ОСВОБОЖДЕНИЕ НУШАБЕ И ПРИМИРЕНИЕ ИСКЕНДЕРА С КИНТАЛОМ
Кравчий! Чашу! К жемчужинам чаши припав,
Я солью с ними сердца им сродный состав.
Влаги! Сохнет мой дух от вседневной отравы.
Жду: булатом булат очищается ржавый.
* * *
Тем, кого породил славный царь Филикус,
Был буртас остановлен и сдержан был рус.
И сыскал Искендер тот простор для привала,
Где земля и отраду и силы давала.
Там прекрасней Тубы были сени древес,
Там густы были травы под синью небес.
Там ручьи, как вино, были сладостны летом,
Но они не таились под строгим запретом.
Там, тенистым узором сердца веселя,
Изумрудные сети сплели тополя.
Там деревья высоко взнесли свои своды:
Их вскормил свежий воздух, вспоили их воды.
Меж древес, где всегда благодатны пиры,
Для Владыки румийские стлали ковры.
И когда принесли все, что надо для пира,
Сел с царями за пир царь подлунного мира,
И когда пированьем украсился луг,
И вкруг снеди замкнулся пирующих круг, -
Приказал государь принимавшим добычу
Сдать немедля добычу считавшим добычу,
Чтоб о множестве кладов, о ценных мехах,
О буртасах, аланах, о всех племенах
Доложили ему, чтоб хотя бы примерным
Был подсчет всем сокровищам, столь беспримерным.
И огромный воздвигли носильщики вал,
Груды ценной добычи, нося на привал.
Будто жадными тешась людскими сердцами,
Раскрывались, блистая, ларцы за ларцами.
И каменья, которых нельзя было счесть,
О себе всем очам тотчас подали весть.
Тут и золото было, и были в избытке
Серебра драгоценного лунные слитки,
Хризолиты, финифть, золотые щиты.
Сколько лучших кольчуг! Нет, не счел бы их ты!
Словно на гору Каф мог ты вскидывать взоры,
Полотна с миткалем видя целые горы.
Был прекрасен зербафт, на котором шитье
Золотое вело узорочье свое.
Соболей самых темных несли отовсюду
И бобров серебристых за грудою груду.
Горностая, прекраснее белых шелков,
Были сложены сотни и сотни тюков.
Серых векш - без числа!1 Лис без счета багровых,
И мехов жеребячьих, для носки готовых.
Много родинок тьмы с бледным светом слились:
Это мех почивален; дает его рысь.
Кроме этих чудес, было кладов немало,
От которых считающих сердце устало.
Царь взглянул: нет очам прихотливей утех!
Как в Иране весна - многокрасочный мех.
Цену меха узнав, царь промолвил: "На что же
Служат шкуры вон те, знать хотел бы я тоже?"
Соболиных и беличьих множество шкур
Царь узрел; был их цвет неприветливо бур.
Все облезли они, лет казалось им двести,
Но на лучшем они были сложены месте.
Шах взирал в удивленье: на что же, на что ж
Столько вытертых шкур и морщинистых кож?
"Неужели они, - "ж спросил, - для ношенья.
Иль, быть может, все это - жилищ украшенья?"
Молвил рус: "Из .потрепанных кож, государь,
Все рождается здесь, как рождалось и встарь:
Не смотри с удивленьем на шкуры сухие.
Это - деньги, и деньги, о царь, неплохие.
Эта жалкая ветошь в ходу и ценна.
Самых мягких мехов драгоценней она.
Что ж, дивясь, обратился ко мне ты с вопросом,
Купишь все малой шкурки куском безволосым.
Пусть меняет чеканку свою серебро,
Там, где все, что прошло, мигом стало старо,-
Шерсть ни на волос эта не стала дешевле
С той поры, как была в дело пущена древле".
Государь поразился:: какая видна
Здесь покорность веленьям! Безмерна она.
Он сказал мудрецу: "Усмиряя все свары,
Силе шахов повсюду способствуют кары,
Но у здешних владык больше властности есть:
Эту кожу велели сокровищем счесть!
Из всего, что мое здесь увидело око,
Это - лучшее. Это ценю я высоко.
Если б этой жемчужины не было здесь,
Кто б служил тут кому-либо? Это ты взвесь.
Ведь иначе никто здесь не мог бы быть шахом,
Шах тут - шах. В этом все. Шах тут правит не страхом.
Увидав, что сокровищам нету конца,
Искендер за даянья восславил творца,
И, прославив творца бирюзового крова,
Он застольную чашу потребовал снова.
Услаждаясь вином, струнный слушая звон,
Словно туча весной, щедрым сделался он.
Тем вождям, что в боях были ловки и яры,
И парчи и сокровищ он роздал харвары.
Он им золота дал. Он был так тороват,
Что дарил он вождям за халатом халат.
Не осталось плеча, что не тешило взора
Алым бархатом, золотом златоузора.
Бессловесного жителя дальних степей
Царь призвал, - и свободно без прежних цепей
Подошел этот мощный степняк однорогий,
И царю, как и все, поклонился он в ноги.
И смотрел Искендер на врага своего:
Непонятное он изучал существо.
И немало сокровищ, отрадных для взгляда,
Он велел принести и парчи для наряда.
Но мотнул головою безмолвный степняк, -
Мол, они не нужны, проживу, мол, и так.
Он, потупившись, голову бросил овечью
Перед шахом: владел он безмолвия речью.
Понял все государь: чтобы пленный был рад,
Повелел он из лучших, отобранных стад
Дать овец великану, и принят был дивом
Этот дар, и казался безмолвный счастливым.
И погнал он овец в даль родимой земли,
И с гуртом пышнорунным исчез он вдали.
А лужайка полна была мира и блага,
И сверкала по чашам багряная влага,
И на душу царя взяли струны права,
И блаженно сияла над ним синева.
И когда от вина цвета розы вспотели
Розы царских ланит и в росе заблестели,
Шаха русов позвал вождь всех воинских сил
И на месте почетном его усадил.
Вдел он в ухо Кинтала серьгу. "Миновала, -
Он сказал, - наша распря; ценю я Кинтала".
Пленных всех он избавить велел от оков
И, призвав, одарил; был всегда он таков.
В одиночку ли тешиться счастьем и миром!
Пожелал Нушабе он увидеть за пиром.
И к Светилу полдневному тотчас Луну
Привели, - и Луну привели не одну:
С ней пришли и кумиры, познавшие беды, -
Мотыльки - радость глаз и услада беседы.
Царь убрал Нушабе в жемчуга и шелка.
Как зарю, что весеннего ждет ветерка,
Дал ей много мехов, лалов с жемчугом вместе.
Вновь прекрасная стала подобна невесте.
Царь был несколько дней с ней, веселой всегда,
А когда пированья прошла череда,
Длань царя: сей Луной одаряя Дувала,
Вмиг Дувала ремень вкруг нее завязала.
Поднеся новобрачным жемчужный убор,
Царь своею рукой их скрепил договор.
Он в Берду их направил, в родимые дали,
Чтоб за зданьями зданья они воздвигали.
Чтоб дворец Нушабе стал прекрасен, как встарь,
Без подсчета казны им вручил государь.
В путь отправив чету, всем вождям своим сряду
Дал за трудный поход он большую награду.
Сговорившись о дани, могучий Кинтал
В ожерелье, в венце в свой предел поспешал.
Он, вернувшись в свой город, не знавший урона,
Вновь обрадован был всем величием трона.
Он, признав, что всевластен в миру Искендер,
Каждый год возглашал на пиру: "Искендер!"
А румиец, чьему мы дивились величью,
То за чашей сидел, то гонялся за дичью.
Он в тени тополей, он под листьями ив
Слушал най, к сладкой чаше уста приложив.
Славя солнечный свет, ликовал он душою
И, ликуя, вино пил с отрадой большою.
Счастье, юность и царство! Ну кто ж от души
Не сказал бы счастливцу: к усладам спеши!
КНИГА II
ИКБАЛ-НАМЕ
(КНИГА О СЧАСТЬЕ)
НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ
Лишь мудрейший из греков пришел в свой рудник,
Ряд вот этих каменьев пред нами возник:
Искендер, целый мир обошедший походом,
Войском взвихривший пыль подо всем небосводом,
Прибыл в древний свой край из далеких земель
И овеял сияньем свою колыбель.
Царь услады забыл и, по слову преданья,
Стал искать он учителя, полного знанья.
И все небо постиг он, исполненный сил,
И в узилище тайны врата он открыл.
Он искал руководства в забытых указах,
В пехлевийских, дорийских и греческих сказах
И в парсийских строках о Хосроях, года
В его памяти лившихся, словно вода.
И к наречиям чуждым влеклась его дума,
И к юнанским речам и к сказаниям Рума.
Царь велел мудрецам всю премудрость облечь,
Совершив перевод, в ионийскую речь.
Всюду брал он жемчужины знанья, - и вскоре
Совокупность жемчужин составила море.
А когда ценным волнам не стало числа,
Их гряда из румийской земли потекла.
И в единственный клад все замкнул он познанье, -
В "Мироведенья книгу>, сердцам в назиданье.
Тайный свод сил духовных им также был дан.
Этой силой живет и поныне Юнан.
"Искендера походы" - вот то, чем навеки
Смогут в воск обратить все железное греки.
И в семи небосводов потайную суть
С этой книгою греки смогли заглянуть.
Но из прошлых жемчужин в подлунной пустыне
Одного Антиоха находим мы ныне.
Так вот новое - все, что звучит нам досель, -
Создал в книгах своих покровитель земель.
И когда, чтивший званье все боле и боле,
Царь воссел на великом, всесветном престоле,
Мудрецам он промолвил в назначенный час:
"Мудрецов изречения радуют нас.
Да забыть им о зависти - горестном чувстве!
Важно первым быть в знании или в искусстве!
Много в мире достоинств, что выше всего,
Но превыше их всех - лишь одно мастерство".
И с тех пор повелось при царе Искендере:
Только знающий муж в полной славится мере.
Государь вел к познанию свой караван.
Вслед за ним царедворцев направился стан.
К полным знанья мужам шли придворные, чтобы
Воспринять всю премудрость великой учебы, -
И по воле царя, почитавшего ум,
Был прославлен Юнан и прославился Рум.
И страницы Юнана закрылись, и время
Протекло, - все же славится мудрое племя.
Хоть приемный шатер до созвездий взмывал,
Все в молельне своей государь пребывал.
Вся из кожи козлиной молельня темнела,
Золотых и серебряных скреп не имела.
Весь шалаш был из ивовых прутьев; для ног
Не ковер в нем лежал, - только белый песок.
Бытием истомясь, отведя его сети,
Здесь, в молельне, Владыка не думал о свете.
Тут снимал он венец, также пояс царей,
Чтоб служения пояс надеть поскорей.
К лику светлой земли наклонялся он ликом
И, склоняясь, вздыхал он в смиренье великом.
Благодарность воздав за былое, у сил
Неземных он в грядущем помоги просил.
Мнил он делом творца все, что было дотоле,
А не делом своей побеждающей воли.
Прославлял он, как видишь, немало творца.
И моленье его достигало творца.
Лишь моления тех, что исполнены скверны,
Ввысь восходят напрасно дорогой неверной.
Если бога молящий покорен и чист, -
Путь мольбы его скор, и открыт, и лучист.
Овладел Искендер величайшей державой,
Славясь мудрым правленьем и верою правой.
Не сродни был он тем, что на буйном пиру,
Силы зла не узрев, не стремились к добру.
След насилья он стер. Под огнем поднебесья
Царь удерживал в мире покой равновесья.
И дитя и вдова, правосудья взыскав,
Поспешали к царю, зная царский устав.
Столько было добра в его праведном лике,
Что все семь поясов подчинились Владыке.
К людям знанья он шел для познания дел,
Ипознаньем весь мир получил он в удел.
Как бы иначе турок румийского края
Взял индийский престол и корону Китая?
Да! Куда бы ни шел он, подобный горе, -
Шесть разделов имелось на царском дворе:
Были тысячи мощных, владевших мечами,
Что поспорить с любыми могли силачами;
Были здесь колдуны, - было множество тут
Тех, которыми мог быть распутан Харут;
Были здесь краснобаи, чья хитрая сила
Похищала сиянье дневного светила;
И толпа многомудрых ученых была.
Не пытайся их счесть, - не найти им числа;
Были светлые старцы, что в ночь перед битвой
К звездам очи вздымали с горячей молитвой;
Были здесь и пророки. Прославленный ряд
Этих сил проникал в каждый царский отряд.
И в нелегких делах, не идя наудачу,
Чтобы легче решить непростую задачу,
Царь, построив ряды из шести этих сил,
У шести этих ратей помоги просил,
И они, облегчая цареву дорогу,
Искендеру давали большую помогу.
И развеять могли они ужасы мглы,
И распутать умели тугие узлы.
По предвиденью старцев, по воле созвездий,
Что врагам предвещали угрозу возмездий,
Все свершалось, и в блеске счастливого дня
Цель спешила к царю, погоняя коня.
Ощутив, что неистовство вражье простерло
Дерзновенную длань и хватало за горло, -
Думал царь: "Бросив золото в руки врагу,
Золотым этим делом себе помогу".
Если ж золотом враг не прельщался, то смело
Царь железный - железом свершал свое дело.
В час, когда и железо теряло права,
Привлекал Искендер на помогу волхва.
Если ж призванный волхв не был с должным уловом,
Призывался помощник, владеющий словом.
Если речь рассыпалась бессильно у скал,
То в уме мудрецов царь помоги искал.
Если мудрый не мог предоставить помогу,
Все подвижник свершал, обращавшийся к богу.
А когда и над ним грозный властвовал рок,
То на зов Искендера являлся пророк.
Но когда и пророк отступал понемногу,
Искендер все вверял только мудрому богу.
И великий ключарь государевых дел
Посылал Искендеру счастливый удел.
И везде государь, сей венец мирозданья,
На дорогах своих находил назиданья.
И пиров и охот соблюдая устав,
Царь нигде не искал безраздумных забав.
В некий день, услаждаясь блистательным пиром,
Царь ворота веселья раскрыл перед миром.
И на царском пиру, теша радостный взгляд,
Разместился чангистов сверкающий ряд.
Лишь один из певцов этой праздничной ночи
Привлекал Повелителя зоркие очи.
Был он в радужной ткани, в прекрасной ваши.
Семь цветов ее были весьма хороши.
Вкруг одежды, что блеска являла немало,
Государево сердце с отрадой витало.
Хоть одежды прекрасной сияли цвета,
Да подкладка была из простого холста.
Но певец понапрасну был в твердой надежде,
Что не скоро пропасть этой пышной одежде.
К ткани прядала пыль, к шелку ластился дым,
И наряд постарел. Стал он словно седым.
Улыбнулись друг другу уток и основа,
И певец быть нарядным не мог уже снова.
И одежду он вывернул кверху холстом,
Оказавшись в наряде невзрачном, простом.
Искендер, увидав цвет холста некрасивый,
Так промолвил певцу: "О певец несчастливый,
Что с себя ты совлек лепестки своих роз
И облекся в шипы, не страшась их угроз?
Что в дерюге пришел, не в шелку небывалом?
Почему со стекляшкой пришел, а не с лалом?"
И, прижавши к земле лоб склонившийся свой,
Поклялся музыкант Искендера главой,
Что он в том же шелку, что для царского взора
В некий день просиял красотою узора:
"Но ведь стала дырявой одежда моя,
И подкладкою вверх ее вывернул я.
Если б я пред царем был в одежде дырявой,
То нутро разглядел бы увенчанный славой".
И, услышав разумное слово певца,
Несказанно смутился носитель венца.
И певца благосклонным окинувши взглядом,
Одарил он немедля роскошным нарядом.
И сказал он в прискорбье среди тишины:
"От людей наши тайны скрывать мы должны.
Если тайное наше откроется взглядам,
Целый мир переполнится тягостным смрадом.
Если чья-то откроет в грядущем рука
Тот сундук, где румийские скрыты шелка,
Быть ли черным алоэ, хоть мрак его скрыло
От людей серебром, и узором кадило!
Черный пепел узрев, каждый будет готов,
Засмеявшись, блеснуть белизною зубов".