Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой; но и теперь знаю, что, чего Ты попросишь у Бога, даст тебе Бог. Иисус говорит ей: Воскреснет брат твой». 8 страница
— Да, они самые, — кивнул Джад и прибавил что-то, но Луис не разобрал. Эх, увидеть бы сейчас его лицо. Тот недобрый взгляд.
— Джад, а куда вообще мы идем? Забрались к черту на рога.
— Придем — скажу. — И Джад отвернулся. — Выбирайте кочки, бугорки.
И они пошли, высматривая, где посуше. Собственно говоря, Луис шагал наугад и оступился лишь раз, попав ботинком в застывшую на морозе кашицу. Быстро вытащил ногу и поспешил за мелькнувшим впереди лучиком фонаря. Он выхватывал из мрака темные деревья, и Луису пришли на память книжки про пиратов, читанные в детстве. Злодеи, хоронящие золотые дублоны под покровом ночи… Разумеется, одному уготовано навеки остаться на сундуке с сокровищами — он получит всенепременную пулю в сердце. Ибо пираты (так, по крайней мере, утверждали сочинители мрачных романов) верили, что мертвец — самая надежная стража.
НО МЫ ИДЕМ ХОРОНИТЬ НЕ СУНДУК С ЗОЛОТОМ, А ДОЧКИНОГО КАСТРИРОВАННОГО КОТА. И едва подавил взметнувшийся, как пузырьки в шипучке, смех.
Никаких стонов он не слышал, никаких огоньков или сполохов не видел. Лишь, взглянув под ноги, заметил белый без единого просвета туман, окутавший чуть не до пояса. Точно сеял мелкий-мелкий и густой-густой снег.
Вокруг вроде бы посветлело и потеплело. Точно, потеплело. Впереди мерно шагал Джад, перекинув через плечо кирку (не иначе сокровища хоронить!).
Необъяснимое, чудовищно-неуместное волнение не отпускало. Вдруг Луису подумалось: а что, если сейчас домой названивает Рейчел, и телефон все тренькает и тренькает. А что…
Он снова едва не налетел на Джада. Старик остановился посреди тропы, скособочив голову, сурово подобрав губы.
— Джад, что слу…
— Тс-с-с!
Луис примолк, настороженно огляделся. Туман чуть поредел, но собственных ботинок все же не видно. Он услышал хруст ветвей, шорох кустов. ЧТО-ТО — и, видно, большое — двигалось по лесу.
Он хотел было спросить Джада, не лось ли это (хотя самому сначала подумалось: МЕДВЕДЬ), но промолчал, вспомнив слова Джада: ЗВУКИ ДАЛЕКО РАЗНОСЯТСЯ.
Невольно подражая старику, Луис тоже склонил голову набок, прислушался: сейчас вроде далеко, а сейчас совсем рядом, точно угрожая. По оцарапанным щекам заструился пот. Он снова переложил тяжелый пакет из руки в руку. Ладонь тоже вспотела, и пакет так и норовил выскользнуть. Вот треск сучьев совсем рядом, вот-вот ОНО покажется из леса, поднимется на задние лапы, застит небо огромным косматым туловом.
Да уж, конечно, не медведь.
А что именно? Мысли в голове путались.
Но вот шум и треск стали удаляться и мало-помалу смолкли.
Луис опять едва не спросил: ЧТО ЭТО? Даже открыл было рот. Но тут из тьмы раздался безобразный, истерический хохот, с надрывом, с захлебом, пронзительный и жуткий. У Луиса похолодел, превратился мигом в ледышку каждый мускул, каждый сустав налился невыразимой тяжестью. Попробуй он сейчас побежать, рухнет снопом в песчаную жижу.
А дикий хохот раскатывался все дальше, словно лавина камней неслась с гор. То поднимался до визга, то опускался до гортанного хрипа, то переходил во всхлип. И вот затих.
Где-то над головой слышалось журчанье, словно с неба на землю сбегал ручеек, неумолчно и заунывно гудел ветер. Больше — ни звука над Божкиной Топью.
Луиса забила дрожь, низ живота заныл, плоть его сжалась в тугой комок. Именно — сжалась. Казалось, все тело сжимается, хочет спрятаться, исчезнуть. Во рту пересохло, слюна будто иссякла. И при всем при этом сумасшедшее, радостное волнение не покидало его.
— Господи, что это? — хрипло прошептал он.
Джад обернулся. Луиса поразило, как враз постарело его лицо, сейчас можно и все сто двадцать лет дать. Огонек в глазах потух. Взгляд напрягся, в нем проявился ужас. Но голос оставался твердым, уверенным:
— Гагара стонет. Пошли. Самая малость осталась.
И они двинулись дальше. Зыбучие пески кончились, Луису показалось, что вышли на поляну, хотя воздух долее не светился, и видно лишь на метр окрест — одну старикову спину. Под ногами шуршала заиндевелая трава, как битое стекло. Вот, очевидно, снова вошли в лес: запах смолы, под ногами — хвоя.
Долго ли они идут и сколько километров прошли? Луис не мог сообразить. Вскоре Джад остановился, обернулся.
— Осторожно, ступеньки. В камне выбиты. Не помню сколько: то ли сорок две, то ли сорок четыре. — И начал подниматься, Луис — следом. Ступеньки оказались широкими. Иногда под ноги попадались камушки-голыши и осколки каменьев побольше. С каждым шагом Луису казалось, что он все дальше отрывается от земли. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать. Ветер кусал больнее, студил лицо. Неужели мы поднялись выше деревьев? Задрав голову, он увидел россыпь звезд — холодные огоньки во тьме. И сам он показался себе ничтожно малым, бессмысленным атомом. Такого еще с ним не бывало. А ЕСТЬ ЛИ ТАМ РАЗУМ? — задался он извечным вопросом. Но вместо любопытства вдруг исполнился ужаса, будто спросил о чем-то мерзком, например: «Каково съесть пригоршню живых жуков?»
…Двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…
КТО СДЕЛАЛ ЭТИ СТУПЕНИ? ИНДЕЙЦЫ? ПЛЕМЯ МИКМАКОВ? УМЕЛИ ОНИ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? СПРОШУ У ДЖАДА. «Резать камень», «резать ухо». Что ж это все-таки за дикий хохот, резавший ухо, рвавший душу?
Луис оступился, невольно схватился за стену. Камень старый, выщербленный, выветренный. КАК СТАРАЯ, МОРЩИНИСТАЯ КОЖА.
— Не устали, Луис? — негромко окликнул Джад.
— Ничуть! — слукавил тот. Дышал он натужно, рука с тяжелым пакетом уже затекла.
…Сорок два… сорок три… сорок четыре…
— Сорок пять. Обсчитался на одну, — сказал Джад. — Лет двенадцать сюда не заглядывал. Да и вряд ли когда еще наведаюсь. Залезайте. Вот так. — Он взял Луиса за руку и помог взобраться на последнюю ступеньку.
Луис посмотрел вокруг. Света звезд доставало, чтобы разглядеть большой узкий и плоский камень, языком торчавший из земли, верхушки елей, почетным караулом застывших вокруг каменной лестницы. Она вела на ровную площадку, сотворенную природой (такие уместнее встретить в Аризоне или Нью-Мексико). Деревья на этой плоской, как блюдце, горе (холме? пирамиде?) не росли, и снег, естественно, растаял. Повернувшись к Джаду, Луис приметил пожухлую траву, прибитую к земле холодным, злым ветром. Нет, это не одиночная столовая гора, а холм, каких окрест несколько. Однако верхушка неправдоподобно ровная, обычно холмы в Новой Англии — этакие понурые горбуны.
А УМЕЛИ ИНДЕЙЦЫ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? — снова ворохнулась в голове полузабытая мысль.
Джад повел его к кучке старых елей метрах в тридцати. Ветер валил с ног, но воздух был приятен и свеж. Под елями (таких огромных и старых он в жизни не видел) чернели какие-то холмики. Пустынно и одиноко на этой вершине. Но пустота живая, напоенная какой-то силой.
Чернели под елями пирамидки, сложенные из камней.
— Индейцы срыли макушку горы и выровняли, а как — теперь уж и не помнит никто. Вроде этих майя с их пирамидами. Тоже свое прошлое позабыли.
— А зачем? Зачем им эта площадка?
— Здесь они своих хоронили. Я вас нарочно привел, чтоб дочкиного кота закопать. Индейцы ведь живность домашнюю прямо рядом с хозяевами погребали.
Луис невольно вспомнил: в Древнем Египте любимых кошек и собак фараонов по смерти хозяев убивали, дабы те могли сопровождать своих обожателей и в загробном царстве. Как-то у фараона умерла дочь, и по этому случаю извели десять тысяч домашних животных, одних павлинов две тысячи и шестьсот свиней, умащенных розовым маслом, столь любимым юной властительницей.
ЕГИПТЯНЕ ТОЖЕ СТРОИЛИ ПИРАМИДЫ, КАК И МАЙЯ. НО ИНДЕЙЦАМ-ТО ЗАЧЕМ? НИКТО НЕ ЗНАЕТ. ЕГИПТЯНЕ ВОЗДВИГАЛИ ГРАНДИОЗНЫЕ ПАМЯТНИКИ СМЕРТИ. «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ РАМЗЕС II. ОН БЫЛ ПАСЛУШНЫЙ».
Луис хмыкнул, даже хохотнул — непроизвольно и неуместно.
Джад взглянул на него без малейшего удивления.
— Принимайтесь за дело. А я пока покурю. Помогать нельзя, вы должны все сами. Всяк своего должен хоронить. Так повелось.
— Джад, к чему все это? Зачем вы меня сюда привели?
— Вы спасли Норме жизнь, — ответил старик, и хотя слова прозвучали искренне и Луис, без сомнения, поверил, вдруг у него мелькнула недобрая мысль: старик лукавит, может, даже без умысла, а по наущению, не забыть злобный огонек, мелькнувший в его глазах.
Но сейчас все это маловажно. Куда больше, чем мысли, докучает ветер, он накатывал волнами, трепал волосы.
Джад уселся на землю, прислонившись к дереву, сложил ладони лодочкой, чиркнул спичкой, закурил.
— Может, сперва отдохнете?
— Нет, нет, я не устал. — У Луиса нашлись бы и еще вопросы к старику, но так ли они важны? С одной стороны — да, с другой — нет, впрочем, хватит пока вопросов. Одно, пожалуй, выяснить необходимо.
— А удастся ли мне здесь ямку вырыть? Голый камень кругом. — И Луис показал на край площадки, рядом со ступенями.
— Верно, верно, — неспешно кивнул Джад. — Землицы здесь — с гулькин нос. Но раз трава растет, значит, и могилку удастся вырыть. И потом, здесь испокон веков хоронят. Попотеть, правда, придется.
Прав старик — попотеть пришлось. Очень скоро Луис убедился, что без кирки не обойтись. Так и работал: то киркой, разрыхляя твердый грунт, то лопатой. Руки быстро устали. Стало жарко. Ему очень хотелось как можно лучше справиться с делом. Начал тихонько напевать, как иной раз, накладывая швы пациенту. Нередко кирка попадала на камень, высекая искры, и по деревянной рукояти словно прокатывалась дрожь. На ладонях быстро появились мозоли. Внимания на них Луис не обращал, хотя, как всякий врач, очень ревностно относился к рукам. А вокруг все тянул и тянул заунывную песню ветер, все вилял и вилял меж деревьев.
Вдруг — резким диссонансом — позади камень стукнул о камень. Луис обернулся и увидел Джада — тот вытаскивал крупные камни и сваливал в кучу.
— Пирамидку поставите, — пояснил он, поймав взгляд Луиса.
— Ну-ну, — хмыкнул тот и вернулся к работе.
Он вырыл могилу с полметра в глубину и в ширину и с метр в длину — просторную, как «кадиллак». Дальше кирка то и дело высекала искры, натыкаясь на камень.
Джад придирчиво оглядел ямку.
— От такой могилы и я б не отказался, — усмехнулся он. — Впрочем, лишь бы вам понравилась.
— Может, хоть сейчас объясните, что к чему?
— Индейцы верили, что этот холм обладает чудодейственной силой. Как и весь лес окрест. И стали хоронить тут умерших, вдали от людей и суеты. Другие-то племена в этот лес и носа не совали — привидений боялись. А за ними и белые, пушниной промышлявшие, тоже стали лес стороной обходить. Наверное, увидели бегущие огоньки в песках, вот и решили, что привидения.
Джад улыбнулся, а Луису подумалось: А В МЫСЛЯХ У ТЕБЯ СОВСЕМ ДРУГОЕ.
— Потом уж и микмаки сюда дорогу забыли. Кто-то из них, по слухам, увидел здесь Вендиго, злого духа. Ну и решили, что земля эта проклята. Как горевали, как убивались! Я-то по рассказам знаю, еще мальцом слыхивал. Мне Стенли Бушар рассказывал, а он соврет — недорого возьмет, так что не поручусь, правда ли это.
Луис знал лишь, что Вендиго — злой дух северных народов. На всякий случай спросил:
— А вы тоже считаете, что земля эта проклята?
Джад снова улыбнулся, во всяком случае, обозначил улыбку, и тихо сказал:
— Я считаю, что место тут опасное. Но не для кошек, собак или хомяков. Чего остановились, Луис? Продолжайте.
Луис опустил тяжелый пакет в яму, присыпал землей. Он устал и замерз. Комочки земли глухо били в пакет и с зловещим шорохом скатывались со скользких боков. Луис по-прежнему не жалел, что пошел за стариком, но былая бесшабашная радость уже иссякла, хотелось, чтобы это ночное приключение побыстрее кончилось. Ведь еще домой возвращаться, а путь неблизкий.
Но вот, наконец, пакета не видать, не слышно и зловещего шороха. Бросил последнюю лопату земли в могилу (СКОЛЬКО НИ КИДАЙ, ВСЕ РАВНО МАЛО, вспомнились ему слова дядюшки, похоронных дел мастера. Будто тысячу лет назад говорил. ВСЕЙ ЗЕМЛИ НЕ ХВАТИТ МОГИЛУ ЗАКИДАТЬ). Повернулся к Джаду.
— Не забудьте пирамидку сложить.
— Ох, Джад, устал я что-то…
— Ваша дочка любила кота. — Джад говорил тихо, но твердо. — И ей бы, небось, хотелось, чтоб все честь по чести…
— Пожалуй, вы правы, — вздохнул Луис.
Еще минут десять громоздил он горку камней, Джад подавал по одному. И впрямь получилось что-то вроде пирамиды, Луису было даже приятно видеть плоды своих трудов. Не хуже других, прикинул он, хотя при свете звезд не разберешь. Хорошо хоть, что Элли никогда этого не увидит. Рейчел поседеет в одночасье, только услышь она о топях да зыбучих песках. Хватит и того, что он здесь побывал.
— Обвалились почти все пирамидки-то, — заметил Луис, отряхиваясь. Присмотревшись, он увидел там и сям небольшие кучки камней. Джад, однако, позволял Луису брать только камни, выбранные из вырытой им могилы.
— И то: лет-то этому кладбищу не счесть.
— Ну, теперь все?
— Вроде все. — И старик хлопнул Луиса по плечу. — Молодцом! Славно поработали. Иного и не ожидал. Теперь можно и по домам.
— Джад… — заговорил было Луис, но тот, подняв кирку, двинулся к каменным ступеням. Луис схватил лопату и чуть не бегом припустил вслед. Но скоро перешел на шаг, решил не сбивать дыхание. Обернулся, но под елями было черным-черно, не разглядеть каменной пирамидки — памятника дочкиному коту Уинстону Черчиллю.
СЛОВНО ПУСТИЛИ КИНОЛЕНТУ НАЗАД, все теперь в обратной последовательности: миновали лес, за ним — поле, вот-вот покажется дом. Луис потерял счет времени. Часы так и остались в спальне на подоконнике, он снял их, ложась подремать. Сейчас он чувствовал, что неимоверно устал, изнемог, выдохся. Так уставал он лишь однажды, лет семнадцать тому, когда на летних каникулах решил поработать мусорщиком.
Шли они обратно тем же путем, но Луису ничего не запомнилось, только то, пожалуй, как запнулся, перебираясь через завал, думая — ни к селу ни к городу! — о Питере Пэне. Джад подхватил Луиса сильной, твердой рукой, и минутой позже они уже шли мимо последнего пристанища ДЫМКА, ТРИКСИ, КРОЛЬЧИХИ МАРТЫ. А вот уже и тропинка, по которой он хаживал не только с Джадом, но и со всей семьей.
Несмотря на усталость, ему, кажется, вспомнился сон с Виктором Паскоу, тот, в котором Луис бродил как лунатик. Но никакой связи с сегодняшним ночным путешествием не обнаружилось. Еще, помнится, мелькнула мысль: а путешествие-то небезопасно. Нет, не в старомодно-сентиментальном духе Уилки Коллинза, а всерьез, взаправду. Кровавые мозоли, которые он натер, находясь в состоянии почти что лунатическом, — меньшая из бед. Как он только не свернул шею, перебираясь через завал. Равно и Джад. Можно ли вообще разумно и логично толковать его поведение? Усталый мозг с готовностью отнес все странности за счет душевного потрясения и расстройства, вызванного смертью любимого всей семьей кота.
Наконец подошли к дому.
Подошли вместе, молча. Остановились. Ветер выл и стонал. Не говоря ни слова, Луис протянул Джаду кирку.
— Я, пожалуй, сразу к себе, восвояси отправлюсь. Соседи должны были Норму домой привезти. Поди, обыскались меня.
— А который час? — спросил Луис. Не поздновато ли для Нормы разъезжать? Измученное тело и изнуренный мозг подсказывали, что уже за полночь.
— Сейчас взгляну. Часы всегда при мне, когда одет, конечно, а когда раздеваюсь, время мне до лампочки.
Он выудил часы-луковицу из кармана брюк, щелкнул блестящей крышкой.
— Уже половина девятого. — И закрыл крышку.
— Половина девятого?! — оторопело повторил Луис. — Всего-то?
— А вы как думали?
— Думал, что сейчас много позже.
— Ну, что ж, до завтра, Луис, — попрощался Джад и пошел прочь.
— Постойте!
Старик обернулся, вопросительно посмотрел на Луиса.
— Джад, что мы сегодня сделали?
— Схоронили кота вашей дочки.
— И только?
— И только! — отрезал Джад. — Луис, вы славный человек, только задаете больно много вопросов. Иногда нужно просто довериться чутью. Точнее, сердцу. А если поддаться сомнениям, появятся вопросы, вы все снова и снова начнете переваривать, только не кишками, а мозгами, глядь, и уже колеблетесь: а правильно ли поступили? Понимаете, о чем я?
— Понимаю, — кивнул Луис. Старик, похоже, прочитал все его мысли, пока возвращались.
— А надо б сперва сомнения проверить, а не то, что сердце подсказывает. Верно, а, Луис?
— Может быть, — пробормотал тот.
— Впрочем, мужику как-то негоже душу открывать, верно?
— Как сказать…
— Именно — негоже, — кивнул Джад, словно Луис безусловно согласился. И прибавил, уверенно и даже безжалостно, отчего у Луиса мороз прошел по коже: — Душа — это вечная тайна. Вот женщины вроде умеют тайны хранить, некоторые прямо могила. И все же ни одна — если умная, конечно, — не скажет, что знает до конца сердце мужчины. Непроницаемо, твердо мужское сердце, Луис, тверже камня на индейском кладбище. И каждый взращивает в своем сердце, что может… и возделывает.
— Джад!
— И не нужно сомнений, Луис. Что сделано, то сделано, доверься сердцу.
— Но…
— Никаких «но». ЧТО СДЕЛАНО, ТО СДЕЛАНО, ДОВЕРЬТЕСЬ СЕРДЦУ. Мы поступили, как нужно. Надеюсь, как нужно именно сейчас. В иное время то же самое могло и бедой обернуться — страшной бедой.
— Ну, хоть один вопрос позвольте.
— Вопрос позволю, а ответ не обещаю.
— Как вы узнали про это место? — Спросить об этом Луису не терпелось на обратном пути, тогда же закралось подозрение: а может, и сам Джад индеец-полукровка, хотя по виду не скажешь. Очевидно, предки его не на все сто процентов из англосаксов.
— От Стенли Бушара, от кого ж еще? — даже удивился Джад.
— Он просто рассказал и все?
— Нет, не просто. Тут рассказом одним не обойтись. Я там своего Пестрого похоронил. Мне в ту пору десять лет стукнуло. Раз Пестрый погнался за зайцем да напоролся на ржавую колючую проволоку. Видать, зараза какая попала, ну, он и сдох.
Что-то показалось Луису сомнительным, что-то явно не совпадало с прежним рассказом Джада о своей собаке. Но усталый мозг отказывался искать разгадку. Джад замолчал, лишь взглянул на Луиса, и взгляд его был непроницаемым.
— Спокойной ночи, Джад.
— Спокойной ночи. — И, прихватив кирку с лопатой, старик пошел через дорогу.
— Спасибо! — крикнул Луис вдогонку.
Джад не обернулся, лишь поднял руку, дескать, слышу вас.
Не успел Луис войти в дом, как зазвонил телефон.
Морщась от боли в спине и ногах, он бросился бегом на кухню, где так тепло и… все же не успел. Отзвенев пять или шесть раз, телефон умолк. Луис все же поднял трубку, но услышал лишь гудки.
НАВЕРНОЕ, РЕЙЧЕЛ. СЕЙЧАС ПЕРЕЗВОНЮ.
Но неожиданно даже набрать номер показалось ему усилием чрезмерным. Устал… Неохота выделывать деликатные словесные па с ее матушкой, а тем более с отцом, которому только бы чековой книжкой размахивать. Даже с Рейчел неохота говорить, даже с Элли — она, конечно, еще не спит, в Чикаго сейчас только половина восьмого. Дочка непременно спросит его о Чере.
А ЧТО — ЧЕР? ВСЕ РАСПРЕКРАСНО: ЕГО СБИЛ БЕНЗОВОЗ. СМЕРТЬ ПОД ЛЕГКОВОЙ МАШИНОЙ НЕ ТАК ДРАМАТИЧНА. ПОНИМАЕШЬ, О ЧЕМ Я? НЕТ, НУ И НЕ БЕДА. КОТ ПОГИБ, НО ШКУРКА ПОЧТИ НЕ ПОСТРАДАЛА. МЫ С ДЖАДОМ ЗАКОПАЛИ ЕГО НА ИНДЕЙСКОМ КЛАДБИЩЕ, ЭТО РЯДОМ С КОШАЧЬИМ. ПРОГУЛЯЛИСЬ ЧТО НАДО. СВОЖУ ТЕБЯ КАК-НИБУДЬ. ПОЛОЖИШЬ ЦВЕТЫ НА ЕГО МОГИЛКУ, ПАРДОН, НА ПИРАМИДКУ. СВОЖУ НЕПРЕМЕННО, ДАЙ ТОЛЬКО ТРЯСИНЕ ЗАМЕРЗНУТЬ И МЕДВЕДЯМ УСНУТЬ НА ВСЮ ЗИМУ.
Повесив трубку, пошел в ванную, наполнил раковину горячей водой, снял рубашку, ополоснулся до пояса. Вспотел он как свинья, хотя и холодно, и пахло от него соответственно.
В холодильнике нашел остатки мясного рулета, сделал бутерброд, приправил его сладким луком, поразмыслив, сдобрил еще и кетчупом, пришлепнул сверху другим ломтем хлеба. Случись рядом Элли или Рейчел, они бы брезгливо поморщились — фу, разве такое можно есть! Да, милые женщины, вы многое потеряли, подумал Луис, с наслаждением уплетая бутерброд. КОНФУЦИЙ ГОВОРИТ: КТО МНОГО ПОТЕЕТ, ТОТ МНОГО ЕСТ. Луис улыбнулся и запил кулинарный изыск молоком — прямо из пакета, что тоже не понравилось бы Рейчел. Поднялся в спальню, разделся и, не почистив зубы, лег спать. Все маленькие болести собрались вдруг воедино и застучали большим молотом внутри, отчего, как ни странно, становилось даже покойнее.
Да, часы, разумеется, лежали там, где он их оставил. И показывали десять минут десятого. Невероятно!
Он выключил свет, повернулся на бок и тотчас заснул.
Проснулся часа в три утра — захотелось в туалет. Стоя под ярким неоновым светом, созерцая струйку, бьющую в унитаз, он задумался и вдруг изумленно вытаращил глаза: вот оно — несоответствие! Не сходятся, не сходятся концы, не стыкуются Джадовы россказни!
Сегодня старик сказал ему, что похоронил Пестрого десятилетним мальчишкой и что тот умер от заражения крови, напоровшись на колючую проволоку. Но тем утром в конце лета, когда вел всю семью Луиса на Кошачье кладбище, рассказывал иное: дескать, собака его умерла от старости и похоронена рядом с другими зверушками. Даже колышек с табличкой показал, правда, надпись от времени стерлась.
Луис спустил воду, выключил свет, вернулся в спальню. Что-то еще царапало память, что-то еще напутал старик. Ага, нащупал: Джад — ровесник века. На Кошачьем кладбище он сказал Луису, что собака у него умерла в начале первой мировой, значит, либо в четырнадцатом году, когда занялась война в Европе, или в семнадцатом, когда вступила Америка. Соответственно и Джаду было либо четырнадцать, либо семнадцать лет.
А сегодня вечером он заявил, что похоронил своего Пестрого десятилетним мальчишкой.
НО ОН СТАРИК, А СТАРИКИ ВЕЧНО ПУТАЮТ, пытался найти оправдание Луис. САМ ГОВОРИЛ, ЧТО НАЧИНАЕТ ЗАБЫВАТЬ ИМЕНА, АДРЕСА. ДАЖЕ О ВАЖНЫХ ДЕЛАХ, ПРОСНУВШИСЬ ПОУТРУ, НЕ ПОМНИТ. ХОТЯ ДЛЯ СВОИХ ЛЕТ ОН ЕЩЕ МОЛОДЦОМ ДЕРЖИТСЯ. В МАРАЗМ НЕ ВПАЛ, ПРОСТО ПАМЯТЬ ПОДВОДИТ. НЕУДИВИТЕЛЬНО, ЧТО МОГ ЗАБЫТЬ, КОГДА И КАК СОБАКА ПОМЕРЛА. СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ КАК-НИКАК МИНУЛО. НЕ ЦЕПЛЯЙСЯ, ЛУИС.
Сон, однако, не шел. Долго лежал, прислушиваясь к ветру, гулявшему под крышей обезлюдевшего дома.
Все-таки он забылся, хотя и не заметил, когда. Ему прислышались шаги босых ног по лестнице…
ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ, ПАСКОУ, СУДЬБЫ НЕ ИЗМЕНИШЬ, МЕРТВОГО К ЖИЗНИ НЕ ВОРОТИШЬ. И шаги стихли.
И беспокойный дух Виктора Паскоу далее не донимал Луиса ни во сне, ни наяву, хотя много необъяснимого произошло в сгущавшихся сумерках года.
Проснулся он в девять утра. В окно ярко светило солнце. Зазвонил телефон. Луис дотянулся до трубки, рявкнул:
— Слушаю!
— Привет! — услышал он голос Рейчел. — Разбудила, никак? Ну, наконец-то!
— Да, разбудила, будь ты неладна!
— У-у-у, какой злючка-медведь в берлоге. Вчера весь вечер названивала. У Джада был, что ли?
— Да, — чуть поколебавшись, ответил Луис. — Норма ушла к кому-то на праздничный ужин, вот мы и решили по лишней банке пива выпить. Я сам тебе собирался позвонить, но… как-то не вышло.
Рейчел рассказала ему о своих родителях (без чего он прекрасно бы обошелся). Лысина у отца растет не по дням, а по часам (и поделом ему, злорадно ухмыльнулся Луис).
— Хочешь с Гейджем поговорить?
— Давай его сюда. Только скажи, чтоб трубку сразу не бросал, как в прошлый раз.
На другом конце провода зашуршало, зашептало: Рейчел учила малыша сказать «Здравствуй, папа».
— Здастуй, апа!
— Здравствуй, Гейдж! Как делишки? Как тебе там живется? Небось все дедушкины трубки со стеллажа пораскидал? Очень на это надеюсь. А еще, сынок, распотроши-ка его коллекцию марок.
Гейдж гукал и радостно пускал пузыри, впрочем, некоторые слова он уже выговаривал: мама, Элли, баба, деда, би-би (причем это получалось у него особенно гнусаво), ка-ка.
В конце концов Рейчел отобрала у малыша трубку, к его громогласному возмущению и к Луисову облегчению. Он, разумеется, души не чаял в сыне, но говорить с полуторагодовалым несмышленышем все одно что играть в карты с полоумным: и карты в раскидку, и запись наперекосяк.
— Как дома дела? — спросила Рейчел.
— Отлично, — не моргнув глазом соврал он. Да уж, семь бед — один ответ: ведь он уже слукавил, сказав, что вчера вечером был у Джада… Вдруг вспомнились слова старика: …МУЖСКОЕ СЕРДЦЕ, ЛУИС, ТВЕРЖЕ КАМНЯ… И КАЖДЫЙ ВЗРАЩИВАЕТ В НЕМ ТО, ЧТО МОЖЕТ… И ВОЗДЕЛЫВАЕТ… — Скучаю, по правде говоря, без вас.
— Ты что ж, хочешь меня уверить, что не рад отдыху от семейной карусели?
— Да нет, покою я рад. Но вот прошел день, и, глядь, чего-то недостает.
— Я тоже хочу с папой поговорить, — донесся до него голос Элли.
— Слышишь? Дочь трубку просит.
— Хорошо, дай.
С Элли он проговорил минут пять. Она похвасталась новой куклой (подарок бабушки), рассказала, что ездила с дедушкой на скотоферму («Ну и вонища там!» — ахала дочь, а отец подумал: «Ну, дедушка у тебя, положим, тоже не букет роз»), как помогала печь хлеб, как Гейдж убежал от мамы, пока она его переодевала, и прямо на пороге дедушкиного кабинета навалил кучу. («Молодец, сынок!» — мысленно похвалил его Луис и улыбнулся.)
Ну, кажется, пронесло, подумал он и тут уже собирался попросить к телефону маму, как вдруг она спросила:
— А как там Чер? Скучает без меня?
Улыбка сползла с лица Луиса, но ответил он бодро и беспечно:
— Жив-здоров. Накормил его с вечера да и выставил на ночь. А утром пока не видел. Но я только-только поднялся.
С ТАКИМ ХОЛОДНЫМ СЕРДЦЕМ И ЖЕЛЕЗНЫМИ НЕРВАМИ ИЗ ВАС, ДОКТОР КРИД, ПОЛУЧИЛСЯ БЫ ОТМЕННЫЙ УБИЙЦА. КОГДА, ГОВОРИТЕ, ВИДЕЛИ ПОКОЙНОГО? ВЕРНО, ЗА УЖИНОМ. ВЕРНО, ВЫ ЕГО ХОРОШО ПОКОРМИЛИ… ТОЛЬКО ВОТ СКОЛЬКО ВЕЧЕРОВ-ТО МИНУЛО?
— Поцелуй его за меня.
— Непременно чмокну, — пообещал Луис, Элли засмеялась.
— Тебе дать маму?
— Да, конечно.
Поболтал с Рейчел еще минуты две. Но о коте не обмолвился ни словом. Попрощался, повесил трубку.
— Вот такие дела! — сказал он пустой, залитой солнцем комнате. Самое грустное: ему не стало совестно или хотя бы не по себе.
В половине десятого позвонил Стив Мастертон, предложил Луису приехать в университет, на спортивных площадках ни души, можно погонять мяч, в теннис поиграть. Мастертон был рад-радешенек, и Луис его прекрасно понимал: в будни на корт не протолкнешься, два дня нужно очереди дожидаться. Однако он отказался: нужно-де дописать статью для медицинского журнала.
— Смотрите, не заработайтесь. Делу время, потехе — час. Так вы про этот час не забывайте.
— Попозже позвоните, может, и соберусь, — попросил Луис.
На этот раз он соврал наполовину. Он и впрямь хотел поработать над статьей о лечении некоторых заразных болезней в условиях лазарета, но отказался он главным образом потому, что тело ныло, болело, руки не поднять, шаг лишний не сделать. Он почувствовал это сразу после разговора с Рейчел, когда пошел в ванную чистить зубы. В спине хрустело и скрипело, плечи натружены тяжелой ношей (кот в мешке — груз не шуточный!), мышцы ног точно перетянутые струны, вот-вот лопнут. ГОСПОДИ, И ТЫ, ЛУИС, НАИВНО ДУМАЛ, ЧТО ТЫ В ХОРОШЕЙ ФОРМЕ. Да, живописно б выглядел он на корте — словно старик, пораженный артритом.
Кстати, о стариках. Ведь не один же он вчера ходил на прогулку. Его вел почти восьмидесятипятилетний дед. Неужели и у Джада сегодня все косточки болят?
Часа полтора просидел он над статьей, но мысли разбредались. Тишина в доме уже действовала на нервы. Сложив все бумаги на полку над пишущей машинкой, он накинул куртку и пошел через дорогу к соседям.
Джада с Нормой дома он не застал, в щель входной двери был засунут конверт, на котором значилось его имя. Луис вытащил его, поддев пальцем краешек, вскрыл.
«Луис!
Я со своей благоверной отправился в Бакспорт за покупками. Норма уж давным-давно присмотрела там кухонный шкаф. В Бакспорте и пообедаем. Домой вернемся к вечеру. Заходите на пиво, коль пожелаете.
Не хочу совать нос в ваши семейные дела, но, будь Элли моей дочкой, я бы не торопился докладывать, что ее кота задавило на дороге, не след портить ей праздник.
Еще, я бы не стал распространяться о нашем походе. Окрест живут люди, знающие об этом индейском могильнике, и кое-кто сам своих четвероногих любимцев там хоронил. Вы, поди, решили, что это продолжение Кошачьего кладбища. Верите ли, там даже бык покоится. Его старый Мак Гаверн, что на Стоговой дороге жил, похоронил в шестьдесят седьмом или в шестьдесят восьмом году. Рассказывал, как с двумя сыновьями тащил этого быка — Ханратти его кликали, — я смеялся до упаду. Но здешний люд об этом кладбище помалкивает и не любит, когда «сторонние» о нем узнают. И вовсе не из-за всяких небылиц, которые уж три века об этом кладбище рассказывают. Наоборот: они свято верят тамошним колдовским силам, да боятся, что «сторонние» их засмеют. Ну, не глупо ли? Однако так оно и есть. Посему сделайте одолжение: никому ни полслова, хорошо?
Может, сегодня вечерком еще потолкуем об этом, многое для вас прояснится. Пока же скажу лишь, что вы вели себя достойно. Впрочем, иного я и не ожидал.
Джад.
P. S. Норма не знает, что в письме, — я ей совсем другое сказал. Вам ведь убытку никакого, верно? А я своей супружнице за пятьдесят восемь лет, что вместе живем, не первый раз вру. И, думается, не один я такой. Однако на Страшном Суде буду смотреть Всевышнему прямо в глаза.
В общем, заходите вечерком, выпьем чуток.
Дж.».
Луис задержался на крыльце, оглядел пустую веранду (удобные кресла и диваны черного дерева дожидаются в кладовке весны), задумался, насупив брови. Не докладывать Элли? Что ж, он и не доложил. Так, значит, там и другие животные похоронены? А небылицы, выходит, тоже не вчера, а три века тому появились?