ПОЗИЦИЯ, НА КОТОРОЙ Я НЕ МОГ БОЛЬШЕ ОСТАВАТЬСЯ 5 страница
— А ты будешь угощать меня кофе и датскими пирожными, как сегодня? — сказал я. — Конечно, мой мальчик, — ответил он. — Если ты будешь приходить играть для меня, я куплю тебе пекарню! Я заставлю пекаря печь их только для тебя. Поверь мне. Я предупредил Фалело Кирогу, что единственное препятствие в том, что я не могу выходить из своего дома; у меня было слишком много тетушек, которые следили за мной, как ястребы, и, кроме того, моя спальня была на втором этаже.
— Нет проблем, — заверил меня Фалело Кирога. — Ты довольно маленький. Мистер Фалькон поймает тебя, если ты прыгнешь из окна в его руки. Он большой как дом! Я советую тебе сегодня рано лечь спать. Мистер Фалькон разбудит тебя, свистя и бросая камешки в твое окно. Но тебе нужно быть начеку! Он нетерпеливый человек. Я пошел домой в необыкновенном возбуждении. Я не мог заснуть. Я совсем не спал, когда услышал, как мистер Фалькон свистит и кидает камешки в стекла окна. Я открыл окно. Мистер Фалькон был прямо подо мной, на улице. — Прыгай мне на руки, малыш, — сказал он мне приглушенным голосом, который он пытался превратить в громкий шепот. — Если ты не будешь целиться в мои руки, я уроню тебя и ты убьешься. Помни это. Не заставляй меня бегать вокруг. Просто целься в мои руки. Прыгай! Прыгай! Я прыгнул, и он поймал меня с такой легкостью, как будто ловил тюк шерсти. Он поставил меня на землю и сказал, чтобы я бежал. Он сказал, что я — пробужденный от глубокого сна ребенок и что ему нужно заставить меня бежать, чтобы я полностью проснулся к тому времени, когда доберусь до бильярдной. В эту ночь я играл с двумя мужчинами и выиграл обе партии. У меня было невообразимо вкусное кофе и пирожные. Лично я был на седьмом небе. Около семи часов утра я вернулся домой. Никто не заметил моего исчезновеня. Пора было идти в школу. Для практических целей все было нормально, кроме того, что я так устал, что у меня весь день смыкались веки. С этого дня Фалело Кирога два или три раза в неделю посылал за мной мистера Фалькона, и я выигрывал каждую партию, которую он предлагал мне играть. И, верный своему обещанию, он платил за все, что я покупал, особенно за еду в выбранном мной китайском ресторане, куда я ходил каждый день. Иногда я даже приглашал своих друзей, которых я смертельно пугал, выбегая из ресторана с криками, когда официант приносил счет. Они были поражены тем, что их никогда не забирали в полицию за то, что они едят и не платят за это. Для меня самым трудным испытанием было то, что мне неожиданно пришлось столкнуться с надеждами и ожиданиями всех тех людей, которые держали на меня пари. Но испытание испытаний произошло тогда, когда знаменитый игрок из соседнего города бросил вызов Фалело Кироге и подкрепил свой вызов огромной ставкой. Ночь игры не предвещала ничего хорошего. Мой дедушка заболел и не мог заснуть. Вся семья волновалась. Кажется, никто не лег спать. Я сомневался в том, что мне представится возможность тайком выбраться из спальни, но свист мистера Фалькона и удары камешков по стеклу моего окна были такими настойчивыми, что я рискнул и прыгнул из окна на руки мистера Фалькона. Казалось, все мужчины города собрались в бильярдной. Страдальческие лица молчаливо умоляли меня не проиграть. Некоторые из мужчин откровенно заверили меня, что они поставили на кон свои дома и все свое имущество. Один человек полушутя сказал, что он поставил на кон свою жену; если я не выиграю, то этой ночью он станет рогоносцем или убийцей. Он не уточнят, кого он собирается убить, свою жену, чтобы не стать рогоносцем, или меня за проигранную партию. Фалело Кирога прохаживался взад-вперед. Он нанял массажиста, чтобы массировать меня. Он хотел, чтобы я был расслаблен. Массажист положил мне горячие полотенца на руки и запястья и холодные полотенца на лоб. Он надел мне на ноги туфли, удобнее и мягче которых я никогда не носил. У них были твердые военные каблуки и супинаторы. Фалело Кирога даже снабдил меня беретом, чтобы волосы не падали мне на лицо, и широкими брюками с поясом. Половина народа вокруг бильярдного стола были незнакомыми людьми из другого города. Они глядели на меня. У меня появилось чувство, что они желают мне смерти. Фалело Кирога подкинул монетку, чтобы решить, кто будет первым. Мой соперник был бразильско-китайского происхождения, молодой, круглолицый, очень нарядный и самоуверенный. Он начал первым и сделал поразительное количество карамболей. Я знал по цвету лица Фалело Кироги, что сейчас его хватит удар, как и других людей, которые поставили на меня все, что имели. Я прекрасно играл в эту ночь, и когда я приблизился к количеству карамболей моего соперника, нервозность тех, кто поставил на меня, дошла до максимума. Фалело Кирога был самым истеричным из них. Он орал на всех и требовал, чтобы кто-то открыл окна, потому что из-за сигаретного дыма я не могу дышать. Он хотел, чтобы массажист размял мои руки и плечи. В конце концов мне пришлось их остановить, и в большой спешке я сделал восемь карамболей, которые были нужны мне для победы. Эйфория тех, кто поставил на меня, была неописуемой. Я не обращал внимания на все это, потому что было уже утро и им нужно было срочно отвести меня домой. В тот день я был до предела измучен. Фалело Кирога очень любезно не посылал за мной никого целую неделю. Но однажды после обеда мистер Фалькон забрал меня после школы и отвел в бильярдную. Фалело Кирога был крайне серьезен. Он даже не предложил мне кофе или датские трубочки. Он выставил всех из своего кабинета и сразу приступил к делу. Он придвинул свой стул ближе ко мне.
— Я положил в банк много денег для тебя, — сказал он очень торжественно. — Я придерживаюсь своих обещаний тебе. Я даю тебе честное слово, что я всегда буду присматривать за тобой. Знай это! Ну, если ты сделаешь то, что я тебе сейчас скажу, ты заработаешь столько денег, что тебе ненужно будет работать и дня в своей жизни. Я хочу, чтобы ты проиграл свою следующую игру на один карамболь. Я знаю, что ты можешь это сделать. Но я хочу, чтобы ты ошибся только на волосок. Чем драматичнее, тем лучше. Я был ошарашен. Все это было непостижимо для меня. Фалело Кирога повторил свое требование и, кроме того, объяснил, что он собирается анонимно поставить все, что имеет, против меня и что в этом суть нашей новой сделки.
— Мистер Фалькон охранял тебя много месяцев, — сказал он. — Должен только сказать тебе, что мистер Фалькон использует всю свою силу, чтобы защищать тебя, но он может сделать и прямо противоположное с той же силой. Угроза Фалело Кироги была более чем очевидной. Наверное, он увидел в моем лице тот ужас, который я чувствовал, потому что он расслабился и засмеялся.
— Да ты не беспокойся об этом, — сказал он, успокаивая меня. — Ведь мы братья. Впервые в своей жизни я попал в безвыходное положение. Я хотел изо всех сил убежать от Фалело Кироги из-за того страха, который он во мне вызвал. Но в то же время и с такой же силой я хотел остаться; я хотел свободно покупать в любом магазине все, что я хочу, и, самое главное, свободно обедать в любом ресторане по моему выбору, не платя за это. Но мне так и не пришлось выбирать что-то одно. Неожиданно, по крайней мере для меня, мой дедушка решил переехать в другое место, очень далеко. Он как будто знал, что происходит, и отправил меня раньше всех остальных. Вряд ли он действительно знал, что происходит. По-видимому, отправить меня было одной из его обычных интуитивных реакций. Возвращение дона Хуана выдернуло меня из вспоминания. Я потерял счет времени. Я должен был проголодаться, но совсем не хотел есть. Я был наполнен нервной энергией. Дон Хуан зажег керосиновую лампу и повесил ее на гвоздь на стене. Ее тусклый свет отбрасывал странные, танцующие по комнате тени. Некоторое время мои глаза привыкали к полутьме. Потом я впал в состояние глубокой печали. Какое-то необычно отрешенное чувство, широко простирающаяся тоска, возникло из этой полутьмы или, может быть, из ощущения, что я пойман в ловушку. Я так устал, что хотел уйти, и в то же время и с той же силой я хотел остаться. Голос дона Хуана дал мне чувство некоторого контроля. По-видимому, он знал причину и глубину моего смятения и говорил соответствующим голосом. Его жесткость помогла мне обрести контроль над тем, что легко могло стать истерической реакцией на усталость и умственное возбуждение.
— Пересказывание событий — магическая процедура, — сказал он. — Это не просто рассказывание историй. Это видение структуры, лежащей в основе событий. Вот почему пересказывание настолько важно и обширно. По просьбе дона Хуана я рассказал ему событие, которое вспомнил.
— Как кстати, — сказал он и кашлянул от удовольствия.Могу только заметить, что воины-путешественники катятся под действием ударов. Они идут туда, куда их ведет этот импульс. Сила воинов-путешественников в том, чтобы быть бдительными, получать максимальный эффект от минимального импульса. И прежде всего их сила состоит в невмешательстве. У событий есть своя сила и тяготение, а путешественники — это просто путешественники. Все вокруг них предназначено только для их глаз. Таким способом путешественники строят смысл каждой ситуации, даже не спрашивая, произошла она так или иначе. — Сегодня ты вспомнил событие, которое подытоживает всю твою жизнь, — продолжал он.
— Ты всегда встречаешься с такой же ситуацией, как та, в которой ты так и не принял решения. Тебе так и не пришлось выбирать, принять бесчестную сделку Фалело Кироги или отказаться от нее. — Бесконечность всегда ставит нас в это ужасное положение, когда нужно выбирать, — говорил он. — Мы хотим бесконечности, но в то же время мы хотим сбежать от нее. Ты хочешь послать меня подальше, но в то же время тебе неудержимо хочется остаться. Тебе было бы бесконечно легче просто неудержимо хотеть остаться.
— 11 —
ИГРА ЭНЕРГИИ НА ГОРИЗОНТЕ
Отчетливость проводника дала новый импульс моему перепросмотру. Старое настроение сменилось новым. С этого момента я начал вспоминать события моей жизни с безумной ясностью. Словно внутри меня был построен барьер, из-за которого я жестко держался за убогие и нечетких воспоминания, и проводник разбил его вдребезги. До этого события моя память была для меня расплывчатым способом извлечения информации о тех вещах, которые произошли и которые я чаще всего хотел забыть. По существу, мне было совершенно неинтересно вспоминать что-либо из моей жизни. Поэтому я, по правде говоря, не видел ни малейшего смысла в этом бесполезном занятии перепросмотром, которое дон Хуан мне практически навязал. Для меня это было каторгой, которая сразу же меня утомляла и только подчеркивала мою неспособность концентрироваться. Тем не менее я послушно составил списки людей и приступил к беспорядочным попыткам будто бы вспоминать свое общение с ними. Недостаток ясности при сосредоточении на них не останавливал меня. Я выполнял то, что считал своей обязанностью, независимо от того, что я на самом деле чувствовал. По мере практики ясность воспоминания улучшилась, как я думал, удивительно. Я мог, так сказать, спускаться в отдельные события с достаточной восприимчивостью, которая была пугающей и вместе с тем стоящей. Но после того, как дон Хуан познакомил меня с идеей привратника, сила моего воспоминания стала такой, которую я не мог даже назвать. Следование по моему списку людей сделало перепросмотр очень формальным и трудновыполнимым, как этого и хотел дон Хуан. Но время от времени что-то во мне вырывалось на свободу, что-то, заставляющее меня сосредоточиваться на событиях, не относящихся к моему списку. Событиях, ясность которых была настолько безумной, что я был пойман и погружен в них, возможно, даже глубже, чем когда прожил эти события. Каждый раз, когда я таким способом перепросматривал, я делал это с оттенком отрешенности, благодаря которой я видел те вещи, на которые я не обращал внимания, когда на самом деле мучился от них. Первый случай, когда вспоминание события потрясло меня до основания, произошел после того, как я прочитал лекцию в колледже в Орегоне. Студенты, ответственные за организацию лекции, повезли меня и моего коллегу антрополога в какой-то дом, чтобы переночевать там. Я собирался поехать в мотель, но они настояли на том, чтобы отвезти нас в дом ради нашего же удобства. Они сказали, что это загородом и нет никакого шума: самое тихое место в мире, без никаких телефонов, никакого вмешательства извне. Я, как дурак, которым я и был, согласился поехать с ними. Дон Хуан не только предупреждал меня, чтобы я всегда был одинокой птицей, он потребовал, чтобы я соблюдал эту его рекомендацию, что я в основном и делал, но были случаи, когда во мне брало верх стадное существо. Эти студенты-опекуны привезли нас в дом, довольно далеко от Портленда, дом профессора, который был в годичном отпуске. Они очень быстро включили освещение дома, который был расположен на холме с прожекторами со всех сторон. С включенными прожекторами, дом, наверное, было видно за пять миль. После этого студенты-опекуны как можно быстрее уехали, и это меня удивило, потому что я думал, что они останутся поговорить. Дом был деревянным, в форме буквы А, небольшой, но очень хорошо построенный. В -%, была огромная гостиная, а над ней — антресоли со спальней. Прямо вверху, в верхней точке треугольника, на странном вращающемся шарнире висело сделанное в натуральную величину распятие. Прожектора на стене были сфокусированы на распятии. Это было очень впечатляющее зрелище, особенно когда распятие вращайтесь, скрипя, как будто шарнир не был смазан. Еще одним зрелищем была ванная комната. В ней были зеркальные плитки на потолке, стенах и полу, и она освещалась красноватым светом. Нельзя было войти в ванную, не увидев себя со всех мыслимых сторон. Мне понравились все эти особенности дома, который показался мне великолепным. Но когда пришло время ложиться спать, я столкнулся серьезной проблемой, потому что в доме была только одна узкая, жесткая, очень монашеская кровать и мой друг-антрополог был близок к пневмонии, хрипя и выплевывая слизь каждый раз, когда он кашлял. Он сразу пошел к кровати и отключился. Я искал место для сна и не мог ничего найти. Этот дом был лишен удобств. Кроме того, было холодно. Студенты-опекуны включили освещение, но не включили отопление. Я искал обогреватель. Мои поиски ни к чему не привели, как и поиски выключателя прожекторов и, кстати, всех ламп в доме. На стенах были выключатели, но они, по-видимому, не действовали из-за какого-то главного выключателя. Освещение было включено, и я никак не мог его выключить. Я смог найти только одно место для сна — тонкое покрывало, и нашел только одну вещь, чтобы прикрыться, — дубленую шкуру огромного французского пуделя. Очевидно, он был любимцем в доме и его шкуру сохранили; у него были блестящие глаза из черного мрамора и открытый рот со свисающим языком. Я положил голову шкуры пуделя по направлению к моим коленям. Однако мне пришлось, прикрыться дубленым задним местом, которое было на моей шее. Кроме того, сохраненная голова шкуры была твердым предметом между моими коленями и очень мешала! Если бы было темно, то было бы еще ничего. Я собрал несколько полотенец и использовал их как подушку. Я использовал сколько мог полотенец, чтобы как можно лучше покрыть шкуру французского пуделя. Я не мог спать всю ночь. И вот тогда, когда я лежал там, молча проклиная себя за такую глупость и невыполнение рекомендации дона Хуана, у меня было первое за всю жизнь безумно отчетливое вспоминание. Событие, которое дон Хуан назвал привратником, я вспомнил с такой же ясностью, но я всегда был склонен не обращать особого внимания на то, что происходило со мной, когда я был с доном Хуаном, потому что в его присутствии все было возможно. Но в этот раз я был один. За много лет до того, как я встретил дона Хуана, я работал, рисуя вывески на домах. Моего босса звали Луиджи Пальма. Однажды Луиджи получил контракт нарисовать вывеску на задней стене старого здания, рекламирующую продажу и прокат свадебных платьев и смокингов. Владелец магазина в здании хотел привлечь внимание возможных клиентов большой рекламой. Луиджи должен был рисовать жениха и невесту, а я — надписи. Мы забрались на плоскую крышу тринадцатиэтажного здания и установили подмости. Я очень боялся, хотя у меня не было явных причин для страха. Я нарисовал десятки вывесок на высоких зданиях. Луиджи думал, что я начинаю бояться высоты, но мой страх скоро пройдет. Когда пришло время начинать работу, он опустил подмости с крыши на несколько футов и прыгнул на их плоские доски. Он пошел на одну сторону, а я стоял на другой, чтобы никак не мешать ему. Художником был он. Луиджи принялся за работу. Когда он наносил краски, его движения были настолько размашистыми и возбужденными, что подмости качались взадвперед. У меня закружилась голова. Я хотел вернуться обратно на плоскую крышу, под тем предлогом, что мне нужно больше красок и других принадлежностей для рисования. Я схватился за край стены, которая окаймляла плоскую крышу, и попытался подтянуться, но носки моих ног застряли в досках подмостей, и попытался притянуть мои ноги и подмости к стене; чем сильнее я тянул, тем дальше я отталкивал их от стены. Bместо того чтобы помочь мне освободить ноги, Луиджи сел и обвязался веревками, которыми подмости крепились к плоской крыше. Он перекрестился и посмотрел на меня в ужасе. Из сидячего положения он встал на колени и, тихо всхлипывая, стал читать «Отче наш». Я не на жизнь, а на смерть держался за край стены; отчаянную силу стойко держаться давала мне уверенность в том, что, если я буду держать ситуацию под контролем, то смогу удерживать подмости, чтобы они не отходили еще дальше. Я не собирался отпускать руки и падать с тринадцатого этажа навстречу своей смерти. Луиджи, как неисправимый начальник до самого конца, закричал в потоке слез, что я должен молиться. Он поклялся, что мы оба упадем и разобьемся насмерть и что мы по крайней мере можем молиться за спасение наших душ. На мгновение я задумаются, практично ли молиться. Я предпочел звать на помощь. Наверное, люди в здании услышали мои вопли н посласти за пожарниками. Мне искренне казалось, что прошло только две или три секунды после того, как я начал орать, когда пожарники пришли на крышу, схватили Луиджи и меня и закрепили подмости. На самом деле, я висел на стене здания по крайней мере двадцать минут. Когда пожарники в конце концов втянули меня на крышу, я утратил всякий контроль. Я срыгнул на твердый пол крыши, меня выворачивало наизнанку от страха и гнусного запаха расплавленной смолы. Был очень жаркий день; смола на щелях неровных кровельных листов плавилась от жары. Это испытание было настолько ужасающими тяжелым, что я не хотел его помнить, и в конце концов у меня началась галлюцинация, что пожарники внесли меня в теплую желтую комнату; они положили меня в чрезвычайно удобную кровать, и я спокойно заснул, в безопасности, надев свою пижаму, которую мне сняли с вешалки. Мое второе вспоминание было еще одним взрывом ни с чем не сравнимой силы. У меня была приятная беседа с несколькими друзьями, когда без всяких видимых причин, которыми я мог бы это объяснить, я вдруг затаил дыхание под влиянием мысли, воспоминания, которое вначале было туманным, а затем стало всепоглощающим переживанием. Его сила была настолько большой, что мне пришлось извиниться и на минутку отойти в угол. Мои друзья, по-видимому, поняли мою реакцию; они разошлись без слов. Я вспоминал происшествие, которое случилось в последнем классе средней школы. Мы с моим лучшим другом ходили в школу мимо большого особняка с черным кованым железным забором, по меньшей мере семи футов высотой и с заостренными зубцами по верху. За забором был широкий, хорошо ухоженный зеленый газон и огромная свирепая немецкая овчарка. Каждый день мы дразнили эту собаку и позволяли ей кидаться на нас. Она физически останавливалась перед забором из кованого железа, но казалось, что ее ярость доходит до нас. Для моего друга было удовольствием каждый день вступать с собакой в соревнование между сознанием и материей. Он становился за несколько дюймов от морды собаки, которая высовывалась между железными прутами по меньшей мере на шесть дюймов, и скалил зубы, точно так же, как собака.
— Сдавайся, сдавайся! — кричал мой друг каждый раз. — Подчинись! Подчинись! Я сильнее тебя! Его ежедневные проявления силы сознания, которые длились по меньшей мере пять минут, никогда не влияли на собаку, разве что приводили ее в еще большую ярость. Мой друг уверял меня каждый день, в виде части своего ритуала, что собака либо подчинится ему, либо умрет перед нами от сердечного приступа, вызванного яростью. Его убежденность была настолько глубокой, что я считал, что однажды собака упадет замертво. Как-то утром, когда мы подошли, собаки не было. Мы немного подождали, но собака не показывалась; потом мы увидели ее на другой стороне широкого газона. Она, по-видимому, была там чем-то занята, так что мы начали медленно уходить. Уголком глаза я заметил, что собака на полной скорости несется к нам. Когда она была где-то на шесть или семь футов от забора, она сделала гигантский прыжок через него. Я был уверен, что она сейчас распорет себе живот об зубцы. Она чуть-чуть не задела их и упала на улицу, как мешок картошки. Я тогда подумал, что она мертва; но она была только оглушена. Вдруг она поднялась и, вместо того чтобы гнаться за тем, кто приводил ее в ярость, побежала за мной. Я прыгнул на крышу машины, но машина была для собаки пустяком. Она прыгнула и оказалась почти на мне. Я слез вниз и забрался на первое дерево поблизости, тонкое маленькое дерево, которое еле выдерживало мой вес. Я был уверен, что оно сломается посередине, отправив меня прямо в пасть собаке, чтобы она загрызла меня до смерти. На дереве я был почти вне ее досягаемости. Но собака снова прыгнула и щелкнула зубами, поймав меня за зад штанов и порвав их. Ее зубы даже зацепили мои ягодицы. Как только я оказался в безопасности на верхушке дерева, собака ушла. Она просто побежала по улице, возможно в поисках моего друга. В школьном медпункте медсестра сказала, что мне нужно попросить у владельца собаки справку о прививке от бешенства.
— Тебе нужно выяснить это, — сказала она строго. — Может быть, ты уже заразился бешенством. Если владелец откажется показать тебе справку о прививке, ты вправе вызвать полицию. Я поговорил со сторожем особняка, в котором жила собака. Он обвинил меня в том, что я выманил на улицу самую ценную собаку хозяина, животное с родословной.
— Ты гляди, парень! — сказал он зло. — Собака потерялась. Владелец отправит тебя в тюрьму, если ты еще будешь нас беспокоить.
— Но у меня может быть бешенство, — сказал я искренне испуганным тоном.
— Мне до одного места, хоть бубонная чума, — рявкну тот. — Убирайся! — Я вызову полицию, — сказал я.
— Вызывай кого хочешь, — сказал он в ответ. — Если вызовешь полицию, мы натравим их на тебя. В этом доме у нас достаточно связей для этого! Я поверил ему, и поэтому соврал медсестре, что собаку не смогли найти и у нее нет владельца.
— О Боже! — воскликнула она. — Тогда готовься к худшему. Может быть, мне придется послать тебя к доктору. — Она дала мне длинный список симптомов, за которыми я должен следить или ждать, пока они не проявятся. Она сказала, что уколы от бешенства очень болезненные и их нужно делать подкожно в область живота.
— Я худшему врагу не пожелаю такого лечения, — сказала она, ввергая меня в страшный кошмар. После этого началась моя первая настоящая депрессия. Я просто лежал в своей кровати, чувствуя каждый из симптомов, перечисленных медсестрой. В конце концов я пошел в школьный медпункт и умолял медсестру сделать мне уколы от бешенства, как бы больно это ни было. Я закатил огромную сцену. Я впал в истерику, у меня не было никакого бешенства, но я полностью перестал владеть собой. Я рассказал дону Хуану об этих двух моих вспоминаниях во всех деталях, ничего не пропуская. Он не делал никаких замечаний. Он кивал головой вверх и вниз.
— В обоих вспоминаниях, дон Хуан, — сказал я, сам чувствуя крайнюю необходимость слышать свой голос, — я впал в обычную истерику. Мое тело дрожало. Меня тошнило. Я не хочу говорить, что я как будто был в этих переживаниях, потому что это неправда. Я был в самих переживаниях оба раза. И когда я больше не мог их выносить, я прыгал в мою жизнь сейчас. Для меня это был прыжок в будущее. Я обладал способностью перемещения во времени. Мой прыжок в прошлое не был внезапным; событие разворачивалось постепенно, как разворачиваются воспоминания. А вот в конце я внезапно прыгнул в будущее: свою жизнь сейчас.
— Что-то в тебе явно начало рушиться, — сказал дон Хуан в конце концов. — Оно рушилось все время, но очень быстро восстанавливалось каждый раз, когда его опоры выходили из строя. Я чувствую, что оно сейчас полностью рушится. После еще одной долгой паузы дон Хуан объяснил, что маги древней Мексики считали, что, как он мне уже говорил, у нас есть два ума и только один из них действительно наш. Слова дона Хуана я всегда понимал так, что в уме есть две части и одна из них всегда молчит, потому что другая часть силой запрещает ей самовыражаться. Я воспринимал все, что говорил дон Хуан, как метафору для объяснения, возможно, заметного доминирования левого полушария мозга над правым, или чего-то в таком духе.
— В перепросмотре есть тайная возможность выбора, — сказал дон Хуан. — Точно так же, как я говорил тебе, что тайная возможность выбора есть в смерти, возможность, которую находят только маги. В случае смерти тайная возможность в том, что люди могут сохранить свою жизненную силу и отказаться только от своего осознания, результата своей жизни. В случае перепросмотра тайная возможность выбора, которую нашли только маги, в том, чтобы предпочесть развивать свой истинный ум. — Тревожные воспоминания, которые ты воспроизвел в памяти, — продолжал он, — могли появиться только из твоего истинного ума. Другой ум, который у нас всех одинаков, — это, я сказал бы, дешевая модель: экономная мощность, подходящий для всех размер. Но эту тему мы обсудим позже. Сейчас мы рискуем приходом разрушительной силы. Силы, которая разрушит не тебя, — я имею в виду другое. Она разрушит то, что маги называют чужеродным устройством, которое есть в тебе и во всех остальных людях. Именно воздействие этой силы, которая нисходит на тебя, разрушая чужеродное устройство, вытаскивает магов из их синтаксиса. Я внимательно слушал дона Хуана, но не сказал бы, что понял его слова. По какой-то странной причине, которая мне была настолько же неведома, как и причина моих ярких воспоминаний, я не мог задать ему ни одного вопроса. — Я знаю, как тебе трудно, — вдруг сказал дон Хуан, — справиться с этой гранью твоей жизни. Каждый известный мне маг прошел через это. Мужчины, проходя через это, страдают бесконечно больше, чем женщины. Я полагаю, что в этом положение женщины — быть более долговечной. Маги древней Мексики, действуя как группа, старались, как могли, смягчить удар этой разрушительной силы. В наши дни у нас нет возможностей действовать как группа, так что мы должны встречаться с этим в одиночестве. Мы должны напрячь все силы, чтобы в одиночестве встретить силу, которая вынесет нас из языка, потому что невозможно адекватно описать то, что происходит. Дон Хуан был прав в том, что я не смогу подобрать объяснений или описать воздействие, оказанное на меня этими воспоминаниями. Дон Хуан сказал мне, что маги встречаются с неизвестным в самых повседневных происшествиях. Когда они сталкиваются с ним и не могут интерпретировать то, что воспринимают, им приходится полагаться на руководство внешнего источника. Дон Хуан назвал этот источник бесконечностью, или голосом духа, и сказал, что, если маги не пытаются быть рациональными в том, что нельзя объяснить рационально, дух безошибочно говорит им, что есть что. Благодаря дону Хуану я принял идею, что бесконечность это сила, которая обладает голосом и осознает себя. Тем самым он подготовил меня быть всегда готовым услышать этот голос и действовать эффективно, но без предубеждений, ни о чем не судя заранее. Я нетерпеливо ждал, когда голос духа объяснит мне смысл моих воспоминаний, но ничего не происходило. Однажды я был в книжном магазине, когда одна девушка узнала меня и подошла поговорить со мной. Она была высокая и стройная, с неуверенным голосом маленькой девочки. Я старался вести себя так, чтобы она чувствовала себя свободнее, но вдруг ощутил мгновенное энергетическое изменение. Во мне включился сигнал тревоги, и, как уже бывало раньше, совершенно помимо моей воли, я вспомнил еще одно совершенно забытое событие из моей жизни. На меня нахлынуло воспоминание о доме дедушки. Это была настоящая лавина, сильная до ужаса, и мне опять пришлось отойти в угол. Мое тело тряслось, как будто я простудился. Мне было, наверное, восемь лет. Мой дедушка разговаривал со мной. Сначала он сказал мне, что его наивысший долг — направить меня по правильному пути. У меня было два двоюродных брата моего возраста: Альфредо и Луис. Мой дедушка безжалостно потребовал от меня признать, что Альфредо очень красив. В моем видении я услышал скрипучий, приглушенный голос деда. — Альфредо не нужно никаких знакомств, — сказал он мне по этому поводу. — Ему нужно только присутствовать, и двери раскроются для него настежь, потому что все исповедуют культ красоты. Всем нравятся красивые люди. Они завидуют им, но явно стремятся быть с ними. Поверь мне. Я ведь тоже красив, правда? Я искренне согласился с моим дедушкой. Он был действительно очень красивым мужчиной, тонкой кости, со смеющимися голубыми глазами и изящным точеным лицом с прекрасными скулами. Все в его лице казалось в полкой гармонии — его нос, его рот, его глаза, его острый подбородок. У него на ушах росли светлые волосы, из-за чего он был похож на эльфа. Он знал все о себе и максимально использовал свои качества. Женщины обожали его, во-первых, как он говорил, за его красоту, а во-вторых, потому что он не представлял для них никакой угрозы. Он, конечно, пользовался всеми преимуществами этого.
— Альфредо — победитель, — продолжал мой дедушка. Ему никогда не придется приходить без приглашения, потому что он всегда будет первым в списке гостей. Ты когда-нибудь замечал, как люди останавливаются на улице, чтобы посмотреть на него, и как они хотят прикоснуться к нему? Он настолько прекрасен, что я боюсь, он окажется задницей, но это другая тема. Скажем, он будет самой приятной задницей, которую только можно встретить. Мой дедушка противопоставил Альфредо моего двоюродного брата Луиса. Он сказал, что Луис простодушный, немного глупый, но у него золотое сердце. А затем он внес в эту картину меня.