Учитель принял нагоняй спокойно. Но Димас никак не мог успокоиться

— Журемочка… поосторожней, — проговорил он, заикаясь, переходя на фамильярное обращение, на которое до сих пор был способен только Бартоломеу. Журема не отступила ни на шаг. Она подошла к нему, принюхалась к его телу и нанесла ответный удар.

— Поосторожней? Да от тебя разит тухлыми яйцами!

Бартоломеу показал старушке язык. Они с Димасом то и дело приводили друг друга в ярость.

— А я что говорил?! Да я просто герой, потому что терплю вонь этого хмыря! — сказал он и громко захохотал. Хохотал Бартоломеу так самозабвенно, что не смог удержать скопившихся в нем газов и с грохотом выпустил их.

Дона Журема сделала ему внушение:

— И тебе не стыдно? Отойди в сторонку и пускай там свои газы. А уж если не успеваешь сдержаться, делай это хотя бы не так оглушительно.

Бартоломеу сделал попытку поиграть с огнем и задал вопрос:

— А каким таким способом можно убавить звук моего выхлопа?

— Подпрыгни, сделай что-нибудь экстравагантное, — посоветовала Журема.

Бартоломеу застеснялся. Он не понимал значения слова «экстравагантное», но тут же нашелся и ответил:

— Thank уои за экстравагантное, — сказал он и стал ждать ответа, не зная, то ли его похвалили, то ли оскорбили.

Мы были обеспокоены: смотрели на учителя и начинали понимать, что новый член семейства в буквальном смысле слова выльет на нас ушат холодной воды и поместит в ледяную ванну, включая и его самого. Впервые с момента нашего знакомства мы увидели учителя в замешательстве. Профессор была революционеркой, но революционеркой умеренной. Она взглянула на учителя и сделала то, что, как нам всегда казалось, никто не осмелился бы сделать. Она сурово обратил ась к нему:

— Учитель, не сводите все к рассказу о том, что Иисус называл лицемерами людей, моющих стакан только снаружи, но забывающих мыть его изнутри. Да, мы должны подчеркивать значение внутренней гигиены, но и о внешней не следует забывать. Его ученики омывались в Иордане и в домах, в которых их принимали. Но посмотрите на себя! Обратите внимание на группу, следующую за вами! Сколько времени они уже не мылись в приличной ванной? Экзотические — да, смердящие — нет.

Мы мылись в общественных банях, но нерегулярно и недостаточно хорошо. Я поскреб уши, чтобы быть уверенным в том, что слышу все правильно. Учитель не возражал, а лишь кивал в знак согласия с Журемой. Он преподал нам много уроков, и главным из них был совет проявлять покорность при приобретении знаний.

Мало того, профессор подошла к Эдсону и, не стесняясь, попросила его открыть рот. Кисло улыбнувшись, он сделал это. Мы почувствовали, что учитель уже раскаялся, что пригласил ее. А может быть, и нет! «Что, если эта ученица обладает именно такими чертами характера, которые ему были нужны?» — размышлял я.

— Бог мой, какая вонища! А зубы-то чистить надо.

Я улыбнулся, не раскрывая рта. Она поняла меня и тут же уколола:

— Чему смеетесь? Сами-то хороши.

Профессор не пощадила никого, кроме Моники, для которой настали самые приятные, полные поэзии дни. Ей казалось, что мы какой-то бродячий цирк. Дона Журема с нами не спала, да и не могла из-за своего возраста. Они с Моникой по вечерам уходили домой и возвращались утром.

Вечером того дня, когда ее пригласили в группу, Журема позвала нас к себе домой — помыться и поужинать с ней.

Вирус предубежденности, который до сих пор пребывал в спячке, пробудился. Мы посмотрели друг на друга и решили, что из-за преклонного возраста, из-за нищенской пенсии, из-за расходов на врачей и лекарства материальное положение Журемы было, по-видимому, не намного лучше нашего. Ее дом не вместил бы нас всех. У нее, наверное, нет никакой прислуги. Даже если этот ужин и состоится, то не раньше полуночи.

Пригласив нас, профессор свистнула.

Мы спросили, что означает этот свист. Журема ответила, что вызывает шофера.

— Это, должно быть, шофер городского автобуса, — чуть слышно предположил Димас.