправила. Министра повесили на дереве как раз в назначенную дату, после этого весь иудейский народ ликует и радуется.
- Какой-то кровожадный праздник, - замечаю.
- Красивый скорее, шумный, - Михаль тупит взгляд на дороге и не смотрит в мою сторону. – Весь Израиль пьет.
Воцарилось молчание. Изо рта при дыхании вырываются маленькие клубочки пара. В детстве я представлял себя огнедышащим драконом, выпуская на волю из голодной клыкастой пасти клубы темного смога.
- Прикольно. А где ты в Израиле жила?
- В Хайфе, недалеко от моря, там классно, очень красивый город, - улыбка девушки заставляет меня глубоко вздохнуть.
- Это странно, вы бросили все и переехали сюда. Я бы, наверное, так не смог. Хотя, иногда хочется просто забыться и убежать, далеко-далеко отсюда. Хотя бы в Израиль, - делюсь своими переживаниями. Мы шагаем еще медленнее, чем делали это минут пять назад, покачиваем руками, сутулясь и наблюдая за нарастающей дорогой.
- Не так все просто, в Израиль бы тебя не пустили, - усмехается она.
- Это почему еще?
- Ну, ты же не еврей. Или у тебя есть корни?
- При желании можно найти.
Евреев в роду у меня отродясь нет не было. Более того, до болезни я считал себя антисемитом. Хотя, не знаю почему? Под влиянием друзей, скорее всего. Том особенно не любил евреев. Сгребал всех лузеров и неудачников под жидомассонский ярлык. Даже Бэтти, по его мнению, была еврейкой, хотя, на счет нее я до сих пор не уверен.
Как же все таки зависел от стереотипов, от мнения окружающих, от всего. И как сейчас мне стало наплевать.
Мы заворачиваем во двор дома школьного психолога Грега Терренса. Ох, и классный он мужик, вот по кому буду скучать после смерти. Терренс только-только получил степень по психологии и весь такой по жизни идущий с молодой женой и ребенком на руках переехал сюда года три назад. В школе его восприняли на «ура», девушки таяли от его взгляда, парни делились косяками, а иногда и гашем, потому что Терренс знал подход к подросткам. Тем не менее, психолог он офигенный, пару раз вел открытые лекции на тему полового созревания. Все пришли! Грег смог заставить стадо баранов себя слушать, меня в том числе. Такого еще не удавалось ни одному преподу. В его голосе было что-то волшебное, и все глотали эти устоявшиеся психо-штампы с такой заинтересованностью, что даже на тему пенисов и вагин никто не шутил. Мистер Терренс был одним из первых, кто узнал о моей болезни, кроме родоков, естественно. Он тогда оставил мне свой номер телефона, сказал, что если вдруг потребуется помощь или там, захочется поговорить, чтобы я немедленно позвонил.
Мистер Ти устроил у себя во дворе настоящее кладбище. Всюду разбросаны каменные глыбы и надгробия, кое-где выкопанные ямы, имитирующие могилы. Трою даже не по себе стало.
Мы стучим в дверь. Точнее долбим. Сегодня же Хэллоуин, ночь мертвых, поэтому и я, и Трой и даже Михаль, которая еще не поняла всех традиций праздника, громко орем и ломимся в дом.
А открывает нам беременная женщина с большущим животом, немножко сонная и уставшая, но счастливая. Жена Грега, кто это еще может быть?
- Вау, Питер и Венди, какая неожиданность, а это кто? Железный…
- Конфеты или баловство, - встревает мой брат, прерывая ее воркующий голосок.
- Но ты же супер-герой, как ты можешь отнимать у простых людей конфеты? – спрашивает она, посматривая на Троя так, что он ерзает на месте.
Трой хочет что-то ответить, но мозгов не хватает.
- Феликс, - узнает миссис Терренс. – Как я рада тебя видеть. Проходи, Грег наверху, он сейчас спустится. Трой, не убегай далеко, пошли насыплю тебе сладостей.
Парни школы были влюблены в миссис Ти. Так ее называли. Еще иногда ее называли Миссис Тити или Титьки, потому что, уж природа наградила и Терренсу реально вся мужская половина, не только учеников, но даже учителей, завидовала.
Мы проходим в полутемную, освещенную свечами комнату и рассаживаемся на кожаном диване. Немного страшно. Не знаю почему. Наверное, из-за того, что действительно рад видеть моего учителя. А это такая редкость, когда препод становится другом.
Михаль тоже волнуется, никто из нас не ожидал, что простая вылазка на улицу окончится посиделками в гостях.
О а вот и Терренс, с неизменной своей улыбкой, подкаченный и стройный, входит в расположение Михаль… Стоп… Уже?
- Феликс, она красавица. Я смотрю, ты времени даром не теряешь.
- Грег, - улыбаюсь и жму ему руку, - я рад вас видеть. Это Михаль, - знакомлю.
Моя подруга не отводит от него взгляда.
- Из Израиля? – удивляется Грег.
Откуда он все знает?
- Ken (Да), - отвечает девушка.
Грег, к нашему с Михаль удивлению переходит на иврит, которого я совсем не понимаю, а вот моя подруга приходит от этого в дикий восторг, даже не верит своим ушам.
Они перекидываются парой слов и Михаль, точно после бурной ночи блаженно вздыхает:
- Очуметь, родной речи лет сто не слышала, - радуется Михаль.
- Давно у нас? – спрашивает Грег, в том время пока его жена накрывает на стол.
- Уже шесть лет.
Небольшая пауза и школьный психолог приступает к главному:
- Ну, а у тебя герой, какие дела? Как сам? Могу поздравить?
Начинаю врать.
- Здоров…
- Ха! Я так и знал, что этот парень утрет нос всяким болезням…
Я соврал, потому что… Грег и так понял, что я вру, он также понял, что Михаль болеет и эту встречу можно расценивать как прощание. Но мне не хотелось портить праздничное настроение своими проблемами. Это никому не нужно. Немного грустно, возможно, он мог бы мне помочь, дал бы совет, направил на путь праведника-мученика или еще что, ведь Грег психолог и наверняка за его профессиональную деятельность находились и такие случаи. А почему я понял, что он догадался? Все легко. Когда мы уходили, он незаметно шепнул мне на ухо:
- Феликс, делайте все, что хотите! Но помни, что если нужна будет помощь мы рядом.
Ту же фразу мне сказал отец, после разговора с врачом.
«Тебе можно начинать делать что угодно».
Про последнее
Мы возвращаемся домой рука об руку и молчим. В основном от того, что наговорились за этот вечер сполна и тем больше не осталось, кроме одной:
- Феликс, а что тебе больше всего хочется в жизни? - наивно спрашивает Михаль, вытащив из размышлений. – Ну, последнее желание, чего бы ты хотел?
Она не джин и не президент – не исполнит.
- Не знаю, - пожимаю плечами.