Историческая наука Великобритании в 1918-1945 гг.: традиции и новации
Итоги первой мировой войны, закрепленные в системе договоров Парижской мирной конференции, в значительной степени определили сохранение ведущего положения Великобритании в Европе и в мире. В то же время они способствовали развитию кризисных явлений внутри Британской империи и постепенному утверждению в обществе идей преобразования империи в Содружество наций. В 20-30-е годы в стране началась разработка экономической и социальной политики, которая предполагала решение проблем структурной перестройки; тогда же обозначились серьезные изменения в социально-политической структуре британского государства. В политической жизни общества наблюдалось снижение влияния либеральной партии, упрочение позиций лейборизма, рост активности радикально-демократического и рабочего движений. В период мирового кризиса ведущие политические партии занимались интенсивными поисками стабилизации внутриполитической обстановки. Конец 30-х -первая половина 40-х годов характеризовались вступлением Великобритании во вторую мировую войну и активным участием в ней в составе антифашистской коалиции.
Организация исторической науки в 1918-1945 гг. В этот сложный, насыщенный про-тиворечивыми тенденциями период британской истории продолжался процесс профессионализации исторического знания. В академической среде постепенно утверждалась мысль о том, что труд историка требует высокой профессиональной подготовки, специальных навыков исследовательской работы. В Оксфорде (1917) и в Кембридже (1920) была учреждена ученая степень доктора философии, которая присуждалась выпускникам университетов, подготовившим диссертации по исторической проблематике.
В результате усилий академических историков по созданию системы обучения аспи-рантов в 1921 г. при Лондонском университете открылся общенациональный центр по под-готовке профессионалов-историков из вузовских преподавателей, выпускников университе-тов, сотрудников архивов и музеев. Институт исторических исследований, созданный на об-щественные средства и частные пожертвования, был поддержан ведущими университетами страны. Во главе его встал медиевист, профессор А. Поллард. В 30-е годы институт стал ку-рировать выпуск многотомной "Викторианской истории графств". Он выступал также в ка-честве организатора встреч историков-профессионалов разных стран. В 1921 г. в Лондоне состоялась первая англо-американская конференция профессоров истории. С 1926 г. эти встречи приобрели регулярный характер. С середины 30-х годов начали проводиться науч-ные конференции британских и французских историков.
В межвоенный период окрепли позиции национальных исторических обществ. В то время Королевское историческое общество возглавляли поочередно такие видные историки как Ч. Омэн, Дж. Фортескью, Т. Таут, Ф. Поуик, Ф. Стэнтон. В 1918 г. при этом обществе был создан комитет по изучению исторических источников, члены которого занимались вы-явлением архивных документов и подготовкой их к публикации. С 1921 г. в Кемденской се-рии Королевского исторического общества начали публиковаться документы по истории британской внешней политики. В 1932 г. была открыта серия справочников по истории. Члены общества приступили в 1937 г. к периодическому изданию научной библиографии британской истории, которая включала в себя перечень монографий и статей, опубликованных после 1900 г.
В 20-30-е годы заметно возрос авторитет Исторической ассоциации, в которой насчи-тывалось около ста местных отделений и 4,5 тыс. членов. Руководство ассоциацией осу-ществляли профессиональные историки Ч. Ферс, А. Грант, Дж. Гуч и др. На страницах жур-нала "История" ("History"), издаваемого ассоциацией, велась полемика о содержании пред-мета истории и ее образовательной, воспитательной функции. С 1922 г. Историческая ассо-циация начала публиковать информационный "Ежегодный бюллетень исторической литера-туры" ("Annual Bulletin of Historical Literature"). Важное место в деятельности ассоциации за-няло изучение проблем локальной истории. В середине 20-х годов был создан комитет по локальной истории. Он координировал выявление, сбор и систематизацию исторических ис-точников, которые проводили местные исторические и антикварные общества и архивы графств, оказывал им помощь в составлении путеводителей и справочников. В 1930г. устав Исторической ассоциации пополнился положением о сотрудничестве с Королевским историческим обществом и другими организациями в области гуманитарного знания.
В межвоенный период заметно выросло влияние региональных исторических обществ (например, Шотландского исторического общества) и некоторых университетских объединений историков-профессионалов. В 1922 г. в Кембриджском университете было учреждено историческое общество, члены которого спустя три года основали "Кембриджский исторический журнал" ("Cambridge Historical Journal"). Вскоре вокруг журнала сформировалось научное сообщество, в которое входили многие известные британские историки (Дж. Бери, Дж. Клепэм, Г. Темперли, Дж. Роуз и др.). Исторические общества и журналы поддерживали связи с Британской архивной ассоциацией, созданной в Лондоне в 1932 г. В её задачи входило обеспечение сохранности и использование архивных материалов, координация деятельности общественных организаций и отдельных лиц, заинтересованных в улучшении работы архивной службы. Ассоциация начала издавать журнал "Apxивы" ("Archieves") и выступила инициатором проведения ежегодных конференций архивистов, историков, публикаторов документов. Значительную помощь историкам-профессионалам и любителям оказывала открывшаяся в 1924г. библиотечная Ассоциация по информационному обеспечению (служба "Аслиб"). Образование единой информационной службы в библиотечном деле страны содействовало интенсификации изысканий в области истории и других гуманитарных дисциплин.
В 20-30-е годы в университетских центрах, национальных, региональных и местных исторических обществах ведущее положение по-прежнему занимали историки-медиевисты. Их научная и организационная деятельность во многом определяла облик исторического знания в стране. В то же время заметно возрос авторитет историков-профессионалов, зани-мающихся изучением новой истории. В академической среде постепенно преодолевался дисциплинарный парадокс, выражавшийся в том, что преподаватели университетских ка-федр новой истории занимались преимущественно преподаванием истории средних веков. По мере размежевания медиевистики и истории нового времени в системе высшего образо-вание происходило формирование раздельных кафедр (в 1930 г. открытие кафедры новой истории и в 1937 г., истории средних веков в Кембридже, соответствующая реорганизация исторического факультета в Оксфорде в 1937-1939 гг. и др.).
В первой трети XX в. значительно повысился престиж новой истории в колледжах и школах Лондонского университета, в университетах Эдинбурга, Глазго. Новая история утвердилась в качестве самостоятельной академической дисциплины в "городских" ("крас-нокирпичных") университетах, открытых в конце XIX - начале XX в. - в Манчестере, Лидсе, Бирмингеме, Шеффилде и других городах. К 1939 году в университетах страны работало уже около 400 профессионалов-историков (в 1900 году их было не более 30). Организационные перемены в британской историографии, опосредованно выражали глубинные процессы, происходившие в самом историческом знании - его теоретических основах, методологии, структуре, содержании, функциях.
Теоретико-методологические основы исторической науки. Значительное воздействие на британскую историографию первой трети XX в. оказывали изменения мировоззренческих установок в сообществе историков. Они обусловливались новыми процессами в интеллектуальной культуре стран Западной Европы, общенаучной революцией конца XIX - начала XX в., переосмыслением открытий в естественных науках и технологических изобретений, их опосредованным воздействием на гуманитарное знание. Ведущим методом познания в британской историографии оставался позитивизм в его оторванном от исторической социологии виде. Пересмотр ортодоксального позитивизма середины прошлого века, предпринятый Дж. Бери (1861-1927) одним из создателей Кембриджской школы историков, привел его к мнению о неприемлемости распространения на историю общесоциологических законов. Понятие закономерности сводилось им к установлению причинно-следственных связей в историческом процессе.
Дж. Бери учитывал значимость материальных и социальных факторов для развития общества. Однако он полагал, что ключевой фактор перемен следует искать в психологиче-ской сфере. При этом Бери подчеркивал определяющее воздействие индивидуальной воли на ход истории. Древняя, средневековая и новая история характеризовались Дж. Бери как определенные ступени во всемирно-историческом процессе, этапы "раскрытия духа", "эволюции мысли". Особо важное значение Бери придавал изучению новой истории (с конца XV в.) и считал возможным выделять последние 30-40 лет в отдельную фазу общественного развития -"новейшую" или "современную историю"[1].
Суждения Дж. Бери о содержании исторического процесса, в целом, совпадали с субъективистскими, релятивистскими умонастроениями британских историков 20-30-х го-дов. К тому времени многие историки-профессионалы разделяли тезис о необходимости изучения истории "ради нее самой". В конечном счете, это положение сводилось к задаче исследования единичного, уникального как основного компонента - слагаемого исторического прошлого. История выглядела особой областью знания, по отношению, к которой было невозможно применять методы познания, используемые в естественных науках. Индивидуализация "исторического метода" приводила сторонников подобного взгляда. (А. Поллард, Дж. Протеро, Дж. М. Тревельян и др.) к утверждению о большей близости истории к литературе и искусству, нежели к собственно науке. Использование британскими историками элементов позитивистского метода в сочетании с неокантианскими представлениями о специфике исторического познания придавало методологии истории черты эклектизма.
Поиск историками новых подходов к изучению прошлого обусловил появление в 30 -40-е годы философско-исторических трудов А. Дж. Тойнби и Р. Коллингвуда.
А. Дж. Тойнби. В 1934 г. в Великобритании вышла первая книга двенадцатитомной работы Арнольда Джозефа Тойнби (1889-1975) "Постижение истории"[2]. Ее автор был хо-рошо известен в среде профессионалов своими трудами в области истории международных отношений. Тойнби получил классическое гуманитарное образование в Оксфорде и в Бри-танской археологической школе в Афинах. В годы первой мировой войны начал заниматься общественно-политической деятельностью. В 1919 г. в составе британской делегации он участвовал в работе Парижской мирной конференции. Позднее стал преподавать историю международных отношений в школе экономики и политики Лондонского университета. В 1926 г. Тойнби возглавил научные исследования в Королевском институте международных отношений и занимал пост директора в течение тридцати лет.
Концепция всемирно-исторического процесса, основы которой были изложены в первых томах "Постижения истории", вышедших в 30-е гг., складывалась под влиянием научной революции рубежа XIX-XX вв. и первой мировой войны. Война 1914-1918 гг. соединила в общественном сознании прошлое и настоящее, переплела исторические судьбы различных культур. Она обусловила обостренное понимание А. Тойнби идеи общности, целостности и хрупкости развивающегося мира. Глубокие размышления о настоящем и будущем человечества побудили историка обратиться к системному сравнительно-историческому изучению прошлого. Избранный им культурно-исторический подход строился на основе анализа и сопоставления мирового социального опыта человечества и формировался с учетом открытий в европейской социологии, антропологии и истории конца XIX - первой трети XX века.
В методологии истории А. Тойнби соединились подходы, свойственные ортодоксаль-ному позитивизму прошлого века и новейшему иррационализму и интуитивизму. Историком был введен в оборот огромный эмпирический материал, однако факты, приводимые в книге "Постижение истории", служили скорее иллюстрацией к априорно конструируемой схеме всемирно-исторического процесса, чем исходными данными для научных обобщений. В качестве базового элемента исторического развития Тойнби использовал понятие локальной цивилизации, которое предполагало установление определенных пространственно-временных параметров для народов и стран, объединенных общей духовной культурой. Историк подразделял цивилизации на первичные, вторичные и третичные. В соответствии с этой классификацией современный Тойнби мир складывался из пяти основных цивилизаций (западной, ортодоксальной христианской, исламской, индуистской, дальневосточной), каждая из которых унаследовала в себе черты предшествующих цивилизаций. Так, цепочка исторического развития западного общества у Тойнби выглядела следующим образом: эллинистическая цивилизация - западная цивилизация (I - 675-1075 гг.; II-1075-1475 гг.; III - 1475-1875 гг.; IV - с 1875-х гг.). Исторический прогресс связывался А. Тойнби главным образом с областью общественной психологии и морали и означал всемерное развитие человеческого духа, формирование творческой гармонической личности.
Тойнби стремился выявить опосредованные связи между научно-техническим и тех-нологическим прогрессом, с одной стороны, и духовным прогрессом в обществе, с другой. Историк полагал, что в новое время (с конца XV в.) развитие Западного мира определялось в основном становлением двух институтов - индустриальной системы в экономике и демократии в политике. Под последней понималось "парламентское управление в суверенном независимом национальном государстве".
Период с конца XV в. до 1875 г. А. Тойнби определял как процесс создания великих держав, каждая из которых претендовала на то, чтобы стать мировой. Это была эпоха утвер-ждения национальных государств, отстаивавших свою целостность, самоценность, незави-симость от остального мира. Историк придавал огромное значение 60-70-м годам ХIХ в. как периоду перехода западной цивилизации в новое состояние, которое характеризовалось воз-растанием общественной интеграции в экономической, политической и духовной сферах. По убеждению Тойнби, в конце XIX - начале XX в. национализм, распространяясь вширь и охватывая культурную среду малых народов, начал терять свое былое созидательное свой-ство формирования независимых государств. В то же время все заметнее обнаруживался процесс трансформации и распада великих держав, ускоренный первой мировой войной.
Отказываясь от свойственного британской академической историографии англоцен-тризма и европоцентризма, он предлагал по-новому исследовать историю Великобритании как отдельной страны и как части целого. Тойнби полагал, что изучение истории британско-го общества и государства, воплотивших в себе наиболее существенные свойства западной цивилизации (индустриальность, парламентская демократия, национализм), возможно лишь при сопоставлении британской истории с социальным опытом других стран (в том числе принадлежащих к иным цивилизациям) и с учетом того, что история Великобритании, как и других национальных государств, составляет часть истории более широкого сообщества[3].
Глобальные культурно-исторические построения А. Тойнби оказали значительное воздействие на направление историографического процесса в XX в. Работа "Постижение ис-тории" открывала возможности использования в историографии элементов позитивистской методологии в сочетании с новейшими методами исторического познания. Она способство-вала преодолению в среде историков имперского высокомерия по отношению к небритан-ской и неевропейским культурам.
Р. Дж. Коллингвуд. В отличие от Тойнби другой известный британский историк Ро-бин Джордж Коллингвуд (1889-1943) выступил с критикой самих основ позитивистской ме-тодологии.
Получив классическое образование в Оксфорде, Коллингвуд в течение почти тридца-ти лет работал в университете в качестве преподавателя и профессора философии и античной истории. Был членом Лондонского общества антикваров и Британской академии. В занятиях археологией и древней историей Коллингвуд видел возможность выработки методов познания истории и изучения взаимоотношений истории и философии. В обобщенном виде его размышления о содержании истории были изложены в "Автобиографии" (1939) и в "Идее истории" (1946)[4].
Коллингвуд полагал, что история представляет собой не последовательность единич-ных событий, скрепленных причинно-следственными связями, которая выглядит как зако-номерность, а процесс. Диалектическое развитие и изменение явлений в ходе этого процесса, составляет его суть. "Процессы - это вещи, которые не начинаются и кончаются, но превращаются друг в друга", - утверждал Коллингвуд. "История ножниц и клея", предлагаемая позитивистами начала XX в., не могла, по его убеждению, отразить многообразие исторической реальности и надлежащим образом служить будущему. Он призывал историков преодолевать "рабскую зависимость" от накопленных и традиционно трактуемых исторических фактов. Задачей исследовательского мышления, по его словам, было не пассивное наблюдение фактов, содержащихся в источнике, а творческий анализ информации, заложенной в нем. По мнению Коллингвуда, работа историка заключалась в том, чтобы оказывать помощь в диагностике моральных и политических проблем современного общества.
Концепция "исторического понимания", предлагавшаяся Р. Коллингвудом, в целом строилась на идеалистических основаниях. Исторический процесс в его представлении - это то, что доступно познанию, а познанию может быть доступно только мышление. "Всякая ис-тория, - писал Коллингвуд, - это история мысли... Нет ничего кроме мысли, что могло бы стать предметом исторического знания". Из этого рассуждения следовало, что историческое знание как таковое представляло собой лишь "воспроизведение в уме историка мысли, исто-рию которой он изучает"[5].
Критика вигско-либеральной концепции истории. В начале XX в. в национальной историографии Великобритании в целом сохранялась приверженность либеральной концепции истории. В соответствии с ней исторический процесс представал как поступательное восхождение общества и государства по ступеням прогресса в ходе борьбы старого с новым, как неуклонное расширение представительной демократии и индивидуальной свободы. Эту концепцию в той или иной степени разделяли историки различных направлений в историографии - от консервативного до радикально-демократического.
Вместе с тем, в работах ряда известных историков 20-30-х годов наметилась тенден-ция к переосмыслению некоторых положений этой концепции (А. Тойнби, Р. Коллингвуд). Тогда же появились труды таких видных консервативных историков как Л. Нэмир, Г. Дэвис, Дж. Кларк. В них содержалась принципиальная критика викторианской интерпретации исторического прошлого Великобритании. Значительное влияние на направление британской историографии оказали критические работы преподавателя Кембриджского университета Герберта Баттерфилда (1900-1979) "Вигская интерпретация истории" (1931) и "Англичанин и его история" (1944)[6].
Ко времени выхода в свет этих книг Г. Баттерфилд был известен исследованиями по европейской истории нового времени и истории международных отношений. Баттерфилд обозначил либеральную концепцию истории термином вигская. Он отнюдь не намеревался возродить ушедшую торийскую традицию в интерпретации истории. По утверждению Бат-терфилда, вигизм (как историографическая традиция) выполнил свою задачу в историческом знании, дав британцам возможность осознать преемственность современного демократического общества с историческим прошлым. Не отрицая богатства познавательного опыта историков XIX в., Г.Баттерфилд стремился пересмотреть историческую концепцию в соответствии с изменившимися условиями общественной жизни. Он утверждал, что каждому поколению следует писать историю заново и указывал на огромную роль исследователя в приближении прошлого к настоящему. Вместе с тем, Баттерфилд считал необходимым освободить изучение истории от конъюнктурного подчинения современным ценностям.
Вигский взгляд на историю исключительно через призму настоящего, отмечал Бат-терфилд, привел к тому, что из истории стали произвольно отбираться факты, соответство-вавшие априорной концепции исторического развития. В итоге история упрощалась и подгонялась под схему. Подобная интерпретация истории, писал Баттерфилд, "это результат абстрагирования вещей от исторического контекста и суждения о них в отрыве от их содержания, оценки этих вещей... с помощью прямой ссылки на настоящее". Он полагал, что понятия "прогрессивность" и "реакционность", содержавшие в вигской историографии моральную оценку, должны исчезнуть из лексикона историка-профессионала, которому следует занимать позицию беспристрастного наблюдателя в отношении событий прошлого (писать историю "ради нее самой"). Баттерфилд порицал историков за неверно задаваемые вопросы прошлому. Например, вместо того, чтобы спрашивать, кому мы обязаны нашей религиозной свободой, замечал Баттерфилд, следовало бы спрашивать, как возникли эти религиозные свободы.
Историк определял исторический процесс как переход от одного состояния вещей к другому путем столкновений, взаимовлияний воли и побуждений индивидов и различных групп. Бессмысленно заниматься поисками "неумолимой логики истории", как это делали вигские историки, утверждал Баттерфилд. Суть исторического познания заключается в по-стижении всего многообразия уникальных элементов, соединение которых дает в истории неожиданные, причудливые результаты. Дело историка-профессионала состоит не в "форму-лировании общих истин или утверждений, претендующих на то, чтобы выглядеть всеобщи-ми законами", а в скрупулезном изучении всей совокупности элементов, создающих разно-образие и изменение.
"История в действительности - это форма описательного произведения, которое срод-ни книгам о путешествиях", - полагал Баттерфилд. "Историк описывает весь процесс, кото-рый лежит в основе изменения вещей... Он ни судья, ни присяжный. Историк находится в позиции человека, который призван дать свидетельство"[7]. Критические суждения Г.Баттерфилда содействовали ревизии наиболее устаревших положений вигской концепции истории и стимулировали становление новых тенденций в исторической науке Великобритании.
Германская историография в 1918-1945 гг.
Условия развития исторической науки. Первая мировая война закончилась для Гер-мании поражением и Ноябрьской революцией, в огне которой родилась Веймарская респуб-лика. Были завоеваны важные буржуазно-демократические свободы и социальные права трудящихся. Однако основы экономического и политического господства монополистиче-ского капитала остались неприкосновенными. Сохранилось и крупное юнкерское землевла-дение.
Тяжелое поражение и условия Версальского мирного договора существенно ослабили международные позиции Германии. Уровень промышленного производства снизился по сравнению с 1913 г. почти на половину. Монополии стремились с помощью методов госу-дарственного регулирования возложить основные тяготы восстановления хозяйства и репа-рационных платежей на плечи трудящихся, страдавших от невиданной в истории Германии инфляции. Растущее обнищание масс в годы послевоенного революционного кризиса вело к усилению социальной напряженности в стране.
После поражения революционного рабочего движения в 1923 г. и стабилизации про-мышленно-финансового положения начался экономический подъем. Усиленный приток иностранных, прежде всего американских, капиталов в Германию способствовал рационализации производства и развитию передовой технологии. Ускорился процесс концентрации производства и капитала. Германские монополии сумели восстановить свои позиции на мировом рынке. К началу 1929 г. Германия вновь заняла второе место среди индустриальных держав мира после Соединенных Штатов Америки.
Но в конце этого же года разразился мировой экономический кризис, принявший в Германии особенно разрушительный характер. К осени 1932 г. промышленное производство снизилось почти вдвое и было отброшено к уровню 1918 г. Безработица достигла 7,5 млн. человек или почти 45% лиц наемного труда. Началось массовое разорение и банкротство ты-сяч мелких предприятий ремесла и торговли. Озлобленные массы мелкой буржуазии, про-никнутые реваншистскими, антисоциалистическими и антикапиталистическими настроени-ями, резко качнулись вправо, в сторону растущей, как на дрожжах, национал-социалистической партии, способной на самую виртуозную социальную демагогию.
Экономический кризис перерос в политический, слабая парламентарно-демо-кратическая система республики оказалась в параличе. Реакционные круги финансового ка-питала усмотрели выход из опасной ситуации в установлении нацистской диктатуры и под-готовке новой войны. Расколотый между социал-демократами и коммунистами пролетариат Германии не смог оказать сопротивления. В январе 1933 г. рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер.
В стране воцарился жестокий террористический режим, развязавший в 1939 г. вторую мировую войну. Попытка германского нацизма еще раз повернуть вспять колесо истории и установить свое мировое господство принесла народам неисчислимые бедствия, стоила более 55 миллионов человеческих жизней.
Состояние исторической науки. Крах кайзеровской империи поверг немецких историков в состояние шока. Прежний мир был потерян: историки оказались перед выбором - либо принять и поддержать новорожденную республику, либо бороться против нее и добиваться восстановления монархии. Поэтому отношение к Веймарской республике стало основополагающим для разделения историографии на отдельные направления: консервативных ее противников, либеральных, леволиберальных и демократических сторонников.
Многие прежние концепции германской историографии оказались дискредитирован-ными. Но радикального разрыва с прошлым не произошло. Наоборот, большинство истори-ков стремилось сохранить преемственность традиций и возродить "национальное самосозна-ние" как непременную предпосылку восстановления внешней мощи и внутренней стабиль-ности германского государства. Общей чертой немецких историков стало отклонение тезиса о главной ответственности Германии за развязывание мировой войны, идеологическая борь-ба против Версальского договора, требование возвращения территорий бывшей Германской империи.
Внешне историография оставалась процветающей академической наукой. Если в 1920 г. в 23 германских университетах (после войны были созданы университеты в Гамбурге и Кёльне) работало 206 историков, среди них 90 ординарных профессоров, то в 1931 г. их число увеличилось до 238 профессоров и доцентов. На этот же год в высших учебных заведениях обучалось 104 тысячи студентов, из них 4,9 тыс. изучали историю как основной предмет, а 3,6 тыс. - как второй предмет. Влияние историков выходило далеко за пределы университетов, в стенах которых они готовили будущих учителей гимназий, воспринимавших и передающих их идеи немецкой молодежи.
В веймарской Германии не существовало общенационального центра исторических исследований, научные учреждения и университеты находились в ведении отдельных зе-мель. Университеты сохранили традиционную автономию, все вопросы преподавания и научных исследований решали сами ординарные профессора, не заинтересованные, поэтому, в централизации исторической науки. К тому же, философские факультеты, куда входили исторические кафедры и семинары, стали оплотом антиреспубликанской оппозиции. Они отвергали попытки веймарской администрации увеличить число лояльных профессоров путем создания новых кафедр. Лишь с большим трудом властям удалось, например, создать в Берлинском университете в 1922 г. кафедру истории социализма, демократии и политических партий, руководителем которой стал близкий к социал-демократии Г. Майер.
Поддержавшие республику историки, кроме Берлина, имели достаточно прочные по-зиции также в университетах Гейдельберга, Лейпцига, Франкфурта и Киля. В большинстве других, куда в число прочих входили знаменитые университеты Бонна, Фрейбурга, Галле, Гёттингена, Йены, Кенигсберга, Мюнхена, Тюбингена, тон задавали консервативно-национа-листические противники Веймара, несмотря на то, что властям удалось отправить в начале 20-х годов на пенсию самых открытых и агрессивных врагов республики - пангерманских профессоров Д. Шефера, Г. Белова, Р. Фестера.
В методологическом отношении большинство историков оставалось на позициях иде-алистического немецкого историзма с его культом индивидуального и абсолютизацией идиографического метода. Они по-прежнему с подозрением и недоверием относились к социологии и стремились воспрепятствовать ее утверждению в университетах. Тем не менее, в 1919 г. первые кафедры социологии появились в университетах Кёльна и Франкфурта, в 1923 г. кафедра социологии была организована и в Берлине.
Среди крупных историков старшего поколения лишь Отто Хинтце и Курт Брейзиг стремились использовать социологические теории и метод типологизации в историческом исследовании. Однако Хинтце после войны не создал крупных произведений, а обосновал необходимость сближения истории и социологии в целом ряде блестящих рецензий и статей, где разобрал взгляды М. Вебера, Э. Трёльча, М. Шелера, Ф. Оппенгеймера, О. Шпенглера. Что же касается Брейзига, в 1923 г. получившего в Берлинском университете, несмотря на сопротивление факультета, профессуру по "социологии и всеобщей исторической науке", то его многотомные работы по глобальной истории становления человечества были встречены академической историографией гробовым молчанием. Историки отвергали политическую левизну социологов и с негодованием воспринимали позитивистские и, тем более, материалистические черты их концепций. Созданный в 1919 г. Кёльнский институт социальных наук воспринимался ими как рассадник марксизма и материализма.
После войны увеличилось количество исторических и историко-политических журналов, ведущим среди которых оставался мюнхенский "Исторический журнал" (Historisсhe Zeitschrift), руководимый Ф. Мейнеке. Наряду с ним известное влияние завоевали новые издания - "Архив политики и истории" (Archiv fur Politik und Geschichte), "Немецкий квартальник литературно-духовной истории" (Deutsche Vierteljahresschrift fur Literatur - und Geistesgeschichte), библиографические "Годовые отчеты по немецкой истории" (Jahresberichte fur Deutsche Geschichte), "Немецкая политика" (Deutsche Politik) и "Журнал политики" (Zeitschrift fur Politik).
Старые и новообразованные исторические учреждения и комиссии осуществили в эти годы публикации важных источников. Специально для издания источников по новой истории Германии в 1928 г. была организована Имперская историческая комиссия, выпустившая до 1939 г. восемь томов документов по внешней политике Пруссии[1]. Активную работу по изданию источников вела Историческая комиссия Баварской Академии наук, под эгидой которой вышло 28 томов документов по немецкой истории XIX-XX вв[2]. Видный либеральный историк Г. Онкен издал источники по рейнской политике императора Наполеона III и документы по предыстории и созданию немецкого Таможенного Союза[3]. Обработав архив Ф. Лассаля, Г. Майер опубликовал шесть томов его неизвестных произведений и писем[4]. Много шума наделала обнаруженная и изданная Майером переписка Лассаля и Бисмарка, со всей определенностью показавшая, что между ними имелась договоренность о совместных действиях в деле объединения Германии.
Но самой значительной публикацией источников стали изданные министерством иностранных дел дипломатические документы "Большая политика европейских кабинетов, 1871-1914[5]. В удивительно короткое время, за шесть лет, в свет вышла огромная публикация из 40 томов (54 книги), включавших почти 16 тысяч документов. Важным психологическим преимуществом было и то, что германское правительство первым открыло столь большое количество документов из тайных дипломатических архивов. Выход первых томов был встречен яростными нападками правых группировок, опасавшихся ущерба престижу Германии. Но вскоре стало очевидно, что избранный издателями "Большой политики" принцип публикации документов не по хронологическому, а по тематическому плану не столько проясняет, сколько затушевывает агрессивную политику Германии. Многочисленные купюры и целенаправленные обширные комментарии вели к оправданию внешней германской политики и стремились доказать невиновность Германии в развязывании мировой войны.
Съезды Союза историков. Такую же политическую направленность показали все пять съездов Союза немецких историков, состоявшихся в период Веймарской республики. Они проходили под знаком двух главных проблем - ответственность за войну и вопрос об Ав-стрии, потерявшей свои славянские и венгерские владения и ставшей чисто немецкой, кото-рую теперь можно было возвратить в лоно единой Германии.
Съезды показали также, что историческая наука потеряла часть своего авторитета и обнаружила банкротство многих концепций, за что подвергалась критическим нападкам со стороны либерально-демократической прессы.
Еще одним неожиданным новым противником академической науки выступила мно-гочисленная и шумная, популярная "историческая беллетристика". В книгах ее лидера Эмиля Людвига о Бисмарке, Вильгельме Втором, Наполеоне, в произведениях П. Виглера о Вильгельме I, В. Хегемана о Фридрихе II и Наполеоне, Г. Ойленберга о Гогенцоллернах, написанных живо и увлекательно, показывался истинный облик этих исторических деятелей, правда, с явным уклоном в сторону психологизма. Историческая беллетристика, выходившая массовыми тиражами, имела такой читательский успех, что в рецензии "Исторического журнала" с ужасом отмечался тот факт, что некий известный прусский генерал был застигнут, когда он с увлечением читал книгу Людвига. Негодование историков вызывали не столько действительно уязвимые с позиции научной критики стороны исторической беллетристики, сколько присущая этим книгам "совершенно определенная демократически-социалистическая тенденция" и "ненависть их авторов к бисмарковско-кайзеровской империи"[6].
В унаследованном от прошлого антидемократическом духе немецкой историографии проявилась теперь тенденция к более открытой, чем прежде, политизации. Уже на франк-фуртском съезде 1924 г., подчеркивалось, что при сохранении научного характера Союза ис-ториков сейчас возникло особое "тесное родство со сферой политики". Реваншистскую окраску имело приветствие съездом создания в 1920 г. при Франкфуртском университете Научного института Эльзас-Лотарингии и надежда, что институт непременно вернется в "старый германский университет Страсбурга". После главного доклада лейпцигского исто-рика Э. Бранденбурга "Причины мировой войны" съезд принял резолюцию, объявившую "чудовищной ложью" тезис о единоличной ответственности Германии в развязывании вой-ны.
Для съезда 1926 г. был демонстративно избран Бреслау как "форпост германизма на Востоке", а все его основные доклады в той или форме подчеркивали исконно немецкий ха-рактер восточных провинций Пруссии.
Съезд 1927 г. в Граце обсуждал не менее острую проблему возвращения Австрии в единое германское государство. В его докладах упор был сделан на "историческую общность и единое будущее обеих стран".
Последние съезды веймарского периода в Галле (1930) и Гёттингене (1932) проходили в условиях экономического кризиса и политической нестабильности. Проникнутые националистическим духом, они изобиловали, прежде всего, антифранцузскими выступлениями. В Гёттингене группа молодых остфоршеров (ученые, изучающие Восточную Европу) выступила с открытой пропагандой немецкой колонизации на Востоке. Даже далекие от современности доклады по археологии доказывали, что уже с начала железного века восточные территории Пруссии были заселены германскими племенами.
Консервативная историография. Задающее тон в германской историографии консер-вативное направление не признавало республику как законную форму государства, объявляя эту систему "импортированной с Запада" и глубоко чуждой немецкой сущности. Считая де-мократию и парламентаризм величайшей социально-политической опасностью для совре-менности, консерваторы неустанно пропагандировали возврат к авторитарным формам правления или даже к восстановлению монархического режима. Заметную роль в их исторических представлениях стала играть антикапиталистическая демагогия, выраженная в требованиях создания "народного сообщества" под эгидой сильной государственной власти, защищающей трудящихся и средние слои от своекорыстного эгоизма крупных капиталистов и банкиров еврейского, прежде всего, происхождения.
Особенно показательной в этом отношении была эволюция Вернера Зомбарта (1863-1941) в сторону социально-консервативных позиций. Он превратился в идеолога средних слоев, пропагандиста особого немецкого пути развития, противника индустриализма, требо-вавшего возродить социально-экономические ценности доиндустриального прошлого. Клас-сическим произведением социально-консервативной историографии стала книга Зомбарта "Пролетарский социализм"[7], направленная против марксизма и либерализма.
В последнем своем крупном произведении "Немецкий социализм" Зомбарт стремился указать выход из "пустыни экономического века"[8]. Автор защищал идею автаркии, предла-гал ликвидировать крупные предприятия и возродить мелкое ремесло и сельское хозяйство. Капитализм с его конкуренцией и стремлением к прибыли был изображен как порождение дьявола. По мысли Зомбарта, лучше всего было бы зачеркнуть последние полтора века и снова начать с эпохи просвещенного абсолютизма. Теперь он разочаровался в своей прежней апологии капитализма и, мучительно раздумывая о будущем, в 1933 г. писал: "Были ли напрасны мои жизнь и творчество, как мне иногда кажется, или же имели все-таки смысл, может определить только будущее"[9].
Изучая историю Германии нового времени, консерваторы противопоставляли кайзе-ровскую империю и Веймарскую республику. Основание империи они рассматривали как "ослепительный восход солнца, позолотивший полвека немецкой истории", Веймарская рес-публика казалась "темной долиной, которую нужно покинуть как можно скорее"[10]. Кон-серваторы резко отвергали любую критику Бисмарка, рассматривая это как антинациональ-ное кощунство.
Тюбингенский историк Адальберт Валь (1871-1957) в книге "Германская история от основания империи до начала мировой войны" проводил линию преемственности от освободительной войны 1813 г. до объединения Германии под эгидой Пруссии. Валь объявлял империю вершиной немецкой истории и критиковал преемников Бисмарка за ошибки, приведшие к изоляции Германии.
Другой тюбингенский профессор Иоганнес Галлер (1865-1947) в книгах "Эра Бюлова" (1922) и "Эпохи германской истории" (1923) показал приверженность прусско-юнкерской традиции. Он резко осуждал быструю индустриализацию Германии, приведшую к формированию сильного рабочего класса. Галлер обвинил канцлера Бюлова в форсированном строительстве военно-морского флота, что повлекло за собой обострение отношений с Англией. Считая идеалом государства военно-бюрократическую систему Пруссии, Галлер утверждал, что естественным направлением германской внешней экспансии должен был быть восток Европы, прежде всего - Польша, Прибалтика, запад России. Книги Галлера пользовались большой популярностью среди молодежи из-за их хорошего литературного стиля и вносили весомую лепту в поддержание националистических и реваншистских настроений.
Восходящим светилом консервативной историографии был представитель нового по-коления, фрейбургский профессор Герхард Риттер (1888-1967), с достаточной лояльностью относившийся к республике. Исследуя англо-германские отношения на рубеже XIX-XX вв., Риттер верно отметил глубину их противоречий и убедительно показал, что распространен-ный среди историков тезис о возможности союза с Англией - это не более чем красивая ле-генда[11]. Но сам Риттер объяснял невозможность такого союза не объективным обострени-ем межимпериалистических противоречий, а извечными геополитическими факторами и принципиальной противоположностью немецкого и британского мышления. Одновременно он выступил за более тесную связь Германии и Советской России, рассчитывая использовать ее для укрепления международных позиций немецкого империализма.
Подобную идею сближения Германии и России Риттер проводил в самом крупном своем произведении того времени - двухтомной биографии инициатора и руководителя прусских реформ начала XIX в. барона К. Штейна[12]. Книга была основана на богатейшем архивном материале и практически всей существующей литературе. Смысл ее состоял в под-черкивании оригинального характера реформаторской политики Штейна. Идеи Штейна ба-зировались не на принципах Великой Французской революции, как доказывал ранее либерал Макс Леман, а коренились, по мнению Риттера, в либеральном мышлении старой Священной Римской империи, в учении Лютера и Канта и, частично, в английских конституционных порядках. Поэтому реформы Штейна вовсе не порывали радикально с традициями германского прошлого, они произросли исторически именно на немецкой национальной почве. Либерализм Штейна, как доказывал не без основания Риттер, был в основе консервативным, ибо путем реформ удалось сохранить и даже укрепить существовавшее прусское государство.
Другим важным аспектом книги была проблема создания единого немецкого государства. Риттер противопоставил реалиста Бисмарка моралисту Штейну и сделал вывод, что для успеха государственной политики необходимо отбросить мешающие моральные принципы, что удалось сделать только Бисмарку, в то время как Штейн остался в плену морализма. В итоге, Штейн под пером Риттера - это олицетворение страстного национального подъема, во время которого немецкая лютеранская сущность восстала против ее угнетения воплощенной в Наполеоне чуждой западноевропейской властью и сбросила ее. Германия XX века, попавшая в такое же положение, что и Пруссия сто лет назад, должна найти в себе силы и разорвать оковы Версальского диктата, таков актуальный вывод Риттера.
Либеральное направление. Либеральные историки принимали и поддерживали Вей-марскую республику, считая ее неизбежностью и наилучшим в данных условиях заслоном против социальных потрясений. Ярче всего их умонастроение выразил Мейнеке: "Глядя в прошлое, я остаюсь в сердце монархистом, глядя в будущее, разумом я становлюсь респуб-ликанцем". Не отказываясь от борьбы за ревизию Версальского договора и возвращение утраченных территорий, прежде всего восточных, либералы выступали за более гибкую внешнюю политику и примирение с западными державами.
Идейным лидером и духовным наставником либерального направления после смерти Фридриха Наумана и Макса Вебера стал Фридрих Мейнеке (1862-1954).
В межвоенный период, кроме огромного количества небольших работ, Мейнеке опубликовал два фундаментальных произведения, развивающих его понимание истории как царства идей и духа. В 1924 г. появилась его наиболее значительная книга "Идея государственного разума в новой истории"[13]. Явный отпечаток на концепцию автора наложило крушение Германской империи. Мейнеке отказался от слепого преклонения перед государством силы. Теперь политическая власть и государство предстают в его глазах не создателями, а губителями ценностей культуры. Чтобы ограничить их пагубное воздействие, Мейнеке предлагает ориентироваться на несколько туманную категорию "государственного разума", которую следует отличать от абстрактной теории государства. Эта категория определяет государственные интересы не в смысле создания идеального государства, а в интересах государства, существующего в конкретном выражении. Политика силы, свойственная государству, не идентична государственному разуму, т.к. задачей подлинно великого государственного деятеля Мейнеке считает сохранение необходимого равновесия морали и силы. В Германской империи баланс был нарушен в пользу второй, что и привело к катастрофе 1918 г. Отметив реальный дуализм и даже имманентное противоречие силы и духа, Мейнеке подчеркнул, что в принципе возможна их гармония, а мостиком между ними как раз и должен явиться "государственный разум".
Центральной проблемой политической мысли со времени Ренессанса Мейнеке счита-ет неразрешимое противоречие между учением о естественном праве и реальным ходом ис-тории. Государство как выражение силы, как феномен с собственными жизненными интере-сами и волей оказывается несовместимым с идеей государства как средства для общего бла-госостояния, подчиненного этическим нормам и законам. Практически это означало, что государственный деятель должен придерживаться в теории общего нравственного закона и абсолютных ценностей. В реальности же происходит их постоянное нарушение. Оно неиз-бежно, ибо выступает трагической необходимостью, вытекает из темной демонической подосновы жизни. Поэтому и несостоятельно обвинение Германии в сознательном развязы-вании первой мировой войны - таков политический смысл рассуждений Мейнеке.
В книге "Возникновение историзма" Мейнеке нарисовал грандиозную картину гене-зиса историзма как одной из величайших духовных революций в жизни Европы[14]. Идеалистический немецкий историзм выступил в его концепции высшим выражением человеческого духа. Он тщательно проследил истоки историзма у крупнейших французских, английских и немецких просветителей. При этом Мейнеке искал почву историзма не в социальной природе и направленности Просвещения, а в духовной жизни людей. Стремясь показать постепенное преобразование просветительского мышления в историческое, Мейнеке обосновал тезис о диаметральной противоположности Просвещения и историзма, трактуя последний как преодоление просветительского прагматизма и рационализма.
К создателям раннего историзма Мейнеке относил Мёзера, Гердера и Гёте, укладывая их в русло антипросветительской реакции в идейной жизни Германии XVIII в. Неправомерно считая Гердера и Гёте неоплатониками, имея в виду иррациональный аспект философии Платона, Мейнеке настойчиво подчеркивал якобы присущий им иррационализм мышления. Подлинный их облик автор подверг столь радикальной препарации, что многокрасочная и противоречивая картина генезиса историзма в Германии приобрела совершенно иной характер, чем на самом деле. Тем не менее, концепция Мейнеке получила широкое распространение, она и сегодня поражает воображение читателя своим размахом.
В межвоенный период продолжалась интенсивная деятельность Германа Онкена (1869-1945), издавшего ряд значительных исторических источников. Особый интерес вызва-ла его публикация трехтомного собрания документов по рейнской политике Наполеона III, извлеченных из многих европейских архивов. Сборник ставил целью показать, что экспансионистская политика Наполеона, добивавшегося установления границы по Рейну, была непосредственной причиной франко-германской войны 1870-1871 гг. и исторической прелюдией к первой мировой войне из-за реваншистских устремлений Франции.
В 1933 г. после многолетней подготовки Онкен опубликовал два тома о дипломатической предыстории мировой войны, созданные на базе практически всех опубликованных к тому времени документов из немецких и британских архивов[15]. Автор стремился проследить взаимосвязи внутреннего развития и внешней политики не только Германии, но и всей Европы. Главным виновником войны Онкен считал русский национализм и панславизм. Но автор подверг основательной критике и немецких политиков, не сумевших, по его мнению, использовать все шансы для примирения с Великобританией. Книга Онкена вызвала нападки и справа, и слева. Для консерваторов она была чересчур пробританской, для леволибералов - оставалась слишком апологетичной.
Возражая критикам его оценок позиции Англии, Онкен в 1937 г. написал работу "Безопасность Индии"[16]. В ней он объяснил англо-русское соглашение как британскую уступку России, бывшей на протяжении всего XIX в. ее главным соперником в Азии. Онкен утверждал, что поворот Англии был вызван не немецкой политикой создания сильного военно-морского флота, а стремлением урегулировать отношения с самым опасным конкурентом, которым являлась Россия, рвавшаяся к Персидскому заливу. Подчеркивая необходимость сближения Англии и Германии, Онкен указывал, что теперь главной угрозой Британской империи являются не Россия или Германия, а итальянский империализм, наступающий в Африке, и усилившиеся стремления колониальных народов к независимости.
За примирение с Англией выступал и крупный либеральный историк Эрих Бранден-бург (1868-1946). В книге "От Бисмарка к мировой войне" он осудил внешнюю политику Германии за ее близорукость и хаотичность[17]. Бранденбург верно отметил, что к войне привели противоречия ведущих держав, их борьба за сферы влияния и колонии. Но автор считал, что внешняя политика Германии была в целом направлена на поддержание мира, иначе она развязала бы войну при более благоприятных условиях во время русско-японской войны или в период кризиса 1909 г. Вынужденная начать войну, Германия добивалась не мировой гегемонии, а только равенства с другими великими державами. Их естественным правом Бранденбург объявил территориальный раздел мира, порожденный экономическими интересами.
Вторую важнейшую причину войны он видел в противоречии между устаревшими европейскими границами и национальным принципом. Поэтому Бранденбург указывал, что самой ужасной ошибкой Германии была поддержка ею Австро-Венгрии и Турции, которые стремились сохранить господство над другими народами. Правда, столь верная оценка со-провождалась объяснением позиции Германии не заинтересованностью в сохранении кон-троля над Багдадской железной дорогой, а ее верностью союзническим обязательствам.
Своеобразное место в либеральном направлении занимал Франц Шнабель (1887-1966). Из-за своих либерально-католических взглядов и антипатии к Пруссии он не смог по-лучить профессуру ни в одном немецком университете и преподавал в Высшей технической школе Карлсруэ. Главным произведением Шнабеля был обобщающий труд по германской истории XIX в.[18] В отличие от известного сочинения Трейчке и других подобных историй, освещавших главным образом политико-дипломатические события, Шнабель уделил много внимания социально-экономическим процессам, развитию техники и особенно культурным и религиозным аспектам. Он подчеркивал, что идея объединения Германии под эгидой Пруссии не имела глубоких корней в прошлой немецкой истории, а была насильственным деянием Бисмарка.