I. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ И ОПРЕДЕЛЕНИЕ РЕЧЕВЫХ ЖАНРОВ 6 страница
31Вероятно, основным оппонентом здесь предполагался В. В. Виноградов, в теории которого природа предложения связывалась с категорией модальности, содержащей в себе прямое указание на отношение предложения к действительности (“О категории модальности и модальных словах в русском языке”. — Труды Института русского языка. М.—Л., 1950. Т. 2, с. 38—79]. Отказ видеть в предложении непосредственное соотношение с действительностью расценивался Виноградовым как “идеализм” (см. прим. 22). Многочисленные критические аллюзии к этой стороне виноградовской теории рассеяны по всему блоку подготовительных материалов к РЖ (см., напр., прим. 25 к ПМ).
32Близкое к синонимичному употребление терминов “предложение” и “высказывание” встречалось в работах многих исследователей, причем самых разных направлений (Виноградов, Мещанинов, Сухотин, Галкина-Федорук и др. — см. прим. 2). Для М.М.Б. дело, конечно, не в терминологическом смешении самом по себе, но в отразившемся в этом смешении логическом неразличении единиц системы языка и речи, характерном для большинства направлений того времени. См., напр., определение предложений в цитировавшейся М.М.Б. “Грамматике русского языка” как “основных” единиц языка и одновременно как элементов, на которые расчленяется “наша речь”. Каждое предложение, выражая, согласно академической грамматике, отдельную мысль, является “более или менее законченным высказыванием” (с. 9). Бахтинский упрек в неправомерном понимании предложения как “гибрида” языковой и речевой единицы впоследствии был признан многими лингвистами как справедливый.
33Частый лингвистический пример — МФЯ, 101; ФМ, 130.
34Бахтинское понимание завершенности высказывания противостоит распространенным в то время версиям толкования завершенности предложения как единицы коммуникации: логической Ш. С. Попов), психологической (А. А. Шахматов), грамматической (И. И. Мещанинов), интонационной (С. О. Карцевский). Об истории становления категории завершенности как признака высказывания см. общую преамбулу к блоку архивных материалов.
35Ср. аналогичное место в ФМ, 175—177.
36Вероятно, дискуссионная отсылка к Виноградову, писавшему, что люди мыслят и говорят “предложениями” (“Идеалистические основы...”, выше цит., с. 37). Аналогичные высказывания можно также найти у Пешковского, Карцевского и др.
37Вероятно, здесь прежде всего имеется в виду пятая глава четвертого тома “L’honnetete dans la langage” из десятитомного издания Вrипоt F. Histoire de la langue francaise des origines a 1900. Т. 1—10. Р., 1905—1943.
38Взаимная переакцентуация жанров и сопровождающие ее явления двуголосости, полифонии, пародии, сказа и др., намеченные здесь лишь как далекая перспектива, составляют ядро бахтинской философии языка. См. прим. 28.
39Локализация второго (см. прим. 38), не имеющего в данном тексте развернутого обоснования, пласта бахтинской философии языка — проблемы “непрямого говорения” (см. прим. 39 к ПТ).
40Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию, с. 52. Эта же цитата в числе других использована в МФЯ, 62—63. См. также прим. 20. На верхнем поле той страницы автографа, на которой помещена данная бахтинская сноска, имеется следующая надписанная, вероятно, при перечитывании рукописи и никак не локализованная самим М.М.Б. фраза: “На ранних стадиях речевой культуры говорят только жанрами, не различая слов и предложений”.
41Необходимость выделять наряду с предложением другие типы единиц речевой коммуникации отмечалась многими языковедами. К тому времени в лингвистике изучались (помимо названных М.М.Б. ниже) такие более крупные, чем предложение, речевые явления, как абзац, колон, период, сверхфразовое единство, сложное синтаксическое целое и др. (А. X. Востоков, И. А. Фигуровский, Л А. Булаховский, Б. В. Томашевский, Н. С. Поспелов, А. М. Пешковский, В. В. Виноградов и др.). Единства в понимании этих единиц не было. Начала к тому времени зарождаться и лингвистика текста. В целом, однако, эти явления находились на периферии лингвистического мышления, уступая пальму первенства предложению. Согласно ранним работам недостаток в подходе к единицам такого рода состоит, по М.М.Б., в применении к ним индуктивных, а не дедуктивных методов (см. о неверном понимании жанра у формалистов вследствие того, что они пришли к этой категории после изучения частных элементов жанровой композиции, и критику понятия “конструкции из нескольких предложений”, введенного в ранней работе Б. В. Томашевского в ФМ, 175—179). См. также прим. 3.
42“Наша речь распадается на высказывания. Каждое высказывание выражается особой фразой. Фраза распадается на слова, соединенные между собой по законам грамматики и объединенные общей интонацией” (Карцевский С. О. Повторительный курс русского языка. М.—Л., 1928, с. 14). Законченность высказывания-фразы Карцевского определяется законченностью интонации; при этом к четырем главным типам законченных интонаций, мыслимым в системе языка, относились: утвердительная (или повествовательная), вопросительная, восклицательная и побудительная (там же). Фразы произносятся на едином выдохе и отделяются друг от друга паузами, что делает фразу удобной для анализа (там же, с. 12, 99), то есть, по М.М.Б., придает ей “соизмеримость”. Предложение, по Карцевскому, это предикативная синтагма (там же, с. 33); чтобы стать фразой, оно должно соединиться с законченной интонацией (Karcevskij S. Sur la parataxe et la syntaxe en russe. — Cahiers Ferdinand de Saussure. 7. 1948, р. 34). В случае соединения с законченной интонацией фразой может стать и любое непредикативное словосочетание. Понятие фразы получило широкое распространение в лингвистике (А. М. Пешковский, Л. А. Булаховский и др.), однако ее толкование не было однозначным. Вероятно, вслед за Карцевским и Пешковским понятие фразы было использовано в статье волошиновского цикла “Конструкция высказывания” (“Литературная учеба”, 1930, № 3, с. 85-86), где она понималась как ритмическое единство, имеющее внутреннее подразделение на группы слов и объединенное единым смысловым развитием. Понятие “фразы” неоднократно всплывало в подготовительных материалах к РЖ; можно также предполагать, что концепция Карцевского интересовала М.М.Б. прежде всего в ее переложении Виноградовым (см., в частности, прим. 15 и 19 к ПМ).
43“Коммуникация”, по А. А. Шахматову, это “сочетание двух представлений, приведенных движением воли в предикативную связь” (“Синтаксис русского языка”. М., 1941, с. 19). Предложение — это языковое выражение коммуникации, являющейся единицей мышления. Предложение Шахматова имеет и интонационные характеристики, однако, в качестве основного критерия или показателя у Шахматова (в отличие от Карцевского — см. прим. 42) принимается не интонация, а истолкованная в логико- психологическом плане категория предикативности. Для М.М.Б. такое абстрактное, логико-психологическое выделение единицы речи есть проявление монологических тенденций европейского рационализма, игнорирующего субъектную многослойность бытия. С других позиций оспаривал шахматовскую теорию В. В. Виноградов, считавший “идеализмом” говорить об отражении в единице речи связи представлений, а не того или иного (истинного или ложного) отражения в ней связей самой действительности (“Синтаксис русского языка” академика А. А. Шахматова”. — ВС, с. 76). Все эти три версии выделения единицы речи — интонационная, логико-психологическая и “референционная” (В. В. Виноградов) — равно оспаривались М.М.Б. как монологические. Шахматовское понятие коммуникации в той или иной степени оказало влияние на Пешковского, Мещанинова, Реформатского и др. В блоке подготовительных материалов к РЖ это понятие, так же как и фраза Карцевского, чаще всего возникало в связи с виноградовскими работами (см., в частности, прим. 15 и 16 к ПМ).
44Используемое здесь М.М.Б. противопоставление значения и смысла аналогично, но не тождественно (вследствие понимания смысла как ответа) известной антиномии “значение — смысл” в логической семантике. В 20-е годы то же противопоставление имело у М.М.Б. другое терминологическое наполнение: “значение” — “тема” (МФЯ, 101—108, ФМ, 178—180, хотя и в этих работах эпизодически появлялся и термин “смысл” — ФМ, 164 и ел.). Общепринятую терминологию (“значение” - “смысл”) М.М.Б. принял, видимо, в 30-е гг. (ВЛЭ, 94). Возможно, однако, что термины “смысл” и “тема” имеют у М.М.Б. разные функции: исходя из того, что термин “тема” использован и в настоящем тексте (РЖ, 179), можно предположить, что термин “смысл” относится к предложению в контексте высказывания, а “тема” — к высказыванию в целом.
45Об источниках этих двух бахтинских примеров см. прим. 6 и 41 к ПМ. Ср. также аналогичное предложение “летит птица” у А. А. Шахматова и критикующего его В. В. Виноградова (ВС, с. 93).
46Частый эпитет (ППД, 105, 124, 268; “1961 год. Заметки”, с. 334). О невоплощенном, не имеющем автора слове языка см. прим. 8 к ПТ. О предполагаемой смысловой антитезе к этому бахтинскому эпитету в концепции Г. Г. Шпета см. примечания к “К философским основам гуманитарных наук”.
47См. напр., у Б. В. Томашевского: “Слова любого языка в любом употреблении помимо предметно-логического значения обладают еще экспрессией или, что то же, стилистическим ореолом” (“Язык и литература”. — “Октябрь”, 1951, № 7). См. также прим. 55.
48Ср. у Г. О. Винокура: “... мы имеем право утверждать, что действительно в самом языке... кроме звуков, форм и знаков, есть еще нечто, именно экспрессия, принадлежащая звукам, формам, знакам” (“О задачах истории языка”, выше цит., с. 17). Аналогичной позиции, хотя и не в столь категоричной форме, придерживалось большинство отечественных лингвистов. И если В. В. Виноградов, в частности, и высказывал сомнения в правомерности выделения в языке самостоятельных собственно экспрессивных стилей (что предлагалось А. Н. Гвоздевым в его известных М.М.Б. “Очерках стилистики русского языка”, выделявшим, напр., интимно-ласковый и шутливый стили — с. 15), то это отнюдь не предполагало отказа В. В Виноградова от экспрессивных моментов в системно-языковом значении слов (см. оба положения в цит. выше рецензии на книгу А. Н. Гвоздева, с. 140, 144), на чем категорически настаивает здесь М.М.Б., скорее всего знакомый с данной виноградовской рецензией. Интересно, что именно это обстоятельство — теория экспрессивных стилей А. Н. Гвоздева, поддержанная В. Д. Левиным, — станет одним из основных моментов дискуссии о стилистике 1954 года. Отказ от экспрессивности в абстрактной системе языка, коль скоро принимать это понятие в рабочих целях, — стабильный момент позиции М.М.Б. Тема соотношения экспрессивности и системы языка встречается во многих фрагментах подготовительных материалов к РЖ.
49М.М.Б. мог оспаривать здесь, в частности, общую концепцию академической грамматики, в соответствии с которой в русском языке
выделялись особые имена существительные и прилагательные с уменьшительно-ласкательным значением (ук. соч., с. 264-271, 361—363 и др.).
50Ксенофонт. Анабасис. Кн. 4. Гл. 3. (Атрибутировано в примечаниях к ЭСТ, 421).
51Техника стилистического эксперимента, то есть искусственного придумывания стилистических вариантов, предложенная А. М. Пешковским в статье “Принципы и приемы стилистического анализа и оценки художественной прозы” (Ars poetica. М., 1927, с. 29—68), предполагает, что каждый из лексических или синтаксических синонимов обладает своими исходными стабильными качествами, в том числе и экспрессией. Выбирая тот или иной вариант, говорящий (или экспериментатор) останавливается, согласно Пешковскому, на том, что в данном тексте “более нужно” — “яркое или бледное”, “сильное или слабое” (с. 61). Наличие специфических экспрессивных качеств в
различных синонимических языковых средствах признавалось большинством исследователей, в том числе В. В. Виноградовым (цит. выше рецензия на книгу А. Н. Гвоздева, с. 140). Ср. также критику Пешковского в МФЯ, 124—126.
52Часто используемая речевая формула: о слове реального языкового сознания как слове “не из словаря” см., МФН, 71, 81; ФМ, 166; СВР, 106.
53Принципиальный тезис М.М.Б. См. прим. 26 к “1961 год. Заметки”.
54Вероятно, конкретная аллюзия к Б. В. Томашевскому (см. прим. 47).
55Тема жанровой экспрессии, достаточно подробно здесь развернутая, в подготовительных материалах была лишь пунктирно намечена (см. фрагменты, отмеченные в прим. 98—101 к ПМ).
56Очередное диалогически ориентированное упрощение темы (см. прим. 28). В других работах, где противопоставление “системы языка” и “речи” не используется в качестве условного исходного постулата и где, соответственно, нет столь резкой грани между языком и экспрессией, М.М.Б. не отрицает возможности видеть некий образ субъекта за языковым стилем (“1961 год. Заметки”, с. 329; СВР, 148—149; см. также прим. 48 к ПТ). Определенная, хотя и редуцированная, персонифицированность языковых стилей и жанров является условием (= причиной) существования стоявших в центре внимания М.М.Б. стилизации, пародии, полифонии, непрямого говорения и др.
57Этот и три следующих абзаца в сжатом виде воспроизводят ход рассуждений в СВР, 102—107.
58Эта тема разрабатывалась в хорошо известной М.М.Б. книге Л. Шпитцера “Italienische Umgangssprache”. (См. прим. 9 и ППД, 260).
59За исключением чисто номинального повтора в сноске (см. прим. 70), М.М.Б. не вернулся к этой теме, что свидетельствует о незаконченности текста статьи.
60Вопросительная, восклицательная и побудительная интонации в большинстве концепций относились к основным языковым типам интонаций, конституирующим предложение (см. прим. 42, 61), в соответствии с чем экспрессивность, присущая этим интонациям, придавалась и предложениям как единицам языка.
61Бахтинская позиция в вопросе об интонациях принципиально расходится со всеми распространенными в то время версиями, так как, независимо от частных разногласий, принадлежность экспрессивных интонаций к языку признавали практически все исследователи (Карцевский, Пешковский, Виноградов и др.). М.М.Б. не только выделяет — в отличие от распространенных версий — в качестве центрального типа жанровые интонации, которые если и рассматривались в других концепциях, то лишь как периферийные, но и сближает с ними “основные”, согласно распространенной точке зрения, грамматические типы интонаций (вопросительную, восклицательную и побудительную — см. прим. 60), оставляя в качестве собственно “грамматических” интонаций лишь те (перечислительная, раздели тельная и др.), которые обычно занимали среди грамматических интонаций периферийное место (см., напр., Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М.—Л., 1928, с. 524, 537—538). Сместив классификационную шкалу интонаций в сторону речевых жанров, М.М.Б. — хотя это и не проговаривается здесь специально, но несомненно имеется в виду — оспаривает тем самым и типологию предложений, которая, исходя из понимания предложения как в том числе и интонационного единства, часто строилась по аналогии с типологией основных грамматических интонаций. Так, например, основные “функциональные” или “модальные” типы предложений по
В. В. Виноградову — повествовательный, вопросительный и побудительный (“Основные вопросы синтаксиса предложения”. — Вопросы грамматического строя. М., 1955, с. 389—435) — являются по М.М.Б. не предложениями, но речевыми жанрами (МФЯ, 98). М.М.Б. фактически оспаривает здесь сам принцип виноградовского подхода к единицам языка. Какой же критерий должен быть положен в основу типологии предложений (если при этом сохранять установку на систему языка) — здесь этот вопрос остается открытым, но, если иметь в виду более поздние уточняющие замечания М.М Б. в других текстах, в частности, его оговорку, что в качестве единиц языка он понимает не реальные предложения, а их “модели” (“1961 год. Заметки”, с. 339), то можно предположить, что, по М.М.Б., типология предложений должна строиться по их абстрактным грамматическим структурам, взятым безотносительно к логико-психологическим и коммуникативно-прагматическим аспектам речи. Следует, однако, иметь в виду, что при смене исходных постулатов, в данном случае — при отказе от установки на систему языка, в бахтинской концепции предполагается совсем другой подход к типологии предложений, который более адекватен глубинным интенциям бахтинской концепции (подробнее об этом подходе см. преамбулу и примечания к “Вопросам стилистики...”).
62Данное предложение, как это очевидно из дальнейшего, констатирует не бахтинскую позицию, а позицию его оппонентов. Ср. о стилистике в “узком” смысле в ППД, 248 и ел., ср. также СВР, 78, 83 и особенно — 89 и ел. (о возможной причине некоторой двусмысленности данного абзаца см. прим. 23 к Д I). Ниже М.М.Б. в конспективном и частично редуцированном виде излагает существо своей общеязыковой концепции.
63Центральная тема М.М.Б. Разнообразные формы передачи чужой речи исследованы в МФЯ, 113-157; СВР (ВЛЭ, 119—144); ППД, 242—359. См. также прим. 15.
64Словосочетание “диалогические обертоны” не прижилось в бахтинских текстах, оставшись редким, не терминологизированным сочетанием, хотя в подготовительных материалах (см. прим. 60 к ПМ) диалогические обертоны предполагались быть специально выделенными в особый (девятый по счету) признак высказывания.
65Здесь — и опять в сжатом виде — изложено одно из принципиальных положений бахтинской философии языка в целом. В отличие от лишь намечавшихся в то время, но впоследствии широко принятых критериев анализа целостного текста, во многом аналогичных приемам анализа предложений как единиц языка, то есть остающихся, по бахтинской терминологии, “монологическими”, здесь постулируется главенство “персоналистического” принципа, позволяющего отразить “многоголосую” организацию уже не только речевого общения, распадающегося на высказывания, но и любого и каждого, даже самого “монологического”, высказывания в отдельности. В наиболее отчетливом, но приспособленном специально для художественной прозы виде эта методика анализа, долженствующая быть, по М.М.Б., примененной ко всем видам высказываний, изложена при исследовании полифонического романа (ППД, 242—359). Если идея применения “персоналистического” принципа для выделения единиц речи нашла отклик в лингвистике, то намеченный здесь следующий и главный для самого М.М.Б. шаг — распространение влияния этого принципа на
внутреннюю территорию высказывания — еще в полной мере даже не отрефлектирован лингвистикой.
66См. то же сравнение в СВР, 92. С логикой развития мысли в СВР совпадают и следующие абзацы настоящего текста.
67См. ту же цитату, но в более крупном контексте в статье “Конструкция высказывания”, с. 78 (отмечено в примечаниях к ЭСТ, 419).
68Этатема специально разработана в ТФР.
69Ср. в МФЯ, 121 предварительную историческую классификацию по первому направлению диалогической ориентации слова (то есть не на предвосхищенное, но на преднайденное чужое слово), где выделены эпохи авторитарного и рационалистического догматизма, реалистического и критического индивидуализма и, наконец, релятивистического индивидуализма, характерного для XX века (имеется в виду разложение авторского контекста с превалированием чужого слова). Основа бахтинской философии языка — его теория “непрямого говорения” (см. прим. 39 к ПТ) — может быть квалифицирована как поиск выхода из ситуации “релятивистического индивидуализма”.