Партизан пидсунув мину-Все пишло на красоту! Мчит експресс по зализници, Просто з Харкова в Берлин. Не дойде вин до граници - Гриша зробит з ньего блин! 9 страница
И снова наша беседа была прервана шумом, на этот раз еще более сильным. Кругом раздавались восторженные возгласы, крики «ура!»
Слышно было, что по улице бежит большая толпа... Кого они еще там нашли? Что случилось? Какая радость могла вызвать общее возбуждение?
И тут нашим глазам представилось прекрасное зрелище: по улице скакал на коне партизан Савгира. В руках его свободно развевалось на ветру красное знамя. Попадая в неосвещенное пространство, оно темнело, когда на него падали лучи света, — ярко вспыхивало.
Наконец всадник поравнялся с костром, около которого мы стояли, и знамя заалело таким пламенем, обрадовало глаз такой свежестью красного цвета, какой нами любим уже много лет, а в неволе фашистского нашествия стал еще дороже
За Савгирой по улице бежали жители села... Наверно, в эти минуты им представилось, что они видят знамя Победы. Партизаны встретили знамя салютом из автоматов. Молодежь пела. Все село гудело, и в этом радостном гуле тоже слышался голос победы.
Савгира спешился и торжественно подошел к костру со знаменем в руках. Он рапортовал, что нашел знамя на чердаке под грудой немецких документов, которые выносили из старостата. Затем он передал мне приколотую к знамени записку:
«Если это знамя найдут фашистские воры и убийцы, то пусть прочитают здесь еще раз то, что знает весь наш народ: это знамя непобедимо.
Если его найдут до Победы наши советские люди, то мы просим их хранить его и спрятать в верном месте, чтобы было с чем встретить Армию и Свободу.
Л. В. и Б. И. 1941 г.»
Кто были эти люди, мы не узнали, но выполняя их волю, отдали знамя на сохранение тем жителям Тимоновичей, которые оставались дома. С нами же отсюда уходили пятьдесят новых партизан.
СОВЕЩАНИЕ С «АКТИВОМ»
Каждый день радистка Щербакова передавала в соединение отчет о наших боевых действиях. Подрывники работали неплохо. Попудренко благодарил, а оккупационные власти стали принимать свои меры.
Разведка нам сообщала, что в Семеновке созывается оперативное совещание. Повестка дня: «Борьба с партизанами» и «Проведение весеннего сева».
К совещанию привлекается довольно солидный актив: представители оккупационных частей, начальник полиции, лучшие сельские старосты и полицаи. Все они должны собраться у бургомистра Орловского. Присутствовать будет и пан комендант.
О дне созыва мы тоже были осведомлены. Разведка в отряде работала с размахом: по селам насчитывалось более трехсот связных... И вот, когда стало известно, что часть наших людей добилась приглашения в «высокое» собрание, мы с комиссаром стали думать, какую бы нам извлечь из этою пользу.
Целый день ушел на другие дела, а к ночи я спохватился, что мы с комиссаром так ни о чем и не договорились. Мне сказали, что Тимофей Савельевич находится возле больной жены. Я пошел в землянку, куда поместили Варвару Михайловну.
Окруженные спящими партизанами, прерывая разговор, когда Тимофей Савельевич подходил к жене, мы совещались с ним при свете коптилки почти до утра. И не только совещались: написали бургомистру Орловскому. Вежливенько предупредили его, чтобы сократил свой пыл...
Письмо это было вручено нашему связному — дорожному мастеру Тищенко, так как он в числе «актива» обязан был прибыть на совещание.
Остальным нашим людям роздали свежие листовки и номера газеты соединения «Коммунист», недавно полученные от Попудренко.
В. назначенный день актив собрался.
Пока люди еще не были приглашены в кабинет бургомистра и теснились в приемной, Тищенко искал удобного момента подсунуть наше письмо. Он должен был также сдать свой письменный отчет о состоянии железнодорожного участка, поэтому спокойно подошел к столу секретаря, подождал, пока тот заговорился с какими-то важными лицами, и быстро вложил в папку «на доклад» оба документа.
Вскоре секретарь на глазах у Тищенко вручил папку своему шефу.
Совещание открылось. Первым говорил немецкий комендант. Бургомистр не знал немецкого языка и в ожидании выступления переводчика просматривал бумаги. Лицо его вдруг изменилось. Орловский быстро захлопнул папку. Очевидно, наше письмо, как говорят минеры, «сработало» хорошо. Тищенко убедился в этом также по тому, как выступал бургомистр.
Вместо громовой речи с призывами бороться с «лесными бандитами» Орловский почти всю свою речь посвятил... весеннему севу. Только между прочим он заметил, что следует быть бдительным: «партизаны могут сорвать проведение сельскохозяйственных работ».
После такого вступления старосты тоже пустились в разговоры о севе. Немецкий комендант уловил, что собрание потеряло главную тему. Он начал прерывать старост, задавать вопросы, проявлять нетерпение.
— Беспокоят вас партизаны? — спросил комендант у старосты села Карповичи — нашего связного Грищенко.
— Нет, они в нашем селе не бывают! — невозмутимо ответил тот.
— Однако, — не удовлетворился этим комендант, — ведь у вас кругом леса. А где леса, там и партизаны. Не так ли?
Грищенко солидно заявил:
— Они к нам не ходят потому, что боятся полиции! (Более смехотворного объяснения нельзя было придумать, и когда нам рассказывали об этом, в землянке стоял громовой хохот.)
Комендант обратился с вопросами к другим лицам.
Среди старост были подлецы, действительно служившие немецким властям. Они докладывали подлинное положение дел: называли подозреваемых в связи с нашим отрядом; указывали, где именно, по их данным, находится лагерь; говорили прямо, что силы полиции противостоять партизанам не могут, и просили прислать солдат. С помощью этих подлецов был составлен план прочески леса, список подлежащих аресту лиц.
Когда совещание окончилось, бургомистр подошел к старосте Грищенко:
Все-таки загадочно, — игриво сказал он нашему связному. — Почему партизаны так старательно обходят ваше село? — Орловский прищурил глаз и, «дружески» похлопывая Грищенко по плечу, продолжал: — Мой старый друг, пан староста! Я вас очень уважаю, а потому хочу, чтобы вы подумали о своей жизни и судьбе... Есть сторонники немцев и есть противники; понятно: война... Мне известно, что партизаны имеют друзей среди населения, а также засылают к нам шпионов. Они проникают далеко. Хотите — я вам даже скажу (видите, как я вам доверяю), что на нашем совещании они тоже имеются. Вы не догадываетесь об этом?
Грищенко придал своему лицу глупое выражение, вытаращил на Орловского глаза:
— Господь с вами, пан бургомистр! Как же они сюда попадут? Ведь здесь самые верные люди — весь актив!
— Но я хорошо осведомлен. Я знаю больше, чем вы. Я хотел вас предупредить, подумайте, пан Грищенко! Вам доверяют власть — старостой быть не каждый может. За доверие надо платить благодарностью. Не будете служить как следует — знаете, чем это может кончиться?
Грищенко только мотал головой и уверял бургомистра, что никак не в состоянии поверить в присутствие «партизанских шпионов». Он принялся с подозрением разглядывать мебель и вертеться во все стороны, как будто опасался, что откуда-нибудь из-под шкафа, как чертик, выскочит «партизанский шпион».
— Вы меня совсем напугали, пан бургомистр! — твердил он.
Во время этого разговора бургомистру еще не было известно, что, пока шло совещание, по городу распространены, а кое-где и расклеены партизанские листовки. Их доставили в Семеновку те самые люди, которые более двух часов просидели на совещании, а потому должны были остаться вне подозрений. Для того же, чтобы окончательно спутать все карты, наши газеты были подложены в повозки, принадлежащие самым верным слугам оккупантов.
Всеми этими, быть может, не очень хитрыми приемами мы хотели показать немцам, что их актив — наперечет, а нашему — нет числа. Так оно, разумеется, и было на самом деле: девять пришедших на совещание связных доставили партизанскую литературу в город. А здесь уже она будто «сама собой» как на крылышках разлеталась по всей Семеновке.
Что же нам дало, в общем, это совещание? Мы подробно обсудили его результаты на собрании командиров; оно получилось вроде как продолжением оккупационного актива — мы ведь работали по тем же материалам.
Прежде всего согласно списку мы вывели к себе в лес всех, подлежащих аресту. Был в их числе и «пан» Грищенко, с которым подозрительно ласково говорил бургомистр. Нам не понравилась «отеческая забота» бургомистра о судьбе старосты. Когда вся семья Грищенко уже была по дороге к лагерю, палачи ворвались в пустую хату. Видимо, Орловский успел дать в список дополнение, касающееся человека, который так «наивно» отрицал, что в селе бывают партизаны.
В ту ночь по всем имевшимся на руках карателей адресам никого не оказалось дома.
Однако нам следовало позаботиться не только о безопасности своих людей, но и о полном срыве планов районного коменданта.
Для этого решили поступить так.
Разбить большую часть отряда на мелкие группы, они растекутся по району и одновременно во всех его концах организуют взрывы, разбросают листовки. После этого группы соберутся на новом месте, куда за это время перейдет наш лагерь и обоз, — и пусть тогда каратели снова совещаются, опять составляют планы... Проведение этих массовых операций длилось всего три дня. За этот срок было взорвано несколько мостов и работавших на немцев предприятий: склады, базы, авторемонтные мастерские, маслозавод. Железнодорожная линия, разумеется, тоже не осталась без внимания наших подрывников.
Надо сказать, что впечатление от, этих «залпов», как у нас по-артиллерийски говорили, было сильное. Жители пришли в такое волнение, что немцам стало не до прочески леса. На головы людям среди бела дня падали партизанские листовки, приклеенные к выпущенным откуда-то детским змеям. Вечерами к хозяевам возвращались козы и коровы с листовками на рогах. А тут еще — кругом раздаются взрывы...
Самые добросовестные полицаи, наблюдая, чем кончаются немецкие мероприятия против партизан, теряли веру в силу оккупантов. А оккупанты имели достаточно работы по наведению порядка в местах взрывов. С них было довольно внеплановых дел.
Таков был общий итог районного совещания с активом.
ПАСХАЛЬНАЯ ВСЕНОЩНАЯ
Кончилась зимняя пора. Просидевшие долгие месяцы взаперти по своим хатам селяне начали копошиться во дворах. Ремонтировали плуги и бороны. Хозяйки выгребали накопившийся за зиму мусор, чистили хаты, обмазывали стены белой глиной. Весеннее солнышко радовало людей и в неволе, звало к привычному труду.
Близились дни пасхи. Оккупационные власти разрешили проводить в церквах торжественные богослужения и сами надумали поживиться за счет религиозного праздника: из районного центра Чуровичи по селам выехали подводы на сбор продуктов для большого банкета. У людей отбирали последние запасы, и бойкий колокольный звон печально отзывался в ушах тех, кто остался с опустошенными закромами.
Наша разведка доложила, что в церквах собирается много людей: верующие и неверующие, старики и молодежь — все рады возможности встретиться в своем кругу, повидать односельчан и соседей... Ведь селяне долгую зиму просидели по хатам. Они были лишены клуба, библиотеки, не проводили никаких собраний. Такой образ жизни советским людям непривычен и тяжел.
Мы решили использовать пасхальные богослужения в своих целях: всех связных наделили комплектами листовок, и наши люди начали посещать церкви. В самом деле, где найдешь такие удобные и безопасные условия для распространения наших прокламаций, как в переполненных, тускло освещенных свечами храмах?
К тому же у пас оказались вполне подходящие к случаю тексты: воззвание патриарха всея Руси Сергия о молении за победу советского воинства, сообщение о выделении патриархом средств на самолет и танковую колонну... Впрочем, когда мы стали разбираться, то увидели, что и другие газетные материалы, размноженные типографией нашего соединения, вполне годятся. Всякое слово большевистской правды было для народа, оставшегося в оккупации, как вода в пустыне. И если уж фашисты разрешили населению праздновать пасху, то почему же нам не сделать гражданам своего подарка.
Все наши связные не могли нахвалиться на условия работы в церкви. Но особенно удачной оказалась агитация группы партизан-подрывников, которые случайно попали на богослужение.
По всем церквам шла всенощная, когда наши ребята возвращались с задания. Будучи осведомленными о том, что полиция вызвана на охрану банкета в районный центр, партизаны свободно пошли через деревню Сушаны.
На деревенской улице они встретились с жителями села.
Граждане радостно приветствовали партизан. Отовсюду только и слышалось:
— Это вы вечером поезд взорвали?
— Христос воскресе!
— Воистину хороший подарок для нечистей проклятых!...
— Пусть подавятся теми нашими яичками!
— Расскажите, где наши? Армия где?...
Наши партизаны — народ деликатный. Отвечали на все вопросы, еслижекто хотел христосоваться, не отказывали, а вместо яичка вручали листовочку, и люди оставались очень довольны.
Неожиданных гостей пригласили зайти в хату — разговеться. Было еще рано, служба в церкви не кончилась, но для дорогих гостей сделали исключение. В складчину собрали какие имели крохи закуски, выпили всем миром по чарке за победу.
Партизаны поблагодарили хозяев за угощение и в сопровождении большой толпы двинулись по деревенской улице восвояси.
По дороге — церковь. Многие слушали службу на воле — внутри ограды. Из открытых дверей явственно доносился голос священнослужителя и нестройный хор певчих.
Едва партизаны приблизились, как в толпе началось движение и она расступилась. Люди давали дорогу к входу. Наши решили, что если приглашают, неудобно не войти. Сняли, как положено, шапки и переступили порог храма.
Появление партизан вызвало общее оживление. В церкви начали шептаться, переглядываться, некоторые посылали знаки приветствия. Какая-то старушка всунула политруку разведвзвода Ивану Ивановичу Коновалову свечку. Тот зажег ее и поставил перед иконой божьей матери. Кругом засветились одобрительные улыбки. Старушка беспрерывно осеняла крестом спины подрывников.
Партизаны чувствовали полное одобрение граждан и решили действовать дальше: пробрались вперед к алтарю и попросили священника огласить обращение.
Священник, получив текст обращения и быстро его проглядев, осенил себя крестным знамением, прокашлялся, отдал служке кадило. Затем стал нараспев читать.
Толпа заволновалась пуще прежнего, дело чуть не дошло до аплодисментов.
Раз так, наши еще больше осмелели — дали священнику речь Павло Тычины на антифашистском митинге в Саратове. Так же на религиозный манер, но очень выразительно священник огласил и этот документ.
Тут все собравшиеся так грянули «Господу богу помолимся», что от всколыхнувшегося воздуха пробежала рябь по пламени свечей.
Развернув в церкви пропаганду, партизаны спокойно удалились. Никто не знал, по плану кончилась служба или стихийно, только вслед за ними повалил весь народ.
— Что Москва? Где сейчас Красная Армия? -жадно спрашивали на ходу у наших ребят люди, как будто неожиданные гости прибыли к ним прямо из Кремля.
Тем временем звездочки на небе поблекли. На паперти церкви появился поп, дьякон и дьячки с иконами и хоругвями. Начался крестный ход вокруг храма...
Удаляясь от села, партизаны слышали восклицания:
Слава советскому воинству, слава красным партизанам!
НА ГЛАЗАХ У ОХРАНЫ
Основные наши усилия были направлены к тому, чтобы помешать движению эшелонов по дороге Новозыбков — Новгород-Северский, а в конечном счете к Орлу и Курску.
Работы было много, и не легкой. А в ответ на любое донесение из соединения только и шли радиограммы: «Мало. Мало. Мало». Попудренко не удовлетворяли наши цифры.
Я понял, отчего Попудренко сначала не предъявлял нам больших требований и выражал благодарность за боевые успехи. Он дал время мне и людям окрепнуть, освоиться с самостоятельной жизнью. Дал срок на приобретение опыта новичкам. И теперь спрашивал с нас по- настоящему. Надо было отвечать.
Да разве дело только в запросах командования? Мимо нас проходили на фронт эшелоны, груженные боеприпасами, продовольствием, людскими резервами. Поток военных грузов нес вглубь родной страны смерть. Многие из нас готовы были бы лечь на рельсы, лишь бы остановить эти силы. А между тем действовать на железной дороге становилось с каждым днем все труднее и труднее.
Бездействие, беспомощность — самое ужасное испытание для тех, кто воочию видит силу, губящую то, что тебе дорого.
Легко ли нам было? За две недели ни одного взрыва... Почему? Беда не в том, что немцы прекратили всякое движение ночью: это для нас не новость. Мы научились работать и днем. Однако с недавних пор немцы начали расчищать и вырубать лес и кустарник по обе стороны железнодорожного полотна. День-деньской у путей кипела жизнь. Подойти невозможно.
Если бы мы имели мины замедленного действия — ставили бы их на заказанный срок. Ночью заминировали, а сработают днем или через неделю, — когда нам нужно. Таких мин за одну удачную ночь можно поставить несколько, на разные сроки. Москва обещала их командиру соединения Попудренко, а он — нам. Обещание, конечно, будет выполнено, но когда? Время идет. Даже зло брало: при современной, отлично разработанной технике минно-подрывного дела мы сидим на таком примитиве! — Взрывчатка, шнур, детонатор, капсуль... И со всем этим хозяйством никак к полотну не подойдешь и ничего там не сделаешь.
Немцы в наших условиях сказали бы: нет средств ведения войны, значит — нет войны. А наш народ сражается, защищая Родину без всяких.«можно» и «нельзя»: двадцать восемь панфиловцев остановили под Москвой фашистские танки одними связками гранат и бутылками с горючей жидкостью; Александр Матросов закрыл своим телом амбразуру вражеского дота; капитан Гастелло бросился с самолетом на скопление транспорта противника... А Сталинградцы!
Что делают, как работают в ходе этой войны тысячи и тысячи советских людей? Какие только трудности не приходилось им преодолевать!... Ну вот и перед нами трудная задача: преградить путь врагу. Остановить или по крайней мере замедлить движение его эшелонов. Но не ложиться же нам, в самом деле, на рельсы! От этого толку не будет.
Кончили бы хоть эти проклятые порубки. Наши партизаны добрались бы как-нибудь до железной дороги и через расчищенную от леса зону, а то — достали бы эшелон с расстояния зажигательными пулями... Но пока — с обеих Сторон полотна возятся сотни мобилизованных из соседних сел жителей: рубят, собирают ветки, разжигают костры, развозят стволы на дрова. Как пробиться через эту массу рабочих и надсмотрщиков?
Я даже не сообщал Попудренко о том, что творится у нас на полотне. Что ему за дело? Нужны взрывы — и все. Как ему ни объясняй, ответ ясен: надо. Но не мог же я так сказать своим бойцам? Они и сами знают, что надо. Недавно одна из групп Шахова сумела-таки зажигательными пулями с дистанции в триста метров поджечь два вагона в проходившем составе... Но это — счастливый случай. А требуется организованная, постоянная работа, система.
Как найти новые тактические приемы? Хоть убейся, голову разломи, а что делать, — не знаю. И совсем глупое получилось положение, когда к нам усилился приток людей: отряд растет, а толку чуть.
Между тем отряд действительно разрастался с небывалой быстротой: к нам бежали с порубок, с тех самых порубок вдоль железной дороги, которые нам так мешали. Все эти «беженцы» были просто в отчаянии: и без того еле протянули голодную зиму, а теперь, в разгар весенних полевых работ, их мобилизовали на рубку леса.
Крестьяне раздумывали: как быть? И домой нельзя, и на порубках работать невмоготу, когда дома дело стоит. Деваться некуда, один путь — к партизанам. И в нашем лагере с каждым днем жителей окрестных сел становилось все больше и больше.
Однажды у костра наш подрывник Иван Макарец сказал только что пришедшей с полотна группе крестьян:
— И что это вы все к нам в лагерь стремитесь? Не понимаю!... Мы никак к железке не пробьемся, а вы, чудаки, с нее бежите...
— Да, подумать только, — весь день на путях! — с завистью сказал молодой партизан — новый ученик Макарца по подрывному делу, так пока ни разу и не добравшийся до железной дороги.
— Эх, не понимают люди своего счастья! — Подхватил мысль разведчик Коновалов, большой шутник и балагур. — Ну, что вы там зря топчетесь? — обратился он к удивленным беглецам с путей. — Возьмите вон у наших хлопцев толу, шнур, детонатор — и с богом! Рвите поезда! Уж поете этого немцы вас живо с полотна разгонят. Попадете домой...
— Или куда-нибудь подальше, — заметил Макарец.-
Все рассмеялись, но тут вдруг раздался голос командира подрывной группы Шахова:
— Постойте, постойте, хлопцы. Давайте-ка обмозгуем... Это ведь дело...
— А верно! — сразу поддержали Шахова несколько человек.
— Да что вы, товарищи! — возражали другие. — Разве пахарь с миной управится? Надо же умение, опыт... Да еще на глазах у охраны... Нет, ни черта из этой затеи не выйдет.
Но у костра уже шумели, волновались.
— Зачем нам, чтобы твои пахари взрывали? Мы и сами взорвем — дай только подойти к полотну!
— Отчего же не подойти? — оживились наши гости. — Чтобы нам мину, так это действительно — того... А подойти — можно. Вместе с народом — на работу…
Немецких солдат много? — наперебой засыпали их теперь вопросами партизаны. — Кто ведет наблюдение за работой? Офицеры есть? Как вооружены? Л десятники — из наших или ихние?
— Послушайте, послушайте ж, товарищи! — кричал вне себе Шахов. — Ведь это же выход! — Он вскочил и бегал возле костра. — Да как же мы до сих пор не додумались!...
... В тот же вечер часть колхозников ушла из нашего лагеря обратно на полотно. Место встречи с подрывниками было точно условлено. А утром первая группа партизан под командой нашего секретаря партбюро Василия Кожуха вышла на железную дорогу.
Утро было свежее. Наблюдавшие за людьми немецкие солдаты то и дело собирались погреться у костров, на которых жгли ветки и хвою. Солдаты болтали меж собой, курили, кипятили воду и тут же попивали свой кофейный эрзац.
Костры горели плохо. Ветки были сырые, и ветер стлал по земле желтую пелену дыма.
Па самом полотне никаких патрулей не было. Наблюдения за линией не велось. Немцы, видимо, считали, что при таком стечении народа безопасность пути обеспечена. Да мы и сами только вчера держались того же мнения. Весь вопрос состоял, конечно, в том, какой на путях народ...
Четверо из наших вчерашних гостей ожидали партизан в зарослях кустарника, до которого порубщики еще не дошли. В удобный момент, будто справив нужные дела, люди один за другим покинули укрытие. Смешались с толпой и начали работать, как и все. Многие из пригнанных сюда крестьян толклись попусту, явно саботируя. Время от времени солдаты покрикивали на «ленивых», угрожали прикладами; потом снова брались за свои эрзац-кофе и эрзац-сигареты.
Партизаны рубили, бойко таскали голье для костров, вообще трудились не за страх, а за совесть: они видели, что внимание патрулей привлекают только саботажники.
Убедившись, что ударный труд оценен, и даже получив одобрение проходившего мимо офицера, наши подрывники занялись настоящим делом. Подтащили несколько охапок ветвей поближе к полотну, разожгли новый костер.
Поезда проходят все чаще и чаще. Ребята волнуются, боятся, как бы на их несчастье не наступил большой перерыв: если мина долго пролежит, ее могут и обнаружить. Тут надо, чтобы наверняка, чуть ли не под колеса сунуть.
Бойцы Кожуха и наши вчерашние друзья следили за тем, чтобы поблизости к полотну оставались одни свои. Кожух под прикрытием дымовой завесы подкрался к рельсам. Поставил мину. Вернулся к товарищам. Некоторое время все еще продолжали «работать».
Волновались ужасно: мина стоит, а поезда нет! От нетерпения им казалось, что его нет уже очень давно... Не подведет ли случай?
Кожуха извели вопросами: каждый мимоходом пройдет и скажет свистящим шепотом: «Ладно положил?», «Хорошо замаскировал?», «Детонатор надежно поставил?»
Но Кожух в качестве своей работы не сомневался и приказал своим ребятам понемногу ретироваться в кусты, откуда пришли. Те уходить не хотят.
Наконец, издалека раздался шум идущего поезда. Все ближе и ближе. Вот состав показался. Эшелон мчался с большой скоростью. Машинист все время давал гудки, сигнализируя работающим у полотна людям, чтобы отошли с путей.
Удивительно послушными оказались те люди, которые работали поблизости от костра наших партизан. В мгновение ока отбежали и другим, непосвященным, кричали:
— Отойдите! Отойдите!
Близ путей оставались только группы немецких
солдат.
Тем временем Кожух присоединился к ожидавшим его в кустарнике товарищам. Молча, напряженно слушали отсюда, как громыхает на стыках тяжело груженый
эшелон...
Через несколько минут раздался оглушительный взрыв хорошо сработавшей партизанской мины.
Удача первого опыта открыла перед нами новые широкие возможности действий. То на одном, то на другом участке работ происходили взрывы. Не сразу оккупационные власти разобрались, в чем тут дело. А когда разобрались, то увидели, что их собственное мероприятие в защиту военных эшелонов обернулось против них самих. Даже гестаповцы не могли найти виновных среди сотен крестьян, мобилизованных на расчистку и рубку леса.
Мы же получили очень важный урок того, как надо действовать, не боясь масс, а опираясь на них.
НОВЫЕ ПОМОЩНИКИ
Во время партизанской жизни нам приходилось иметь дело не только с немцами, но и с мадьярами.
Немало случайных, незначительных эпизодов показывало, что многие мадьяры воюют из-под палки, и когда этой палки поблизости нет, охотно отказываются от активных действий.
Наши старые партизаны еще помнили мадьяра Мишу — рабочего человека, славного товарища, перед лицом смерти оставшегося верным слову, данному партизанам.
Помнили, как мадьярские солдаты оказывали нам иной раз, хотя и слабую, но все же поддержку. Еще летом сорок второго года наш связной на станции Углы железнодорожный мастер Белопухов рассказывал, что мадьяры, охранявшие станцию, заявили ему прямо: «Если придут партизаны — пусть делают, что им надо. Мы мешать им не будем».
Конечно, партизанам приходилось воевать с мадьярами не на Жизнь, а на смерть и немало они погубили наших людей, а мы — ихнего брата. И все же с течением времени и накоплением боевого опыта мы стали разбираться во врагах тоньше, чем раньше. Теперь меня вовсе не удивило, когда связные рассказали, как себя повёл приехавший на следствие об убийстве старосты-предателя венгерский офицер: едва переводчик прочел ему приколотую к одежде старосты партизанскую листовку, офицер махнул рукой, потом сплюнул в сторону трупа и приказал зарыть его. В этом и состояло все его «следствие».
Так, в общем, несмотря на все бои и серьезные столкновения с мадьярами, от случая к случаю какой-нибудь из них, а то и целая группа показывали нам свое подлинное, вовсе не враждебное отношение.
Конечно, это не означало, что мы могли снять со счета силу мадьярских войск. Как раз весной сорок третьего года, когда отряд Чапаева действовал в Семеновских лесах, а Попудренко руководил нами из Елинских, туда была послана мадьярская дивизия генерала Вуковари. Он сначала заставил соединение покинуть лес, прочесал его, а потом двинулся на нас. Это был жестокий и сильный враг.
Но именно перед тем, как встретиться с ним, у нас завязались довольно тесные отношения с другими мадьярами — командой, стоявшей та охране железнодорожного моста через Ревно, близ села Карповичи.
В селе Карповичи проживал наш верный связной — железнодорожный мастер Тищенко. По роду службы он встречался с охранявшей мост командой и кое с кем был даже знаком.
Однажды Тищенко возвращался пешком с Семеновского базара. Оттуда же ехали на подводе два знакомых ему мадьярских унтер-офицера. Пригласили его подсесть. По дороге разговорились. Вспоминали довоенную жизнь, свои семьи, детей, словом, беседа приняла довольно дружескую форму. Близ Карповичей полил сильный дождь. До моста оставалось еще километра три, а хата Тищенко стояла неподалеку. Он и предложил зайти, переждать. Мадьяры согласились.
И тут пошел уж совершенно откровенный разговор. Гости признались хозяину, что чувствуют себя проданными Гитлеру, что они проклинают эту войну, что их семьи на родине терпят нужду и голод, а сами они здесь ждут погибели каждый день и не понимают за что... Фашистов они ненавидят... Словом, вели речь не таясь.
— Все люди, что есть в нашей части, — продолжали мадьяры, — настроены враждебно к гитлеровцам. Но что делать? Положение безвыходное... Дезертировать? — Поймают... Организованно выступить? — Мало сил... да и нет руководителей. Так и живем. Днем боимся немцев, а ночью партизан... Но партизанам мы, право, не враги...
Дождь затянулся, а Тищенко имел благодаря нашей базе чем угостить. Время шло, и мадьяры стали осторожно расспрашивать о партизанах.
— Кто они такие и откуда берутся? Отчего их так много?
—Партизаны такие же простые люди, как я сам: колхозники, рабочие, — объяснил Тищенко. — Не хотят жить в гитлеровской кабале, любят свою Родину, — вот и воюют за свободу.
Мадьяры спросили у нашего товарища, почему же он сам не в партизанах.
— Я больной... — уклончиво ответил он.
— А нет ли их где-нибудь здесь поблизости?
— Не знаю. Не слыхал... — снова уклонился Тищенко.
На следующий день он пришел к нам и передал содержание разговора. Что я мог посоветовать Тищенко?