Бинтуют, накладывают жгуты, зажимают артерии, борясь за каждого вопреки всему, что происходит вокруг. И нередко при этом погибают сами 1 страница
Летчик-истребитель А. Маресьев на аэродроме
Клаус Шенк фон Штауффенберг до полученных ранений (1934 г.)
Сила взрыва бывает поистине фантастической. Она выворачивает из земли доты, скручивает в спираль железнодорожное полотно
Долг тяжелее железа, смерть легче пуха». Летчики-камикадзе перед последним вылетом
Kaтер-камикадзе «Синё»
Самолет — снаряд «Ока -11»
Торпеда «Кайтэн», управляемая смертником
Военно-патриотическое воспитание начинается с самого раннего детства. Немецкие школьники на стрельбах
Советские школьники на параде
Это всего-навсего игра
Листовка о подвиге В. Талалихина, призывающая солдат жертвовать собой: «Если я погибну, так один, а фашистов в бомбардировщике четыре»
Я был бы Вам благодарен, если бы Вы сообщили мне, могу ли я каким-либо образом помочь в этом вопросе и, в частности, в связи с заботой, которую, может быть, придется проявить в отношении каких-либо поляков, которых Вы, возможно, пожелаете отправить из пределов Союза Советских Социалистических Республик.
Кроме того, у меня в Соединенных Штатах имеется несколько миллионов поляков, из которых большое количество служит в армии и военно-морском флоте. Я могу заверить Вас втом, что все они озлоблены против гитлеровцев. Однако общему положению нельзя помочь известием о полном дипломатическом разрыве между Советским и Польским Правительствами».
Но маховик тайной политики уже раскручен. Не важно, сотрудничает Сикорский с Гитлером, или нет. Важно, чтобы в Польше была установлена власть Москвы. А поляки своими заявлениями этому мешают. Их необходимо заставить замолчать, сделать более покладистыми, и война с Гитлером здесь как нельзя более кстати. Война все спишет.
29 апреля 1943 г. Сталин шлет Рузвельту телеграмму:
«Ваш ответ я получил, к сожалению, только 27 апреля, между тем уже 25 апреля Советское Правительство вынуждено было принять решение прервать отношения с Польским Правительством.
Поскольку Польское Правительство в течение почти двух недель не только не прекращало, а все усиливало враждебную Советскому Союзу и выгодную только Гитлеру кампанию в своей печати и по радио, общественное мнение в СССР было крайне возмущено этим поведением и откладывание решения Советского Правительства стало невозможным.
Вполне возможно, что г. Сикорский лично, в самом деле, не намерен сотрудничать с гитлеровскими гангстерами. Я был бы рад, если бы это предположение подтвердилось наделе. Но я считаю, что некоторые прогитлеровские элементы, внутри ли Польского Правительства или в его окружении, повели за собой г. Сикорского, ввиду чего Польское Правительство, возможно помимо своей воли, оказалось в роли орудия в руках Гитлера в известной Вам антисоветской кампании.
Я также думаю, что Премьер-Министр Черчилль сумеет найти пути для того, чтобы образумить Польское Правительство и помочь ему действовать впредь в духе здравого смысла. Может быть, я ошибаюсь, но я полагаю, что одна из наших обязанностей, как союзников, состоит в том, чтобы ПОМЕШАТЬ ТОМУ ИЛИ ИНОМУ СОЮЗНИКУ ВЫСТУПАТЬ ВРАЖДЕБНО ПРОТИВ ЛЮБОГО ДРУГОГО СОЮЗНИКА (выделено мной. — O.K.) на радость и в угоду общему врагу…»
Таким образом, «общественное мнение в СССР крайне возмущено», Сталин принял позу обиженного, а «образумить» поляков и призвать их «к здравому смыслу» теперь должны сами англичане, которые являлись союзниками, покровителями и защитниками польских интересов. После чего Рузвельт также «умыл руки», свалив на Черчилля это неблагодарное занятие.
Британский премьер-министр проявил гораздо больше проницательности в поведении Сталина. Он сразу понял всю щекотливость создавшегося положения, и, хотя ни на миг не поверил в непричастность Советов к убийствам в Катыне, принял правила игры и предложил уладить конфликт «полюбовно».
24 апреля 1943 г. Черчилль прислал ответ на послание Сталина от 21 апреля 1943 г.
«1. Посол Майский вчера вечером вручил мне Ваше послание. Мы, конечно, будем энергично противиться какому-либо «расследованию» Международным Красным Крестом или каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев. Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путем запугивания. Г-н Иден сегодня встречается с Сикорским и будет с возможно большей настойчивостью просить его отказаться от всякой моральной поддержки какого-либо расследования под покровительством нацистов. Мы также никогда не одобрили бы каких-либо переговоров с немцами или какого-либо контакта с ними, и мы будем настаивать на этом перед нашими польскими союзниками.
2. Я протелеграфирую Вам о том, как Сикорский реагировал на вышеизложенные соображения. Его положение весьма трудное. Будучи далеким от прогерманских настроений или от сговора с немцами, он находится под угрозой свержения его поляками, которые считают, что ОН НЕДОСТАТОЧНО ЗАЩИЩАЛ СВОИ НАРОД ОТ СОВЕТОВ (выделено мной. — O.K.). Если он уйдет, мы получим кого-либо похуже. (А это уже замаскированная дипломатическими фразами угроза. Дескать, мы-то знаем, как на самом деле обстоит дело, и нам решать — заткнуть рот Сикорскому или же посадить вместо него еще более фанатичного антикоммуниста и националиста. — O.K.) Поэтому я надеюсь, что Ваше решение «прервать» отношения следует понимать скорее в смысле последнего предупреждения, нежели в смысле разрыва, а также что оно не будет предано гласности во всяком случае до тех пор, пока не будут испробованы все другие планы. Публичное же сообщение о разрыве принесло бы величайший возможный вред в Соединенных Штатах, где поляки многочисленны и влиятельны…»
Черчилль спешит. 24-го он сообщает Сталину о предстоящей встрече Идена с Сикорским, вечером этого же дня встреча происходит, ночью подводятся итоги того давления, которое было оказано на Польское Правительство, а утром 25-го Черчилль уже посылает в Москву отчет о достигнутых успехах.
«Г-н Иден встретился с генералом Сикорским вчера вечером. Сикорский заявил, что, совершенно не приурочивая своего обращения к Красному Кресту к обращению немцев, его Правительство взяло на себя инициативу, не зная того, какой линии будут придерживаться немцы. В действительности немцы начали действовать после того, как услышали польское заявление по радио. Сикорский также сообщил г-ну Идену, что его Правительство одновременно обратилось к г-ну Богомолову по этому вопросу. Сикорский подчеркнул, что до этого он несколько раз ставил данный вопрос о пропавших офицерах перед Советским Правительством и один различно перед Вами. (Черчилль опять намекает на свою осведомленность об истинной судьбе расстрелянных поляков. — О. К.) По его указаниям польский министр информации энергично выступал по радио против германской пропаганды, и это вызвало раздраженный ответ немцев. В результате энергичного представления г-на Идена СИКОРСКИЙ ОБЯЗАЛСЯ НЕ НАСТАИВАТЬ НА ПРОСЬБЕ О РАССЛЕДОВАНИИ КРАСНЫМ КРЕСТОМ, и он соответственно информирует органы Красного Креста в Берне. ОН ТАКЖЕ УДЕРЖИТ ПОЛЬСКУЮ ПРЕССУ ОТ ПОЛЕМИКИ. В связи с этим Я ИЗУЧАЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАСТАВИТЬ ЗАМОЛЧАТЬ ТЕ ПОЛЬСКИЕ ГАЗЕТЫ В АНГЛИИ, КОТОРЫЕ НАПАДАЛИ НА СОВЕТСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО (все выделено мной. — O.K.), а также одновременно нападали на Сикорского за попытку сотрудничать с Советским Правительством.
Имея в виду взятое Сикорским обязательство, я хотел бы сейчас просить Вас оставить мысль о каком-либо перерыве отношений.
Я дополнительно обдумал этот вопрос, и я более чем когда-либо убежден в том, что в случае если произойдет разрыв между Советским и Польским Правительствами, то это может помочь только нашим врагам. Германская пропаганда создала эту историю именно для того, чтобы вызвать трещину в рядах Объединенных Наций и придать некоторую видимость реальности ее новым попыткам убедить мир в том, что интересы Европы и малых наций защищаются Германией от великих внеевропейских держав, а именно от Союза Советских Социалистических Республик, Соединенных Штатов и Британской Империи.
Я знаю генерала Сикорского хорошо, и я убежден в том, что не могло существовать ни контакта, ни договоренности между ним или его Правительством и нашим общим врагом, против которого он ведет поляков в жестоком и непреклонном сопротивлении. Его обращение к Международному Красному Кресту было явной ошибкой, хотя я убежден в том, что оно не было сделано в сговоре с немцами…»
Черчилль тоже понимает, что распри между союзниками во время войны недопустимы. Он заставляет поляков наступить На собственную гордость, а взамен просит Сталина снять с Сикорского обвинение в сговоре с фашистами и не разрывать с ним отношений. Позиция Британского кабинета ясна — он очень не хочет, чтобы в Польше пришли к власти коммунисты.
Но Сталин не идет на сделки. Как бы не бегали министры по лестницам и коридорам своих ведомств, с какой бы скоростью не мчались дипломатические автомобили от посольства к посольству, в каком бы бешеном темпе не набирали шифровальщики тексты посланий — Сталин всегда опережает. Кажется, что он опережает само время. Секрет товарища Сталина чрезвычайно прост — сначала он принимает решение, потом претворяет его в жизнь, и лишь потом ставит союзников перед фактом. Причем ставит перед фактом так, что якобы советуется с ними о намерениях. На самом деле: сказано — сделано. А вернее: сделано — сказано.
Сталина не интересуют переговоры Идена с Сикорским. Он даже не дожидается их результатов, не теряет ни дня, ни часа. Словно знает, что поляки пойдут на уступки и тогда устранить строптивого союзника будет сложнее. И как раз в тот момент, когда торжествующий Черчилль 25 апреля диктовал Сталину о казалось бы найденном накануне решении проблемы, советское правительство разорвало свои отношения с польским.
Сталин не опасался угроз премьер-министра относительно того, что вместо Сикорского «мы получим кого-либо похуже». В ответ Сталин угрожал сам:
«Получил ваше послание насчет польских дел. Благодарю Вас за участие, которое Вы приняли в этом деле. Однако должен Вам сообщить, что дело перерыва отношений с Польским Правительством является уже делом решенным, и сегодня В.М. Молотову пришлось вручить ноту о перерыве отношений с Польским Правительством. Этого требовали все мои коллеги, так как польская официальная печать ни на минуту не прекращает враждебную кампанию, а, наоборот, усиливает ее с каждым днем. Я был вынужден также считаться с общественным мнением Советского Союза, которое возмущено до глубины души неблагодарностью и вероломством Польского Правительства.
Что касается вопроса о публикации советского документа о перерыве отношений с Польским Правительством, то, к сожалению, никак невозможно обойтись без публикации».
Итак, о решительности и бескомпромиссности Советского Союза должен узнать весь мир. Логику Сталина понять нетрудно: Сикорский сговорился с Гитлером, а покрывает Сикорского… Черчилль! Если разрыв с поляками будет предан гласности, то Британии не останется ничего иного, как примкнуть в этом вопросе к СССР. В результате к послушанию приводятся и поляки и англичане.
Черчилль в бешенстве. Он молчит пять дней, но даже в своем послании Сталину 30 апреля 1943 г. не желает скрывать своего раздражения.
«1. Я не могу воздержаться от выражения своего разочарования по поводу того, что Вы сочли необходимым предпринять акцию разрыва отношений с поляками, не дав мне времени сообщить Вам о результатах моего обращения к генералу Сикорскому, о котором я телеграфировал Вам 24 апреля. Я надеялся, что в духе нашего договора, подписанного в прошлом году, мы будем всегда консультироваться друг с другом по таким важным вопросам, в особенности, когда они затрагивают соединенную мощь Объединенных Наций.
2. Г-н Идеи и я указывали Польскому Правительству на то, что никакое возобновление ни отношений дружбы, ни сотрудничества с Советами невозможно в то время, когда оно выступает против Советского Правительства с обвинениями оскорбительного характера и таким образом создает видимость того, что оно поддерживает злобную нацистскую пропаганду. Тем более никто из нас не может терпеть расследование Международным Красным Крестом под покровительством нацистов и под воздействием запугивания со стороны нацистов. Я рад сообщить Вам, что Польское Правительство согласилось с нашим взглядом и что оно хочет лояльно работать совместно с Вами. (Ах, сколько обиды и сарказма в этом «Я рад сообщить Вам…»! Мол, хоть ты их стрелял и пытал, но я выхлопотал для тебя индульгенцию. Причем индульгенцию у твоих же жертв! Так что же ты меня опять подставляешь? — O.K.) Его просьба в настоящее время состоит в том, чтобы иждивенцы военнослужащих польской армии, находящихся в Иране, и польские военнослужащие, находящиеся в Советском Союзе, были отправлены из Советского Союза для присоединения к вооруженным силам, которым уже было разрешено выехать в Иран. Это, конечно, является вопросом, который можно терпеливо обсудить. Мы полагаем, что просьба является приемлемой, если она будет сделана в соответствующей форме и в надлежащий момент, и я вполне уверен, что и Президент (США. — O.K.) думает так же. Мы серьезно надеемся, что, помня о трудностях, в которые мы все ввергнуты жестокой нацистской агрессией, Вы рассмотрите этот вопрос в духе сотрудничества.
3) БРИТАНСКИЙ КАБИНЕТ ИСПОЛНЕН РЕШИМОСТИ НАВЕСТИ ДОЛЖНУЮ ДИСЦИПЛИНУ В ПОЛЬСКОЙ ПРЕССЕ В ВЕЛИКОБРИТАНИИ (выделено мной. — O.K.). Жалкие скандалисты, нападающие на Сикорского, могут говорить вещи, которые германское радио громко повторяет на весь мир, и это наносит ущерб всем нам. Это должно быть прекращено и будет прекращено…»
4 мая 1943 г. Сталин отвечает:
«Советское Правительство не было предупреждено о готовящейся антисоветской кампании со стороны поляков, хотя трудно представить, чтобы Британское Правительство не было информировано о проектировавшейся кампании. (…)
Вы сообщаете о том, что наведете должную дисциплину в польской прессе. Я выражаю Вам благодарность за это, но я сомневаюсь, чтобы так легко было привести к дисциплине нынешнее польское правительство…»
12 мая 1943 г. Черчилль вынужден оправдываться: «Поляки не говорили нам о том, что они собираются делать, и мы, следовательно, не могли предупредить их об опасности образа действий, которому они намеревались следовать.
Польская пресса, а также и все другие публикации на иностранных языках будут в дальнейшем поставлены под контроль…»
Но война продолжалась. И генерал Сикорский вылетел в Северную Африку к польским войскам, подавленным и деморализованным всем случившимся.
Я не знаю, о чем генерал говорил с солдатами. Наверное, призывал их сцепить зубы и сражаться с общим врагом — Гитлером. Наверное, призывал к сознательности и повышению боевого мастерства. Вероятно, воодушевлял солдат тем, что чем лучше они стреляют, чем сильнее колют штыком, чем быстрее окапываются и чем проворнее переползают по-пластунски, тем ближе независимость Польши. Возможно, убеждал отложить все претензии и обиды на послевоенный период.
4 июля Сикорский вылетел из Гибралтара в Англию на бомбардировщике «Либерейтор». Но в пункт назначения самолет не прибыл. В произошедшей авиакатастрофе погиб сам генерал Сикорский и его дочь.
По официальной версии, произошел несчастный случай, но остались подозрения на диверсию с целью устранить строптивого союзника. Уж в очень удобный для СССР момент произошел этот несчастный случай.
Все это, конечно, не могло прибавить польским солдатам воинского духа и доверия к товарищам по оружию.
Советский Союз и его западные союзники дрались между собой за Польшу, используя для этого самих поляков и немцев. Чем больше их погибало, тем было лучше.
1 августа 1944 г. в Варшаве вспыхнуло восстание против гитлеровских оккупантов. И советские войска остановились у самого города, мотивируя прекращение своего наступления растянутыми коммуникациями и необходимостью передышки перед новым броском. Само восстание правительство СССР назвало «безрассудной ужасной авантюрой». Англо-американской авиации было не позволено использовать советские аэродромы для поддержки восставших. Польским десантникам, входившим в состав британской армии и умолявшим сбросить их на помощь варшавянам, было отказано в просьбе.
Повстанческая Армия Крайова под командованием генерала Бур-Комаровского 63 дня сражалась с германскими войсками в одиночку. Снабжение ее союзниками оружием и снаряжением по воздуху оказывалась как раз в том объеме, который был необходим для ведения борьбы до полного истощения сил.
«18 сентября в дневное время 100 американских «Летающих крепостей» в сопровождении истребителей «Мустанг» достигли Варшавы и с большой высоты сбросили восставшим грузы. Однако было установлено, что из 1000 сброшенных на парашютах контейнеров в расположение повстанцев упало лишь несколько десятков, около 20 оказалось в расположении советских войск на правом берегу Вислы, остальные же грузы попали к фашистам».
Советской авиацией «для восставших было сброшено 156 минометов, 505 противотанковых ружей, 2667 автоматов, винтовок и карабинов, 3,3 млн. патронов для стрелкового оружия, 515 кг медикаментов, более 100 тонн продовольствия, телефонные аппараты, кабель и другое военное имущество».
О том, сколько из этих грузов попало к фашистам, советская статистика умалчивает. Да и что такое «2667 автоматов, винтовок и карабинов» для армии, ведущей городские бои?
Таким образом, на варшавских улицах немцы и поляки получили возможность убивать друг друга оружием, сброшенным союзниками.
В результате погибло около 200 тысяч человек повстанцев и мирного населения. Польская газета «Глос Люду» писала: «Гибель восставших была трагическим аккордом, с которым навсегда ушел из польской действительности старый мир».
Что и требовалось коммунистическому руководству для послевоенного обустройства Европы.
Иногда мне кажется, что будь у поляков отчаянный предводитель, больше воли и не будь они так рассеяны по всему миру, то они направили бы свое оружие с не меньшей ожесточенностью, чем против немцев, против русских угнетателей, против предавших их англичан, против промолчавших американцев.
Как когда-то под наполеоновскими знаменами они сражались за свою страну против всего мира…
Война тщательно скрывает от нас свои неприглядные стороны, словно понимает, что оттолкнет от себя многих благородных сердцем, но наивных почитателей. Конечно, понятие военной необходимости — это одно, а человеческая мораль и представления о порядочности и чести — совсем другое.
Ни для кого сегодня не является секретом, что советская сторона умышленно принижала роль англо-американцев во Второй мировой войне. Началось это давно, сразу после высадки союзников в Италии и Франции. Подобную беспардонность отмечали даже наши враги.
Например, Геббельс в своих дневниках оставил такую запись: «Советская печать не проявляет интереса к войне на Западе. Она всякий раз ограничивается публикацией нескольких ничего не значащих строк о ней, посвящая большую часть своих сообщений политическим событиям в Румынии, имеющим для Советов более важное значение. Англо-американцам приходится мириться с таким прямо-таки возмутительным поведением москвы».
Публикации ничего не значащей информации о втором фронте продолжались и после войны. И в конце концов достигла своего эффекта. Мы поверили, что союзники вели войну какую-то несерьезную, сравнимую чуть ли не с увеселительной прогулкой. Что им было легко. Что нам от их второго фронта было «не горячо, не холодно». И что его открытию мы не очень-то и обрадовались. В военно-патриотической литературе так и писали: «…Похожая радость бывает у плотников, которым прохожий помог втащить бревно на верхушку сруба. Сами бы втащили. Но человек помог — спасибо ему…»
Так союзники нами и воспринимаются в войне — случайными прохожими.
Но советские солдаты тех лет испытывали другие чувства: «Радовались ли мы этому событию? Радовались. (…) Настроение было отличное. И мы радовались вступлению в Европу американцев и англичан — тому, что и они могут присоединиться к нашему делу…»
К. Симонов вспоминал: «То, что произошло сейчас в Нормандии, мы ждали и в отчаянные для нас дни сорок второго года, и тревожной весной сорок третьего, накануне летнего наступления немцев. Ни с какими другими словами за все предыдущие годы не было связано для нас столько обманутых ожиданий, сколько с этим — второй фронт.
Тем с большей отчетливостью помню свое восприятие высадки в Нормандии; наконец-то второй фронт открылся всерьез, не на жизнь, а на смерть! Во всяком случае, для меня лично эти дни памятны как счастливые».
Много воды утекло с тех пор. За годы холодной войны удалось выработать презрительное отношение к союзникам. Старательно отобранные кадры кинохроники показывали нам веселящихся англо-американских солдат, купающихся в походных ваннах, играющих в бейсбол, загорающих на броне танков (так показывали фашистов времен 1941 года). И все это неизменно сопровождалось бравурной, веселой музыкой.
Но надо понимать, что для рядового солдата война всюду одинакова. Под Киевом, под Москвой, в Нормандии, Тунисе или на Окинаве. Какое дело обычному пехотинцу, бегущему на пулеметы, до масштабов происходящего вокруг сражения! Будь то грандиозная Курская битва или атака безымянной высотки где-нибудь под Нарвиком. Какая разница, сколько брошено в бой дивизий — две или пятьдесят две, если осколки одинаково безжалостно разят и в донских степях и в африканских пустынях. Какое значение имеет для отдельно взятого солдата, где захлебнуться: в воде Днепра или в волнах Ла-Манша.
Может быть, где-то раны были не столь болезненны, смерть не столь страшна, труд не столь тяжел? Только потому, что где-то было меньше армий и меньше потерь?
Абсурд.
Человеческие силы имеют свой предел, и именно на этом пределе действуют в бою солдаты, на каких бы языках они не говорили.
Что ж с того, что Восточный фронт протянулся от Северного до Черного моря и перемолол миллионы жизней, а Западный оказался разорванным на десятки очагов и погубил «всего-навсего» несколько сот тысяч?
Ко мы по-прежнему надуваем щеки и считаем «свою» войну настоящей и серьезной, а войну, которую вели наши союзники, — нет.
Один мой знакомый однажды сделал интересное наблюдение, смысл которого сводился к следующему: «Советская Армия только при штурме Берлина потеряла людей больше, чем Англия за всю войну. И русские, и англичане до сих пор гордятся этим фактом».
Я не знаю ни одной страны, кроме своей, которая считала бы огромные потери основанием для гордости, а не для скорби и признания своих ошибок.
Бесспорно, бои именно на Восточном фронте предопределили поражение Германии. Вне всякого сомнения именно Советская Армия оказалась сильнейшей. Но это не дает нам никакого права относиться пренебрежительно к английским, американским, канадским, австралийским, новозеландским, французским, польским солдатам и матросам, офицерам и генералам. Они воевали честно.
И винить за «малый вклад в разгром германского фашизма и японского империализма» нужно не их и даже не их командование и правительства, а наших отечественных идеологов, старавшихся умолчать об этой странице Второй мировой — странице славы наших союзников.
Поэтому же не следует возмущаться невежеству западных читателей, имеющих весьма смутное представление о Восточном фронте. Они честно запомнили ту информацию, которую до них донесли их идеологи.
Тут нечему удивляться: в те годы речь шла не только о борьбе с общим врагом или о разделе территорий, а о противостояний двух систем.
Тайной за семью печатями остается планирование боевых действий между СССР и англо-американцами уже весной 1945 г. О нем можно судить лишь по крупицам той информации, которая дошла до нас в воспоминаниях ветеранов и в идеологических взаимообвинениях времен «холодной войны».
Всему миру стало известно печально-знаменитое указание Черчилля «тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легче можно было раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».
Любопытно, но немецкие военнопленные, оказавшиеся в руках англо-американцев, вспоминали, что у них даже не отбирали оружие и в связи с этим «питали надежду, что американцы собираются использовать их в войне против русских». (Разоружение произошло только к середине мая.)
Тогда же американский генерал Джордж Паттон, командующий 7-й и 3-й армиями США потребовал включить в состав его 3-й армии дивизию СС. «На резонные замечания по поводу союзнического долга он отвечал весьма откровенно: «Какое нам дело до того, о чем думают эти большевики? Рано или поздно нам воевать с ними. Почему не теперь?»
Но и советская сторона вовсе не оставалась «невинной овечкой», несмотря на все усилия пропагандистов скрыть подготовку к борьбе за передел Европы.
Мне навсегда врезался в память рассказ одного фронтовика (к сожалению, я не запомнил ни его имени, ни телепередачи, в которой было показано его интервью. Это было лет десять назад.) о том, как незадолго до победы его командировали в отдельный сводный батальон. Пока бойцы притирались друг к другу, превращаясь в сплоченное подразделение, выяснилось, что каждый имел на своем счету два-три и более ранений. Каждый имел награды за подбитые танки.
ВЕСЬ личный состав батальона был вооружен ручными пулеметами!
Для мобильности батальону были приданы новенькие «студебеккеры».
Это навело солдат на определенные мысли о том, какая заботливая рука и с какой целью собрала их в одном месте. Солдатам дали знать, что их готовят для нанесения сокрушительного удара по американцам и призвали «быть готовыми в случае чего».
Сколько создавалось таких батальонов — мне неизвестно.
Известно, что на состоявшемся в Берлине параде победы войск антигитлеровской коалиции, представителям союзного командования впервые были продемонстрированы танки ИС-3, как доказательство ударной силы Советской Армии.
Американцы на Потсдамской конференции 2 августа 1945 г. намекнули на наличие у них атомной бомбы. Президент США Г. Трумэн сообщил своим советникам: «Если она, как я думаю, взорвется, то у меня, конечно, будет дубина для этих парней». (Можно смело предположить, что атомной «дубиной» тогда можно было пригрозить не только русским, но и в случае чего англичанам.)
Советский Союз решил не платить союзникам по поставкам ленд-лиза.
В. Молотов несколько путано и как-то невразумительно упоминал впоследствии об этом факте: «После войны и начались разногласия по ленд-лизу. А до этого не было. Мы не отказывались от долга. Кое-что вернули… Я не могу припомнить, но отказа не было. Не все заплатим. Но не отказывались. Не отказывались. Но так и не вернули…»
Найти предлог для начала боевых действий не составляло труда. В хаосе мировой войны несчастных случаев и досадных ошибок, которые всегда можно выдать за акты агрессии, было более чем достаточно.
Приведу лишь пару примеров.
«12 июля 1943 г. государственный секретарь США Хэлл сообщил поверенному в делах СССР в США A.A. Громыко, что в районе Алеутских островов американская подводная лодка «Пермит» потопила советский траулер, по ошибке приняв его за вражеский. При этом два члена команды траулера были убиты, а остальные подобраны американцами».
Морской департамент США «выразил глубокое сожаление по поводу случившегося».
«7 ноября 1944 г. между городами Ниш и Алексинац группа американских военных самолетов атаковала колонну советских войск и завязала воздушный бой с вылетевшими для их прикрытия советскими истребителями. В результате налета советские войска понесли потери, с обеих сторон было сбито несколько самолетов».
Американское командование вновь извинилось: «Мы очень сожалеем о происшедшем в Югославии 7 ноября несчастном случае, который привел к гибели ценных русских людей в результате ошибки союзной авиации…»
Такое же сожаление выражало советское командование, когда залпы «катюш» внезапно накрывали позиции англо-американцев на Эльбе.
Я не собираюсь заявлять, что это были преднамеренные провокации или своего рода «пробы сил» перед масштабной схваткой. Для подтверждения этого у меня нет оснований. Но и для опровержения тоже нет.
Думаю, на несчастный случай или на роковое стечение обстоятельств всегда можно списать предупреждение союзникам, демонстрацию своей мощи и умения. А уж военные специалисты пусть делают соответствующие выводы.
Например, маршал И.С. Конев так вспоминал о полете в штаб 12-й армейской американской группы армий генерала О. Бредли: «Мы сели в его СИ-47. Всю дорогу нас сопровождали две эскадрильи истребителей. Они беспрерывно совершали в воздухе всевозможные эволюции, перестраивались, показывая высший класс группового полета, а когда наш самолет сел неподалеку от Касселя, истребители эффектно ушли на разных высотах, вплоть до самых низких. Не скрою, мне показалось тогда, что при помощи этого эскорта истребителей нам не только оказали почет, но и постарались продемонстрировать свое мастерство самолетовождения».