Суждение вкуса совершенно не зависит от понятия о совершенстве
Объективную целесообразность можно познать только посредством соотнесения многообразного с определенной целью, следовательно, только через понятие. Из одного этого уже явствует, что прекрасное, суждение о котором имеет в своей основе чисто формальную целесообразность, т. е. целесообразность без цели, совершенно не зависит от представления о добром, так как доброе предполагает объективную целесообразность, г. е. соотнесение предмета с определенной целью.
Объективная целесообразность бывает или внешней, т. е. полезностью, или внутренней, т. е. совершенством предмета. Из двух предшествующих разделов достаточно ясно, что то удовольствие от предмета, благодаря которому мы называем его прекрасным, не может зависеть от представления о его полезности, ибо тогда оно не было бы непосредственным удовольствием от предмета, а ведь именно такое удовольствие составляет основное условие суждения о красоте. Объективная же внутренняя целесообразность, т. е. совершенство, уже ближе к предикату прекрасного, и поэтому именитые философы 12 отождествляли ее с красотой, но с прибавлением: если она мыслится смутно. В любой критике вкуса в высшей степени важно решить вопрос: действительно ли красота растворима в понятии совершенства?
Чтобы судить об объективной целесообразности, мы всегда нуждаемся в понятии цели и (если эта целесообразность должна быть не внешней [полезностью], а внутренней) в понятии внутренней цели, которое содержит в себе основание внутренней возможности предмета. А так как цель вообще есть то, понятие чего можно рассматривать как основание возможности самого предмета, то для того, чтобы представить себе объективную целесообразность в вещи, заранее должно быть дано понятие о том, чем должна быть вещь; и согласие многообразного в вещи с этим понятием (дающим правило связи многообразного в ней) есть качественное совершенство вещи. От него отличается количественное совершенство как полнота каждой вещи в своем виде, которое есть только понятие величины (целокупности), где уже заранее мыслится определенным, чем вещь должна быть, и спрашивается только, все ли необходимое для этого в ней имеется. Формальное в представлении о вещи, т. е. согласованность многообразного как единого (без определения, чем оно должно быть), само по себе не обнаруживает никакой объективной целесообразности, так как, после того как отвлекаются от этого единого как цели (чем вещь должна быть), в душе созерцающего не остается ничего, кроме субъективной целесообразности представлений, которая, может быть, и указывает на некую целесообразность состояния представлений в субъекте и на какую-то удовлетворенность его в этом состоянии тем, что данная форма схватывается в воображении, но не указывает на совершенство какого-либо объекта, который здесь не мыслится через какое бы то ни было понятие цели. Например, если я вижу в лесу поляну, вокруг которой стоят деревья, и при этом не представляю себе никакой цели, например что эта поляна должна служить для танцев поселян, то одна лишь форма не дает ни малейшего понятия о совершенстве. Но представлять себе формальную объективную целесообразность без цели, т. е. одну только форму совершенства (без всякой материи и понятия о том, что приводится в согласие, хотя бы это и было лишь идеей закономерности вообще), есть настоящее противоречие.
Суждение же вкуса есть эстетическое суждение, т. е. такое, которое покоится на субъективных основах и определяющим основанием которого не может быть понятие и, значит, также понятие определенной цели. Следовательно, через красоту как формальную субъективную целесообразность никак не мыслится совершенство предмета как якобы формальная, но все же объективная целесообразность; и если считать, будто понятие прекрасного и понятие доброго различаются только по логической форме, что первое есть лишь смутное, а второе — ясное понятие совершенства, в остальном же они по содержанию и происхождению тождественны, то такое различие незначительно, ибо в таком случае между ними не было бы специфического различия, а суждение вкуса было бы таким же познавательным суждением, как суждение, в котором нечто признается добрым; так, например, когда простолюдин говорит, что несправедливо обманывать, он основывает свое суждение на смутных, а философ — на ясных принципах, однако оба в сущности на одних и тех же принципах разума. Но я уже показал, что эстетическое суждение есть единственное в своем роде и не дает решительно никакого познания (даже и смутного) об объекте; познание дается только посредством логического суждения, тогда как эстетическое суждение соотносит представление, посредством которого дается объект, исключительно с субъектом и показывает вовсе не свойства предмета, а только целесообразную форму в определении способностей представления, которые занимаются этим предметом. Суждение называется эстетическим именно потому, что определяющее основание его есть не понятие, а чувство (внутреннее чувство) упомянутой гармонии в игре душевных сил, коль скоро ее можно ощущать. Если же хотят называть эстетическими смутные понятия и объективное суждение, которое имеет их в основе, то мы имели бы рассудок, который судит чувственно, или [внешнее] чувство, которое представляло бы свои объекты посредством понятий; и то и другое содержит противоречие. Способность [давать] понятия, будут ли они смутными или ясными, есть рассудок; и хотя для суждения вкуса как эстетического суждения (как и для всех суждений) требуется также и рассудок, но требуется он для него не как способность познания предмета, а как способность определения суждения и представления о нем (без [посредства] понятия) по отношению этого представления к субъекту и его внутреннему чувству, и притом постольку, поскольку это суждение возможно по некоторому всеобщему правилу.