Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой; но и теперь знаю, что, чего Ты попросишь у Бога, даст тебе Бог. Иисус говорит ей: Воскреснет брат твой». 7 страница

Луис смутился.

— Джад преувеличивает.

— Да не так чтобы очень, — хмыкнул тот. С прищуром поглядел на Луиса. — Разве матушка не учила вас не отказываться от благодарности?

Нет, не учила, во всяком случае, Луис не помнит. Кажется, она говорила однажды, что ложная скромность, по сути, та же гордыня.

— Милая Норма, все, что в силах, всегда для вас рад сделать.

— Какой вы славный человек! — улыбнулась старушка. — Уведите моего старика, выпейте с ним пива. А то я спать хочу, а от него не отделаться.

Джад с готовностью поднялся.

— Надо ж! Пошли скорее, пока не передумала!

 

За неделю до Дня Благодарения выпал первый снег, потом — еще. Накануне праздника погода стояла ясная и холодная. Луис отвез семью в аэропорт — Рейчел с детьми отправлялась в Чикаго, навестить родителей.

— И все-таки нехорошо получается! — наверное, в двадцатый раз за последний месяц посетовала Рейчел. — В такой праздник ты будешь один по пустому дому слоняться! А день этот принято встречать в кругу семьи.

Луис пересадил Гейджа с руки на руку. Малыш в первой своей мальчиковой куртке казался едва ли не гигантом. Элли приникла к огромному окну и следила, как поднимается вертолет.

— Не бойся, грусть-тоску пивом заливать не стану. Норма с Джадом небось на индейку пригласят. Надо ж, опять, выходит, я виноват. Никогда не любил многолюдные праздничные посиделки. Придешь, бывало, на стадион футбол посмотреть загодя, часа в три, выпьешь чуток, потом — еще и еще. Глядишь, часам к семи уже тепленький. А отрубишься — так до утра. А назавтра голова трещит, будто в ней джаз играют. Думаешь, мне охота с тобой и детьми расставаться?

— Ну, о нас не беспокойся. Летим первым классом. По-королевски. А Гейдж проспит, наверное, до самого Чикаго.

— Дай-то Бог! — И они с Рейчел рассмеялись.

Объявили посадку, Элли нетерпеливо запрыгала подле матери.

— Мам — наш самолет! Пошли скорее! Пошли! А то улетит без нас!

— Не улетит, — успокоила ее Рейчел, зажав в руке три розовых посадочных талона. На ней было меховое манто (конечно, искусственного меха, но выглядело шикарно!) с претензией на ондатру. Да Бог с ней, с претензией, главное, Рейчел в этом манто — красавица.

Возможно, на лице отразилось все, о чем он думал. Рейчел неожиданно крепко обняла мужа, едва не раздавив Гейджа, оказавшегося посередине. Малыш удивился, но не испугался, не закапризничал.

— Луис Крид, я тебя люблю! — провозгласила Рейчел.

— Мам, ну, скорее же, пойдем, — канючила Элли.

— Идем, идем, — бросила мать. — Всего хорошего тебе, Луис.

— У меня-то все будет хорошо. — Он улыбнулся. — Передай привет своим старикам.

— Какой же ты… — И она наморщила нос. Ее не проведешь: она прекрасно понимала, почему Луис не едет с ними. — Какой же ты… чудак!

Они направились к стоянке самолета и скоро исчезли из вида… на неделю. А Луису уже в аэропорту стало одиноко и тоскливо. Он подошел к тому окну, где минуту назад стояла дочь, и засмотрелся на грузивших багаж рабочих.

Все проще простого. Родители Рейчел, мистер и миссис Гольдман, невзлюбили Луиса с первого взгляда. Беспутный малый. Что от такого ждать? Дальше — больше. Поступил в медицинский колледж и сел на шею жене. Добро б учился как следует. А то не сегодня-завтра вылетит с треском…

Такое отношение еще можно вынести, и Луис терпел, покуда не произошло событие, о котором Рейчел и по сей день не знает (и не узнает, во всяком случае, от него). Ирвин Гольдман согласился оплатить образование Луиса. При одном условии: шалопай должен оставить Рейчел в покое.

Такого нахальства Луис Крид снести не мог. Да и всякий нормальный мужчина, кому еще не стукнуло восемьдесят пять, не снес бы такого бесстыдного предложения — взятки, если называть вещи своими именами. В ту пору Луис был измучен и издерган: три часа в день просиживал в колледже, еще четыре — корпел над учебниками, вечером подрабатывал в пиццерии в престижном районе. В тот злополучный вечер мистер Гольдман неожиданно сменил холодную сдержанность на игривое панибратство. Старик зазвал Луиса к себе в кабинет, как думалось наивному студенту, чтобы угостить хорошей сигарой, но уж больно многозначительно переглянулся он с супругой. Позже, много позже, когда стали вырисовываться контуры беседы, Луиса охватило то же чувство, что и мустангов, почуявших пожар в прерии, — безотчетная и всепроникающая тревога. Наверное, сейчас старик Гольдман заявит, что ему известно: Луис спит с его дочерью.

Вместо этого, однако, мистер Гольдман сделал это невероятное предложение, даже достал чековую книжку из недр смокинга, как расческу — чтобы причесать лысину, подобно героям в фарсе Ноэля Кауарда. Тут уж Луис не выдержал, взорвался: нельзя держать дочь под семью замками, как музейный экспонат; нельзя уважать лишь свое мнение. И вообще, ее отец — тиран, тупой и подлый! Излив всю ярость, он испытал облегчение, хотя и не сразу признался себе в этом.

Верно определив черты папы Гольдмана, Луис не проявил хоть сколько-нибудь дипломатичности. Комедии в духе Ноэля Кауарда не получилось: вместо добродушного юмора в каждом слове — злая издевка. Гольдман приказал Луису убираться и пообещал пристрелить его как бешеного пса, сунься он еще раз. На что Луис посоветовал старику засунуть чековую книжку в задницу. Гольдман заметил, что даже последние подзаборные забулдыги не станут якшаться с Луисом. Луис, развивая свою мысль, предложил хозяину отправить туда же вслед за чековой книжкой и все кредитные карточки.

Такую беседу трудно назвать шагом будущих родственников к сближению.

В конце концов Рейчел с грехом пополам помирила их (и тот, и другой покаялись в сказанном, но мнения друг о друге не изменили ни на йоту). Не было истерики с выдиранием волос, не было сцены отречения от дочери. Хотя, несомненно, папа Гольдман вдоволь настрадался, ведь дочь выходила замуж за «чудовище вида ужасного». В день свадьбы лицо старика напоминало Луису посмертную маску на древнеегипетском саркофаге. В подарок молодожены получили столовый сервиз отличного фарфора на шесть персон и микроволновую печь. Деньгами — ни гроша.

Пока Луис учился-мучился, Рейчел подрабатывала в дорогом магазине дамского платья. С той поры и по сегодняшний день отношения Луиса с ее родителями оставались напряженными, особенно с отцом. И Рейчел не тешилась иллюзиями.

Конечно, он мог бы вместе с ней и детьми полететь в Чикаго. Правда, возвращаться ему пришлось бы на три дня раньше (к началу занятий в университете), но невелика беда. Зато три-четыре дня в обществе мумии-тестя и сфинкса-тещи сулили Луису беду куда большую. Правда, при детях и мумия, и сфинкс оживали, малыши пробуждали в них что-то человеческое. Да и сам бы Луис довершил «разрядку напряженности», намекни он, что давным-давно забыл тот вечер в кабинете папы Гольдмана. Даже если старик и заметит притворство — не беда. Но весь фокус в том, что Луис (честно признаваясь себе) не хотел «разрядки». Конечно, время — лучший лекарь, но все же остался у Луиса мерзкий привкус после того вечера — нет, отнюдь, не от выпитого бренди, — когда старик распахнул свой идиотский смокинг и извлек, как из теплого гнездышка, чековую книжку. Слава Богу, что так и не узнал мистер Гольдман о пяти ночах, проведенных его дочерью на узкой, продавленной кровати вместе с Чудовищем. Но это само по себе и дела не меняет: за долгие годы отношения зятя с тестем не наладились.

Конечно, Луис мог бы полететь в Чикаго, но удовольствовался тем, что отослал жену, детей и поздравительное письмо.

Самолет компании «Дельта» начал выруливать на взлетную полосу, и Луис неожиданно увидел в ближнем к носу иллюминаторе Элли — она махала, махала изо всех сил. Луис улыбнулся, помахал в ответ. Потом кто-то — может, Рейчел, а может, и сама Элли — поднял к иллюминатору Гейджа. Он тоже махал ручонкой, хотя вряд ли видел отца, скорее просто подражал сестре.

— Счастливого полета! — произнес Луис вслух, застегнул куртку и пошел к стоянке машин. Ветер выл, хватал за полы, норовил сорвать с головы охотничью шапку — пришлось придерживать ее рукой. Он отпер машину, но, прежде чем сесть, проводил взглядом самолет, под рев двигателей устремившийся в холодное голубое небо.

Луис помахал еще раз. Ему вдруг сделалось так одиноко, впору плакать.

И после вечерних посиделок за пивом с Джадом и Нормой настроение не поднялось. Норма даже выпила бокал вина по разрешению, даже, скорее, по настоянию доктора Уайбриджа. Отдавая дань наступившей зиме, они перебрались с веранды на кухню.

Джад растопил маленькую печку, подле нее так тепло и уютно, пиво приятно освежает. Джад неспешно рассказывает о том, как двести лет назад индейцы наголову разбили десант англичан. В ту пору племя микмаков наводило страх в округе, их и поныне побаивается кое-кто из землеторговцев.

Вечер, можно сказать, удался, да только Луис не забывал, что его ждет пустой дом. Еще на лужайке, шагая по хрусткой заиндевелой траве, он услышал, как звонит телефон. Бегом бросился он к дому, распахнул дверь, прокатился на скользких подошвах по линолеуму из прихожей прямо в кухню, схватил трубку.

— Слушаю!

— Луис, это ты? — услышал он далекий и такой милый голос жены. — Мы прилетели. Все в порядке.

— Молодцы! — Он присел подле телефона, продолжая говорить с женой. КАК МНЕ ВАС ВСЕХ НЕ ХВАТАЕТ, вертелось в голове.

 

 

В День Благодарения Джад с Нормой закатили настоящий пир. Луис возвращался от них сытым и сонным. Поднявшись в спальню, впервые ощутил прелесть тишины и покоя, скинул ботинки, лег. Сейчас начало четвертого, за окном — тусклый зимний день.

ВЗДРЕМНУ ЧУТОК, решил он и сразу заснул.

Разбудил его телефонный звонок. Луис не сразу нашарил трубку — уже собирались сумерки, — не сразу пришел в себя после сна. За стенами дома выл и стонал ветер. Потрескивал и пощелкивал электрический камин.

— Слушаю! — буркнул он. Наверное, снова звонит Рейчел из Чикаго поздравить его с праздником, даст поговорить с детишками… Как же его угораздило столько проспать, ведь он же собирался футбольный матч посмотреть по телевизору.

Но звонила не Рейчел, а Джад.

— Луис, боюсь, я к вам с недоброй вестью.

Луис соскочил с постели, пытаясь прогнать остатки сна.

— Что случилось, Джад?

— Да тут у нас на лужайке мертвый кот. Сдается мне, что это — вашей дочки.

— Чер? — У Луиса похолодело в животе. — Вы не ошиблись?

— Наверное не скажу, но, похоже, ваш.

— Вот незадача! Сейчас иду!

— Хорошо.

С минуту Луис недвижно сидел на кровати. Потом сходил в туалет, надел ботинки, спустился в прихожую.

МОЖЕТ, ЭТО И НЕ ЧЕР. ДЖАД СКАЗАЛ: НАВЕРНОЕ. ГОСПОДИ, ЗАЧЕМ КОТУ ПОНАДОБИЛОСЬ ЧЕРЕЗ ДОРОГУ БЕЖАТЬ? ОН И В ДОМЕ-ТО ЛЕНИТСЯ НАВЕРХ ПОДНЯТЬСЯ, ЖДЕТ, ПОКА КТО НА РУКИ ВОЗЬМЕТ. ЗАЧЕМ ЖЕ ЕМУ ЧЕРЕЗ ДОРОГУ?

Но в душе он уже уверился, что это Чер. Не дай Бог, позвонит сегодня Рейчел! Что он скажет ей и дочери?

И слова, как ни странно, пришли сами собой: «С любым живым существом всякое может случиться. Говорю это как врач. Постарайся сама объяснить Элли, что будет, если Чер попадет под машину…»

Да что это он, в самом деле? Не может, ничего не может случиться с их котом!

Вдруг вспомнилось: один из партнеров по покеру, Уикс Салливан, все допытывался, неужели врач, нормальный, здоровый женатый мужчина, может равнодушно осматривать каждый день голых женщин-пациенток. Луис пытался объяснить, что все иначе, чем Уиксу представляется. Он берет у женщины мазок или учит, как распознавать опухоль груди, но это не значит, что пациентка вдруг — раз! — сбросит с себя простыню и предстанет перед ним этакой Венерой в морской ракушке. Да, врач осматривает и грудь, и влагалище, и задницу. Остальное прикрыто простыней, да и сестра бдит, скорее как раз чтоб защитить честь врача. Но Уикс не верил. Сиська — она и есть сиська, говорил он. И либо тебя всегда от нее в жар бросает, либо вообще никогда. И Луис нашел лишь слабый аргумент: сиська сиське рознь, особенно когда вспоминаешь собственную жену.

Так же, как и семья семье рознь. И с Чером ничего не может случиться. Ведь он — часть СЕМЬИ, под ее защитой. Он так и не сумел растолковать Уиксу, что врач, так же, как и все, четко разделяет службу и быт. И сиська для врача (если он не дома, в постели с женой) — это лишь грудная железа. Можно спокойно и умно рассуждать перед учеными коллегами о детской лейкемии. У вас и в мыслях не укладывается, что Костлявая может позвонить и в ваш дом. Лейкемия? У моего ребенка? Вы шутите, доктор. Кошка моего ребенка? Погибла? Не может быть.

НИЧЕГО, НИЧЕГО! ВСЕ ПОСТИГАЕШЬ ШАГ ЗА ШАГОМ.

Нет, трудно смириться. Он вспомнил, какая истерика случилась с Элли, когда она представила, что когда-либо Чер умрет.

ЧЕРТОВ КОТ! И ЗАЧЕМ ТОЛЬКО МЫ ЕГО ЗАВЕЛИ?

Луис окликнул кота. Но мурлыкал лишь камин, пожирая доллар за долларом. Диван, на котором в последнее время Чер дневал и ночевал, был пуст. Не видно кота и на батареях отопления. Луис постучал его миской — на этот звук Чер отзывался и бежал стремглав… но только не сейчас. И больше никогда не прибежит, вдруг подумалось Луису.

Он накинул куртку, надел шапку. Направился было к двери, но вернулся. Нет, все-таки не обманывают его дурные предчувствия. Открыв шкафчик под раковиной на кухне, присел на корточки, пошарил меж пластиковых пакетов: белые — для домашних отходов, большие зеленые — для свалки. Луис выбрал зеленый. После кастрации Чер изрядно потолстел.

Сунув неприятный, скользкий и холодный пакет в карман куртки, Луис вышел из дома и двинулся к шоссе.

Половина шестого. Смеркалось. Только на горизонте за рекой догорала багровая полоса заката. Кругом будто все вымерло. Лишь ветер носился по шоссе, хлестал Луиса по щекам, выхватывал изо рта белый парок. Луис поежился, но не от холода. Ему стало тоскливо и одиноко. Тоска пробирала до костей: не выразить словами, не облечь в образ. Просто он живет в холодном, равнодушном мире и сам такой же — холодный и равнодушный.

Вон и Джад. Статуей стоит на побитой морозцем лужайке, лицо сокрыто меховой оторочкой капюшона — на Джаде была неуклюжая зеленая байковая куртка, какие носят туристы. Достойное дополнение к безжизненному ландшафту. Сумерки. Тишина, не слышно даже птиц.

Луис хотел было перейти дорогу, но Джад остановил его жестом и что-то крикнул. Слов не разобрать, ветер завывал все громче. Ураган, да и только, мелькнуло у Луиса. Не успел он отступить и на шаг, как мимо, взревев сиреной, пронесся бензовоз из Оринко — парусом захлопала по спине куртка — едва не задел! Черт, окажись Луис сейчас на середине дороги…

Он внимательно огляделся: нет, больше машин не видать, лишь удаляются огоньки бензовоза.

— Я испугался, думал, эта махина вас раздавит! Осторожней.

Даже вблизи Луис не мог разглядеть старика, странно, ему вдруг показалось, что это вовсе и не Джад.

— А где Норма? — спросил он, стараясь не глядеть на темнеющую у ног старика кучку.

— В церковь на праздничную службу пошла. К ужину вернется, не раньше. Поди, проголодалась… Да в церкви перекусит, надеюсь.

Ветер рванул капюшон с головы старика, и Луис убедился: верно, это Джад. Да и кому ж здесь еще быть?

— Бутерброд с куриным паштетом, — продолжал старик. — Сухомяткой пробавляется с полудня. А вернется часов в восемь.

Луис присел на корточки. ГОСПОДИ! ТОЛЬКО БЫ НЕ ЧЕР! — взмолился он, повернул рукой в перчатке мордочку, присмотрелся. ТОЛЬКО БЫ ДЖАД ОШИБСЯ! ПУСТЬ БУДЕТ ЧУЖОЙ КОТ!

Но, конечно же, перед ним лежал Чер. Не обезображен, не раздавлен в лепешку. Верно, попал под бензовоз (КСТАТИ, А ПОЧЕМУ ЭТО БЕНЗОВОЗ РАЗЪЕЗЖАЕТ ПО ПРАЗДНИКАМ? — мелькнула сторонняя мысль). Глаза приоткрыты, но уже остекленели. Изо рта тянется застывшая струйка крови, совсем немного, лишь чуть запятнан белый «воротничок» кота.

— Ваш, Луис?

— Наш, — вздохнул тот.

И понял вдруг, что любил этого кота, не так, конечно, пылко, как Элли, но по-своему любил. После кастрации Чер переменился, растолстел, стал меньше и медленнее двигаться, разве что по известному маршруту: от кровати Элли — к дивану, а оттуда — к миске с едой. Из дома он почти не выходил. Теперь же, в смерти, он напомнил Луису прежнего Чера. Хищный оскал, острые, точно иглы, зубы. Охотничий азарт еще не потух в омертвелых глазах. Словно после недолгой и унылой жизни скопца кот в смерти обрел былое естество.

— Да, это Чер, — подтвердил Луис. — Ума не приложу, как дочке все объяснить.

Вдруг его осенило: он похоронит Чера на Кошачьем кладбище, но таблички с именем не оставит. А Элли пока ничего не скажет, если она сегодня позвонит. А завтра между делом обронит, дескать, что-то Чера давно не видно. А послезавтра скажет: наверное, кот загулял. С ними такое случается. Элли, конечно, поплачет, потоскует, но не будет страшного сознания конца, смерти, чего так не выносит Рейчел. Мало-помалу все образуется, забудется…

ТРУС! — шепнула ему совесть.

ДА… КТО ЖЕ СПОРИТ? НО К ЧЕМУ ЛИШНЯЯ НЕРВОТРЕПКА?

— Элли, кажись, в этом коте души не чаяла? — спросил Джад.

— Да, — растерянно бросил Луис и вновь повернул кошачью голову. Чер уже одеревенел, а голова поворачивалась легко. Странно. Ага, значит, сломана шея. Что ж, можно почти наверное сказать, как все случилось: Чер переходил дорогу (зачем — одному Богу известно), и его, видно, сбила машина, легковая или грузовик; удар был так силен, что кота выбросило на лужайку Джада. Может, шею он свернул, ударившись о мерзлую землю. Впрочем, не столь важно. Ничего уже не поправишь. Чер мертв.

Он хотел было поделиться с Джадом своими наблюдениями, но старик отвернулся, заглядевшись на багровую полосу заката. Капюшон откинут, лицо задумчиво, сурово… даже неприветливо.

Луис достал зеленый пакет, развернул, придерживая другой рукой от ветра. Но с каждым порывом мешок хлопал, точно стрелял. Джад отвлекся от своих раздумий.

— Верно, крепко, ох, крепко она кота любит. — Жутковато слышать это «любит» о мертвом. И вообще все кругом жутковато: и сумеречные тени, и холод, и вой ветра.

Луису вспомнились сюжеты читаных страшных романов. Так и сейчас.

Взяв Чера за хвост, он раскрыл пакет пошире, сморщился, услышав, как тяжело упало на дно закостеневшее тело. Необыкновенно тяжелое, пакет сразу будто свинцом налился. Тяжелее, чем ведро с песком.

Джад помог завязать пакет, поддержал за край, Луис был рад: все, смерть — с глаз долой!

— Ну, и что вы с ним будете делать? — спросил Джад.

— До утра оставлю в гараже. А завтра схороню.

— На Кошачьем кладбище?

— Наверное.

— Дочке расскажете?

— Надо прикинуть, как ей объяснить.

Джад задумался на минуту-другую, потом, видно, решившись на что-то, сказал:

— Обождите меня здесь, Луис, — и уверенно, будто не сомневался, что Луис и впрямь захочет его дожидаться — на холоде, на ветру, — зашагал прочь. Легко и быстро, будто и нет за плечами восьмидесяти с лишком лет. А Луис даже ответить не смог, лишь покорно проводил старика взглядом. Сам не свой.

За Джадом захлопнулась дверь. Луис поднял голову навстречу ветру, трепавшему края зеленого пакета, его приходилось придерживать ногой. ПОКОРНО.

Не только покорно, но и довольно. Впервые в Мейне Луис вдруг почувствовал покой и довольство. Он почувствовал ДОМ. С далекого детства не испытывал он такого, как сейчас, здесь, в зимних сумерках, опечаленный и вместе с тем взволнованный: он цел и невредим, он живой, здесь его ДОМ.

ЧТО-ТО ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ! НЕПРЕМЕННО! ЧТО-ТО НЕОБЫЧНОЕ И СТРАШНОЕ!

Он задрал голову: на черном небе высыпали холодные звезды.

Странно, стоя там, он забыл о времени, о секундах и минутах, хотя скорее всего дожидался Джада не так уж долго. Вот на крыльце ударил луч фонарика, скакнул в сторону, спустился с крыльца. В другой руке Джад нес что-то, похожее на крест. Лишь вблизи Луис разобрал, что это кирка и лопата.

Старик протянул лопату Луису.

— Джад, что это вы задумали? Нельзя же прямо сейчас, ночью хоронить.

— Отчего ж нельзя? Можно и нужно. — В тени его лица не разглядеть.

— Но зачем же ночью? В такой холод?

— Пошли, — приказал Джад. — В два счета управимся.

Луис покачал головой, хотел наотрез отказаться, но нужных слов не нашел, слов убедительных и разумных. Все доводы казались пустячными перед завыванием ветра и мерцанием звезд на темном небе.

— Может, лучше завтра, тогда и…

— Ваша девочка любит кота?

— Да, но…

— А вы любите дочь? — продолжил мысль Джад.

— Ну разумеется, она же…

— Тогда пошли.

И Луис подчинился.

 

Раза два-три, пока шли к кладбищу, Луис пытался заговорить с Джадом, но тот не отвечал, и Луис не стал упорствовать. Удивительное и неуместное сейчас чувство довольства не проходило. Напротив, казалось, все вокруг укрепляло его: и усталость, налившая руки с пакетом и лопатой; и ветер, холодный и колючий, леденящий кожу, вьюном вьющийся меж голых деревьев — снега в лесу почти не было; и свет старикова фонарика успокаивал, вселял веру в хорошее. А еще Луиса неудержимо, точно магнитом, тянула близость тайны, страшной и мрачной.

Тьма расступилась. Поляна была чуть припорошена снегом.

— Передохнем малость, — сказал Джад, и Луис опустил пакет наземь, вытер пот со лба. ЧТО ЗНАЧИТ — ПЕРЕДОХНЕМ? Ведь они уже пришли. Вон и столбики с табличками, выхваченные лучом фонаря. Джад присел прямо на снег, уронил голову на руки.

— Джад, вам плохо?

— Нет-нет. Просто отдышаться надо, вот и все.

Луис сел рядом и раз пять глубоко вздохнул.

— Знаете, так хорошо, как сейчас, мне давно не было. Понимаю, такое дико слышать, когда хоронишь любимого дочкиного кота, но это правда, Джад. Мне сейчас необыкновенно хорошо.

Джад наконец отдышался.

— Понимаю, такое случается. Не подгадаешь, когда день хороший или плохой. Конечно, от места очень много зависит. Но особо этому не доверяйтесь. Вон наркоманы вколют себе дозу и счастливы. Но ведь они отравляют свои тела, отравляют души. Так и место может быть обманным. Не забывайте, Луис. Господи, наставь меня на правое дело! Сам ведь я могу и ошибиться. Иной раз в голове такой кавардак. Наверное, маразм начинается.

— Что-то не пойму, о чем вы толкуете.

— Это место не простое. Тут разные чары действуют… Не здесь именно, а подальше, куда мы путь держим.

— Неужели…

— Пошли, — оборвал его Джад и поднялся. Луч фонаря скользнул по груде валежника. Джад смело направился к ней. Луису тут же вспомнился свой лунатический кошмарный поход. Что там говорил Паскоу? НЕ ПЕРЕСТУПАЙ ЭТОТ БАРЬЕР, КАК БЫ ТЕБЕ НИ БЫЛО НУЖНО, ДОКТОР. ЕГО НЕЛЬЗЯ ТРОГАТЬ.

Но сегодня это предупреждение — наяву ли, во сне — казалось далеким-далеким, за много лет назад. Сейчас Луис силен и здоров, готов справиться с любыми невзгодами, готов к самым расчудесным чудесам. И все ж таки происходящее казалось ему сном.

Джад повернулся к нему, лица под капюшоном не видно, словно вообще нет, и Луису вдруг почудилось, что перед ним Паскоу. Скользни лучом фонаря по капюшону, и взору предстанет оскаленный череп. Ледяной волной накатил страх.

— Джад, может, не стоит туда лезть. Ноги, чего доброго, переломаем да и закоченеем — домой-то путь неблизкий.

— Держитесь за мной, — коротко сказал Джад. — И вниз не смотрите. Не останавливайтесь и не смотрите. Я знаю, как пройти. Только быстро, не мешкая!

Луису и впрямь стало казаться, что он еще не пробудился от дневной дремы. НАЯВУ Я Б И БЛИЗКО К ЭТОМУ ЗАВАЛУ НЕ ПОДОШЕЛ. ВСЕ РАВНО ЧТО ПЬЯНОМУ С ПАРАШЮТОМ ПРЫГАТЬ. НО, ПОХОЖЕ, ПРИДЕТСЯ ЛЕЗТЬ… ЗНАЧИТ, ЭТО СОН.

Джад взял чуть влево от середины завала. Пятачок света высветил кучу… костей?.. поваленных деревьев, сучьев и веток наверху. Джад подкрутил фонарь, пятачок света сделался уже и ярче. Даже не осмотревшись, старик стал карабкаться вверх. Нет, не карабкаться, а проворно лезть, будто по склону холма или на песчаную дюну. Легко, как по лестнице, забирался все выше. Видно, и впрямь знал, куда ступить.

Луис так же бойко полез следом, не задумываясь, куда ставить ногу, не выискивая сук покрепче. Странно: в душе жила уверенность, что ничего плохого с ним в этом месте не случится, разве что сам оплошает. Глупая уверенность. Вроде той, когда несешься на машине с заляпанными грязью окнами, но веришь, что все обойдется, лишь потому, что на шее — медальон с ликом святого Христофора, покровителя путников.

Однако уверенность помогла Луису. Ни одна веточка предательски не хрустнула под ногой, ни разу не ступил он в страшный прогал, с торчащими, как иглы, побелевшими от времени и дождей острыми сучьями, которые так и норовят проткнуть, распороть, оцарапать до крови. Ни разу мягкие туфли (не лучшим образом приспособленные для лазания по кучам валежника) не заскользили на бархатистых замшелых стволах. Он не споткнулся, не покачнулся под неистовыми порывами ветра, завывавшего в густом ельнике.

Луис заметил Джада — тот постоял на вершине и начал спускаться, точно проваливался: сначала по колено, потом по пояс… Луч фонаря выхватывал из тьмы ветви деревьев уже по другую сторону… барьера. Да, именно барьера. Преграда на пути. Так стоит ли притворяться, будто это обычная куча валежника.

Вот и Луис добрался до вершины, на миг задержался, уперев правую ногу в толстый сук, торчавший из кучи, левой нащупав не очень-то надежные, пружинящие ветви — может, сухие еловые лапы? Но вниз не посмотрел, лишь перекинул тяжелый пакет с Чером в левую руку, а лопату — в правую. Подставил лицо ветру, бесконечному и неистовому, ерошившему волосы. Вдохнул холод ясного и… бесконечного вечера.

Спокойно, даже небрежно начал спускаться. Раз толстая, с руку, ветвь вдруг с треском обломилась под ногами, но Луис и ухом не повел, лишь переставил ступню чуть ниже на сук потолще. Даже не покачнулся. Теперь он, похоже, понял, как офицеры во время первой мировой разгуливали под градом пуль по брустверам окопов и еще беспечно насвистывали. Безумие, но именно оно и упоительно.

Луис спускался, не сводя глаз с маячившего впереди фонарика. Вот Джад остановился, подождал. На земле Луиса охватила бесшабашная радость — точно бензину в костер плеснули.

— Перелезли-таки! — воскликнул он. Бросил лопату на землю, хлопнул Джада по плечу. Вспомнилось, как мальчишкой он залез на самую вершину яблони, тонкие ветви гнулись под ним. И сейчас, как и двадцать лет назад, он чувствовал себя молодым, все внутри пело. — Перебрались-таки!

— А вы что, сомневались? — спросил Джад.

Луис хотел было сказать что-нибудь вроде: А КАК ЖЕ? НАМ ЕЩЕ ПОВЕЗЛО, ЧТО ЖИВЫ ОСТАЛИСЬ! Но промолчал. Ведь никаких сомнений у него и не было. С того момента, как Джад подошел к завалу, ни страха, ни беспокойства — а как назад доберемся? — он не ведал.

— Не очень, — сказал он наконец.

— Пошли. Нам еще чуток, мили три осталось.

За «барьером» тропа продолжалась, местами очень широкая, и, хотя фонарик выхватывал лишь полоску посередине, Луис чувствовал, что деревья отступили, шагалось свободнее. Он даже приметил в вышине звезды — значит, кроны деревьев не смыкались над тропой. Раз что-то или кто-то прыгнул на свет фонаря впереди, сверкнули зеленые глаза — и ОНО исчезло.

Иногда тропа суживалась так, что кусты цепляли Луиса своими мертвыми пальцами за воротник куртки. Он все чаще менял руки с тяжелой поклажей, но плечи уже ныли. Наконец, поймав нужный ритм, зашагал без остановок, как робот. Или впрямь место это заколдованное, и он подпал под его чары? Вспомнилось, как еще школьником он с друзьями и подружками отправился за город. Сначала посидели у костра, потом все разбились на парочки. Забрели они к самой электростанции, там грунтовая дорога кончалась. Так вот, не успел он всласть нацеловаться с подружкой, как она запросилась домой или хотя бы подальше отсюда, потому что здесь вдруг ни с того ни с сего зубы (правда, почти все с пломбами!) заболели. Луис и сам был рад уйти оттуда. Казалось, сам воздух вокруг электростанции давит и тревожит. Нечто похожее и сейчас, только стократ сильнее, и вместо подавленности, наоборот, приподнятость. И еще…

Джад остановился. Дальше тропа сбегала под уклон. Луис, задумавшись, едва не столкнулся со стариком.

— Вот мы почти и на месте, — обернувшись, сказал тот. — Дальше идти трудно, почти как по валежнику. Но не робейте, тверже шаг. Идите за мной и под ноги не смотрите. Видите, спуск? Так вот, внизу начинается БОЖКИНА ТОПЬ, это индейское прозвище. А белые — туда в основном скупщики меха наезжали — назвали это место ГИБЛЫМ БОЛОТОМ. Правда, те, кому удавалось ноги унести, больше не наведывались.

— Там что: трясина, зыбучие пески?

— Вот-вот, пески эти самые. Они тут с допотопных времен, а изнутри бьют ключи, вот на поверхности-то все и пузырится да булькает вроде. Мы-то просто песками зовем, а как по-научному, не знаю. — И он пристально взглянул в глаза Луису. Тому почудился недобрый огонек в глазах старика. Но вот луч фонарика стрельнул в другую сторону, и огонек в глазах потух. Джад продолжал: — Тут много странного происходит… Даже воздух особый… электрический… даже не умею объяснить.

Луис вздрогнул.

— Что-нибудь не так?

— Нет-нет, все в порядке. — И Луису вновь припомнилась ночь у электростанции.

— Даже блуждающие огоньки можно увидеть, вроде тех, что морякам в океане мерещатся. Чудные такие, как сполохи. Но вы не бойтесь. Увидите что — отвернитесь. А то и прислышаться может, будто стонет кто. Это гагары, они в карьере обосновались, далеко к югу. А звуки ишь как разносятся. Странно.

— Какие гагары? — изумился Луис. — Зимой-то?