Племенные мозги» – реальность

Начнем с очевидного: физическое устройство и состояние каждого конкретного мозга – есть главный фактор, обусловливающий его функционирование. Работа мозга, мышление, отражается и выражается у современного человека прежде всего в языке, в речи (хотя, разумеется, не только). Мы мыслим, как говорим, а говорим, как мыслим. Но и говорит, а мыслит каждый из нас так, как ему позволяют физические данные, в т.ч. его индивидуального мозга. Последние же в абсолютной степени определяются наследственностью, в том числе расовой. Это все азбучные истины, не требующие подтверждения.

Но надо ясно понимать, что отличия в строении мозга – не только расовые (о них шла речь в разделе «Раса и этнос»), грубые и мощные[94], но также и племенные, более тонкие и деликатные – имеют место быть и фиксируются наукой с давних пор. Одним из первых еще в конце XIX века этой теме посвятил свои труды отечественный ученый Р. Л. Вейнберг. В работе «О строении мозга у эстов, латышей и поляков. Сравнительно-анатомический очерк» (М., 1899) на базе статистической информации он сделал важнейший, основополагающий вывод: «Мы видим таким образом, что хотя человеческий мозг устроен относительно своей наружной формы, несомненно, по одному плану, общему для большинства человеческих типов, тем не менее, он представляет целый ряд таких признаков, которые заметно разнятся по своей частоте у различных племен человечества или даже свойственны только одним племенам, отсутствуя совершенно у других».

В работе «К учению о форме мозга человека» (Русский антропологический журнал, N 4, 1902) Р. Л. Вейнберг подчеркивал, что и теоретическая медицина, и антропология должны подвергнуть всестороннему изучению расовые различия в строении мозга. Автор делился, например, такими наблюдениями: «После целого ряда работ, вышедших за последние три десятилетия по соматологии евреев, едва ли может оставаться какое-либо сомнение в существовании среди них особого физического типа, выражающегося не только в своеобразных чертах, так называемой еврейской «физиономии», но в устройстве скелета, в пропорциях черепа и туловища, в особенностях внешних покровов. Резче физических особенностей выступают психологические черты еврейской расы. Те и другие, преимущественно же последние, отражаются, как известно, на развитии центральной нервной системы или, точнее говоря, являются внешним выражением особого устройства центрального органа психической и физической жизни у данного племени». Далее были выявлены эти особенности в организации борозд и извилин у евреев. К числу расово-диагностических особенностей от носятся прежде всего направление так называемых Роландовых и Сильвиевых борозд, специфика разделения между лобными и теменными долями, а также многочисленные перерывы и мостики между соседними извилинами, составляющие племенную особенность строения мозга евреев, что и выражается в их повышенной социальной приспособляемости и особом ситуативном чутье. Описывая специфику строения мозга евреев, Р. Л. Вейнберг аналогично подчеркивал: «Таким образом, и в этом случае мы встречаемся с рядом таких особенностей рисунка мозговой поверхности, которые, по нашим и других авторов наблюдениям, несомненно принадлежат к разряду редко наблюдаемых вариантов мозговых извилин и поэтому не должны быть обойдены молчанием при сравнительно-расовом исследовании человеческого мозга». Именно у евреев чаще всего наблюдается аномалия срастания Роландовых и Сильвиевых борозд[95]. И так далее.

Современник Вейнберга, знаменитый французский краниолог Поль Топинар высказывался о биологических основаниях культуры с еще большей ясностью: «Импульсы, присущие мозговому веществу, столь прочны, несмотря на воспитание и цивилизацию, что сохраняются еще после скрещиваний и помесей и помогают распознать последние... Достаточно сказать, что идеи нравственности могут составить физиологические отличия между расами... Существуют языки, глубоко отличающиеся друг от друга и требующие особого устройства гортани для разговора на них и особого понимания для уразумения их... Следует обратить внимание также на различные способы ощущения музыкальной гаммы в пяти частях света. То, что гармонично для слухового аппарата мозга одних рас, неприятно для слуха других. Воспитание здесь не при чем, так как самый факт первичен и имеет анатомическое основание. То же относится и к отличиям в системах счисления. Народы, называемые арийскими, понимают их все и вообще отличаются способностями к математике... Способности к рисованию также различны»[96].

За сто с лишним лет с тех пор изучение племенных особенностей устройства мозга у разных народов шагнуло настолько далеко, что уже не приходится оспаривать влияние этого фактора на способ того или иного этноса мыслить и говорить[97]. В этой связи нам интереснее поставить другой вопрос: о связи племенного типа мышления с племенным же типом языка, религии и культуры. При этом понятно, что нас интересует именно модифицированный кроманьонец, поскольку своя рубашка ближе к телу и все дальнейшее развитие нашего курса будет связано в основном с европеоидной расой и русскими как ее частью.

Этничность первична

Этнология знает племена, вовсе лишенные всякого, даже самого примитивного религиозного чувства: таковы некоторые популяции эскимосов, отдельные этносы Бразилии, Парагвая и Полинезии, живущие в джунглях Индостана, Восточной и Южной Африки дикие племена, аборигены Андаманских островов. Но такие стихийные атеисты, все же, суть исключения среди народов. В абсолютном большинстве этносы Земли исполняют пусть простенькие, но магические обряды, связанные, к примеру, с охотой, с вызыванием (или наоборот) дождя, или с надеждой на урожай, с любовной магией, с культом предков и т.д. Очень поучительна в этом плане книга Фрезера «Золотая ветвь», да и «Опыты» Монтеня не устарели, не говоря о современных исследованиях.

Вместе с тем этнологи не только выявляют общее в обрядах и верованиях разных этносов, но и подчеркивают при описании того или иного племени, народности, глубокое своеобразие их верований, иногда ничем не объяснимое, кроме причудливой традиции. Когда закладывались эти традиции? Большинство ученых однозначно указывает, в первую очередь, на «правильные» погребения мертвых, практиковавшиеся уже неандертальцами, а там и на наскальную живопись и скульптурные фигурки животных и людей, отмечаемых в самых ранних проявлениях кроманьонца в качестве элемента неких ритуалов или верований.

В самом деле, почему неандерталец, бывший, вне всякого сомнения, каннибалом, а по предположению Поршнева еще и поедателем падали, предпочитал хоронить в земле своих умерших соплеменников вместо того, чтобы их просто съедать? (Как мы знаем, ряд диких племен и в наши дни «погребает» своих мертвецов в желудках родственников, причем с религиозной мотивировкой[98].) Ясно, что делал он это не ради санитарии и гигиены, с коими знаком не был, а по более высоким соображениям. Тем более, что в могилы клали цветы, каменные или костяные орудия, сыпали магически охранную красную охру, черный уголь. Все эти элементы почтительного и предусмотрительного сопровождения покойников в мир иной свидетельствуют: перед нами первоначальный религиозный ритуал, совершавшийся людьми, признающими загробную жизнь и взаимное влияние потусторонних сил на земное бытие.

Но спросим: что же происходило с религиозностью в дальнейшем, на стадии активной расовой дивергенции и первичного этногенеза? На этот вопрос отвечает сам факт шокирующего разнообразия погребальных ритуалов: от ямного и шахтного – до огненного и воздушного (когда тела выставляются на специальных площадках – например, в кронах деревьев – на волю всех стихий и птиц), водного (когда труп, иногда полусожженный, пускают плыть по реке), а также упомянутого ритуального съедения. Этот факт говорит нам об одном: формирование этнических обрядов и верований есть, несомненно, продукт этногенеза, служащий одним из важных этноразграничителей вторичного, небиологического характера.

К слову сказать, явление духовной дивергенции даже среди животных хорошо известно этологам. К примеру, как отмечает А. М. Кондратов в книге «Звуки и знаки» (М., 1966), вороны, живущие в штате Коннектикут, не могут общаться с воронами Калифорнии. То есть, птицы одной породы, прекрасно находящие между собой общий язык в пределах локальных популяций, настолько расходятся в разных регионах по образу жизни, по привычкам, по знаковым системам, что не понимают друг друга и даже не скрещиваются между собой! Вторичные различия в «вороньем менталитете», обусловленные длительной племенной изоляцией, приобретают характер условной, но жесткой видовой границы, в действительности (т.е. биологически) ею, разумеется, не являясь.

Итак, этническая религиозность обретается заодно в ходе обретения собственно этничности, это несомненно. И наоборот: обретение религиозности является одним из наиболее важных элементов утверждения этничности в плане духовной дивергенции и обособления от других, чужих этносов. Будучи, как и язык, производным от биологических племенных особенностей феноменом, этническая религиозность так же становится затем сильнейшим фактором этнической идентичности.

Но что происходит дальше? Первичные родоплеменные верования, если данный этнос сколько-нибудь долголетен, могут смениться (и не один раз!) на более сложные, совершенные. Происходить такая смена, по-видимому, может двояким способом.

Во-первых – путем органического развития первоначальных представлений, их усложнения и обогащения новыми мифологическими подробностями. Порой, по закону диалектики, до собственной противоположности, как это произошло, причем дважды, у евреев, эволюционировавших от языческого многобожия к иудаистическому монотеизму, затем породивших и частью принявших христианство, но вновь утвердившихся в иудаизме.

Во-вторых – путем полного или частичного уничтожения этих представлений с заменой на иное, новое, привнесенное извне учение.

Насколько можно судить, первым путем прошли индусы, китайцы, евреи и некоторые другие. Это, заметим, помогло им сцементировать свою этничность не в жалких веках, не на убогую тысячу лет, а как минимум на 3-5 тысячелетий! И в дальнейшем, надо думать, поможет.

Не сумели пройти первым путем и избрали второй – египтяне (правда, ни сам этот сложносоставной этнос, ни его религия не были изначально автохтонны и самотождественны), эллины и во многом наследовавшие им римляне, кельты, скандинавы, славяне, персы...

Что сказать в заключение? Тут важно выделить два аспекта.

1. Религии приходят и уходят, а этнос при этом порой остается и продолжает жить уже с новой религией. Ибо этничное – первично, а религиозное – вторично. Ставить знак тождества между этносом и его религией возможно далеко не всегда.

2. Чем органичнее данная религия для данного этноса, чем она этничнее, первозданнее, чем больше спаяна с этносом от самых глубин его этногнеза, тем лучше для него. Ибо в этом случае религия не вносит в бытие этноса никаких противоречий, она лишь укрепляет его самостояние, всемерно утверждает его идентичность на самых фундаментальных этажах его этнопсихологии, максимально способствует этническому единству. И наоборот, чем пестрее история и палитра религиозных воззрений этноса, чем больше в ней заимствований, чем богаче она сектами, толками, течениями, инородными культами, тем слабей, неустойчивей, раздробленней, недолговечней этнос, тем уязвимей он, ибо глубоко подрывается его основа основ: этническая идентичность.