ВИНА, СОВЕСТЬ И НРАВСТВЕННОСТЬ
Говоря о нравственности, нельзя забывать одного важного условия: пока она не исполнена рвущимся изнутри эмоциональным пылом, пока она не проникнута душевным теплом, это еще не нравственность, в лучшем случае, мы имеем дело с формально понятой честностью. Рассудочность не может лежать в основе истинной нравственности, как и в основе истинной красоты. Она невозможна без искреннего благоволения к окружающему (Sinnott, 1966, р. 181-182).
Похоже, что в процессе формирования совести, в процессе нравственного развития личности все эмоции без исключения играют хотя бы небольшую, хотя бы косвенную роль. Постижение разницы между добром и злом из-под палки заставит ребенка бояться, гневаться или стыдиться. Если же ему будут представлены образцы высоконравственного поведения, самоотречения во имя заботы и бескорыстной помощи ближнему, это, напротив, вызовет у него возбуждение и радость. И все же можно утверждать, что в процессе формирования аффективно-когнитивных структур совести, как и в процессе становления сложных аффективно-когнитивно-пове-денческих паттернов нравственности главнейшую роль играет именно вина - необходимейшая из всех эмоций.
Теория дифференциальных эмоций рассматривает эмоцию вины как одну из базовых эмоций, которая, подобно другим базовым эмоциям, прошла долгий путь эволюционно-биологического развития. Человека не учат бояться, и так же человека не обучают эмоции вины. Эмоции вины, так же как и эмоции страха, присущи некие внутренние активаторы или естественные сигналы, связанные с неблагоприятными социокультурными условиями. Кроме того, каждая культура и каждый социальный институт (семья, церковь и т. д.), в основе которых лежат этические и моральные принципы, формируют некие условные сигналы вины, они предписывают определенные стандарты поведения и пытаются внушить их подрастающему поколению. Будучи сформулированными, эти предписания (моральные и этические принципы) конституируют когнитивный компонент совести. Зрелая совесть и связанные с нею эмоции образуют аффективно-когнитивную структуру, которая оценивает каждый шаг человека на предмет его соответствия нравственным принципам. Переживание вины скорее, чем страха, оказывает влияние на совесть. Есть неотразимый аргумент в пользу этого довода, и заключается он в следующем: переживание вины приковывает внимание человека к источнику вины, оно не отпустит без покаяния или оправдания, переживание страха, напротив, заставляет бежать от источника страха и отпускает на безопасное расстояние от него. Умение балансировать на грани, разделяющей конформизм, продиктованный страхом, и ответственность, внушенную чувством вины, можно рассматривать как свидетельство зрелой совести и нравственного поведения. Чувство ответственности является ядром структуры совести, оно ориентировано на осознание вины и в то же время способствует выбору такого стиля поведения, которое снизит вероятность интенсивного переживания вины.
Эмоции стыда и вины во многом тесно связаны, поэтому в данной главе мы часто будем сопоставлять их, выявляя признаки, отличающие стыд и вину друг от друга. На первый взгляд может показаться, что разница между этими двумя эмоциями очевидна, но стоит столкнуться на практике со всем разнообразием проявлений стыда и вины, как от былой уверенности не остается и следа.
ХАРАКТЕРИСТИКИ ВИНЫ
Легко спутать стыд и вину, несложно принять одну эмоцию за другую, не составит труда также понять, почему происходит это смешение. Одинаковые или схожие ситуации служат причиной и для переживания стыда, и для переживания вины. Переживание каждой из этих эмоций связано с желанием скрыть что-либо или что-то исправить, но, как мы увидим далее, то, что человек пытается скрыть или исправить, в корне отличает стыд от вины.
Выражение вины
Мимика, сопровождающая переживание вины, не столь выразительна, как мимическое выражение любой другой отрицательной эмоции. Именно поэтому так сложно по одному лишь внешнему виду человека определить, чувствует он за собой вину или нет, даже если человек столь юн, что наверняка еще не обучился скрывать вину или эффективно противостоять ее укорам.
Если переживание вины лишь иногда отражается на лице индивида, то влияние этой эмоции на внутреннюю жизнь, в том числе на когнитивные функции, на протекание нейрофизиологических и гормональных процессов, неоспоримо. И все же, наука сегодня еще не в состоянии однозначно определить внешние или внутренние признаки вины. Разговоры о том, что симптомы переживания вины можно уловить с помощью детектора лжи (полиграфа), если и имеют под собой основания, то, скорее всего, неубедительные. Этот метод нельзя назвать надежным.
Переживание вины
Описывая в этой главе субъективное переживание вины, мы будем говорить о вине нравственной, этической или религиозной и не будем касаться юридического понимания вины. С точки зрения закона человек может быть признан виновным, но если произошла судебная ошибка, то осужденный не испытает чувства вины. Можно представить ситуацию, когда даже заслуженное наказание не вызывает у правонарушителя чувства вины, несмотря на судебную процедуру и осуждение (например, Джон не замечает полицейского, делающего ему знак остановиться, и проезжает мимо; это может стоить ему явки в суд и денежного штрафа, но он не будет чувствовать себя виноватым).
Когда Джон переживает вину, он испытывает интенсивное и мучительное чувство собственной неправоты по отношению к человеку или к группе, перед которыми он провинился. Если Джон верующий человек, то, сверх того, его будет угнетать сознание собственной греховности.
В конце концов не столь редки случаи, когда человек испытывает чувство вины перед самим собой. Как правило, это происходит, когда он понимает, что его поступок вступает в противоречие с его характером.
Вина ложится на сердце тяжелым грузом. Если эмоция стыда временно затуманивает рассудок, то эмоция вины, напротив, стимулирует мыслительные процессы, как правило, связанные с осознанием провинностиисперебором возможностей для исправления ситуации. Не так-то просто признать свой проступок. Зачастую, для того чтобы прочувствовать вину и испытать желание искупить ее, человеку необходимо снова и снова в памяти и в воображении представить себе ситуацию, связанную с его проступком. Тот, кто сможет набраться смелости встретить вину лицом к лицу и сразу же начнет предпринимать шаги к ее искуплению, избежит мучительной агонии многократного переживания неприятной ситуации, не разделит участь людей, откладывающих на потом встречу с виной.
Профиль эмоций для ситуации вины (по данным ШДЭ) представлен на рис. 16-1. Он иллюстрирует некоторые положения, касающиеся динамики переживания вины и ее взаимосвязи с другими эмоциями. Тот факт, что смущение занимает лишь пятое место в данном профиле доказывает правомерность предпринятой нами попытки разделения эмоций вины и смущения. По свидетельству многих исследователей в переживаниях, связанных с виной, заметную роль играет страх. Это значит, что зачастую в ситуациях, связанных с переживанием вины, человек в то же самое время испытывает страх. Однако, как мы видим, в профиле ШДЭ показатели эмоции страха несколько ниже показателей эмоции печали. Можно сделать вывод, что в ситуации, связанной с переживанием вины, как эмоция печали, так и эмоция страха выступают в роли крайне значимых мотиваций.
Аффективный профиль в ситуации вины представлен на рис. 16-2. Если эмоциональный профиль в ситуации вины совершенно отличен от профилей других эмоций, то аффективный профиль несколько похож на профили в ситуациях гнева и страха. Однако в ситуации вины выраженность эмоции удовольствия значительно ниже, чем в ситуации стыда.
Переживание вины. Случай из жизни. Как-то раз Брэд, тринадцатилетний подросток, решил прогуляться по окрестностям со своим шестимесячным щенком колли. Собака его лучшего друга, двухлетняя немецкая овчарка, увязалась за ними. Брэду это поначалу не понравилось, ведь он настроился на тихую прогулку со своим маленьким другом. Но когда он услышал радостный лай собак, увидел, как приветливо они обнюхали друг друга, как дружно, бок о бок потрусили вперед, его досада улетучилась. Они отправились в путь, собаки то забегали вперед, стараясь догнать друг дружку, то останавливались, обнюхивая незнакомый и любопытный предмет.
Брэд решил взобраться на самый верх высокого утеса, нависавшего над живописным горным потоком. Там он остановился, очарованный прекрасным видом и угрожающим рокотом воды, пенящейся внизу. Собаки затеяли веселую возню рядом с ним. Разыгравшись, щенок слишком сильно прихватил зубами заднюю лапу овчарки, взрослая и сильная собака злобно зарычала и бросилась на щенка. Собаки сцепились, рыча и кусая друг друга, на самом краю высокого уступа. С одной стороны от уступа был не очень высокий обрыв высотой всего около четырех футов, зато с другой, всего в нескольких шагах, - зияла пропасть глубиной футов в пятьдесят, на дне ее торчали острые скалы, между которыми шумел, разбиваясь о них и пенясь, бурный горный поток. Мальчик схватил в руки лежащую рядом палку и приблизился к сцепившимся собакам. В это мгновение овчарка, на секунду отпустив щенка, поднялась на задние лапы, и у Брэда мелькнула мысль, что сейчас он сможет оттолкнуть ее влево или вправо. И тут он увидел кровь на ухе своего щенка, им овладела ярость и он ударил овчарку палкой. Собака сорвалась в пропасть, мальчик видел, как она летит вниз, навстречу неминуемой гибели в бурных водах горного потока. Речка подхватила безвольное тело собаки и быстро понесла его прочь. Мальчик бросился к своему щенку и обнаружил, что рана на ухе не опасная. Потом он снова посмотрел вниз и еще раз успел разглядеть, как мелькнуло в пенистой воде темное пятнышко, прежде чем окончательно пропасть из глаз.
Неожиданно Брэд вспомнил своего друга и понял, что совершил предательство по отношению к нему. Ведь он с тем же успехом мог оттолкнуть собаку в другую сторону, - пока она взобралась бы обратно, ее боевой пыл наверняка уже успел бы угаснуть. Охваченный гневом, он отомстил за своего щенка, но в то же время совершил дурной поступок. Мальчика уже не радовали красоты вокруг него, цветущие луга и тенистый лес. В ниспадающих водах горного потока уже не было прежнего очарования. Все изменилось вокруг. Мысли Брэда снова и снова возвращались к совершенному убийству. Он представлял себе в разных вариантах, как ему следовало поступить, чтобы не произошло непоправимой беды.
Он ума не мог приложить, как рассказать о случившемся своему другу. Сначала ему даже казалось, что у него не хватит на это смелости. Понятно, что он мог бы промолчать, если бы захотел, и прожить всю оставшуюся жизнь, мучимый этой мрачной тайной. Никто не знал о том, что он сделал. Вокруг, насколько видел взгляд, не было ни одной живой души. Никто и никогда не мог узнать о его тайне, но с мыслью о том, чтобы утаить правду, Брэд согласиться не мог. Он чувствовал, что в этом случае уже никогда не сможет прямо посмотреть своему другу в глаза. Мальчик понимал, что если скроет свой проступок, то уже никогда не сможет радоваться, как прежде, их совместным затеям и играм. Брэд знал, как любил его товарищ свою собаку.
Брэд пытался представить, как он мог бы рассказать ему о случившемся. Он снова и снова вспоминал все события этого дня. Он представил себе, как встретит его друг известие о гибели собаки. Он подумал, что его проступок может раз и навсегда разрушить их дружбу. Эта мысль поразила мальчика, он даже попытался убедить себя в том, что, может быть, ничего непоправимого не произошло, что, вполне вероятно, собака просто упала в воду, а потом преспокойно выбралась на берег. Но на самом деле он не верил в это. Он убеждал себя в том, что только оттолкнул овчарку от своего щенка, а та потом уже сама случайно сорвалась в пропасть. Он снова и снова повторял себе, что, может быть, он не виноват, что это был просто несчастный случай, и никак не мог обмануться.
Потом он задумался о том, как сделать, чтобы друг понял и простил его. Он вспомнил, насколько тот доверял ему, как совсем недавно он помогал другу, когда у того заболел отец и на мальчика свалилась целая куча домашней работы. Но затем перед его умственным взором вновь предстала страшная картина - собака, падающая на острые скалы на дне пропасти, - и все, что он когда-либо делал для своего друга, поблекло по сравнению с этим.
Когда Брэд вернулся домой, он вспомнил, что друг только накануне вечером уехал к бабушке и проведет там целый месяц. Мальчик понял, что не должен объясняться сразу же и с облегчением вздохнул.
Брэд попытался заняться своими обычными делами, но его мысли вновь и вновь возвращались к печальным событиям. В конце концов день подошел к концу, мальчик отправился спать. Но спать он не смог. Что бы он ни предпринимал, чтобы отвлечься от своих мыслей и уснуть, ничего не получалось - сон не шел к нему. Он знал, что он должен сделать. Ближе к полуночи он поднялся с постели, взял ручку и бумагу и начал писать длинное письмо своему другу, в котором подробно описал все события прошедшего дня. Лишь после того, как он поставил точку, он смог уснуть. Только после признания в своем проступке, мальчик смог убедить себя, что рано или поздно друг обязательно простит его, поймет, что он действовал импульсивно, что виной случившемуся был приступ безотчетного гнева. Теперь он мог надеяться, что его поступок не разрушит их дружбы.
Вина, загнанная в жесткие рамки правил, юридических норм и законодательных актов, не предполагает переживание эмоции вины, но мы не рассматриваем здесь точку зрения юриспруденции. Мы понимаем под виной именно те чувства, которые испытал Брэд, когда понял, что преднамеренно убил собаку своего лучшего друга. Рассказ Брэда служит прекрасной иллюстрацией, помогающей нам понять наиболее существенные черты субъективного опыта переживания вины. В основном Брэ-да тревожила судьба его отношений с другом, но, кроме того, он испытывал какие-то чувства и к погибшей собаке. Он любил ее. Он часто играл с ней, пока у него не появился свой собственный щенок. Его переживание вины по отношению к собаке было тесно переплетено с состраданием и печалью. Но нас в первую очередь будет интересовать эмоция вины, испытанная им по отношению к своему другу.
В переживаниях Брэда, как и в переживании вины любого человека, главным было глубокое осознание собственного предательства, способного нарушить доверие его друга к нему. Брэд чувствовал, что узы дружбы в опасности. Он не мог смириться с многочисленными и существенными для него потерями, которые нес ему разрыв с его лучшим другом.
Чем ближе вам человек, перед которым вы провинились, тем сильнее ваше переживание вины, тем отчетливее вы будете осознавать все потери, связанные с разрывом отношений. Предощущение грядущих утрат может вызвать печаль. Кроме того, угроза разрыва связей вызывает и страх, вы боитесь остаться в одиночестве, без защиты дружбы, вы не уверены в будущем.
Большая часть тягостных размышлений человека, испытывающего вину, связана с ожиданием возможной реакции человека, перед которым он провинился. Будет это печаль или он погрустит немного, а потом рассердится? Приведет ли его гнев к враждебности и желанию отомстить? Какую форму мщения он изберет? В описанной выше ситуации Брэд не мог со всей уверенностью предсказать, рассорится с ним его друг или они все же продолжат общаться, а может, он затаит злобу и захочет отыграться на его щенке. Все эти фантазии вовлекают в переживание вины эмоции печали и страха.
Важно знать, что в процессе переживания вины человек может испытать и эмоцию стыда. В описанном выше случае Брэд пережил так называемый моральный стыд (Lewis, 1971). Брэд испытал именно моральный стыд, поскольку причина его переживаний лежала в его проступке. Если бы он застыдился своих плохих манер или неподходящего к случаю наряда, то этот стыд мы не могли бы назвать моральным стыдом. Но в описанном случае Брэд стыдился того, что в момент переживания гнева утратил самоконтроль. Это были очень трудные минуты для мальчика, он испугался за своего щенка и одновременно рассердился на чужую овчарку. Сочетание переживаний вины и стыда крайне мучительно для человека, так же мучительно, как сочетание переживаний вины и страха, вызванного навязчивыми фантазиями о возможном мщении со стороны того, перед кем был совершен проступок.
Подводя итог, можно сказать, что переживание или чувство вины связано с мучительным ощущением изоляции - изоляции от человека, перед которым вы провинились. Для религиозного человека вина, кроме того, означает чувство греховности и глубоко прочувствованную необходимость получить прощение от Бога. На вершине переживания вины вам начинает казаться, что изоляция становится абсолютной, что барьер, отделяющий вас от близкого человека, непреодолим. Эмоция вины способствует особой активности рассудка. Вы не можете удержаться от размышлений о своей вине, о человеке, перед которым вы провинились, о возможном мщении с его стороны, о том, как он отреагирует, и о будущем ваших с ним отношений; вы вновь и вновь задаете себе все эти вопросы и никак не можете найти однозначного ответа на них. Стыд, как мы уже говорили в главе 15, вызывает совершенно противоположный эффект. При переживании стыда вы словно бы теряете способность мыслить, все шестеренки вашего рассудка заклинивает, вы теряете дар речи. При переживании вины, напротив, образы и мысли словно сами по себе рождаются в вашей голове. Даже если вы нарочно попытаетесь думать о чем-либо другом, мысль о вашем проступке без спроса вторгнется в ваше сознание и вновь захватит все помыслы.
Детерминанты вины
Эйбл-Эйбесфельдт (Eibl-Eibesfeldt, 1971) доказал, что развитие этических норм имеет под собой биологическую основу, и в полном соответствии с теорией дифференциальных эмоций предположил, что связанное с этическими нормами развитие чувства ответственности и вины также имеет генетическую основу. Осьюбел (Ausubel, 1955) не указывал прямо на биогенетический механизм вины, однако утверждал, что эта, по сути своей очень человеческая, эмоция лежит в основе развития и упрочения социальных норм и потому с неизбежностью представлена во всех культурах, при минимально благоприятствующих тому условиях. Он выдвинул три психологические предпосылки развития эмоции вины: 1) принятие общих моральных ценностей; 2) интернализация этих ценностей; 3) способность к самокритике, развитая настолько, чтобы воспринимать противоречия между реальным поведением и ин-тернализированными ценностями.
Кроме того, Осьюбел (Ausubel, 1955) предполагал существование некоторых общекультурных механизмов усвоения вины и обусловленного виной поведения. В корнях этой общности лежат: 1) базовые аспекты взаимоотношений между родителями и ребенком; 2) минимум навыков социализации ребенка, предполагаемый в каждой культуре; 3) определенная последовательность этапов когнитивного и социального развития. Осьюбел отмечал, что в роли одной из самых существенных предпосылок развития совести и эмоции вины можно рассматривать мощное желание родителей и всего общества в целом воспитать у подрастающего поколения чувство ответственности.
Детерминанты вины более очевидны, чем детерминанты любой другой отрицательной эмоции. Основанием для переживания вины является <неправильный> поступок. Результатом поступка, вступившего в противоречие с моральными, этическими или религиозными нормами, будет переживание вины. Обычно эмоция вины напрямую связана с осознанием факта проступка или предательства собственных взглядов и убеждений. Кроме того, переживание вины может быть связано с безответственным поступком. Пытаясь определить детерминанты эмоции вины, как и любой другой эмоции, мы поневоле сталкиваемся с неопределенностью. Вина связана с поведением, отличающимся крайним разнообразим моральных, этических и религиозных норм, и потому причины для переживания вины могут быть очень разными у разных людей, у представителей различных народов и различных культур. Некоторые люди испытывают вину, вкушая мясную пищу в пятницу, другие - в любой день недели, а третьи никогда и ни при каких обстоятельствах не испытывают вину, связанную с пищей. Некоторые люди винят себя за леность, за то, что они не соответствуют стандартам, которые установили для себя они сами, или их родители, или референтная группа (ближайшее социальное окружение), а другие чувствуют вину из-за чрезмерной увлеченности работой, которая мешает им исполнять семейные и дружеские обязанности.
Неверный поступок может вызвать и стыд, но в том случае, когда поступок осознается неверным не вообще, а только в связи с чувством поражения, несостоятельности, неуместности. Если человек, нарушивший моральные, этические или религиозные нормы, испытывает стыд, то, скорее всего, потому, что ему не удалось скрыть свой проступок. Стыд в данном случае нужно рассматривать как результат повышенного самосознания, вызванного разоблачением неверного поступка.
Причиной для переживания стыда, в отличие от переживания вины, могут стать такие поступки индивида, которые не вступают в противоречие с моральными, этическими или религиозными нормами. Такую разновидность стыда Осьюбел (AUSII-bel, 1955) назвал <неморальным стыдом>. Предпосылкой для <морального стыда>, по мнению Осьюбела, является осуждение вашего поступка другими людьми с позиций нравственности, причем не обязательно, чтобы вы разделяли мнение окружающих о предосудительности вашего поступка. Кроме того, порой достаточно просто представить себе, как оценят ваш поступок другие люди, чтобы вы испытали приступ морального стыда. Осьюбел придерживается мнения, что в основе стыда лежит осуждение, идущее извне, либо реальное, либо воображаемое. В противоположность стыду, вина не зависит от реального или предполагаемого отношения окружающих к проступку, переживание вины сопровождается самоосуждением, снижением самооценки, раскаянием и, по мнению Осьюбела, особой разновидностью морального стыда.
Нужно отметить, что эмоция вины не зависит от убеждений человека и от степени его согласия с формальными или очевидными нормами морали, этики или религии. Нормы могут восприниматься безотчетно, а согласие или несогласие с ними может формироваться на интуитивном уровне. Практически каждый человек, строя свое межличностное и социальное поведение, руководствуется неким личным этическим кодексом, но очень немногие люди в состоянии постоянно осознавать его структуру, сложную иерархию и взаимосвязь отдельных принципов.
Вина возникает в ситуациях, связанных с чувством ответственности. Существует тесная связь между чувством ответственности и порогом эмоции вины. Поводом для стыда, как правило, становятся действия окружающих людей, для вины, напротив, - собственные действия человека или неспособность к действиям. Следует подчеркнуть, что причиной для переживания вины с равной легкостью и с равной вероятностью может стать как действие, так и бездействие - то есть как имевшие место чувство, мысль или поступок, противоречащие этическим нормам, так и чувство, мысль или поступок, отсутствовавшие в определенное время и в определенной ситуации, в которой они были уместны и желательны.
Эмоция вины, как и любая другая эмоция, одинаково понятна любому человеку, и все-таки причины для ее переживания и последствия, к которым приводит это переживание, у разных людей и в разных культурах очень отличаются друг от друга. Однако нельзя обойти вниманием некоторые сферы жизнедеятельности человека, в которых практически любая культура устанавливает жесткую взаимосвязь между проступком и виной. Практически обязательную силу у любого народа и в любой культуре имеют запреты, связанные с сексуальными отношениями (например, табу на кровосмешение); нарушение этих запретов жестко влечет за собой обвинение. Те же последствия имеет убийство, особенно неприемлемо убийство родственника или члена группы. Моральные и этические нормы любой культуры не ограничиваются осуждением крайних форм правонарушений, все они каким-либо образом определяют общие стандарты сексуального и агрессивного поведения. Эти наблюдения могут объяснить тесную связь эмоции вины с чувствами, мыслями и поступками сексуального и агрессивного характера.
Попросту говоря, главной причиной вины является проступок. Мы можем определить проступок как аморальное деяние, как нарушение внутреннего стандарта, или как предательство. Хотя каждое из этих определений привносит свой нюанс в понимание сущности проступка, понятно, что мы говорим об одном и том же.
То, что одному человеку кажется грехом, другой воспримет как невинное развлечение. Есть люди, которые сочтут за грех съесть гамбургер в <Макдональдсе>, поскольку их религия требует от них следовать специальной диете или есть специально приготовленную пищу. Для одних тяжким грехом будет употребление алкоголя, для других - современные танцы и так далее и тому подобное. Главное, что объединяет эти столь разные по форме поступки - это ощущение совершаемого греха, которое является универсальным активатором эмоции вины. Грехом, как правило, считается причинение нравственного или физического вреда живому существу, хотя понимание греха во многом определяется религией, воспитанием и культурой.
Несмотря на то что основной причиной вины является проступок, человек может чувствовать себя виноватым даже в тех случаях, когда на самом деле он не совершил никакого проступка или не имел возможности поступить иначе. Свидетельством тому служит рассказ Джейн. Девушка чувствовала себя виноватой в разводе родителей. Однажды, приехав домой на каникулы, она обнаружила, что у нее пропали все вещи.
Я не могла поверить в случившееся, у меня не укладывалось в голове, что мои родители теперь живут порознь. Вещи, которых я не нашла дома, оказались в другом месте - в той квартире, куда переехала моя мать. Я страшно рассердилась на мать за то, что она вывезла все из дома, и огорчилась за отца, который остался совсем один. У меня было ощущение, что они пренебрегли мною, ведь они даже не посчитали нужным спросить моего мнения. Я разрывалась надвое, я понимала, что теперь мне придется ночевать то в одном, то в другом доме, и это рождало у меня чувство нестабильности. Я не знала теперь, где мой дом, где мое место. Было бы вполне естественно, если бы я жила с матерью, но я чувствовала себя виноватой перед отцом, я просто не могла оставить его одного. Но в конце концов мне пришлось смириться с мыслью о том, что отныне моим домом будет эта квартира.
Джейн чувствовала себя виноватой перед отцом, хотя посторонний человек вряд ли возложит на нее ответственность за одиночество отца. Ее вина была рождена преданностью отцу, чувством долга перед ним, которое заслуживает одобрения и похвалы. Она чувствовала себя виноватой, поскольку ей казалось, что она отказалась от отца, предала его. Однако мы не только не можем винить ее в разводе родителей, но и должны признать, что страдающей стороной здесь был не столько ее отец, сколько она сама. В каком-то смысле будет верно сказать, что девушка страдала чужой виной, той, которую, вероятно, испытывали ее родители. Джейн оказалась перед тяжелым выбором, она должна была решить, где теперь будет ее дом. Ее выбор в пользу матери вполне естественен и разумен, но он усугубил ее чувство вины перед отцом, чувство, которого девушка не заслужила.
Для возникновения чувства вины необходима <интернализация> определенных стандартов поведения. Это значит, что диктуемые обществом стандарты поведения переходят из разряда внешних в разряд внутренних норм. Сам человек становится источником и хранителем этих норм, он сам следит за их соблюдением. Он несет ответственность за свои поступки в первую очередь перед собой, и поэтому чувствует себя виноватым, если его поведение не соответствует усвоенным им нормам.
Хотя вина Джейн и кажется безосновательной, она вполне закономерна. Джейн - хорошая дочь. Ценности, связанные с семейной жизнью, стали ее собственными ценностями, именно они определяли ее поведение по отношению к родителям. Развод родителей неизбежно разрушал сложившуюся модель ее дочернего поведения, вынуждал ее <встать на сторону> одного из родителей. Она не могла жить и с отцом и с матерью, не могла жить сразу в двух домах, в каждом из которых недоставало одного из родителей.
Стандарты поведения различны в разных культурах и даже семьях внутри одной и той же культуры. Кроме того, нормы многих типов поведения могут изменяться от поколения к поколению. Читая рассказ. Сильвии, нетрудно понять, что ее стандарты сексуального поведения отличны от стандартов ее родителей; возможно, они отличны и от ваших стандартов. У девушки было много сексуальных контактов, и этот факт многими людьми рассматривается как нарушение нравственных или религиозных норм. Как мы увидим, ее поведение в конце концов вступило в противоречие с совестью и породило у нее сильное чувство вины. Однако это чувство вины было связано не столько с нарушением норм сексуального поведения, сколько с представлениями девушки о дружбе и преданности.
В седьмом и восьмом классах я подружилась с <распутными девицами> (конечно, они были <распутными> по мерке католической школы, то есть вполне нормальными). Одна из них, Мария, научила меня краситься, целоваться и показала мне, <чем занимаются мальчики с девочками>. Она вела себя так, словно была мальчиком, и это коробило меня, потому что меня вполне устраивало, что она была девочкой. Я и сейчас бисексуальна. Моей лучшей подругой стала Изабель.
Во время летних каникул меня изнасиловал один парень. Ему было 19 лет, и я была едва знакома с ним. Я никому не рассказала о случившемся и даже не очень переживала по этому поводу, я тревожилась только оттого, что боялась забеременеть. Тогда я просто не сочла это насилием, гораздо позже, когда я стала работать в SOS (телефон доверия для жертв насилия, который действует в нашем в студенческом городке), я поняла, что это было насилие. После этого случая у меня были интимные отношения с другом нашей семьи (он был старше меня на восемь лет), я отбилась от рук и стала вести довольно беспорядочную сексуальную жизнь. Все мои мужчины были, как правило, старше меня. Я понимала, что не могу рассчитывать на любовь этих мужчин и на сколько-нибудь прочные отношения с ними, ведь мне было только 14 лет, неважно, что физически я была развита не по годам и мне часто давали все 20.
Я была уже на втором курсе колледжа, когда изнасиловали мою лучшую подругу Изабель. Как мне представляется сейчас, случившееся больше расстроило меня, чем саму Изабель. Мы с Изабель были так похожи, что порой не могли удержаться от ревности по поводу успехов друг друга. Мы обе хорошо рисовали, обе писали стихи и обе претендовали на исключительность.
Вскоре Изабель сошлась с одним парнем, они быстро сблизились. Однако спустя некоторое время я также стала встречаться с ним. До сих пор я до конца не понимаю, почему пошла на это. Я чувствовала себя злой, порочной и страшно виноватой перед Изабель. Даже сейчас, по прошествии многих лет я считаю, что это был самый дурной, самый глупый поступок в моей жизни. Наша связь была мимолетной, но только через восемь месяцев я призналась в ней Изабель. После этого она целый год не разговаривала со мной, она словно не замечала меня, несмотря на то что пять раз в неделю мы виделись с ней на уроке живописи, где кроме нас и преподавателя никого не было.
На старшем курсе колледжа у меня появился постоянный друг. Мы познакомились с ним на семинаре по психологии общения. Это была любовь с первого взгляда. Ему тогда было уже 25 лет, и он только две недели как вышел из тюрьмы (хотя ничем не походил на обычного уголовника). Целый год я была от него без ума. На мой выпускной бал мы пришли вместе. Я знала, что Изабель посещает тренинг сенситивности, куда ходил и мой новый друг, я очень боялась, что, узнав о нашей связи, Изабель захочет отомстить мне. Но мои опасения оказались напрасными. На выпускном балу она неожиданно заговорила со мной, впервые после целого года молчания, и это был самый счастливый момент в моей жизни. Пока шла торжественная церемония, мы все были рядом - я, мой друг Джон, Изабель, ее друг Ник (тот самый, с которым у меня была связь), мои родители, - как это было чудесно. На следующий день мы с Изабель сходили на могилу нашего любимого учителя. Впервые после целого года ссоры мы были вместе всю ночь. Мы смеялись над разлучившими нас обидами и подозрениями. Я помню охватившее меня в ту ночь чувство, что Изабель я люблю даже больше, чем Джона, но к утру это чувство прошло.
Рассказ Сильвии показывает нам, как осознание совершенного предательства вызывает чувство вины. Предательство, особенно предательство друга или любимого человека, по-видимому, можно считать универсальной причиной вины, поскольку предательство нарушает стандарты поведения, общие для всех культур. Сильвия любила Изабель как подругу или даже как любовницу, и потому предательство породило у нее сильное чувство вины. Вот как она описывает свои переживания.
В юности я испытала мучительное чувство вины, причиной которому в какой-то степени послужила моя беспорядочная сексуальная жизнь, но в большей степени - связь с любовником подруги. К тому времени у меня был довольно богатый сексуальный опыт, но никогда прежде я не чувствовала себя виноватой по этому поводу. Связь с другом Изабель породила у меня чувство собственной ущербности, порочности, - вероятно, потому, что я понимала, что поступаю <неправильно>. Я перестала уважать себя, я называла себя <грешницей>, что само по себе уже было странно, потому что я никогда не была особенно набожной. Я чувствовала себя грешницей еще и потому, что отчетливо видела, к чему меня приведет эта связь, но ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала себя виноватой не только в том, что <кручу роман> с парнем подруги, но и от того, что видела, что творится с Изабель и понимала, как она будет после этого относиться ко мне. Я чувствовала, что уже не смогу прямо посмотреть в глаза не только своей подруге, но и любому порядочному человеку.
История Сильвии еще раз подтверждает тезис о том, что существенные события в жизни человека всегда сопровождаются целым комплексом эмоций.
Основной эмоцией в этой ситуации была, конечно же, вина, но мои переживания усугублялись и другими, не менее сильными эмоциями. Я тревожилась и боялась разоблачения. Мысль о разрыве с Изабель вызывала у меня глубокую печаль. Я стыдилась того, что делаю, но в то же время я испытывала огромное возбуждение и радость от близости с обаятельным, интеллигентным и остроумным человеком, каким оказался друг Изабель. Была какая-то злая ирония в том, что я испытывала вину именно тогда, - когда я не просто занималась любовью, а на самом деле полюбила. Даже теперь, после того как все благополучно разрешилось, когда все закончилось примирением и слезами радости, стоит мне только вспомнить о том времени и я вновь испытываю вину.
Понятно, отчего день окончания колледжа принес мне столько радости и облегчения. Он означал, что пришел конец непониманию, терзаниям и самобичеванию, чувству неполноценности.
Как мы уже не раз отмечали, даже отрицательные эмоции, даже эмоции, неприятные для человека, выполняют адаптивную функцию. Чувство вины, испытанное Сильвией в связи с совершенным ею предательством, породило у нее чувство ответственности за страдания жертвы. Именно вина, подкрепленная радостью примирения, стала основой личностного роста.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ФУНКЦИИ ВИНЫ
Вина, как и все другие эмоции, несомненно, сыграла важную роль в эволюции человека и общества. Переживание вины служило расплатой за бессмысленную агрессию и беспорядочную сексуальную жизнь, которая отнимает много энергии. Ожидание вины становится основой личностной ответственности. Эмоция вины совместно с эмоцией стыда лежит в основе чувства социальной ответственности и становится расплатой за проступки.
Специфическая функция эмоции вины заключается в том, что она стимулирует человека исправить ситуацию, восстановить нормальный ход вещей. Если вы чувствуете себя виноватым, у вас возникает желание загладить свою вину или хотя бы принести извинения человеку, перед которым вы провинились. Такое поведение - единственно эффективный способ разрешения внутреннего конфликта, порожденного виной.
Эти функции вины актуальны и в современной жизни. Без вины и стыда люди не соблюдали бы нормы морали и этики. Можно с большой долей вероятности предположить, что неспособность или неразвитая способность к вине и стыду сыграли существенную роль в Уотергейтском скандале и в его последствиях.
Если бы не было эмоции вины, то для надзора за соблюдением моральных норм пришлось бы создать специальные полицейские отряды, но кто обучал бы этих полицейских и кто надзирал бы за порядочностью самих полицейских? Общество, не знающее чувства вины, оказалось бы самым беззаконным и самым опасным обществом в мире. Поддержание общественного согласия по поводу норм и законов - одна из самых конструктивных функций вины (или ожидания вины и избегания вины). Различные эмпирические исследования (которые мы рассмотрим в следующем разделе) демонстрируют, каким образом вина способствует общественному согласию.
Формулируя этот вывод, мы вовсе не утверждаем, что слепое согласие с любым правилом и с любой системой норм обязательно пойдет на благо общества или будет способствовать адаптации индивида. Мы хотим лишь указать на тот факт, что эмоция вины играет известную роль в развитии личностной и социальной ответственности, что вина или ожидание вины напрямую связаны с необходимостью и с желанием соблюдать правила честной игры. Эмоция вины помогает нам почувствовать страдания, боль и мучения обиженного нами человека, она заставляет нас искать подходящие случаю слова и поступки, способные избавить человека от причиненной нами боли. Вина заставляет нас чувствовать ответственность и таким образом содействует росту личности, ее зрелости и психологической состоятельности.
Проведя сравнительный анализ подходов к воспитанию ребенка, бытующих в различных культурах, М. Мид, пришла к выводу, что чувство вины является одим из базовых условий выживания человека как вида:
<Однако не следует ли из этого, что и помимо специфической ситуации воспитания, чувство вины (уже иного порядка) - отразившееся в концепции "метафизической вины тварности" - также имеет под собой некое биологическое основание... это чувство вины-повинности является неизбежным следствием жизни и смерти как таковых; это и повинность хозяина, которую возлагает на себя мужчина вместе с отцовской ответственностью за свое потомство, она же - в боли, которую испытывает женщина, становясь матерью, она же - вина перед всеми, кто погиб в борьбе человечества за его сегодняшнее место в мире -переживание глубинной вины, которое реактивируется у индивида когда он, по какой-либо причине не может развернуться в полный рост, состояться как представитель своего пола, реализовать свои врожденные таланты и способности. И, надо полагать, такая вина, такое осознание своего пожизненного долга перед жизнью, долга, который может быть искуплен только готовностью жить до конца, столь глубоко и прочно укоренены в природе человеческого существа, живущего в культуре, что они всегда будут главной побудительной силой его духовных устремлений и гарантией его человечности> (Meade, 1950, р. 372).
Развитие эмоции вины и ее взаимоотношения с сочувствием
Для того чтобы ребенок мог испытывать чувство вины, он должен научиться понимать, что его поступки могут причинить вред другим людям. Ребенок должен уяснить, что он способен управлять своим поведением и что он отвечает за него.
Полное понимание этого приходит не сразу, порой для осознания требуются многие годы. И все-таки было бы неверным утверждать, что дети не способны различить, что такое хорошо и что такое плохо или что они не отдают себе отчет в своем поведении. Зан-Уокслер, Paдкe-ЯppoуиKинr(Zahn-Waxler,Radke-Yarrow, King, 1979) изучали реакции детей от полутора до двух с половиной лет на чужое огорчение (на чужую печаль, неудобство, боль). Они обучили матерей технике наблюдения. Матери регистрировали реакции детей и свои собственные реакции на обыденные ситуации, связанные с огорчениями, свидетелями которых становились дети. Под руководством экспериментаторов матери разыгрывали сценки, в которых либо они, либо экспериментаторы притворялись огорченными. Кроме непосредственной регистрации реакций детей, исследователи попытались оценить степень сочувствия, которое проявляли матери в экспериментальных ситуациях. По окончании экспериментов исследователи классифицировали разные способы, которыми пользовались матери для того, чтобы объяснить ребенку суть ситуации и роль ребенка в ней. Главный 'вывод, к которому пришли экспериментаторы, заключался в том, что уже в возрасте полутора лет дети демонстрируют очевидные признаки понимания последствий своего поведения. Понимание проявляется либо вербально (<Это я тебя обидел?>), либо в поступках, при помощи которых дети пытаются исправить ситуацию, вызывающую огорчение.
С особой наглядностью это проявлялось в тех случаях, когда поведение ребенка на самом деле являлось причиной огорчения матери, но подобная тенденция наблюдалась и тогда, когда ребенок был совершенно непричастен к случившемуся. Исследователи приходят к заключению, что дети особенно подвержены эмоции вины из-за недостаточно развитой способности оценки роли собственного поведения в причинах огорчения другого человека. Кроме того, исследователи обнаружили, что реакция ребенка на огорчение другого человека в значительной степени обусловлена теми воспитательными методами, которые применяет мать для социализации своего ребенка, в особенности теми, которые связаны с объяснением роли ребенка в огорчении другого человека. Например, дети, воспитание которых опиралось на физические методы воздействия, гораздо реже проявляли желание исправить последствия своих поступков, чем дети, чье воспитание было построено на эмоциональном и содержательном участии родителей. Попытки, предпринимаемые детьми к исправлению ситуации, вызывающей огорчение, экспериментаторы интерпретировали как признак переживания вины и сочувствия, они предположили, что мотивом для просоциального поведения обязательно служила аффективная реакция.
В процессе нормального развития дети обучаются всесторонне оценивать последствия своего поведения и избирать соответствующие случаю способы исправления ситуации. Причиной для переживания вины может стать добрая половина на первый взгляд безобидных поступков, и потому человек, как правило, в первую очередь усваивает нормы, принятые в его семье, в его социуме, в его культуре. По мере обретения социальной ответственности, в процессе созревания личности человек постигает все новые и новые области неприемлемого по тем или иным причинам поведения, на протяжении всей жизни он может все острее и острее осознавать свою виновность.
Вина и психопатология
Роль вины в психопатологии пока не стала объектом обстоятельного экспериментального анализа. Главная причина такого положения вещей заключается в том, что теоретики психопатологии практически никогда не рассматривали вину как самостоятельную мотивационную переменную. С легкой руки Фрейда (Freud, 1936), определившего вину как нравственную разновидность тревоги, как <тревогу совести>, за этой эмоцией перестали признавать право на присущие только ей существенные характеристики. Например, Мандлер (Mandler, 1975) утверждает, что тревога и вина - не более чем разные названия одного явления, то, что в одной ситуации человек назовет <тревогой>, в другой получит имя <вины>. С точки зрения Мандле-ра, переживание вины - не что иное, как тревога относительно реального или воображаемого промаха. По его словам такая разновидность тревоги (обозначенная индивидом как <вина>) запускает особый защитный механизм, характеризующийся желанием <отменить совершенный поступок>. Мандлер указывает, что работа этого защитного механизма сводится к попыткам загладить или нейтрализовать ущерб, нанесенный его ошибочными действиями.
Розенхан и Лондон (Rosenhan, London, 1970) утверждали, что вина является самостоятельным мотивационным феноменом. По их мнению, эмоция вины способствует ослаблению тревоги и помогает избежать более серьезных психических расстройств. Лондон (London, 1968) отмечал, что мании, сопровождающие психоти-ческую депрессию, часто развиваются на фоне переживаний вины и собственной никчемности.
Льюис (Lewis, 1971) обнаружила существенные различия между эмоциями вины и стыда: она обратила внимание на то, что если эмоция стыда играет особую роль в развитии депрессивных заболеваний, то эмоция вины в крайних проявлениях вызывает обсессивно-компульсивный невроз и паранойю. Льюис признавала, что эмпирическое исследование роли вины в психопатологии представляется затруднительным, однако указывала на его необходимость. По ее мнению, понимание особенностей эмоций стыда и вины будет способствовать лучшему пониманию процесса формирования невроза. Следует отметить, что многие авторы не согласны с тем, что вина может выступать как фактор обсессивно-компульсивной симптоматики. Более распространенным следует признать мнение (см., например: Henderson, Gillespie, 1956), что причиной навязчивости является не переживание вины, а эмоция страха.
Маурер (Mowrer, 1960) придерживается мнения, что совесть и реальная вина (возникающая как следствие реальных поступков, которые субъект уже совершил, но хотел бы, чтобы они не были совершены) играют главную роль в процессе формирования невроза. По его словам, невротик идет на поводу своих желаний, которые ущемляют интересы других людей - таким образом, он создает реальные предпосылки для переживания вины. Петерсон(Ре1ег5оп, 1967) исследовал процесс социализации, который представил как процесс становления совести в полном соответствии с воззрениями Маурера. Петерсон обнаружил, что дети с невротическими характеристиками (застенчивые, тревожные, пугливые и беззащитные) плохо социа-лизированы, не способны применять социальные навыки в реальной жизни. Точку зрения Маурера подкрепляют данные экспериментальных исследований Джонсона и соавт. (Johnson, Ackerman, Frank, Fionda, 1968). Эти исследователи продемонстрировали, что совесть, измеренная ими как устойчивость к искушениям, положительно коррелирует с хорошей адаптацией в социальной среде. Анализ нравственного развития и поведенческих нарушений у детей, произведенный Огреном и Докецки (Ogren, Dokecki, 1972), еще раз убеждает в правоте Маурера. Авторы указывают, что децентрация (уменьшение эгоцентризма) и социальная интеграция являются важными понятиями теорий совести как у Эриксона (Erickson, 1950), так и у Маурера. Было отмечено также, что нравственная незрелость может вести к нарушению внутригруп-повых отношений у детей, к неврозам и даже к параноидной шизофрении.
ЭМОЦИЯ ВИНЫ В РАЗЛИЧНЫХ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЯХ
Вина издавна является одним из основных понятий теологии и философии. Догматическая теология иудаизма и христианства утверждает греховность самого рождения человека и поиск спасения через прощение Господа. Несколько более либеральными выглядят такие взгляды на причины вины, как грех против Бога и против людей, особенно потому, что ясно указаны пути к прощению - молитва и раскаяние в первом случае, а во втором - извинение. Современные воззрения теологов и философов зачастую имеют отчетливую психологическую окраску, все чаще они признают прямую связь между развитием <Я> и способностью человека испытывать вину. <Возраст наступления ответственности> за совершенный проступок все чаще оценивается с точки зрения развития способности различать добро и зло; признается, что для разных проступков этот возраст должен быть разным.
В теоретических концепциях нас в первую очередь интересуют психологические аспекты вины. Наиболее ранние исследования в этой области, что и не удивительно, были проведены теоретиками психоанализа.
Психоаналитическая концепция вины
Согласно классической теории психоанализа становление эмоции вины начинается лишь после полного формирования структуры личности (включающей ид, эго и суперэго). Первым из этой триады формируется ид, которое в широком смысле можно трактовать как врожденный набор побуждений, инстинктов или влечений. Ид характеризуется примитивной сексуальностью и агрессивностью. Для формирования эго ребенок должен осознать свою отдельность, должен почувствовать грань между своим <Я> и <Я> окружающих его людей, должен научиться думать, совершать выбор, владеть собой и взаимодействовать с окружающей средой (с реальностью). Суперэго, обычно понимаемое как совесть, можно считать сформированным после того, как дети интернализуют или усваивают чувство пристойности (начинают понимать разницу между хорошим и плохим поведением), когда в достаточной степени уподобляются в этой пристойности со своими родителями или с представителями своей референтной группы. С точки зрения теоретиков психоанализа, развитие суперэго протекает под воздействием механизмов инкорпорации или интроекции (когда чужие мысли и чувства начинают восприниматься как свои собственные) и идентификации (когда ребенок осознает свое тождество с другими людьми и может сказать себе: <Я такой же как они>). С помощью механизмов инкорпорации и идентификации суперэго ребенка инкорпорирует стандарты и ценности родителей, этот процесс может проходить более или менее успешно в зависимости от способов разрешения эдипова конфликта.
Пайерс и Сингер (Piers, Singer, 1953), оригинальным образом развивая концепции классической психоаналитической теории, рассмотрели различия междудина-микой вины и стыда. Они согласились с принятой в психоанализе точкой зрения о том, что эмоция вины возникает в результате противостояния между ид и суперэго. Так же как Льюис (Lewis, 1971), они пришли к выводу, что эмоция стыда активизируется вследствие рассогласования реального и идеального эго. Переживание стыда можно рассматривать как следствие недостижимости идеала, невозможности реализовать идеальное эго. <Неосознанная, иррациональная угроза>, ощущаемая пристыженным человеком - это угроза оказаться отверженным.
Эмоция вины, напротив, активизируется вследствие рассогласования реального поведения с ценностями или стандартами поведения, присущими суперэго. Пай-ерс и Сингер выявили тесную взаимосвязь между эмоциями вины и страха (в данном случае - страха перед родительским гневом). Они придерживаются того мне-нля, что <неосознанная, иррациональная угроза>, сопровождающая переживание вины, - не что иное, как страх увечья или страх кастрации.
Понятие экзистенциальной вины
Ролло Мэй (May, 1958) дал определения трем формам экзистенциальной вины. Первая из них - вина за нереализованные возможности. Речь идет о возможностях развития человека - интеллектуального, социального, эмоционального и физического. Пределов этому развитию, судя по всему, не существует. Однако люди не всегда стремятся к развитию. Очень часто они не уделяют должного внимания развитию своих способностей, лишают себя дарованных им возможностей. Невозможность полностью реализовать имеющийся у человека потенциал, по мнению Мэя, приводит к экзистенциальной вине первого вида. Аналогичные идеи высказывались и другими авторами (Boss, 1963; Bugental, 1965).
Экзистенциальная вина приходит к человеку, когда он осознает, что на самом деле имеет обязательства перед собственным бытием, когда он понимает, насколько важно реализовать потенциал, определенный ему природой. Человек - не тополиный пух, погоняемый взбалмошным июньским ветром. Мы очень материальны и должны иметь какой-то вес и какой-то смысл. Нет. слов, разум наш все еще ограничен и потому мы пока не научились реализовывать все возможности, дарованные нам природой. Скорее всего, нам вообще, никогда не удастся познать всех наших возможностей, А значит, нам не удастся избежать и экзистенциальной вины (Bugental, 1965, р. 37-38).
Ханна (Khanna, 1969) выступил с резкими критическими замечаниями в адрес подобного толкования экзистенциальной вины. Он указал, что новорожденный ребенок, если следовать логике экзистенциалистов, оказывается обладателем безграничных возможностей, и каждый день его жизни с неизбежностью лишает ребенка какой-то их толики, виной чему оказывается воспитание, взаимодействие с людьми, практически любой жизненный опыт. Призыв экзистенциалистов к развитию всех возможностей так высоко поднимает планку требований к человеку, что утрачивает всякий смысл. Нашего Джона, как и любого другого человека, никто не может лишить права выбора, какие из его способностей ему развивать, а какие оставить втуне - мы можем призывать его к осознанному выбору, но не вправе обвинять его, обвинять в обычном смысле этого слова. Выбор Джона не должен вызывать у него переживания вины, подобного тому,, которое он испытывает, когда совершает проступок. Ханна подчеркивает, что возможности индивида представляют собой изменчивую иерархическую структуру, что индивид в зависимости от ситуации востребует ту или иную из них, по-разному относится к ним, по-разному ценит их. Мы вправе ожидать от Джона переживания вины, если он пренебрегает способностями, важными для его личностного роста и полноценного существования, если он отдает предпочтение тем из своих склонностей, которые мы оцениваем как аморальные. Однако утверждать, что человек должен испытывать вину за то, что решил стать художником и убил в себе талант физика-атомщика, все равно что обвинять его в том, что он родился на свет и научился совершать осознанный выбор.
Вторая разновидность экзистенциальной вины, по мнению Мэя, - вина за невозможность полного слияния с другим человеком. Человек не может посмотреть на мир глазами другого человека, не может почувствовать то же, что другой человек, не может слиться с ним воедино. Несостоятельность подобного рода лежит в основе экзистенциальной обособленности или одиночества. С точки зрения экзистенциалистов, эта обособленность создает непреодолимый барьер, отделяющий человека от других людей, становится причиной межличностных конфликтов. Ханна соглашается с тем, что обособленность человека от других людей требует безусловного осознания и признания, но не согласен принимать ее как повод для переживания вины. Мы обязаны учитывать факт существования других людей и этот факт во многом определяет реализацию нашего потенциала. Человеку необходимы другие люди, но вовсе не для того, чтобы сливаться с ними в гармоничном единстве. Мы должны смириться с тем, что неспособны к абсолютному взаимопониманию с другими людьми и к полному единочувствию, но это еще не повод для самообвинений.
Третья разновидность экзистенциальной вины - вина за невозможность слияния с природой. Как пишет Ханна, если экзистенциалисты дают этой разновидности вины право на самостоятельное существование, то это значит лишь, что в современном нам обществе особую актуальность приобрели проблемы экологии. Отсюда мнение, что слияние человека с природой необходимо, полезно и насущно, отсюда ощущение, что человек в некотором роде не способен к полному слиянию с ней. Однако игнорировать тот факт, что человек вышел из природы и продолжает оставаться ее частью, настолько сложно, что, рассуждая о <невозможности слияния с природой>, экзистенциалисты сталкиваются с известными затруднениями в толковании понятий <слияние> и <невозможность слияния>.
В критическом обзоре взглядов экзистенциалистов на вину Ханна опирается на общепринятое определение вины. Рассуждая о вине, Ханна имеет в виду эмоцию, причиной которой должно быть нарушение норм поведения, а следствием - потребность в соблюдении этих норм. Ханна завершает свои критические заметки следующим заключением: введение в научный обиход понятия экзистенциальной вины заставляет нас задуматься о важных аспектах человеческого существования, но было бы ошибкой генерализовать это понятие до такой степени, чтобы оно становилось синонимом самого человеческого существования. По мнению Ханна, понятие экзистенциальной вины уместно употреблять лишь в тех случаях, когда поведение человека вступает в противоречие с принятыми самим человеком стандартами поведения и с исповедуемыми самим человеком ценностями.
Некоторые представления теории научения об источниках развития вины и о ее значении
Маурер (Mowrer, 19606, 1961) выдвинул, несколько любопытных положений, касающихся источников вины, ее влияния на индивида и методов противостояния эмоции вины в психотерапии. С его точки зрения, процесс развития вины проходит в основном под воздействием научения. Если хорошие поступки ребенка постоянно вознаграждаются, а плохие - порицаются, то у него формируется ощущение (или понимание), какое поведение правильное, а какое - нет. Маурер поддерживает одно из самых распространенных мнений относительно различий между эмоциями стыда и вины, он, как и большинство авторов, считает, что необходимым условием для переживания стыда является присутствие постороннего наблюдателя, тогда как переживание вины может настичь человека и в одиночестве, и при отсутствии актуального источника наказания.
Согласно Мауреру, знание <что такое хорошо и что такое плохо> приходит к человеку в процессе усвоения нравственных норм, причем существенную роль в этом процессе играют механизмы идентификации и подражания. Маурер не согласен с прямолинейным анализом и интерпретацией вины бихевиористами, он заявляет, что бихевиористский подход никогда не сможет адекватно описать абстрактные аспекты феномена вины во всей полноте их многочленной обусловленности, в тесной взаимосвязи с вербальными компонентами личности. Маурер полагает, что для изучения и анализа развития вины следует применять те же самые методы, которые используются при изучении развития речи.
Ряд теоретиков признает тесные взаимоотношения между виной и страхом (например, Mandler, 1975). Маурер идёт еще дальше, он склонен считать, что сама вина представляет собой страх, охватывающий индивида после совершения поступка, за который он ранее был подвергнут наказанию. Искушение, которое обычно принято понимать как позыв к совершению предосудительного поступка, Маурер определяет как страх и внутренний личностный конфликт, предшествующие совершению предосудительного поступка. Соответственно и совесть, по Мауреру, представляет собой, с одной стороны, способность устоять перед искушением, а с другой - способность к раскаянию.
Будучи последовательным сторонником теории научения, Маурер не отрицает конституциональных предпосылок или врожденных задатков, определяющих способность к научению вине, но ведущую роль в процессах научения вине все же отдает дисциплине и наказанию. (Очевидно, что кроме эмоции вины, наказание может также стать причиной для пробуждения таких эмоций, как страх, печаль и гнев. Обстоятельное обсуждение роли наказания в эмоциональной жизни индивида вы можете найти у: Cheyne, Walters, 1970.) Маурер высказывает мнение, что процесс научения вине проходит более гладко, если индивид ощущает, что его наставник в той же мере подчинен навязываемой ему дисциплине и в той же мере подвержен наказанию за проступок. Это позволяет провести аналогии с теоретическим материалом, обсужденным в главе 15, где стыд рассматривается как эмоция, возникающая чаще всего в контексте эмоционального взаимоотношения.
Саразон (Sarason, 1966) представил концепцию вины, во многом сходную с концепцией Маурера. Так же как и Маурер, он считает, что процесс усвоения вины обусловлен наказанием. В работе Саразона не нашлось места для определения вины, страха и тревоги, лишь мельком он обращает внимание на то, что вина тесно связана с установками и с индивидуальной Я-концепцией.
Тесную связь эмоций вины и страха отмечали и другие авторы (например, Switzer, 1968). В работе Ангера (Unger, 1962) представлен подробный анализ вины, причем автор показал, что тревога является неотъемлемым компонентом переживания этой эмоции, но, к сожалению, его определение тревоги далеко не однозначно. По его словам, тревога <может стать предпосылкой для "ослабления" вредоносного переживания... сопровождается специфическим набором вегетативно-висцеральных и условных реакций>. Такое толкование тревоги является почти синонимичным нашему пониманию эмоции страха (сам Ангер также нередко использует термины <страх> и <тревога> как синонимы). Автор склонен считать, что его понимание вины лежит в русле воззрений Маурера.
Ангер представил переживание вины в виде процесса, состоящего из двух стадий. Первая стадия переживания вины характеризуется вербально-оценочной реакцией индивида (например: <Я не должен был делать этого!>). На второй стадии вер-бально-оценочная реакция запускает вегетативно-висцеральную реакцию страха. Ангер предпринял попытку проанализировать, какие особенности поведения родителей и взаимоотношений родителей и ребенка могут стать причиной переживания вины. Он предположил, что неотъемлемым компонентом переживания вины является процесс вербального опосредования, что вегетативные реакции, сопровождающие переживание вины, могут быть подконтрольными семантической составляющей этого переживания. В подтверждение этого предположения он приводит ряд любопытных исследований (например, Luria, Vinogradova, 1959).
Ангер указывает, что если мы признаем существование вербально-семантиче-ского компонента в переживании вины, то мы обязаны будем согласиться и с тем, что вина - исключительно человеческий феномен. Однако этот тезис вступает в противоречие с воззрениями широкого ряда исследователей - от Дарвина до Мау-рера. Так, например, Маурер исследовал генетический компонент восприимчивости к переживанию вины на собаках. Однако общепринятое мнение о том, что эмоция вины развивается в контексте тесных эмоциональных связей, Ангер разделяет и с Маурером, и с другими авторами.
Ангер пишет, что базисом для развития эмоции вины является чувство привязанности к другому человеку (обычно к родителям или заменяющим их лицам) и страх разлуки. Вслед за Саразоном, Маурером и другими авторами, придерживавшимися представлений т.еории научения или общей теории поведения, вина или, по крайней мере, ее аффективный компонент представляются Ангеру как особая разновидность страха.
С точки зрения Ангера, младенец, ежедневно ощущающий на себе опеку и внимание любящего и заботливого родителя, крепко привязывается к нему. Родитель день за днем, неделю за неделей, все первые месяцы и годы жизни ребенка оберегает его от боли и фрустрирующих ситуаций. Таким образом, уже само присутствие родителя становится для младенца насущной необходимостью, а отсутствие становится причиной для развития <тревоги брошенного ребенка>, которую можно назвать прелюдией переживания вины.