В ОБСЛУЖИВАНИИ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ ДНЯ. 1 страница
— Зачем мне это? — Я озадаченно нахмурилась. — С какой стати я должна отказывать кому-то в обслуживании?
Каролина бросила на меня взгляд, полный жалости и презрения.
— Вы в нашем городе новенькая и ещё многого не понимаете, — с сахарной улыбкой говорит она. — Одно время у нас были проблемы. Это просто мера предосторожности. Я сомневаюсь, что кто-то из этих типов нанесёт вам визит. Но лучше уж заранее побеспокоиться о безопасности, чем потом сожалеть, как вы считаете?
— О чём сожалеть? — Я по-прежнему ничего не понимала.
— У нас появились цыгане. Речные бродяги, — с нетерпеливыми нотками в голосе объясняет она. — Они опять вернулись и намерены… — она изящно наморщила носик, изображая отвращение, — заниматься здесь всем, чем им вздумается.
— И что же? — мягко допытываюсь я.
— А мы должны дать им понять, что не потерпим этого! — Каролина начинала волноваться. — Договоримся всем миром, что не станем обслуживать этих людей. Пусть убираются восвояси.
— Вон оно что. — Я раздумывала над её словами. — А как мы можем им отказать? — с любопытством поинтересовалась я. — Если эти люди располагают деньгами, которые они хотят потратить, разве можем мы им отказать?
— Разумеется, — раздражённо отвечает она. — Кто нам запретит?
Я поразмыслила с минуту и вернула ей объявление. Каролина недоумённо уставилась на меня.
— Вы не станете вешать объявление? — Её голос вознёсся на пол-октавы, при этом лишившись интеллигентного звучания.
Я пожала плечами:
— Мне кажется, если кто-то желает потратить здесь деньги, я не вправе отнимать у него такую возможность.
— Но ведь местное общество… — настаивала Каролина. — Разве вы хотите, чтобы типы вроде этих — бродяги, воры, арабы , в конце концов…
В памяти всплыли угрюмые нью-йоркские привратники, парижские дамы, туристы с фотоаппаратами у базилики Сакре-Кер, воротящие лица от длинноногой девочки-нищенки в коротком платьице, из которого она выросла… Каролина Клэрмон воспитывалась вдали от больших городов, но цену модным дорогим вещам знает: скромный шарфик у неё на шее помечен ярлыком фирмы «Гермес», и благоухает она духами от «Коко Шанель». Грубить я не хотела, но не сдержалась.
— Сдаётся мне, — язвительно отвечаю я, — что обществу негоже совать свой нос в чужие дела. Эти люди живут, как считают нужным, и ни я, ни кто другой им не указ.
Каролина одарила меня злобным взглядом.
— Что ж, если это ваша позиция, — с надменным видом она повернулась к выходу, — я не стану больше отрывать вас от дел. — Она сделала ударение на последнем слове и пренебрежительно глянула на пустые табуреты. — Дай бог, чтобы вы не пожалели о своём решении.
— А с чего вдруг я должна пожалеть?
Она раздражённо передёрнула плечами.
— Ну, если возникнут неприятности и тому подобное. — По её тону я поняла, что разговор окончен. — Эти люди способны на всё. Наркотики, хулиганство… — Она ехидно улыбнулась, из чего я сделала вывод, что она была бы рада увидеть меня жертвой беспорядков. Её сын смотрел на меня с недоумением. Я улыбнулась ему и сказала:
— На днях я видела твою бабушку. Она много рассказывала о тебе. — Мальчик покраснел и пробормотал что-то нечленораздельное.
Каролина напряглась.
— Я слышала, что она была здесь. — Она выдавила улыбку и добавила с притворным лукавством: — Зря вы потворствуете моей маме. У неё и без того скверный характер.
— А я от неё в восторге, — ответила я, не отрывая взгляда от мальчика. — Интересная женщина. И очень умна.
— Для своего возраста, — заметила Каролина.
— Для любого возраста, — парировала я.
— Возможно, так кажется тем, кто её не знает, — сдержанно отвечала Каролина. — Но родные… — Она сверкнула в мою сторону холодной улыбкой. — Поймите правильно: моей маме очень много лет, — стала объяснять она. — Ум её уже не тот, что прежде. Она воспринимает действительность… — Она нервно взмахнула рукой. — Впрочем, что я вам объясняю?
— Вы правы, — вежливо согласилась я. — В конце концов, это не моё дело. — Я увидела, как Каролина прищурилась, уловив колкость в моей реплике. Пусть она и была ханжой, но от отсутствия ума не страдала.
— Я хотела сказать… — Она замешкалась. На секунду мне показалось, что я заметила иронию в глазах её сына, но не исключено, что мне это просто почудилось. — Дело в том, что моя мама не всегда понимает, что для неё хорошо, а что плохо. — Она быстро овладела собой, на её губах вновь заиграла безукоризненная улыбка, столь же ослепительная, как и её налакированные волосы. — Ваш магазин, например.
Я кивком попросила её продолжать.
— У мамы диабет, — объяснила Каролина. — Врач постоянно предупреждает её, чтобы она придерживалась бессахарной диеты. Но она не слушает. И лечиться не желает. — Она торжествующе взглянула на сына. — Вот скажите, мадам Роше, разве это нормально? Разве это поведение нормального человека? — Она опять повысила голос, в нём слышались визгливые вздорные нотки.
Её сын смущённо глянул на часы.
— Maman , я о-опаздываю. — Голос у него учтивый и бесстрастный. — Извините, мадам, — обратился он ко мне. — Мне пора в школу.
— Вот, возьми. Это мои фирменные пралине. За счёт магазина. — Я протянула ему скрученный целлофановый пакетик.
— Мой сын не ест шоколад, — сердито заявила Каролина. — У него слабое здоровье. Гиперфункция. Он знает, что сладкое ему вредно.
Я смотрела на мальчика. Внешне абсолютно здоровый ребёнок. Просто скучный и немного застенчивый.
— Она очень скучает по тебе, — сказала я ему. — Твоя бабушка. Зашёл бы сюда как-нибудь, повидался с ней. Она здесь часто бывает.
Блестящие глаза под длинными коричневыми ресницами на мгновение вспыхнули.
— Может, и зайду, — сдержанно отозвался он.
— У моего сына нет времени расхаживать по шоколадным, — надменно произнесла Каролина. — Мой сын — одарённый мальчик. Он знает, чем обязан своим родителям. — В её словах слышались угроза и хвастливая категоричность. Она повернулась и прошествовала мимо Люка. Тот уже стоял в дверях, покачивая ранцем.
— Люк, — тихо, но настойчиво окликнула я его. Мальчик нехотя обернулся. Не отдавая себе отчёта, я быстро шагнула к нему, мой взгляд проник под маску бесстрастной учтивости на его лице, и я увидела… увидела…
— Тебе понравился Рембо? — не раздумывая спросила я, поскольку голова шла кругом от мелькавших в воображении образов.
Он виновато потупился:
— Что?
— Рембо. Она подарила тебе на день рождения томик его стихов, верно?
— Д-да, — едва слышно ответил он, поднимая к моему лицу свои блестящие зеленовато-серые глаза. Едва заметно мотнул головой, будто предупреждая. — Правда, я н-не читал их, — громче сказал он. — Я — не л-любитель поэзии.
Книжка с загнутыми страницами, спрятанная на дне одёжного шкафа. Мальчик, с пафосом нашёптывающий себе восхитительные строчки. Приди, пожалуйста, молю я про себя. Ради Арманды, прошу тебя.
Что-то дрогнуло в его глазах.
— Мне пора.
Каролина нетерпеливо ждала его у выхода.
— Возьми, пожалуйста. — Я опять протянула ему маленький пакетик с пралине. У мальчика есть тайны. Они просятся наружу. Незаметно для матери он забрал пакетик и улыбнулся.
— Скажите ей, я приду, — произнёс он одними губами, так что мне показалось, будто я выдумала его слова. — С-скажите, что в среду, когда m-maman пойдёт в парикмахерскую. — И он ушёл.
Позже явилась Арманда, и я поведала ей о визите её дочери и внука. Она качала головой и тряслась от смеха, когда я пересказывала ей свой диалог с Каролиной.
— Хе-хе-хе! — Сидя в продавленном кресле с чашкой кофейного шоколада в маленькой старческой ручке, она как никогда была похожа на куколку с яблочным личиком. — Бедняжка Каро. Ишь как не любит, чтобы ей напоминали о матери. — Она с наслаждением глотнула из чашки. — Когда же она отстанет? — бурчала Арманда. — Рассказывает тебе, что мне можно, что нельзя. Диабет у меня, видите ли. Это всё её доктора напридумывали. — Она крякнула. — А я-то ведь до сих пор жива, разве нет? Я соблюдаю осторожность, ан нет, им этого мало. Хотят, чтобы все жили по их указке. — Она покачала головой. — Бедный мальчик. Он заикается, ты заметила?
Я кивнула.
— Заслуга его матери, — презрительно бросила Арманда. — Оставила бы его в покое — так ведь нет. Вечно его поправляет. Вечно чем-то недовольна. Только портит ребёнка. Внушила себе, что у него слабое здоровье. — Она насмешливо фыркнула. — Дала бы пожить ему в полную силу, сразу бы все болячки прошли, — решительно заявила она. — Пусть бы бегал, не думая о том, что произойдёт, если он упадёт. Ему не хватает свободы. Не хватает воздуха .
Я сказала, что все матери опекают своих детей и это вполне естественно.
Арманда бросила на меня ироничный взгляд.
— Это ты называешь опекой? Как омела «опекает» яблони? — Она усмехнулась. — У меня в саду росли яблони. Так вот, омела задушила их все, одну за одной. Мерзкое растение. И ведь ничего собой не представляет — просто красивые ягодки. Слабенькое, но — боже! — до чего пронырливое! — Она глотнула из чашки. — И отравляет всё, к чему ни прикоснётся. — Арманда многозначительно кивнула. — Это и есть моя Каро. В чистом виде.
После обеда я вновь встретила Гийома. Он заглянул в шоколадную только для того, чтобы поздороваться. Задерживаться он не стал, объяснив, что направляется к киоскёру за своей подпиской. Гийом любит читать о кино, хотя кинотеатры никогда не посещает. Каждую неделю ему присылают целую кипу журналов: «Видео», «Синеклуб», «Телерама», «Фильм-экспресс». Ему принадлежит единственная в городке спутниковая антенна, и в его маленьком одиноком домике есть телевизор с большим экраном, а на стене над полками с бесчисленными видеокассетами висит видеомагнитофон фирмы «Тошиба». Я отметила, что Чарли, смурной и вялый, опять сидит у хозяина на руках. Каждые несколько секунд тот ласково поглаживал пса по голове. Этот жест мне уже хорошо знаком. Гийом будто прощался со своим питомцем.
— Как он? — наконец спросила я.
— Держится молодцом, — ответил Гийом. — Ещё полон жизненных сил. — И они продолжили путь. Щуплый франтоватый мужчина крепко прижимал к себе печального пса коричневого окраса, будто от этого зависела его судьба.
Мимо прошагала Жозефина Мускат. В шоколадную она не зашла. Я была чуть разочарована, ибо надеялась ещё раз побеседовать с ней. Но она лишь на ходу бросила в мою сторону безумный взгляд и поспешила дальше, держа руки глубоко в карманах плаща. Я заметила, что лицо у неё опухшее, губы плотно сжаты, вместо глаз узкие щёлки, хотя, возможно, она просто щурилась от моросящего дождя, голова обмотана, словно бинтами, бесцветным шарфом. Я окликнула её, но она, не отвечая, прибавила шаг, будто убегала от грозящей ей опасности.
Я пожала плечами, оставив попытки задержать её. Нужно время, чтобы тот или иной человек признал тебя. А порой признания приходится добиваться всю жизнь.
Тем не менее позже, когда Анук играла в Мароде, я закрыла магазин до следующего утра и, не отдавая себе отчёта, зашагала по улице Вольных Граждан в сторону кафе «Республика» — маленького убогого заведения с мыльными разводами на окнах и начёрканным в них от руки неизменным specialite du jour . Неряшливый навес ещё больше затемнял его и без того сумрачное помещение, где с двух сторон от круглых столиков стояли два притихших игровых автомата. Несколько посетителей за столиками, потягивая кто кофе со сливками, кто пиво, угрюмо беседовали о разных пустяках. Пахло жирноватой пищей, приготовленной в микроволновой печи, в воздухе висела пелена сального сигаретного дыма, хотя я не заметила, чтобы в кафе кто-то курил. У открытой двери на самом видном месте желтело одно из рукописных объявлений Каролины Клэрмон. Над ним — чёрное распятие.
Я заглянула в кафе и, помедлив на пороге, вошла. Мускат находился за стойкой бара. При виде меня он расплылся в улыбке. Его взгляд почти незаметно упал на мои ноги, поднялся к груди — хлоп, хлоп . Глаза вспыхнули, как лампочки на внезапно заработавшем игровом автомате. Он положил ладонь на насос пивной бочки, согнув в локте одну мясистую руку.
— Что желаете?
— Кофе с коньяком, пожалуйста.
Кофе он подал мне в маленькой коричневой чашечке с двумя кубиками сахара в обёртке. Я села за столик у окна. Два старика — один с орденом Почётного легиона на потёртом лацкане — подозрительно косились на меня.
— Может, компанию тебе составить? — крикнул Мускат из-за стойки бара с самодовольной ухмылкой. — А то вид у тебя немного… тоскливый . Сидишь там одна, скучаешь.
— Спасибо, не надо, — вежливо отказалась я. — Вообще-то я хотела бы увидеть Жозефину. Она здесь?
Мускат глянул на меня раздражённо, настроение у него резко испортилось.
— Ах да, это ж твоя подружка, — неприветливо произнёс он. — Чуть-чуть ты опоздала. Она только что поднялась наверх, легла отдыхать. Очередная мигрень. — Он принялся с яростью начищать бокал. — Полдня шляется по магазинам, а потом весь вечер, чтоб ему пусто было, в постели валяется, когда я тут один кручусь как проклятый.
— Надеюсь, она здорова?
Он посмотрел на меня и ответил сердито:
— Разумеется. С чего ей болеть? Если б только ещё Её Чёртова Светлость почаще отрывала от кровати свою толстую задницу, тогда, пожалуй, нам удавалось бы как-то сводить концы с концами. — Кряхтя от напряжения, он запихнул в бокал обёрнутый в салфетку кулак. — Я хочу сказать… — Он энергично тряхнул рукой. — Вот, посмотри вокруг. — Он глянул на меня, словно собираясь сказать что-то ещё, и вдруг устремил взгляд на дверь.
— Хе . — Я предположила, что он обращается к кому-то вне поля моего зрения. — Оглохли, что ли? Закрыто!
Мужской голос у меня за спиной ответил что-то невнятное. Мускат широко раздвинул губы в безрадостной улыбке.
— Читать, что ли, не умеете, идиоты? — Из-за стойки бара он показал на жёлтое объявление у двери. — Давайте отсюда, живо!
Желая посмотреть, что происходит, я поднялась из-за столика. У входа в кафе стояли в нерешительности пять человек — двое мужчин и три женщины. Все пятеро были мне незнакомы. Люди как люди, ничем не примечательные, просто в чём-то непохожие на местных жителей. Штаны в заплатках, грубые башмаки и выцветшие футболки безошибочно выдают в них чужаков. Мне следовало бы тотчас же признать их. Когда-то я сама была такой. В переговоры с Мускатом вступил рыжий мужчина, перетянувший лоб зелёным платком, чтобы волосы не лезли в лицо. Взгляд у него настороженный, голос демонстративно ровный.
— Мы ничего не продаём, — объясняет он. — Просто хотим купить пару бокалов пива и кофе. Мы не причиним вам неудобств.
Мускат презрительно глянул на него.
— Я же сказал: закрыто.
Одна из женщин, худенькая невзрачная девушка с проколотой бровью, потянула рыжего за рукав:
— Не надо, Ру. Давай лучше…
— Подожди. — Тот нетерпеливо стряхнул с себя её ладонь. — Ничего не понимаю. Мадам, что была здесь минуту назад… ваша жена… она намеревалась…
— Плевать на мою жену! — взвизгнул Мускат. — Она при фонаре двумя руками задницы своей отыскать не может! Над дверью моё имя, и я говорю: ка-фе за-кры-то! — Он сделал три шага вперёд из-за стойки бара и, подбоченившись, встал в проходе, словно тучный ковбой из вестерна. Я увидела желтоватый блеск костяшек его пальцев, впившихся в ремень, услышала его свистящее дыхание. Его лицо исказилось от гнева.
— Ясно. — Лицо Ру оставалось бесстрастным. Враждебным взглядом он обвёл неспешно немногочисленных посетителей кафе. — Значит, закрыто. — Ещё один взгляд вокруг. На мгновение я встретилась с ним глазами. — Для нас закрыто, — тихо добавил он.
— А ты не так глуп, как кажешься, — с недоброй усмешкой заметил Мускат. — Мы с прошлого раза сыты вами по горло. Больше терпеть не станем!
— Что ж, ладно. — Ру повернулся и зашагал прочь.
Мускат проводил его взглядом, расхаживая на негнущихся ногах с напыщенным видом, словно пёс, учуявший драку.
Оставив на столике недопитый кофе, я молча прошла мимо него на улицу. Чаевых, надеюсь, он от меня не ждал.
Речных цыган я нагнала на середине улицы Вольных Граждан. Опять начал моросить мелкий дождь. Все пятеро, понурые и мрачные, плелись в сторону Марода, где стояли их суда. Теперь и я их увидела. Десять, двадцать, целая флотилия зелено-жёлто-сине-бело-красных плавучих домов. На некоторых развевается мокрое бельё, другие разукрашены картинами на сюжеты арабских сказок, коврами-самолётами и единорогами, отражающимися в мутной зелёной воде.
— Мне жаль, что так получилось, — обратилась я к ним. — Обитатели Ланскне-су-Танн не отличаются гостеприимством.
Ру смерил меня невыразительным взглядом.
— Меня зовут Вианн, — представилась я. — Я держу chocolaterie . Прямо напротив церкви. «Небесный миндаль».
Он выжидающе смотрел на меня, старательно демонстрируя равнодушие, чем мгновенно напомнил мне саму себя в недалёком прошлом. Я хотела сказать ему — им всем, — что мне понятны их гнев и обида, что я тоже прошла через унижение, что они не одиноки в своём злосчастье. Но я также знала, что в этих людях глубоко укоренилось чувство собственного достоинства, и они до последнего, даже если лишатся всего, что имеют, будут выказывать никчёмный дух противоречия. В сочувствии они нуждались меньше всего.
— Заглянули бы ко мне завтра, — ненавязчиво предложила я. — Пивом я не торгую, но, думаю, мой кофе вам понравится.
Он взглянул на меня пристально, словно пытался определить, не издеваюсь ли я над ним.
— Приходите, прошу вас, — настаивала я. — Отведаете кофе с пирогом за счёт заведения. Приглашаю всех.
Худенькая девушка глянула на своих друзей и пожала плечами. Ру отвечал ей таким же телодвижением.
— Может быть, — уклончиво сказал он.
— У нас весь день расписан по минутам, — развязно пискнула девушка.
— Найдите окошко, — улыбнулась я.
Опять тот же оценивающий подозрительный взгляд.
— Может быть.
Они зашагали в Марод, а я смотрела им вслед. С холма ко мне бежала Анук. Полы её красного плаща развевались, словно крылья экзотической птицы.
— Maman, maman! Смотри, корабли!
Какое-то время мы созерцали их с восхищением — плоские баржи, высокие плавучие дома с рифлёными крышами, железные дымовые трубы, фрески, многоцветные флаги, лозунги, нарисованные амулеты, охраняющие от несчастных случаев и кораблекрушений, маленькие барки, удочки, прикреплённые к сваям на ночь верши на речных раков, драные зонтики на палубах, загорающиеся костры в стальных цилиндрах на берегу реки. Запахло горелым деревом, бензином, жареной рыбой. Над водой понеслись звуки музыки — наигрываемый саксофоном жуткий мелодичный вой, похожий на заунывный плач. На середине Танна я различила фигуру рыжеволосого мужчины, стоящего одиноко на палубе незатейливого чёрного плавучего дома. Заметив, что я смотрю на него, он поднял руку. Я помахала в ответ.
Уже почти стемнело, когда мы отправились домой. В Мароде саксофону стал аккомпанировать барабан; его бой отражался от воды глухим эхом. Кафе «Республика» я миновала, даже не взглянув в его сторону.
Почти у вершины холма я вдруг ощутила возле себя присутствие какого-то человека. Я повернула голову и увидела Жозефину Мускат — без плаща, но в шарфе на голове, закрывавшем половину её лица. В полумраке она казалась мёртвенно-бледной. Призрачная тень, да и только.
— Беги домой, Анук. Жди меня там.
Анук с любопытством взглянула на меня, затем повернулась и послушно помчалась вниз по склону. Полы её плаща неистово трепыхались в такт её бегу.
— Я слышала про твой поступок. — Голос у Жозефины сиплый и тихий. — Ты ушла из-за речных бродяг.
— Разумеется, — кивнула я.
— Поль-Мари был в бешенстве. — Яростные нотки в её голосе сродни восхищению. — Слышала бы ты, как он тебя честил.
Я рассмеялась и сказала спокойно:
— К счастью, мне не приходится выслушивать бредни Поля-Мари.
— Мне теперь тоже запрещено с тобой общаться, — доложила Жозефина. — Он считает, что ты оказываешь на меня дурное влияние. — Она помолчала, глядя на меня с нервным любопытством, и добавила: — Он не хочет, чтобы у меня были друзья.
— Сдаётся мне, у Поля-Мари слишком много желаний, я только и слышу о них, — мягко заметила я. — Он меня вовсе не интересует. А вот ты… — Я коснулась её руки. — Ты , на мой взгляд, очень интересная личность.
Жозефина покраснела и глянула в сторону, словно ожидала увидеть кого-то возле себя.
— Ничего ты не понимаешь, — пробормотала она.
— Думаю, понимаю. — Кончиками пальцев я тронула шарф, скрывающий её лицо. — Зачем ты это носишь? — внезапно спросила я. — Может, объяснишь?
Она посмотрела на меня с надеждой и страхом. Тряхнула головой. Я осторожно потянула за шарф.
— Ты ведь недурна собой, — сказала я, обнажая её лицо. — Могла бы стать красавицей.
Под нижней губой у неё я увидела свежий кровоподтёк, казавшийся синеватым в сумеречном свете. Она открыла рот, собираясь солгать. Я остановила её.
— Неправда.
— Откуда ты знаешь? — резко спросила она. — Я ведь даже не сказала…
— А тебе и не нужно ничего говорить.
Молчание. Над рекой вместе с барабанным боем разносились звонкие звуки скрипки.
— Глупо, да? — наконец заговорила она с отвращением к себе. На месте глаз у неё зияли крошечные полукруглые щёлки. — Его я никогда не виню. Разве что так, немного. Порой даже забываю, что произошло на самом деле. — Жозефина набрала полные лёгкие воздуха, словно собиралась нырнуть в воду. — Натыкаюсь на двери. Падаю с лестницы. Н-наступаю на грабли. — В ней клокотал истеричный смех, она захлёбывалась словами. — Он говорит, что я невезучая. Невезучая.
— А в этот раз за что? — ласково спросила я. — Из-за речных цыган?
Она кивнула.
— Они не представляли никакой угрозы. Я собиралась их обслужить. — На мгновение она повысила голос до визга. — Не понимаю, почему я всегда должна делать так, как хочет эта стерва Клэрмон! «Мы должны держаться вместе, — зло передразнила она. — Ради всеобщего спокойствия. Ради наших детей , мадам Мускат…» — Судорожно вздохнув, она вновь заговорила своим голосом: — Хотя обычно она даже не здоровается со мной, встречая на улице… воротит от меня нос, как от чумной!
Жозефина опять глубоко вздохнула, с трудом подавляя в себе вспышку ярости.
— Только и слышу: Каро то, Каро это. Я же вижу, как он смотрит на неё в церкви. Почему ты не берёшь пример с Каро Клэрмон? — Теперь она имитировала мужа, придав голосу гневные интонации подвыпившего мужчины. Ей даже удалось изобразить его манеры — выпяченный подбородок, агрессивную чванливую позу. — В сравнении с ней ты неуклюжая свинья. Она — элегантная женщина. Стильная. У неё хороший сын, лучший ученик в школе. А ты чем можешь похвастать, хе?
— Жозефина.
С истерзанным выражением на лице она повернулась ко мне.
— Извини. На мгновение я почти забыла, где…
— Знаю. — Подушечки больших пальцев на моих руках зудели от гнева.
— Ты, должно быть, считаешь меня дурой, думаешь, зачем же я живу с ним столько лет? — Голос у неё унылый, взгляд тёмный, в глазах — обида.
— Нет, я так не думаю.
— Да, я дура, — заявила Жозефина, будто и не слышала меня. — Бесхарактерная дура. Я его не люблю… даже не помню, любила ли когда-нибудь… но как подумаю, чтобы оставить его… — Она растерянно замолчала. — По-настоящему оставить… — повторила она тихо, с недоумением в голосе. — Нет. Это бесполезно. — Она вновь посмотрела на меня, теперь уже с непроницаемым выражением на лице, окончательно замкнувшись в себе. — Вот почему я не могу больше общаться с тобой, — произнесла она тоном безысходного смирения. — Я не могла допустить, чтобы ты мучилась догадками… ты заслуживаешь лучшего. Но дела обстоят именно так.
— Нет, — возразила я. — Ничего ещё не потеряно.
— Потеряно. — Она отчаянно, с ожесточением отбивалась от всего, что могло даровать ей поддержку и утешение. — Неужели ты не понимаешь? Я — дрянь. Воровка. Я лгала тебе. Я — воровка. Я всё время ворую!
— Да, знаю, — ласково сказала я. Открывшись друг другу, мы обрели полное взаимопонимание, засиявшее между нами, как рождественская игрушка. — Жить можно гораздо лучше, — наконец промолвила я. — Миром правит не Поль-Мари.
— Для меня как раз он — владыка мира, — упрямо заявила Жозефина.
Я улыбнулась. С таким-то упрямством, если направить его в нужное русло, она могла бы горы свернуть. И это в моих силах. Я чувствую, о чём она думает, почти физически ощущаю её мысли, взывающие к моей помощи. Мне ничего не стоит навести в них порядок… Я нетерпеливо отмахнулась от этой идеи. Никто не дал мне права склонять её к тому или иному решению.
— Прежде тебе не к кому было податься, — сказала я. — Теперь есть.
— Правда? — В её устах это прозвучало почти как признание своего поражения.
Я не ответила. Пусть решает сама.
Несколько минут она смотрела на меня в молчании. В её глазах отражались речные огни Марода. И опять мне подумалось, что достаточно чуть-чуть преобразить её жизнь, и она бы расцвела, стала красавицей.
— Спокойной ночи, Жозефина.
Не оглядываясь, я зашагала вверх по холму, зная, что она смотрит мне вслед. Я свернула за угол и скрылась из виду, а она ещё долго стояла и смотрела туда, где я исчезла.
Глава 15
Февраля. Вторник
Опять нескончаемый дождь. Льёт так, будто кусок неба опрокинулся, чтобы потопить в стихии лежащий внизу аквариум жизни. На площади галдят дети. В плащах и ботах, они похожи на ярких пластмассовых утят; их крики отражаются от низких облаков звонким эхом. Я работаю на кухне, вполглаза наблюдая за снующей на улице ребятнёй. Утром я разобрала витрину — убрала из-за стекла колдунью, пряничный домик и всех шоколадных зверушек, сидевших вокруг него с выражением ожидания на гладких глянцевых мордочках, а потом Анук и её друзья жевали сладкие украшения в перерывах между походами в затопленный дождём Марод.
Жанно Дру — в каждой руке по коврижке, глаза сияют — жадно наблюдает за моей вознёй на кухне. У него за спиной стоит Анук, за ней — остальные. Стена детских глаз и шёпота.
— А дальше что? — спрашивает он по-взрослому, всем своим обликом демонстрируя невозмутимость, хотя подбородок у самого измазан в шоколаде. — Что вы теперь будете делать? Что поставите в витрину?
— Это секрет, — ответила я, пожимая плечами, и продолжала, помешивая, вливать crime de cacao в эмалированный таз с расплавленной шоколадной глазурью.
— Нет, правда, — не унимался он. — Вы же должны что-то приготовить на Пасху. Ну, знаете. Яйца и прочее. Шоколадных курочек, кроликов, всё такое. Как в магазинах Ажена.
Я помню их из детства — парижские chocolateries с корзинами завёрнутых в фольгу яиц, полками, уставленными кроликами, курочками, бубенчиками, марципановыми фруктами, засахаренными каштанами, чёрным паслёном и филигранными гнёздами с печеньем и карамелью, а также сотнями разновидностей восточных миниатюр из сахарных волокон, которые скорее были бы к месту в арабских гаремах, чем на торжествах по случаю страстей Господних.
— Да, мама рассказывала мне про пасхальные сладости.
У нас никогда не хватало денег на то, чтобы купить что-нибудь из тех изящных лакомств, но у меня всегда был свой cornet surprise — бумажный пакет с моими собственными пасхальными подарками: монетками, бумажными цветами, раскрашенными яркой эмалью варёными яйцами, коробочкой из папье-маше, разрисованной цветными цыплятами, зайчиками и смеющимися детьми среди лютиков, одной и той же коробочкой каждый год, в которой я старательно копила на следующий праздник крошечные шоколадки в целлофане, чтобы потом подолгу с наслаждением смаковать их одну за одной тёмными незнакомыми ночами, застававшими нас на пути между большими городами, смаковать, глядя на мерцающие блики неоновых вывесок, просачивающиеся сквозь щели жалюзи, и слушая в тёмной тиши медленное и, как мне казалось, вечное дыхание матери.
— А ещё она говорила, что в канун Великой пятницы колокола тайком ночью покидают свои колокольни и церковные башни и на волшебных крыльях летят в Рим.
Мальчик кивнул, скривив губы в присущей подросткам циничной усмешке, свидетельствующей о том, что он сомневается в правдивости моих слов.
— Их встречает папа римский в бело-золотых одеждах, в митре, с золочёным жезлом. И они выстраиваются перед ним в ряд — большие колокола и маленькие, clochettes, и bourdons, колокольчики и куранты, carrillons и chimes, do-si-do-mi-sols — и терпеливо ждут, когда он дарует им своё благословение.
Моя мать знала множество нелепых детских сказок, от которых у неё самой глаза загорались восторгом. Ей доставляли удовольствие любые выдумки и предания — про Иисуса, про Остару, про Али-Бабу, и в её сознании грубая ткань народных поверий всякий раз превращалась в сверкающую парчу занимательных историй, которые сама она принимала за непреложную истину. Исцеление с помощью магического кристалла, путешествия в астрал, похищения людей инопланетянами, самовозгорания — моя мать во всё это верила или притворялась, что верит.
— И папа до глубокой ночи благословляет их одного за другим, а тысячи опустевших колоколен Франции в ожидании их возвращения молчат до самого пасхального утра.