Проективная идентификация и органический перенос

Ранее в данной серии статей я несколько раз упот­реблял термины "наведенные чувства контрпереноса" и "проективная идентификация". Теперь я попытаюсь рас­крыть эти процессы более подробно и дать этим довольно абстрактным понятиям "плоть", связав их с райховской концепцией "вегетативной идентификации" и теорией "органического переноса" Стэтмана.

Сначала я опишу четыре основных аспекта проек­тивной идентификации, опираясь на статью Томаса Огде­на (1979).

Поскольку концепция проективной идентификации является "одной из наиболее свободно определенных и неполно понятых в психоаналитической концептуализа­ции" (Огден, там же), я приведу ряд иллюстраций, в том числе один клинический случай, который демонстрирует серию проективных идентификаций, отчасти успешно раз­решенных, отчасти — нет.

Я также начну описывать значение этого вопроса в терапевтической практике (эта тема будет продолжена в последующих статьях, где будут обсуждаться различные формы доэдипова контрпереноса) в форме некоторых рекомендаций.

И в заключении я вернусь к нашему примеру, рас­сматривая его с позиций "если бы я мог сейчас все сде­лать по-другому", и попытаюсь показать, как правильное применение современных психоаналитических техник могло бы привести к более успешной терапии.

Я надеюсь, что все это прольет дополнительный свет на основные аспекты терапии клиентов с доэдиповыми проблемами и продемонстрирует эффективность некоторых методов, разработанных Спотниием и др.

Мне потребовалось некоторое время, прежде чем я смог внятно произносить термин «проективная идентифи­кация» (на голландском языке он звучит даже еше более сложно, чем на английском). Но еше гораздо больше вре­мени мне потребовалось, чтобы понять всю динамику, которую охватывает эта довольно объемистая концепция. И во многом этому способствовала вышеупомянутая ста­тья Томаса Огдена.

Огден описывает четыре аспекта процесса проек­тивной идентификации:

1) Идея человека освободиться от определенного аспекта своего существа (чувства, импульса или образа себя) и спроецировать, или перенести, его на другого человека, с которым субъект тесно связан, или идентифицируется, и от которого ожидается, что он примет в себя этот аспект.

2) Человек, создающий проекцию, провоцирует человека, служащего объектом проекции, вести себя и/или чувствовать так, как будто он сам и "является" этим проецируемым содержанием. Для этой цели проецирующий оказывает определенное воздействие на объект проекции. Например, если я хочу передать вам, дорогой читатель, мое отчаяние, я постараюсь спровоцировать вас таким образом, чтобы вы почувствовали себя несчастным; например, я могу использовать очень абстрактный и непонятный язык.

3) Обработка проецируемого содержания объектом проекции, в лучшем случае таким образом, что содержа­ние трансформируется в нечто более управляемое. Например, вы можете, вместо того, чтобы продолжать чувствовать себя несчастным, начать чувствовать лишь легкое раздражение и удивление.

4) Возвращение проецируемого содержания к чело­веку, создающему проекцию. Продолжим наш пример: если бы я мог видеть, слышать и чувствовать вашу реак­цию, я бы внимательно исследовал, как вы справляетесь со спроецированным мной отчаянием, и затем интернализировал бы этот опыт (я бы тоже начал менять свое чув­ство отчаяния на раздражение и удивление).

Рассмотрим более подробно каждый аспект:

1) Может быть две причины, почему человек хочет перенести определенную часть себя на внешний объект:

а) Эта часть ощущается как разрушительная для его "я" или для его мира, угрожающая его целостности и слишком опасная, чтобы иметь ее в себе.

б) Эта часть слишком драгоценна, чтобы держать ее в себе. Человек чувствует, что, находясь в нем, эта часть может быть разрушена негативной частью его "я" (например, "плохим" отцом). Это можно сравнить с тем, как мы обращаемся с драгоценностями: мы не хотим держать их в кармане, откуда они легко могут выпасть или их могут украсть — мы предпочитаем хранить их в сейфе.

Тогда человек идет на компромисс: он помещает проецируемое (хорошее или плохое) содержание в того человека, с которым он чувствует связь, с которым он как бы отчасти "сливается". Он не может позволить себе полностью освободиться от этого содержания, поскольку оно содержит энергию, жизненно необходимую для него.

2) Человеку, создающему проекцию, необходимо подтверждение того, что проецируемое содержание принято, что оно не отвергнуто и не потерялось в пустом пространстве (такое ощущение может возникнуть, если объект проекции не реагирует или остается безразличным).

Это подтверждение обеспечивается лишь тогда, ког­да объект проекции демонстрирует, особенно невербаль­но, чувства и/или действия, соответствующие проецируе­мому содержанию.

3) Если человек, принимающий проекцию, успешно справляется с наведенными чувствами или импульсами, он может стать исцеляющим фактором для проецирующего. Он увидит, что "с проецируемыми чувствами можно жить без угрозы для других частей "я" или каких-то ценных внутренних или внешних объектов. Новый опыт (для проецирующего), представляющий собой сплав проецируемых чувств и определенных аспектов реципиента, может даже включать ощущение, что данные чувства могут доставлять удовольствие" (Огден). Если объект проекции отказывается принимать проецируемое содержание, проецирующий получает его обратно в его худшем виде. Объект проекции может также действовать оборонительно и проявлять тревогу, тогда страх проецирующего перед данным содержанием еще больше усилится.

4) Объект проекции служит (хорошей или плохой) моделью для проецирующего. Поскольку проецирующий находится в постоянном взаимодействии с объектом проекции, он будет принимать обратно свою проецируемую и трансформированную энергию, благодаря своей открытости реакциям объекта проекции.

Эти реакции косвенно, а иногда и прямо, передают метапослания относительно проецируемого содержания (например, что реципиент чувствует по отношению к дан­ному содержанию). Проецируемые чувства плюс метачувства, плюс способ преобразования содержания неизбеж­но воспринимаются проецирующим, поскольку он не мо­жет уйти от реакций объекта проекции.

Проективная идентификация в повседневной жизни

Мальчик напуган собственными деструктивными импульсами, и поэтому бессознательно проецирует их на свою мать. В результате, с одной стороны, мальчик начинает воспринимать мать как пугающую фигуру, а с другой стороны провоцирует ее, чтобы заставить действовать в соответствии со своей проекцией, например, своим доводя им до бешенства упрямством.

Мать начитает испытывать ярость, воспринимая ее как свою собственную; ей, может быть, даже хочется убить мальчика.

Если она не может принять эту индуцированную ярость, она будет пытаться скомпенсировать ее, стано­вясь слишком уступчивой, заискивающей и т.д. (форми­рование реакции как защитного механизма). Это может привести, по крайней мере, к двум негативным послед­ствиям: мальчик так и не узнает, как можно справляться с его деструктивностью адекватным образом; и ему не будут обеспечены адекватные границы. Это приведет к тому, что мальчик станет еще более неуправляемым.

Мать может также потерять контроль, будучи не в состоянии сдерживать индуцированные импульсы, и при­бегнуть к физическому насилию; она может быть напуга­на спровоцированными чувствами, и тогда страх мальчи­ка еше больше усилится; или она может чувствовать себя обиженной ("мама не сердится, она просто расстроена"). Во всех этих трех случаях страх и чувство вины мальчи­ка будут расти. Если мать более способна принять чув­ство ненависти, и, если она ясно осознает свои границы, она сможет лучше справиться с индуцированной деструк­тивностью. Она может твердо и настойчиво сказать маль­чику "нет!" и призвать его к дисциплине ясным и конст­руктивным образом. В таком случае она обеспечит маль­чику четкие границы и связанное с этим ощущение безо­пасности. Она также станет моделью для мальчика в пре­образовании деструктивной ярости в конструктивное са­моутверждение и силу. Идентифицируясь с матерью, маль­чик будет учиться самоутверждаться и уважать границы других людей, избегнув таким образом развития садо­мазохистского паттерна.

Лругим, к сожалению довольно частым, последстви­ем проективной идентификации является тот факт, что дети, с которыми плохо обращались в детстве, обычно продолжают быть жертвами и в их последующей жизни. Будучи беспомощными детьми, они идентифициру­ются с агрессором и верят, что они заслуживают наказания и оскорбления. И в последствии они будут не только посылать вовне послания типа "ударь меня еше раз" , они также будут переносить свои неинтегрированные садистские импульсы на того, кто может преобразовать эти импульсы в более здоровые формы утверждения своих потребностей. Но, если они индуцируют эти
садистские импульсы в человеке, который менее способен контролировать себя, они спровоцируют его на проявление этих импульсов. И, таким образом, трагедия повторяется (в том числе, как это ни прискорбно, и в кабинетах терапевтов), подкрепляя паттерн жертвы.

Андреас

Андреас — довольно привлекательный, успешный, но чрезвычайно нарциссический мужчина тридцати с не­большим лет — произвел на меня впечатление ребенка, облаченного в одежды мужчины. Его голос был неесте­ственно мягким, и ему было сложно поддерживать со мной контакт глазами. Андреас жаловался на симптомы стрес­са и на то, что он не может поддерживать стабильные отношения. Он сильно влюблялся и обычно мог привлечь женщину, которую желал. Но через некоторое время он испытывал глубокое разочарование и чувствовал себя не­понятым. Андреас осознавал, что был слишком требова­тельным, но ничего не мог с собой поделать.

Ему было очень сложно заниматься телесной рабо­той, поскольку он боялся, что станет еше более требова­тельным, если начнет чувствовать свою ярость, и слиш­ком слабым и подваленным, если начнет чувствовать свою печаль. Тогда мы занялись менее провоцирующей рабо­той, в основном гештальт-методами и методами вообра­жения; ничего особенного не происходило, но я был тер­пелив с ним. Прямо работать с его сопротивлением тоже было сложно; столкновение с этим сопротивлением, даже очень мягкое, означало для него нарциссическую травму- (Лишь позже я осознал, что было бы лучше, если бы я более настойчиво попытался трансформировать это сопротивление в более открытый негативный перенос).

Постепенно я начал чувствовать свою несостоятель­ность и все больше испытывал чувства стыда и вины, хотя у Андреаса все-таки наблюдался некоторый прогресс и, казалось, он был благодарен мне за мои усилия. Я пони­мал, что чувства несостоятельности и вины, по крайней мере — отчасти, были индуцированы во мне Андеасом, что я был для него разочаровывающей, непонимающей матерью. Сначала меня не особенно беспокоило то, что я разочаровываю его; я чувствовал, что я имею право быть несовершенным (т.е. я смог в значительной степени транс­формировать чувство несостоятельности в чувство, что я "не совершенен, но достаточно хорош"). Из своего опыта с Андреасом я знал, что он еше не готов честно принять чувства, которые он испытывал к своей матери, и еще меньше он был готов принять глубокое чувство собствен­ной неполноценности.

Через несколько сеансов туман для Андреаса не­сколько рассеялся: он разговаривал с женщиной, одной из своих коллег, и после двух ее вопросов разразился слезами. Андреас осознал (он не был новичком в психо­терапии), что эта женщина была для него совершенной матерью, которой я никогда не мог бы стать, "потому что я мужчина". Таким образом он оправдывал меня... И де­лал это так успешно, что я даже не почувствовал гнева. Вместо этого я чувствовал нечто вроде "это все в поряд­ке: вещей". Разумом я понимал, что Андреас отвергает и унижает меня, поэтому меня удивляло, почему мой гнев оказался парализован. Позже я осознал, что мое парали­зованное состояние — хотя отчасти присутствовал также и субъективный фактор — имело отношение к ощущению парализованности Андреаса, которое он испытывал по отношению к своей матери. Другими словами, это состоя­ние было отчасти индуцировано во мне Андреасом.

Так или иначе, я проявил мое, казалось отсутствую­щее, раздражение: я начал оказывать на Андреаса неко­торое давление, пытаясь заставить его честно посмотреть на его мать. Когда я сказал, что он глубоко разочарован в своей матери, что она оказалась несостоятельной для него, он ответил: "Да, она совсем не понимала меня, но она, ведь, делала все, что могла — она не могла по-другому" (как я позже понял, это опять было его: "это все в порядке вещей"). Андреас также сказал, что не имеет смысла говорить с ней "а ля гештальт" — она слишком далеко. Тогда я не понял, что, на самом деле, таким об­разом он говорил мне-. "Вы слишком далеко". И я отве­тил: "Хорошо! Она слишком далека от тебя! Скажи это ей!" (Здесь я начал вести себя так, как Андреас вел себя по отношению к своим партнершам: я стал требователь­ным и неудовлетворенным Андреасом, точно так же, как он был неудовлетворен своей матерью/партнершами). Оглядываясь сейчас назад, становится неудивительным, что все, что он мог тогда делать — это говорить "подхо­дящие слова", как послушный, но парализованный маль­чик. Через несколько сеансов Андреас сказал мне, что хочет прекратить терапию; у него появилась новая под­руга, он был глубоко влюблен и надеялся, что на этот раз все будет по-другому. Он также понимает, что не все его проблемы решены, и позже, возможно, обратится к груп­повой терапии, что лучше для него, поскольку он хочет научиться устанавливать более близкие отношения с людь­ми. Кажется он испытал облегчение, когда я сказал (но почему я это сказал?), что в ближайшие несколько меся­цев в моей группе для него не найдется места... Было бы "в порядке вешей", если бы он нашел другого терапевта. Он попрощался очень дружелюбно, но... забыл оплатить последний счет.

Я представил этот случай отчасти потому, что он де­монстрирует последствия избегания негативного перено­са и контрпереноса при работе с нарциссическими кли­ентами, а отчасти потому, что он показывает чувства, ко­торые могут быть индуцированы у терапевта.

Сначала Андреас спровоцировал во мне чувство несостоятельности, проецируя на меня свой образ непол­ноценной матери. Для этого он "делал все, что его просили но без особого энтузиазма". Он постоянно посылал Мне скрытые сообщения: "то, что вы делаете, не работа ет, это не подходит", но при этом внешне продолжал от­носиться ко мне дружелюбно. До тех пор, пока я мог справляться с этими чувствами, в терапии наблюдался некоторый прогресс.

Затем Андреас индуцировал во мне состояние пара­лизованности, проецируя чувства, которые испытывал по отношению к своей матери: как он мог сердиться на нее, ведь она делала все, что могла, она просто не могла его понять. Как он мог сердиться на нее за это — она была такой "по своей природе". Со мной Андреас был таким же "великодушным и прошаюшим", как со своей мате­рью. Он не мог открыто сердиться на меня/свою мать. Он мог делать это лишь косвенным образом, доказывая мою несостоятельность.

И, наконец, я начал проявлять требовательность и нетерпимость, в то время как он оставался прошаюшим и понимающим. Он добился этого, саботируя любые мои " вмешательства; и, возможно, меня задела его непрямая критика ("Она/вы слишком далеки").

В конце статьи я вернусь к своим размышлениям, чтобы продемонстрировать, как описываемые мною ме­тоды могли бы быть применены в случае Андреаса и, воз­можно, привели бы к лучшему исходу.

Но прежде я хотел бы обсудить два вопроса, кото­рые могут возникнуть в связи с теорией проективной иден­тификации, это: когда ребенок становится способен к проективной идентификации? и каковы соматические эк­виваленты проективной идентификации?

1) Проективная идентификация и стадии развития

Проективная идентификация отчасти связана с же­ланием освободиться от некоторых частей своего суще­ства, поместив их в какой-либо внешний объект. Это пред­полагает, что уже присутствует определенное осознание внешнего объекта, т.е. существует разделение "я"-объект. Строго говоря, это означает, что процесс проективной идентификации невозможен ни до окончания симбиотической стадии развития, ни в случае глубокого нарциссического переноса, когда происходит глубокое слияние клиента с терапевтом. Тем не менее, индуцирование чувств в восприимчивом человеке наблюдается и до на­ступления дифференциальной фазы развития, и в случае глубокого слияния в психотерапии.

Здесь можно предложить два ответа:

Возможно, что слияние ребенка с матерью и клиента с терапевтом не абсолютно, что уже сразу после рождения существует некоторое осознание разделенности. Ребенок чувствует себя единым с матерью, но при этом "знает", что он отделен. Маргарет Малер в своей фундаментальной публикации "Психологическое рождение ребенка" постулировала, что ребенок в аутистической фазе, а также и в симбиотической, живет в состоянии недифференцированного единства. Хотя эта книга получила всеобщее признание, ее теория недифферениированности на ранних стадиях все больше подвергается сомнению. Последующие исследования указывают на вероятность того, что новорожденный уже осознает свою отделенность, только еще не может отразить это (Маттис, 1989). Это означает, что концепция проективной идентификации применима и к этим ранним, так называемым "недифференцированным", стадиям. И, конечно, клиент в состоянии глубокой регрессии, или даже психотик, осознает существование "внешнего мира", который может содержать хорошие и плохие потенциальные объекты для проекции.

Возможно также, что не было никакого намерения переносить индуцированные чувства на внешний объект. Субъект "просто" хотел быть понятым, не обязательно желая освободиться от своих чувств или импульов- А объект (родитель или терапевт) так сильно хотел обнять субъекта (ребенка или клиента), что стал открыт адя всех невербальных посланий, которые непроизвольно Ссылает субъект. Такую настройку на глубокие соматические процессы другого человека Райх назвал "вегетативной идентификацией". В результате внимательного направления и вегетативной идентификации мать или тера певт начинает чувствовать в своем тепе те же вегетатив­ные ритмы, что и ребенок или клиент. И поняв эти ритмы, он способен понять, что переживает другой человек.

2) Соматические аспекты проективной идентификации

Райх говорил о намеренном усилии терапевта иден­тифицироваться, или войти в резонанс (как называет это Боаделла), с вегетативными ритмами клиента. Лжэй Стэт-ман же описывает этот процесс соматической идентифи­кации как обший и часто непроизвольный процесс, что объясняет большинство индуцированных реакций контр­переноса, которые являются основным предметом дан­ной статьи. Стэтман, обозначая этот процесс как "органи­ческий перенос", пишет, что человек, осознанно или нео­сознанно ища контакта с другим человеком, до опреде­ленной степени перенимает паттерны напряжений, дви­жений и дыхания этого человека. В результате он до оп­ределенной степени начинает чувствовать то же самое, что чувствует этот человек, хотя интерпретирует и интег­рирует эти ошушения и чувства по-своему — так же, как объект проекции при проективной идентификации, транс­формирует проецируемое содержание по-своему, либо исцеляя проецирующего, либо еще больше усугубляя его

состояние.

На самом деле, процесс органического переноса легче продемонстрировать, чем описать. Джэй использу­ет такой прием: в середине предложения он вдруг оста­навливается и задерживает дыхание... и большинство людей, слушающих его, тоже задерживают дыхание, сна­чала даже не замечая этого.

Таким образом, важным вопросом является то, как чувства передаются от посылающего к получателю или как они индуцируются в объекте проекции. Когда полу­чатель хорошо сонастроен с посылающим, посылаюшему требуется минимум усилий, чтобы индуцировать чувства 0 получателе.

Более того, когда получатель более открыт своим переживаниям, чем посылающий, он может осознанно пережить то, что посылающий не способен осознать. Дру­гими словами, получатель сможет пережить то, от чего посылающий пытается избавиться, передавая получате­лю. Например, когда клиент задерживает дыхание, тера­певт тоже задерживает дыхание, и терапевт начинает ис­пытывать тревогу, как и клиент. Но терапевт, в отличие от клиента, возможно почувствует желание двигаться или кричать, или сжать кулаки и осознает, что он не только испытывает тревогу, но что за этой тревогой скрывается все нарастающий гнев, который клиент еще не может по­зволить себе почувствовать; терапевт же, к счастью, мо­жет — не позволяя при этом гневу овладеть собой.

Когда посылающий бессознательно чувствует, что получатель до определенной степени идентифицировал­ся с его соматическим состоянием и может с ним спра­виться, он начинает чувствовать себя увереннее: он осоз­нает, что он понят на глубоком, "органическом" уровне и испытывает глубокое единство с получателем. Другими словами, такая вегетативная идентификация приносит посылающему глубокое удовлетворение и успокоение. То, что получатель может успешно справиться со "спроеци­рованным" или "органически перенесенным" опытом, не только действует успокаивающе на посылающего, но так­же обеспечивает ему модель для подражания.

Такое подражание тоже в значительной мере явля­ется бессознательным: когда получатель в той или иной . степени отражает соматическое состояние посылающего, посылающий склонен следовать моторным паттернам по­лучателя, — о чем свидетельствуют многочисленные ис-следования (Маршалл, 1988). В одном из таких исследований Барри Кауфман продемонстрировал, что аутистичные дети легче идут на контакт, когда человек адекватно таеРкаливает их, и начинают подражать ему — хотя крайне осторожно, остерегаясь какого-либо принуждения (Ка-ФМан). Следование моторным паттернам получателя, подание им означает идентификацию с ними, интернами соматического состояния получателя.

Итак, коротко повторим то, что было сказано — надеюсь, это ласт некоторую соматическую основу до­вольно абстрактной концепции проективной идентифи­кации.

В результате процесса органического переноса один человек (посылающий) может индуцировать в другом че­ловеке (получателе) те чувства, которые он испытывает. Когда получатель до определенной степени отражает со­матическое состояние посылающего, посылающий пони­мает, что его (бессознательное) послание и соматическое состояние приняты. В таком случае посылающий чувству­ет себя понятым и испытывает большую близость с полу­чателем. Это приносит ему удовлетворение, и он немного успокаивается и расслабляется. Он обретет еще большую уверенность, если будет чувствовать (сознательно или бес­сознательно), что получатель в состоянии успешно спра­виться с переданными ему ощущениями. В результате "хо­рошего отражения" и снижения уровня тревоги посыла­ющий начинает подражать получателю и интернализует его отношение и соматическое состояние, которое явля­ется трансформированной и улучшенной версией исход­ного состояния посылающего.

И если быть еще более кратким, соматический эк­вивалент благоприятной проективной идентификации включает три аспекта:

- непроизвольный перенос соматического состояния;

- трансформация этого состояния получателем;

- непроизвольная имитация трансформированного соматического состояния посылающим.

Комплементарные реакции терапевта

Представленное выше описание объясняет, как те­рапевт, отчасти непроизвольно, принимает позицию (роль, соматическое состояние), симметричную позиции клиен­та, и как он, благодаря лучшему самоосознанию, пережи­вает чувства и импульсы, которые клиент отвергает. Од­нако, довольно часто процесс бывает более сложным. Терапевт может занять комплементарную позицию: тогда клиент идентифицируется с одной ролью, а терапевт при­нимает на себя полярно противоположную роль. Вот несколько примеров:

клиент—терапевт

чувствует себя уязвимым — чувствует себя сильным чувствует возбуждение — чувствует усталость и скуку чувствует себя брошенным ребенком — чувствует себя поддер­живающим родителем

ведет себя как осуждающий родитель — чувствует себя виноватым

ребенком

Среди факторов, которые могут привести к приня­тию терапевтом комплементарной роли, могут быть сле­дующие:

(1) У терапевта имеются личные проблемы с передаваемыми чувствами; он испытывает общую неприязнь к данному клиенту; или он находится в негативном, антагонистическом состоянии из-за стрессовых обстоятельств своей личной жизни.

В таком случае выход из тупиковой ситуации один: терапевт должен косвенно или прямо принести извинения и постараться разрешить свои собственные проблемы.

(2) Терапевт пытается скомпенсировать дисбаланс, создаваемый клиентом. Например: клиент проходит через сильнейший истерический эпизод, и терапевт становится бесстрастным и рассудительным (шизоидным), что бы скомпенсировать тот хаос, который высоко заряженные псевдочувства создают как в клиенте (пытается успокоить клиента), так и в себе самом (пытается избежать индуцированного безумия).

Здесь неизбежна эскалация, при которой терапевт все больше отстраняется, а клиент становится все более возбужденным— паттерн, который в другом месте я на­зываю "негласное соглашение лед-огонь" (Алберс, 1993). Самое лучшее, что терапевт может сделать в такой ситуа­ции, это внутренне принять ту часть полярности, которую он подавил, в данном случае — "переживающее я , и попытаться больше быть в контакте со своими собствен­ными чувствами.

(3) Клиент ожидает от терапевта принятия компле­ментарной роли и обращается с ним так, будто принятие им этой роли "естественно" и неизбежно. Например: кли­ент ожидает, что терапевт будет к нему равнодушен и безразличен — возможно, так в детстве к нему относился его кумир; и он избегает контакта глазами с терапевтом и погружается в возбужденный монолог. Терапевт чувст­вует себя подавленным этим потоком и исключенным и испытывает сильное желание отстраниться — с одной сто­роны, выполняя "требование" клиента, с другой — пы­таясь защититься от его напора и сохранить спокойствие. В повседневном языке это называется "сбывшееся про­рочество".

Следующий пример демонстрирует, как терапевт, сначала неосознанно, может поочередно идентифициро­ваться с образом родителя из детства клиента и пережи­вать чувства, которые клиент испытывал по отношению к этому родителю.

Вера всю жизнь тщетно пыталась соответствовать высоким стандартам, установленным ее нарциссической матерью, стараясь быть образцовым ребенком, не дос­тавляющим никаких проблем. Конечно, этот паттерн по­вторился и в отношении ко мне. На одном сеансе Вера, казалось, была решительно настроена выразить свое горе. Но при этом она была очень нетерпелива к себе, чего я тогда не осознавал. Она с готовностью согласилась, ког­да я сказал, что попытаюсь помочь ей снять некоторые напряжения в ее горле. Я работал с ее сильно напря­женными ключичными мышцами со все нарастающим не­терпением — становясь, таким образом, подобным ее тре­бовательной матери. А Вера превратилась в ребенка, который никак не может сделать то, что я/мать хочу от нее. Ее беспомощность только усиливала мое нетерпе­ние, и я стал давить сильнее, не обращая внимания на ее скрытую тревогу. Это, конечно, не работало. Вера чув­ствовала себя еше более беспомощной, а я начал отвлекаться и думать о других, более податливых клиентах, gepa была раздражена своей беспомощностью. И тогда случилось нечто интересное и важное: я сам начал чув­ствовать свою беспомощность и несостоятельность; я чув­ствовал себя потерянным и одиноким, пристыженным и несправедливо критикуемым. Тогда я начал понимать, что происходит между мной и Верой. Это немного ослабило мое напряжение и позволило быть более сострадатель­ным. Я сказал Вере: "Мы сейчас похожи на требователь­ного взрослого человека и ребенка, который чувствует себя ни на что не способным. У меня такое впечатление, как будто здесь присутствует твоя мать: она нетерпеливо и осуждающе смотрит на тебя, и затем уходит, потому что ты такая неподатливая и не можешь сделать, что она хо­чет. И мне кажется, что, когда твоя мать относилась к тебе так, ты чувствовала себя никчемной, неудачницей и испытывала стыд и вину".

Хотя в результате эта интерпретация очень помогла и была довольно сочувствующей, сейчас, огладываясь назад, я думаю, почему я тогда начал все так тщательно объяснять. Играл ли я опять роль совершенной матери, показывающей свое "знание жизни"? Пытался ли опять стать идеализированным объектом для Веры? Или я со­стязался с ее матерью? (так же как Вера, которой это никогда не удавалось). Я мог выбрать более легкий путь и спросить Веру, как она ощущает мои прикосновения, что мои руки говорят ей, и задать другие "ориентирован­ные на объект вопросы" (они будут обсуждаться в следу­ющей главе). Тогда, вполне вероятно, Вера сама осозна­ла бы все, что я ей так ревностно объяснял. Думаю, что отчасти я также хотел возместить свою неудачу, не толь­ко ради Веры, но и чтобы поднять свое несколько упав­шее самоуважение.

Вера была очень взволнована, когда я описал ей свои "индуцированные ощущения", и ответила, плача: "Я не нужна ей такая, какая я есть. И если я ей не нужна, я не хочу жить". Она продолжала плакать, с глубокой бо­лью в голосе повторяя: "Я не хочу жить, я не хочу жить". Поскольку несколько минут назад я сам чувствовал себя таким же ненужным и бесполезным, мне было легко по­нять и разделить ее боль, что позволило ей глубже, чем когда бы то ни было, погрузиться в переживание своей никчемности. Остаток сеанса прошел благополучно, и мы оба были растроганы и испытывали облегчение.

Коммуникативная функция проективной идентификации

В литературе проективной идентификации часто придается негативное значение; Роберт Лангс, например, обозначает ее термином "сбрасывание" (что, конечно, не -, так труднопроизносимо, но придает процессу негативный оттенок). Конечно, проективная идентификация имеет свои негативные стороны:

— Посылающий в значительной степени зависит от того, как получающий справится с проецируемым содержанием.

— У получателя могут возникнуть проблемы, поскольку ему придется иметь дело с чувствами и импульсами, которые до определенной степени не являются его собственными и которые часто бывают болезненными, и могут вызвать смятение и даже безумие.

— Получатель до определенной степени оказывается под давлением посылающего и под влиянием проецируемого содержания.

Однако, процессы проективной идентификации и органического переноса имеют также важные коммуни­кативные и воспитательные функции:

— Они способствуют установлению взаимопонимания и глубокой эмпатии: получатель получает довербальное (соматическое, вегетативное или органическое) понимание того, что переживает посылающий.

— Посылающий, подражая получателю, может усвоить новые сенсомоторные реакции.

Эти две позитивные функции я хочу проиллюстри­ровать еше одним довольно общим примером отношений матери и ребенка.

Ребенок чувствует себя некомфортно и начинает плакать. Он плачет не только для того, чтобы снять на­пряжение, но также чтобы добиться понимания и желаемой реакции. Мать видит и слышит, что ребенок страда­ет, и тоже начинает испытывать страдания. Она берет ребенка на руки и своим голосом, вторя ребенку, пытает­ся выразить это страдание, показывая ребенку, что он не один, что мама "приняла в себя его дискомфорт" и пре­образует его. Последнее она делает, повторяя звуки ре­бенка, но не точно, а более мягко и нежно; она также покачивает ребенка, пытаясь облегчить его и свой соб­ственный дискомфорт.

Мать пытается понять, что беспокоит ребенка, отча­сти стараясь вспомнить, что помогало ему раньше, отчас­ти идентифицируясь с его вегетативным состоянием (пы­таясь почувствовать в себе самой то, что чувствует ее ребенок). Ребенок ощущает сострадание и сочувствие со стороны матери и то, как она трансформирует его плач и беспокойство в несколько иное состояние, и он начинает имитировать это трансформированное состояние; ребе­нок испытывает некоторое облегчение и немного успока­ивается (таким образом он бессознательно учится, как самому успокаиваться). Тогда мать, исходя из прежнего опыта и из своего вегетативного понимания, пытается даль­ше трансформировать их обший дискомфорт. Она, на­пример, может потереть ребенку живот, внимательно на­блюдая его вегетативную реакцию.

Через вегетативную реакцию ребенок дает матери обратную связь; а мать в зависимости от его реакции либо продолжает тереть ему живот, либо ищет что-то другое. В результате ребенок на сенсорном уровне узнает, что су­ществуют разные способы справиться с его неудобством. И эти знания будут сохранены в теле ребенка и в банке Памяти — другими словами, ребенок интернализует даль­нейшие способы трансформации дискомфорта.

Практическое значение

Еше один позитивный аспект теорий проективной идентификации и органического переноса состоит в том, что они объясняют, как получатель может способствовать благополучию и росту посылающего. Я приведу здесь лишь некоторые обшие рекомендации относительно того, как получатель, например терапевт, может осушествить эту целительную функцию. В последующих публикациях я рассмотрю этот вопрос более подробно.

В целом для успешного разрешения процесса про­ективной идентификации необходимы следующие условия: 1) Терапевт должен быть открыт для принятия инду­цированных чувств и импульсов, быть с ними и позволить им внутренне жить, чтобы они стали ясны для него. Он должен определить свое соматическое состояние: "Мне трудно дышать, мои плечи и шея напряжены; я испыты­ваю тревогу и раздражение; я пытаюсь контролировать свое раздражение и бессилие". Благодаря своим тера­певтическим ресурсам — принятию и внимательной осоз­нанности, честности, готовности исследовать — другими словами, благодаря своей способности к здоровому пе­реживанию, терапевт начинает трансформировать спро­ецированное содержание и представляет клиенту "обез­вреженную", исправленную версию этого содержания.

2) Затем терапевт пытается войти в контакт с клиен­том, основываясь на своих чувствах контрпереноса.

Если клиент находится в состоянии крайнего смяте­ния и расстройства, он может быть не готов к прямой встрече с этими чувствами контрпереноса. Тогда лучшее, что может сделать терапевт, это просто позволить чув­ствам быть, носить их в себе, демонстрируя таким обра­зом клиенту, что с этими чувствами можно жить. Такое переживание в себе этих, иногда очень тяжелых, чувств может быть легче, если терапевт способен понять их смысл' То есть, если он может связать эти чувства с тем, что он уже знает или предполагает о прошлых отношениях кли­ента. Когда терапевт осознает, что он чувствует то, что клиент, возможно переживал в определенные травматические периоды своего детства, ему легче оставаться спо­койным в этом хаосе и занять более ясную метапозицию. Ситуация, которая сначала являлась просто повторени­ем ранних деструктивных отношений, может привести к измененному, исправленному опыту, к новому более здо­ровому исходу.

Клиент внимательно наблюдает, как терапевт (с ко­торым он отчасти идентифицируется) справляется со спро­ецированным содержанием и усваивает нечто полезное для себя. А терапевт работает как с чувствами клиента, • так и со своими собственными: отчасти он следует потоку переживаний клиента, отчасти осуществляет "внутреннюю работу" по трансформации своих чувств контрпереноса.

Если клиент не способен занять метапозицию, но го­тов к более динамическому взаимодействию, или, если для него желательно отойти от слишком рассудочной ус­тановки, терапевт может попытаться "разыграть" свой контрперенос. Более подробно этот подход будет описан позже.

Здесь я просто приведу один короткий пример.

Терапевт чувствует, что ему хочется отстраниться, и он делает это так, чтобы это было очевидно для клиента, но с отношением беззаботного любопытства, "обезврежи­вая" таким образом проецируемое содержание. Предпо­лагается, что терапевт воплощает в себе определенную проецируемую часть клиента (его "внутреннего ребенка" или "внутреннего родителя"). Если клиент не реагирует на это отстранение, терапевт может описать ему, что он чувствует, и какие образы в связи с этим у него возника­ют. Подобно шаману он входит в измененное состояние, индуцированное, по крайней мере, отчасти клиентом, и исследует этот мир, созданный динамикой переноса-контрпереноса.

Хотя иногда (но, определенно, не всегда!) эти чув­ства контрпереноса могут соответствовать некоторому Раннему опыту клиента с другими людьми, реконструк­ция прошлого здесь не является главной задачей. Цель состоит не в том, чтобы вспомнить прошлое, а в том, что бы вызвать у клиента адекватную реакцию на само от­странение. Здесь важно, чтобы терапевт не был слишком непреклонным и непоколебимым в своем самовыраже­нии. Излишняя ригидность терапевта не поможет клиенту стать более творческим; в этом отношении более полезна будет чувствительность и гибкость.

Терапевт может также выбрать более интерпретативный подход, пытаясь объяснить клиенту* как его про­шлые отношения повторяются в настоящем. На мой взгляд, наиболее тактичным, удовлетворяющим и динамичным способом сделать это — является такой, когда терапевт вербально или невербально обнаруживает свой контрперенос перед клиентом, и они вместе пытаются выяснить, каковы могут быть корни данной динамики переноса-контрпереноса.

Такое исследование может принимать различные формы в зависимости от типа контакта, в котором нахо­дятся терапевт и клиент (более подробное описание те­рапии, как процесса взаимоотношений, см. Алберс, 1993). Приведу некоторые примеры:

А) При типе контакта, фокусирующемся на перинатальной динамике, терапевт может сказать: "Мне хочется отказаться от тебя. Как ты думаешь, в чем тут депо, что со мной? Что могло привести меня к этому? Что это говорит обо мне?" Если далее терапевт может соединить интерпретации клиента с его переживаниями, он выступает в роли определенного рода "матки", вместилища для негативного опыта, которым клиент еше не способен владеть сам. Благодаря такому безопасному "вмещающему окружению" клиент начинает усваивать способность к контейнированию и таким образом учится трансформировать свой страх перед прошлым опытом, что обеспечивает возможность появления ассоциативных воспоминаний. :

Б) При поддерживающем контакте, нацеленном на то, чтобы утвердить право клиента на собственные жела­ния и потребности, терапевт может сказать: "Я чувствую себя опустошенным, у меня совершенно не осталось энер­гии на тебя. Какова твоя реакция на это? Тебе знакома эта ситуация? Какая реакция с моей стороны была бы более благоприятна?" Лаже если терапевт считает нера­зумным или невозможным идти навстречу желаниям кли­ента, он проявляет интерес и уважение к этим желаниям. Такое уважительное отношение к желаниям со временем может быть интернализировано клиентом: желания пере­стают быть для него травмирующими и отравляющими. То же касается состояния "отсутствия энергии": терапевт сообщает о "чувстве опустошенности", не виня клиента в том, что он спровоцировал это состояние.

В) При утверждающем контакте, когда терапевт хо­чет побудить клиента к истинной самостоятельности и от­ветственности, терапевт может сказать: "Мне хочется дать тебе пинок под зад. И чувствуя этот импульс, мне кажет-ся, что ты воссоздаешь здесь со мной старую ситуацию. Мы могли бы попытаться найти новую, более удовлетво­рительную реакцию на эту ситуацию. Итак, как ты реаги­руешь, когда я говорю: "Ты трус и лентяй, будь, наконец, мужчиной?" К чему такая реакция приводила в прошлом? Как теперь ты мог бы отреагировать по-другому?" Опять терапевт признает индуцированные чувства, но не допус­кает простого отреагирования. В результате эти импульсы становятся менее провоцирующими, и клиент учится об­ходиться с ними более созидательным образом.

Г) При объединяющем контакте, когда цель — дос­тичь истинной близости, терапевт может сказать: "Я чувствую себя подавленным, я в смятении. Что сейчас про­исходит между нами?" Здесь акцент делается больше на "между", на отношениях, а не на слиянии. Терапевт и клиент вместе исследуют, что чувствует каждый из них, и как каждый из них воспринимает энергетическую связь, существующую между ними. Они оба осознают, что нахо­дятся в истинно близких отношениях, в которые каждый из них вносит свой личный вклад. Моменты переживания этой близости, этой энергии искренней ответственности, этого потока любви, эти моменты благоговейной тишины оказывают глубочайший исцеляющий эффект.

При успешном разрешении процесса в одной из выше описанных форм, когда блокированная энергия транс­формируется в потоке взаимодействия, клиент и тера­певт могут расслабиться. Если терапевт расслабится слиш­ком рано, он может не полностью понять, что происхо­дит; или клиент может понять это так, что индуцирован­ные им чувства нежелательны. В последнем случае это может привести к тому, что клиент усилит свое давление на терапевта, добиваясь, чтобы он принял проекцию, что приведет к усилению симптомов; или клиент может при­нять неусвоенное содержание, отягощенное отвержени­ем терапевта. В обоих случаях слишком раннее расслаб­ление терапевта будет препятствовать терапевтическому прогрессу.

С другой стороны, если терапевт позволяет индуци­рованному напряжению существовать слишком долго или если оно слишком сильно, то оба они, и клиент, и тера­певт, окажутся в еще более затруднительном положении. Это наиболее сложная ситуация, к которой может приве­сти проективная идентификация. Во избежание этого те­рапевт при работе с клиентом должен хорошо осознавать свое соматическое состояние, а также быть способным принимать и исследовать свои собственные мысли, чув­ства и импульсы.

Приведу еше некоторые довольно общие реакции, которых терапевт должен остерегаться, или над которы­ми ему следует работать:

— закрытие или отстранение от индуцируемых чувств;

— отреагирование индуцированных чувств

(еще раз хочу подчеркнуть разницу между отреагированием, которое является антитерапевтическим, и "разыгрыванием" индуцированных чувств; как я уже го­ворил, разыгрывание является чрезвычайно энергетичес­кой, волнуюшей и интегративной альтернативой более аналитическому подходу к разрешению проективной иден­тификации);

— преждевременное представление этих чувств и импульсов клиенту;

— рассмотрение появления этих чувств просто как плохого признака;

— интерпретация индуцированных переживаний как своих собственных или, наоборот, как принадлежащих исключительно клиенту;

— интерпретация индуцированных чувств как "единственно истинных" переживаний клиента;

— и, наконец, последнее, но не самое маловажное: страх потерять рассудок. Клиент вполне может перенести на терапевта некоторую психотическую часть себя. Если терапевт сможет принять в себе этот психотический опыт, он убережет клиента от декомпенсации.

Лругой причиной такого страха может быть то, что иногда опыт переживания чувств, взявшихся как будто из ниоткуда, кажется сверхестественным (на самом деле, по крайней мере отчасти, эти чувства приходят из бессоз­нательного клиента). Уилфред Бион "связывает опыт вос­приятия проективной идентификации с идеей "мысли без мыслителя" (Огден, 1979).

Возможно, этот опыт может дать терапевту некото­рое представление о том, что такое просветление (иначе его первой реакцией может быть: "Нет, спасибо, я не буду больше медитировать!").

Проективная идентификация и интерпретация

Я уже неоднократно указывал на недостатки тради­ционного психоаналитического подхода в применении к разрешению и интерпретации проективной идентифика­ции. К уже упомянутым недостаткам я бы добавил следу­ющие.

Процесс остается слишком рассудочным. Несомненно, теория проективной идентификации принимает в рас­чет примитивные чувства и архаические паттерны взаи­модействия, но основная форма коммуникации остается вербальной, и слишком большая доля ответственности переносится на терапевта.

Основная цель интегрирующей психотерапии состо­ит не в новом понимании и адекватном вербальном выра­жении, а в углублении опыта, в улучшении сенсомотор-ной согласованности, в более гармоничном функциони­ровании вегетативной нервной системы, в более созида­тельном и аутентичном самовыражении и в более ответ­ственном стиле поведения. Новое понимание и более зре­лая ориентация не только способствуют соматической трансформации, но в еше большей степени они сами яв­ляются результатом организменных изменений.

Старые объектные отношения — не единственный источник чувств, импульсов и ролей, проецируемых на терапевта (терапевт реагирует не только как ребенок и/ или родитель). Терапевт также получает проекции архе-типических энергий: он побуждается вести себя как, на­пример, пожирающая мать, соблазняющая ведьма, чер­ный маг, трикстер, мать-земля, герой, жрица, мудрый ста-: рец (старуха) и т.д.

Формы, которые принимают эти архетипические про­екции, в каждом индивидуальном случае определяются многими факторами. Сильно, конечно, влияние родите­лей: как воспринимал их клиент. Это восприятие в зна­чительной степени определяется конституцией ребенка: ребенок со слабой конституцией чаше может переживать страх и фрустрацию, чем ребенок с более благоприятны­ми наследственными параметрами, даже если у них одни родители.

Это восприятие связано также с обстоятельствами рождения: ребенок, рождение которого было тяжелым, для которого родовой канал представлялся чрезвычайно агрессивным и подавляюшим, впоследствии совсем ина­че будет воспринимать противостояние с родителями, чем ребенок, чье рождение было относительно легким.

И последний вопрос, который мне хотелось бы об­судить и который часто упускается в психоаналитическом подходе, — это, что не только прошлое влияет на восприятие настоящей ситуации, но что справедливо и об­ратное: то, как мы переживаем настоящую ситуацию, вли­яет на наше восприятие прошлого. Когда мы чувствует себя хорошо, мы вспоминаем совершенно другие ситуа­ции нашего прошлого, и по-другому интерпретируем трав­матические события детства, чем когда чувствуем себя подавленными.

Это означает, что реконструкция того, что действи­тельно произошло в ранние формативные годы клиента, того, какими на самом деле были его мать и отец, в прин­ципе невозможна.

Но, может быть терапия и не должна заключаться в раскрытии истины о прошлом, скорее, она должна вести к достижению большего баланса и связанности. Несом­ненно, для этих целей интерпретативный и реконструк­тивный подходы тоже важны (лишь с тем предостереже­нием, что клиентам с "доэдиповой" структурой прямая интерпретация часто не идет на пользу):

Целительный элемент реконструкции состоит скорее не в раскрытии "истины" о прошлом, а в чрезвычайно утешительном послании, которое заключается в реконст­руктивных интерпретациях: "Боль, которую мы пережи­ваем сейчас, — это старая боль. Мы испытывали эту боль (страх, деструктивные импульсы) раньше, и мы пережили ее. С тех пор у нас появилось много новых возможностей, которыми мы не обладали тогда. Так что теперь мы мо­жем взглянуть на эту боль без прежнего отрицания и с большим состраданием и пониманием". Чтобы это утеши­тельное метапослание приобрело большую достоверность для клиента, нужно восстановить ранние ситуации, в ко­торых эта боль была вызвана.

Благодаря такому взгляду назад, на то, что произошло в прошлом, и описанию тех болезненных взаимодействий и в прошлом времени, у клиента начинает развиваться мета) позиция. А такое "усиление метапозиции" является одной из форм усиления эго, или беспристрастного свидетеля.
Способность относить свои переживания к прошлому, к "там и тогда", особенно важна для установления баланса в таких случаях, как, например, при прохожде­нии клиентом истерической фазы, когда он оказывается захвачен потоком необъяснимых эмоций. Понимание этих процессов может также помочь клиенту принимать но­вые, более адекватные решения и быть ответственным за них, вместо того, чтобы становиться все более "компульсивно-импульсивным".

Еше один случай, когда "наследственная" интерпре­тация может быть полезна — это на начальной стадии терапии с более ригидными клиентами. Если клиент еше не знаком с энергетической работой и если он боится отдаться своим эмоциям, то, прежде чем он будет готов погрузиться в собственные глубины, нужно постепенно, шаг за шагом помочь ему увидеть и понять, что он чув­ствует "там внутри". Он почувствует себя в большей безо­пасности, если благодаря интерпретациям терапевта по­лучит некоторое представление о своем бессознательном и своих защитных паттернах. Как пишет Шварц-Салант: "...Объективированные части, обнаруженные (терапевтом) через проективную идентификацию... представляют важ­ную информацию для интерпретации отвержения клиен­том жадности, зависти, ненависти, радости, любви и т.д." (1989, стр. 109).

В таком случае необходимо сначала обратиться к "солнечному сознанию, тому сознанию, которое способно осуществить анализ и снятие проекций" (там же, стр. 110), прежде чем клиент будет готов подчиниться лунному со­знанию и следовать за ним в безвременный мир глубоких чувств и архетипических образов.

Но я также согласен со Шварцем-Салантом, что на­ступает момент, когда от солнечного сознания нужно на время отказаться. Тогда "Солнце входит во владения Луны и (на последующих стадиях процесса) Зеленый Лев про­глатывает Солнце" (там же). Обшей целью, объединяю­щей юнгианский анализ и эмпирическую психотерапию, является установление гармоничных отношений между со­знанием и бессознательным, между солнечным и лунным сознанием. Эта цель не может быть достигнута, пока до­минирует солнечное, или маскулинное, эго клиента и те­рапевта.

Когда и терапевт, и клиент отказываются от солнеч­ного сознания (опять же, на время), "...они выходят из области всемогущества терапевта, где он знает больше, чем клиент, и попадают в сферу, где они оба могут ис­следовать то, как они "отреагировали" их общие грезы. В этот момент они оба в такой же степени находятся в психе, в какой она находится внутри них. Значимость пространственных метафор снижается, и приходит пере­живание образных процессов третьей сферы. Это сфе­ра, в которой в центре внимания находятся отношения как таковые, а не объекты, находящиеся в отношениях (например, комплексы, принадлежащие им обоим или одному из них). Когда клиент и терапевт начинают осоз­навать ту связывающую структуру, которая определяет характер их взаимодействия, вопрос о том, какая часть психе кому из них принадлежит, утрачивает для них зна­чение. Они также могут осознать, что их прежние попыт­ки достичь понимания через метафору проекций клиент-терапевт, имели основание" (там же).

Существует еще третья возможность использования интерпретаций. Это модель, сформулированная Спотни-цем: клиент, обладающий слабым эго, побуждается к про­ецированию его чувств и образов. Проекции не интер­претируются открыто клиенту, но терапевт интерпретиру­ет их для себя, чтобы лучше понять динамику процесса клиента. Это более глубокое понимание помогает тера­певту в выборе направления работы и дает ему некото­рую опору в том хаосе, в котором находится клиент, и в который он тоже может быть вовлечен. Прямые интер­претации в случае с клиентом, обладающим слабым эго, Могут разрушить нарциссический перенос, крайне необ­ходимый такому клиенту, и привести к дальнейшему расщеплению тела и ума. С другой стороны, если с таким клиентом терапевт слишком рано откажется от солнечно- го сознания и интерпретативной способности и погрузится вместе с ним в нелинейные и высокозаряженные бессоз­нательные процессы, то это может быть опасно для них обоих. Необходим некий якорь, связь с биологической "реальностью". Одновременное погружение в организ-менные глубины и одновременный отказ от рационализма могут привести к процессу, которым невозможно управ­лять в амбулаторных условиях.

Интерпретируя для себя динамику переноса-контр­переноса, терапевт укрепляет свою метапозицию. Если бы он надолго утратил свою метапозицию, его функцио­нирование могло бы стать психотическим. Тогда клиент и терапевт погрузились бы в ад страстей, затопляя друг друга демонической энергией.

Интерпретация помогает терапевту ("то, что я чув­ствую сейчас, является отчасти старой отвергаемой бо­лью клиента, отчасти моими собственными старыми отча­янием, страхом и дезориентацией, спровоцированными клиентом; я пережил их раньше, переживу и теперь"). Успокоение и уверенность, которые терапевт может по­чувствовать в результате такой интерпретации, переда­ются и клиенту, повышая его общую надежду и доверие.

Итак, интерпретация проецируемого содержания может выполнять три функции:

— она может способствовать рефлексии во время истерического (аффективного) процесса;

— может дать клиенту представление о том, с чем он может столкнуться;

— и, наконец, осуществляемая терапевтом для самого себя, она помогает ему в выборе направления работы и обеспечивает некоторый порядок в эмоциональном хаосе.

В завершении я хочу вернуться к случаю Андреаса и попытаться описать, как бы мог развиваться процесс, если бы я лучше справился с его негативным переносом и с индуцированными во мне самом чувствами. Хотя данное описание выдумано, я думаю, что реакции Андреаса вполне могли бы быть такими, если бы я действовал ина­че, более в стиле современного психоанализа. Образы иногда были настолько живыми, что я на самом деле чув­ствовал реакции контрпереноса и осознавал многие ме-такомментарии, которые вполне могут служить примером внутренней интерпретации, помогающей терапевту в вы­боре направления. И в любом случае, я думаю, что пе­ресмотр "сценария" имеет смысл сам по себе.

Возвращаясь к случаю Андреаса

Андреас только что рассказал, как легко ему было заплакать при разговоре с женщиной-коллегой.

Т: "А каковы мои шансы по сравнению с вашей коллегой?"

К: "Мне труднее открыться перед вами".

Т (поддерживая критику клиента): "В чем же дело, что мешает вам открыться?"

К: "Ну... вы не женщина, в этом все дело."

Т (подозревая, что Андреас защищает меня от сво­ей критики, как он делал с матерью, и, осознавая на­сколько сильно его сопротивление, я решаю глубже ис­следовать это): "Значит, не имеет значения, что я делено или говорю — все бесполезно; это просто не в моей вла­сти?"

К: "Да, именно так".

Т (возможно, здесь Андреас ставит мне ловушку, проверяя, буду ли я реагировать так же, как его мать, т.е. испытывать облегчение): "Вы хотите меня успокоить?"

К: "Ну, я не хочу, чтобы вы чувствовали себя вино­ватым".

Т (возможно, он готов сейчас к эго-ориентированно-му вмешательству; кажется, он входит в объектный пере­нос): "Потому что, если я буду чувствовать себя винова­тым, вы будете чувствовать себя плохим, не так ли?

К: "Это просто было бы несправедливо по отноше­нию к вам — вы делаете, что можете. Я не хочу быть слишком требовательным".

Т (Андреас обращается со мной как с беззащитным человеком; я начинаю чувствовать себя беспомощным, и, кажется, Андреас опять ускользает): "Возможно, мне нужна ваша поддержка... Почему я не могу вынести критику?"

К: "Я думаю, что вы можете вынести справедливую критику, но вы не приняли бы необоснованные требо­вания".

Т (я все еше чувствую себя несправедливо опоро­ченным и испытываю раздражение; отчасти это раздра­жение проявляется в следующем шаге, в форме немного более заряженного самообвинения): "Я ничем не помо­гаю вам, т.е. не выполняю свою работу, и тем не менее я беру с вас деньги... — это справедливо?"

К: "Это вовсе не значит, что вы не выполняете свою работу, просто я такой трудный клиент".

Т (думаю, что это установка, воспринятая Андреа-сом от матери: "Ты такой трудный ребенок, я не могу с тобой справиться"; я также замечаю, что его нарцисси-ческая зашита вновь активизируется: он обвиняет себя, а не объект): "Может быть я слишком "трудный" терапевт?" (я пытаюсь следовать его скрытому чувству, что я — "пло­хой объект"; я также хочу показать, что я могу вынести его обвинения).

К: "Вообше-то, я действительно иногда так чувствую. Иногда вы ставите меня в затруднительное положение".

Т (свершилось! но я не должен слишком спешить и подталкивать его): "Каким образом я ставлю вас в зат­руднительное положение?..."

К: "Ну, вы задаете все эти вопросы..."

Т (Ага! Когда я задаю вопросы, он испытывает раз­дражение, значит, так я могу спровоцировать его агрес-: сию. И если это зайдет слишком далеко, и он опять зак­роется в свою скорлупу, я должен вернуться к объединя­ющим и отзеркаливающим утверждениям. Сейчас мне нужно быть очень внимательным, чтобы не стать слишком жестоким и не злоупотреблять силой и контролем, кото­рые я наконец-то начал обретать): "Зачем мне нужно за­давать все эти вопросы?"

К: "О, черт!" (отворачивает голову и замыкается).

Т: "У меня такое ощущение, что я надоел вам со всеми этими вопросами..., что я злой и несправедливый".

К: (не отвечает)

Т: "Вы как будто говорите сейчас: "Оставь меня в покое и заткнись!"

К: "Совершенно верно!"