Образ врага и образ героя в древнерусской и советской литературе (православная составляющая советской культуры)
Область культуры это всегда область символизма. Еще «Русская правда» претерпела в своем развитии странную метаморфозу. В наиболее ранних вариантах древнерусского законодательства характер нанесенного физического ущерба пропорционален вире (характеру возмещения), то есть чем сильнее увечье, тем больше размер компенсации. Но в дальнейшем развитие юридических норм пошло по странному с точки зрения нашего «просвещенного» общества направлению. Рана, нанесенная острой частью меча, влечет меньшее наказание, чем удар мечом не обнаженным или тыльной стороной кулака. Так постепенно происходило формирование морали воинского сословия и вырабатывалось понятие чести. Рана болезненна, но не бесчестит, поскольку, бьются только с социально равными. Удар же не обнаженным мечом, рукояткой, палкой, вообще не оружием – бесчестит, поскольку так бьют раба.
Недалеко от города Торжка, рядом с Петербургским трактом расположены два больших валуна. На одном из них выбито: «Здесь И.С.Львов бесстрашно встретил смерть. 1851 года октября 7 дня в 8 часу утра». Иван Сергеевич Львов служил майором во Владимирском уланском полку, располагавшимся тогда в Торжке. Ночью перед дуэлью он написал письмо брату Александру: «…за несколько часов перед смертью, не иначе могу говорить, как святую правду. Полка нашего офицер Коншин…около года тому назад, сделал предложение девице Гофман, бедной и беззащитной – вел себя с нею как жених с невестою и обязал ее клятвою ни за кого не выходить замуж, кроме него, бессовестно от нее отказался… Поступок этот я порицал…и назвал его подлым. Друг Коншина, князь Гагарин, через которого я все поведение г-на Коншина знал, рассудил пересказать своему приятелю слово до слова, что я говорил заочно, и сей последний явился ко мне с объяснением, наговорил мне дерзостей…и решился выдать в свет клевету позорную, что будто он меня ударил…если г-н Коншин останется в живых, ему не мстите ради Бога.
Теперь, милый брат, прошу тебя со слезами испросить мне прощения у милого ангела, моей Evgenii, и прелестных моих сирот и ее не оставлять. Об этом молю всех вас на коленях, целую ваши руки – все сестры мои и братья благородные и мне, конечно, простят. Я предпочел умереть, чем оставить детям своим имя, омраченное позором.» И мы видим, что лучшие люди во все времена именно так и поступали. И странно смешивалась в этих поступках христианская мораль с этикой воина, переплетаясь с русской правдой. И тянется невидимая простым глазом ниточка времени, определяя человеческую судьбу. Так и хочется воскликнуть: вы молоды, успешны, богаты, ну какое вам дело то какой-то там сирой и убогой. Живите счастливо, воспитывайте детей. Тысячи людей только позавидуют вашему положению в обществе и богатству. Но видимо не зря в своем поучении Владимир Мономах говорил: «Также и бедного смерда и убогую вдовицу не давал в обиду сильным…», но самое главное – учил своих потомков прощать: «Если же кому не люба грамотка эта, то пусть не посмеются, а так скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил». И эти слова – руководство к действию для каждого «слегка порядочного» человека. И повод для шуток со стороны его антипода. Но даже смех над этим обычно не злой: «…Владимир Мономах поучает детей: «Не забывайте убогих, сирот, вдов». Дети Мономаховы, послушные отцу, всю жизнь не забывали вдовиц». Христианская этика имела давние исторические корни в нашем государстве, но не только под ее обаяние попадали лучшие представители правящих классов.
С.Н.Булгаков писал в начале XX столетия: «Народное мировоззрение и духовный уклад определяется христианской верой. Как бы ни было далеко здесь разстояние между идеалом и действительностью, как бы ни был темен, непросвещен народ наш, но идеал его – Христос и Его учение, а норма – христианское подвижничество. Чем, как не подвижничеством, была вся история нашего народа, с давившей его сначала татарщиной, затем московской и петербургской государственностью, с этим многовековым историческим тяглом, стоянием на посту охраны западной цивилизации и от диких народов, и от песков Азии, в этом жестоком климате, с вечными голодовками, холодом, страданиями. Если народ наш мог вынести все это и сохранить свою душевную силу, выйти живым, хотя бы и искалеченным, то это лишь потому, что он имел источник духовной силы в своей вере, и в идеалах христианского подвижничества, составляющих основу его национального здоровья и жизненности». Давайте обратим внимание на странное внешнее сходство идеалов христианского и социалистического подвижничества, ведь и в том и в другом случае «мы ведем за собой мир», при всей глубине расхождения социалистического и христианского мировоззрений и там, и там присутствует идея мессианства…
Новые революционные герои вели аскетический образ жизни, подобно Иоанну Крестителю, который одевался в грубую пастушескую власяницу из верблюжьей шерсти и не пил вина. Его пищу составляли сушеная на солнце саранча и дикий мед. На первое место он ставил нравственный долг человека: «У кого две рубашки, пусть поделится с неимущим, у кого есть пища, пусть так же поступает». Во имя подобной идеи о всеобщем равенстве отказывают себе во всем и новые великомученики. Но если мы забежим несколько вперед, то давайте посмотрим на быт реальных исторических персонажей. Дело происходит в 1973 году. Без комментариев.
… В жаркий августовский день приехали на Новодевичье кладбище – на сегодня назначено открытие надгробного памятника П.С.Жемчужиной. К 16 часам в старой части кладбища в углу стал собираться народ – земля слухом полнится. А слух такой, что приедет Молотов, - тот самый, исчезнувший с портретов в 1957 году.
-Я недавно ехал с ним в одном троллейбусе, - слышу голос в толпе.
-Ну да, будет он в троллейбусе ездить – у него небось персональная «Чайка»!
Надо сказать, Хрущев лишил его, как и других членов «антипартийной группы» всех прежних привилегий. Молотов жил у родственников на Чкаловской и получал пенсию 120 рублей. Накоплений и богатства не было – ни та закалка, да и жил на всем государственном. Напоминали мученики революции лики христианских великомучеников. И как нам представляется, это и была точка слияния старорежимной и новой социалистической культуры.
Здесь хотелось бы остановиться на одной очень важной проблеме. Дело в том, что человек живет в рамках культуры своей страны, не замечая ее влияния. Мы в состоянии ощутить чуждую культуру, попав в иную страну. А родная культура подобно воздуху обволакивает нас, мы живем ею, но не чувствуем ее. Но если вырвать ее из нашего сердца, забьются люди в депрессии, начнут нервически чего-то искать, суматошно размахивая руками и умирать от безнадежной тоски по чему-то далекому и безнадежно несбывшемуся…
Мы видим, что русская летопись огромное внимание уделяет героическим темам прошлого. Интересен пример поведения князя Святослава: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим – должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые не знают позора… станем крепко, а я пойду впереди вас: если голова моя ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим».
Д.С.Лихачев отметил, что в русских воинских повестях ХIII – ХVII веков и в «Войне и мире» сходно, с помощью одинаковых литературных средств воплощается тот момент, что наиболее значительные повести посвящены оборонительным сражениям в пределах русской земли. Старомосковские книжники одобрили бы Толстого. В его Наполеоне они сразу же опознали бы типичную для воинских повестей фигуру захватчика. Он горд, то есть грешен первым из семи грехов, он самоуверен, он позер и краснобай – совсем как Биргер и Мамай.
Давайте попытаемся вспомнить, как самоуверенно вещал Биргер, обращаясь к Александру Невскому: «Если можешь, сопротивляйся, но знай что я уже здесь и разоряю землю твою». Александр молится и ободряет свою дружину словами «Не в силе бог, но в правде». А вот та же история в изложении Н.И.Костомарова: «Папская булла поручала шведам начать поход на Новгород, на мятежников, непокорных власти наместника Христова, на союзников язычества и врагов христианства… Биргер прислал в Новгород к князю Александру объявление войны надменное и грозное. Если можешь, сопротивляйся, знай, что я уже здесь и пленю землю твою». Так же похоже Н.И.Костомаров описывал встречу А.Невского с другими врагами – немцами: «Увидя приближающихся врагов, Александр поднял руки вверх и громко сказал: «Рассуди, Боже, спор мой с этим высокомерным народом!». Битва была упорная и жестокая. С треском ломались копья. Лед побагровел от крови и трескался местами. Многие потонули. Потерявшие строй немцы бежали…». А вот образ иного врага: «…басурманин Ахмат уже приближается и губит христиан, и более всего похваляется одолеть твое отечество, а ты перед ним смиряешься и молишь о мире, и послал к нему послов. А он, окаянный, все равно гневом дышит и моления твоего не слушает, желая до конца разорить христианство. Но ты не унывай, но возложи на господа печаль свою, и он тебя укрепит. Ибо господь гордым противиться, а смиренным дает благодать». Почти во все времена «тоталитарные» летописцы, а вслед за ними и историки создавали похожий образ врага. Все враги напоминали сиамских близнецов, раскиданных по разным историческим эпохам.
Вторая половина XVI века. Осада Пскова. Неизвестный автор создает «образ врага»: «литовский король, неистовый зверь и неумолимый аспид (ядовитая змея, родственная кобре, а в переносном смысле – злобный человек – А.К.), лютеранской своей веры воин», «лютый и свирепый яд змеиной злобы из своей ненасытной утробы извергнув, он повелел воинам своим вооружаться и готовиться к походу… на Русскую землю…».Даже в дипломатической переписке активно используются те же самые образы, что и в литературе. Если мы внимательно посмотрим послание царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича Грозного польскому королю Стефану Баторию, писанное в 1579 году, то прочитаем следующие строки: «…ты широко разверз свои высокомерные уста для оскорбления христианства. А таких укоров и хвастовства мы не слыхали ни от турецкого султана, ни от императора, ни от иных государей». После этих строчек Стефан Баторий автоматически вписывается во «вражескую личину», ведь он нагло и самоуверенно осмелился оскорбить христианство. Но и это еще не все: «А твое высокомерие с чем можно сравнить, сам можешь понять. И Александр, царь македонский, Дарию-царю с таким высокомерием не писал…Есть бог сильный на небесах, который может взять под защиту против всякой гордыни, хвалящейся предать нас разорению. Поэтому подумай обо всех возносившихся…». Параллельно идет создание образа защитника: «Мы же, смиренные…во Христа веруем…а христианам по христовым заповедям подобает терпеть беды». «А начнешь и впредь браниться с такими оскорблениями, то и видно будет какого ты происхождения, как поступаешь и пишешь. А мы как христиане…браниться с тобою не хотим, потому что тебе браниться со мною – честь, а мне с тобою браниться – бесчестье. Поэтому как Езекия, царь иудейский, ассирийскому царю Сенахериму говорил: «Вот, господин, раб твой Езекия», так и я тебе, Стефану, говорю: «Вот, господин, раб твой Иван». Утешил ли я тебя такой своей покорностью?». Послание 1581 года начинается словами: «мы, смиренный Иван Васильевич… царь и великий князь всея Руси…по божьему изволению, а не по многомятежному человеческому желанию». С обычной тонкой иронией, во время переговоров о мире, Иван Грозный попрекает своего врага его избирательной властью. Как тут не вспомнить китайскую манеру обращения «Я, ничтожный, осмеливаюсь побеспокоить…», «Ваш недостойный слуга надеется…». Повесть о житии Александра Невского: «Я, жалкий и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие святого князя Александра…». И это пишет о себе один из тех, кто принимал активнейшее участие в создании основ национального самосознания русского народа.
А вот образ советского воина из «околоисторической» литературы 70-х гг XX столетия: «Он не произносит громких слов, не бахвалится, не пялит глаза на чужое добро, простой и скромный человек, которого гитлеровцы презрительно называют Иваном…».
Как говорится, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Применительно к данной проблеме мы можем сформулировать следующее, вне зависимости от смены идеологий образ защитника в древнерусской и советской литературе остается неизменным. Мы не можем ни обратить внимание на то, какую огромную роль в формировании исторического и литературного образа советского защитника оказывает древнерусская литература.
Завоеватель всегда горд и надменен, а защитник Родины смиренен. В более древнее время книги читали вслух, и они играли примерно ту же саму роль, что позднее играл театр, а в наши дни – кинематограф. Мы без труда найдем логическое продолжение тот же самой линии в самых лучших советских книгах и фильмах о войне. Скромен главный герой созданного по одноименному рассказу фильма «На войне как на войне» лейтенант Малешкин, «шут гороховый», возглавляющий экипаж самоходной установки, (вспомним, что иностранные танки, поставляемые по ленд-лизу, называли «братской могилой четверых»).
- Санька, а ты не знал, что взрыватель порченый? – спросил Пашка.
- Откуда я знал?…
- Смелый ты мужик. Я не полез бы за этой гранатой…
- А сам-то какой? Один против шести «тигров» сражался. Ну, сравнил. «Тигры» - другое дело. А тут верная амба…
Не прикидываются «орлами» и герои фильма по мотивам военных рассказов Юлия Германа «Торпедоносцы», вышедшего в свет в 1983 году на киностудии «Ленфильм». Когда торпедоносцы выходят на боевой курс, с которого не могут свернуть, корабль противника стреляет по самолету из всех бортовых орудий. Только тот, кто побывал в Заполярье, может представить себе весь ужас падения возможно еще живого экипажа в ледяную воду Баренцева моря.
Интересно, что образ героя, пройдя сквозь смену различных времен и идеологий, остался почти что прежним. К нему как нельзя лучше подходят слова из фильма «Офицеры», созданного на Центральной киностудии детских и юношеских фильмов им. М. Горького в 1971 году: «Есть такая профессия Родину защищать». Герои советских книг и фильмов о войне, подобно героям древнерусской литературы, очень скромные люди. Старомосковский книжник так бы объяснил этот парадокс: ибо господь гордым противиться, а смиренным дает благодать. Возможно дело тут и в нашем мировосприятии. Как-то так сложилось исторически, что в нашей стране уважают не бахвальство и хвастовство, а дела. А те, кто что-либо делают, не имеют времени на бахвальство. Отличие советской культуры от древнерусской заключается в том, что древнерусская литература не знала вымышленных героев. А литература более позднего времени знала. Однако и в более позднее время мы можем четко проследить величайшее сходство в поведении литературных персонажей и реальных исторических лиц. Часто вымышленных литературных или телевизионных героев убивают, и подобно великим солдатам прошлых времен они уходят от нас навсегда.
- Пашка сгорел вместе с экипажем…
- Очень жаль Пашку, - сказал Саня. Но сказал без печали…
Мина разорвалась под пушкой самоходки. Осколок влетел в приоткрытый люк механика-водителя, обжог Щербаку ухо и как бритвой раскроил Малешкину горло… Саня задергался, захрипел и открыл глаза. А закрыть их уже не хватило жизни…
И тогда содержание советских фильмов и книг перекликается со словами из «Повести о разорении Рязани Батыем»: «Это люди крылатые, не знают они смерти и так крепко и мужественно, на конях разъезжая, бьются – один с тысячею, а два – с тьмою. Ни один из них не съедет живым с побоища». В неравной борьбе гибнут все жители Рязани, с оружием в руках сложил свою голову Евпатий Коловрат и вся дружина. Однако произведение звучит оптимистично, потому что попытка примирится с врагом, равнозначна полному подчинению ему. Единственный выход – борьба с захватчиками, пусть даже безнадежная.
Примерно в этом ключе написаны и многие исторические произведения советской эпохи. Предоставим слово Евгению Долматовскому: «О героизме так называемых войск прикрытия некому поведать. Гарнизоны укрепрайонов бились до последнего снаряда, до последней пули. Красноармейцы без преувеличения бились до последнего вздоха. Их душили дымом, жгли огневыми струями. Плененные нами немецкие солдаты при допросе жаловались еще тогда:
-В глубине не всегда достроенных железнобетонных дотов у вас сидят какие-то дьяволы! Их ничем невозможно взять.
Через годы, когда мы вернулись на государственную границу, открылись дополнительные свидетельства – в развалинах дотов были найдены выцарапанные на бетоне и стали надписи: клятвы, имена, слова прощания, обращенные к родным и потомкам, домашние адреса погибших здесь героев, номера частей, в которых они служили. Если напомнить, что противник мистически боялся этих развалин, таивших гибель, не покажется удивительным, что такие надписи сохранились. Так гибли парни, рожденные и выросшие при советской власти».
Мы видим, что и основанная на огромном количестве воспоминаний очевидцев советская литература придерживается того же самого канона отражения событий, что и древнерусская. При этом приводится огромное количество примеров, подтверждающих эти факты.
В пограничном Перемышле, на берегу реки Сан стоял дот, замаскированный забором. Бронеколпак начал действовать в первые минуты войны. В нем находились младший лейтенант Чаплин и рядовой Ильин – воины 99-й стрелковой дивизии. Противник к исходу первого дня наступления ворвался в город. Наши отошли, но пулеметчики остались на посту и сутки без перерыва вели огонь по переправе. На второй день войны Перемышль отбили. Чаплин и Ильин в течение недели принимали участие в боях. Когда пришел приказ об отступлении, они сказали пограничникам, что останутся в доте, будут вести огонь и ждать нового освобождения города. Никто не мог предположить, что Перемышль отобьют через три с лишним года.
Долгое время мы не могли понять, что так раздражает в американских фильмах. Ответ пришел сам собой – образ главного героя. Герои их боевиков, вне зависимости от желания сценаристов автоматически вписываются в летописный образ захватчика и врага, по инерции очутившейся в советской исторической литературе. Они наглы, горды, до тошноты самоуверенны и почти всегда воюют на чужой территории. Они не гибнут и не проигрывают. Они напоминают гладиаторов, сражающихся ради возжелавшей хлеба и зрелищ обезумевшей толпы, доживающего последние дни Рима… Они не герои нашего времени, и уж тем более не наши герои, т.к. не вписываются ни в древнерусскую, ни в советскую культуру. И здесь хочется обратить внимание на одну интересную особенность. Страна, создающая такие кровожадные фильмы, не вела современных войн на своей территории. Войн, связанных с безжалостным истреблением мирного населения. У нас дело обстояло несколько иначе.
Интересно и то, что в наши дни телевизионные ведущие перестали говорить нормальным русским языком. Они повышают голос к концу предложения, называют друг друга по именам и «тыкают» собеседникам, ведут себя в американском стиле, что не совсем вписывается в правила приличия принятые в России. Это тоже вносит свой посильный вклад во всеобщее раздражение «свободной» прессой. Свободной даже от принятых у нас правил обращения друг к другу по имени и отчеству. После прорыва блокады генерал Симоняк писал в письме своей дочери: «За время боев мне приходилось видеть много пленных… Чаще всего я им задавал вопрос: «Зачем вы пришли на нашу землю?»… один бессовестный подлец набрался наглости и сказал: «Мы пришли к вам навести порядок, привить свою западную культуру»…Под мундиром у пленного оказалась женская шелковая рубашка. Содрал он ее с чьих-то плеч…». Поэтому, когда представители запада прививают нам свою культуру, надо внимательно посмотреть, – нет ли под лощеными фраками ворованных шелковых рубашек.
Посмотрим, как отражается в описании блокады фигура Гитлера. Вот брошюра 1945 года издания. «В стратегическом плане немецкого командования захвату Ленинграда отводилось одно из главных мест. Немцы стремились как можно скорее захватить этот важный для нас административно-политический и промышленный центр… убедившись, что штурмом взять Ленинград нельзя, решили задушить его измором, голодной блокадой. «Ленинград сам поднимет руки, - пророчил Гитлер. – Он падет рано или поздно. Никто не освободит его, никто не сумеет прорваться через созданные линии. Ленинграду придется умереть голодной смертью». В бессильной ярости немцы непрерывно совершали разбойничьи воздушные налеты, подвергали город ежедневному артиллерийскому обстрелу, пытаясь сломить у защитников Ленинграда волю к сопротивлению. Но тщетны были надежды врага. Преодолевая огромные трудности и испытывая крайние лишения, ленинградцы продолжали героическую борьбу. «Суровые испытания, - говорил т.Жданов, - выпавшие на долю ленинградцев, еще более закалили нашу волю к борьбе и победе, еще выше подняли наш боевой дух и готовность идти на преодоление любых трудностей во имя победы над гитлеровской Германией, еще сильнее разожгли ненависть к врагу, ярость в борьбе за истребление немецко-фашистских захватчиков всех до единого»». Кстати, та же самая фраза Гитлера и в другой книге 1958 года издания: «Летом 1942 года Гитлер с циничной откровенностью заявлял: «Ленинград сам поднимет руки…». Как тут не вспомнить самоуверенного Биргера и смиренного Александра Невского. Отметим, что Жданов не бахвалится. Его образ противопоставляется захватчику, но ненависть к врагу вызывает сам враг своим хвастовством и суровыми испытаниями выпавшими на долю ленинградцев. Небо может упасть на землю, но Ленинград не поднимет руки.