БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ КОММУНИЗМА 5 страница

Иегова — божественный максималист, его цель — разрушить навеки египетский плен, чтобы туда нельзя было вернуться, если захочешь. Прежде всего — разрушение, это основная цель. Но при этом надо помнить, что из созданной после разрушения скинии завета возник сначала храм Иерусалимский, а из него — собор Св. Петра, собор Св. Софии. Христос же не творец жизни, а ее учитель. Христос пожалел человечество, а жалеть его не надо было. Поэтому жив Христос только в эпоху подготовки революции, в эпоху духовного переворота. В самой же революций нет места для Христа. Христос неизбежно перерождается в инквизитора.

Так или иначе, и Ветхий завет и Новый завет мертвы сейчас. Жив же Бог предвечный — живой Бог народной революции²⁹⁷.

Воинствующее антихристианство Тана проявляется по многим поводам. Не без садизма наблюдает он попытку уничтожения православной церкви в 1922—1923 гг., но отнюдь не сочувствует и обновленцам²⁹⁸. Он радуется победе мусульман-турок над православными греками. «Турки, — восклицает он, — одним хорошим пинком ноги сбросили в Эгейское море зарвавшихся торговцев коринкою!»²⁹⁹ Впоследствии Тан становится активным членом Союза воинствующих безбожников и директором Института истории религии, но это отнюдь не исключает его прежнего религиозного нигилизма. В самом деле, еще в 1923г., применяя теорию относительности к религии, он утверждал, что «относительность бытия делает бесцельной и всякую поправку на объективность. Исчезает различие между знанием реальным и знанием воображаемым, условным. И все наши восприятия, в т.ч. и религиозные, становятся равноправными элементами нашего познания мира»³⁰⁰.

В мире Тана все было возможно...

Революция для него была стихией религиозного народного разрушения. И если походил на саббатианца Лежнев, то Тан к саббатианству был гораздо ближе, тем более что у него различимы некоторые мотивы хасидизма, еще ранее попавшие к саббатианцам.

Когда начались дискуссии о сменовеховстве, Тан заявил, что названием «национал-большевизм» можно только гордиться как «новой верой». Появление национал-большевизма — неслыханная радость³⁰¹. Тан, впрочем, как и Лежнев, требует отличать внутрироссийское сменовеховство от эмигрантского, менявшее вехи постфактум. Эмигрантское сменовеховство, по словам Тана, «сладкое, как сахарин, наше — горькое, как полынь». Тан разделяет все основные тезисы национал-большевизма, а именно идею о национальном возрождении России и резкие антизападные настроения. «И здоровой стала Россия, — пишет Тан, — по-новому здоровой во всех своих безумствах и усобицах. Здоровее Европы стала современная Россия, и нам, уцелевшим от прошлого, странно оглядываться на Европу совсем по-иному, чем прежде»³⁰². То же равнение на народный дух, куда бы он ни повел, какое было у Лежнева, воодушевляет и Тана. «Я не знаю, куда идет Россия, — заявляет он, — и не знает никто. Но можно сказать одно с уверенностью: куда бы Россия ни пошла, к Богу или к черту, на Небо или в ад, духовно опереться на Европу больше Россия не может. Если бы хотела, то не может опереться, ибо не на что»³⁰³. Он защищает идею единой и неделимой России и высказывается в духе агрессивного национализма.

«Одно можно предсказать, — утверждает он, — со значительной уверенностью. Это растущую роль России в делах мировых, делах международных, тем более что с самого начала у нее есть определенная воля и рвение к влиянию на старую Европу и на весь огнедышащий мир Востока и Запада. Россия добивается теперь от соседей и ближних и дальних признания... Но, может быть, не очень далек и тот день, когда, наоборот, ближайшие соседи будут от нее добиваться признания и навряд ли получат его»³⁰⁴.

Как и Иванов-Разумник, Тан предлагает в прототипы новой системы Петра I, но в исправленном виде, «без тайной канцелярии»³⁰⁵.

Столь же характерны для Тана и некоторые различимые антисемитские нотки, редкие в тогдашнем национал-большевизме, но зато находящие выражение у национал-большевика — еврея. Он берет под защиту упоминавшегося нами обновленца Красницкого, которого обвиняли в том, что он раньше был активным черносотенцем³⁰⁶. Тана не пугает новый прилив антисемитизма и даже погромы. По его мнению, имеется некий баланс погромов: еврейских и русских, белых и красных, классовых и сверхклассовых, так что на чьих руках больше крови — неизвестно³⁰⁷.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОПУТЧИКИ

Уже примерно в 1920 году в Советской России возникает новая молодая литература, которая отнюдь не вписывается в рамки партийной. Она оказывается еще одним троянским конем, через который в советское общество входят различные некоммунистические влияния, в том числе и национальные. Эта литература с легкой руки Троцкого получила название литературы попутчиков³⁰⁸, но, как показала история, именно она впоследствии и стала основной линией советской литературы.

Одним из наиболее мощных мотивов попутчиков был народнический, что было также замечено еще Троцким. Попутчики, находясь под сильным влиянием скифства, представляют не только революцию, в особенности ее ранний период, а и гражданскую войну как русскую народную войну против собственных и иноземных угнетателей. Главным деятелем революции и гражданской войны оказывается именно русский народ и преимущественно даже крестьянство, сокровенным интересам которых отвечает революция. Революция и гражданская война показаны мощной народной стихией, в которой действуют сильные люди с сильными страстями, в чем ощущается несомненно и влияние ницшеанства. В творчестве попутчиков культ насилия занимает значительное место. Это литература воинствующего антигуманизма.

Борис Пильняк

Особое положение в литературе попутчиков занимает Пильняк (Вогау). Он любуется и эстетизирует жестокость и насилия гражданской войны. В романе Голый год», написанном в 1918—1920гг., он показывает вырождающееся дворянство и купечество и противопоставляет им новых людей, решительных, жестоких, независимых. Пильняк вводит знакомое нам различие между «большевизмом» и «коммунизмом», резко против Запада, против его цивилизации. «Если вспыхнула в четырнадцатом году там, в Европе, рожденная биржами, трестами, колониальной политикой и проч., если могла народиться в Европе такая война, то не осиновый ли кол всей европейской котелковой культуре?» — спрашивает один из его героев Ордынин. «Все мертво, — далее говорит тот же Ордынин, — сплошная механика, техника, комфортабельность. Путь европейской культуры шел к войне, мог создать эту войну четырнадцатый год. Механическая культура забыла о культуре духа, духовной»³⁰⁹.

Пильняк в самой революции видит органический источник национализации новой России. «Революция противопоставила Россию Европе». Но для Пильняка революция есть возвращение к допетровскому времени, а не к Петру, как у Иванова-Разумника и у других. «Сейчас же после первых дней революции Россия бытом, нравом, городами пошла в XVII век... В России не было радости, а теперь она есть... Революции, бунту народному не нужно было — чужое. Бунт народный — к власти пришли и свою правду творят — подлинно русские подлинно русскую»³¹⁰.

Пильняк подчеркивает сектантский характер России и говорит, что сектантство является доминирующим фактором революции. «Вся история России мужицкой — история сектантства. Кто победит, — спрашивает Ордынин, — в этом борении, механическая Европа или сектантская, православная, духовная Россия?»³¹¹

Другой персонаж, архиепископ Сильвестр, прямо рассматривает большевистскую революцию как продолжение пугачевщины. «Побежали на Дон, на Яик, — говорит он, — оттуда в бунтах на Москву. И теперь дошли до Москвы, власть свою взяли, государство строить свое начали — выстроят»³¹².

Русский мужик дед-знахарь Егорка говорит: «Нет никакого Интернационала, есть народная русская революция, бунт — и больше ничего. По образу Степана Тимофеевича». — «А Карла Марксов?» — спрашивают. «Немец, говорю, а стало быть, дурак». — «А Ленин?» — «Ленин, говорю, из мужиков, большевик, а вы, должно, коммунисты... А коммунистов — тоже вон! Большевики, говорю, сами обойдутся»³¹³.

Пильняк помещает действие романа в провинцию, чтобы показать, что истоки революции, ее характер мало зависят от «коммунистов», инородцев, осевших в столицах. Единственный нерусский в его романе, латыш Лайтис, — лицо второстепенное.

Очень характерно заявление Пильняка, сделанное им в 1924 году³¹⁴: «Я признаю, что коммунистическая власть в России определена — и не волею коммунистов, а историческими судьбами России, и, поскольку я хочу проследить... эти российские исторические судьбы, я с коммунистами, т. е. поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними... Признаю, что судьбы РКП гораздо меньше интересны, чем судьбы России, РКП для меня только звено в истории России».

Владимир Лидии

Хотя Лидин (Гомберг) является лишь подражателем Пильняка в том, что касается его идей, он интересен тем, что позднее вливается в официальную советскую литературу. Он настойчиво проводит идею единства русской и советской истории.

Так, в повести «Ковыль скифский» он говорит: «А Русь все та же — суглинком, дорогами, перелесками». «Думали мы, — говорится в повести, — пришел конец нам, пришла нам лихая беда. Думали мы — уготована погибель нам страшная, уготована погибель стороне нашей, ни на что не надеялись. И вот идем мы, люди милые, идем по земле русской, говорим вам: нет лучше сторонушки; говорим вам: всюду жив человек и всюду страждет и мирует; говорим вам: горе наше переносное, родит земля много — и все будем сыты и кругом довольны»³¹⁵.

В коротком рассказе «Курга-баба» Лидин усиливает эту идею: «Была Русь исполкомная, мандатная, самогонная, паечная, и была на Руси вольность впервые во все времена... Лежала в войне Русь, как лежала в усобицах княжеских, без морей и дорог, бездружная, лютая, калеченная, клыки скалящая, а шел уже люд голодный и босой, с дрекольем шел, ломоть к ломтю подбирал, собирал землю русскую... идет Русь по пути исконному, собирать Калигою, соберет себя натуго»³¹⁶.

Если у Пильняка и Лидина присутствует некая философия истории и даже смягченное и неявное мистическое истолкование революции, то у примыкающих к ним других писателей уже нет ни того ни другого. Зато главным деятелем революции остается русский народ и в основном крестьянство. Среди таких писателей следует в первую очередь назвать Леонида Леонова, Всеволода Иванова и Константина Федина, творчество которых, несомненно, сыграло большую роль в формировании национал-большевизма, тем более что они становятся классиками советской литературы.

Всеволод Иванов

В повести Иванова «Бронепоезд 14-69», опубликованной в 1922 г., показана партизанская война на Дальнем Востоке. Она показана как русская народная, направленная прежде всего против японцев, американцев, старающихся захватить этот район. Большевик Знобов говорит, что мужик хочет воевать за русскую землю и «размечет он и японцев, и американцев, и всех, кто на Дальний Восток явился»³¹⁷. Характерна резко антизападная концовка романа. «А напротив, через улицу, стоял тщедушный солдатик в шинели, похожей на больничный халат, голубых обмотках и английских бутсах. Смотрел он на американца (имеется в виду американский корреспондент) поверх проходящих людей... и пытался удержать американца в памяти. Но был тот гадок, скользок и неуловим, как рыба в воде»³¹⁸.

Белые также размышляют о гражданской войне в национальном контексте. Капитан Незеласов, командир белого бронепоезда, говорит о том, что белых вышвырнула «Родина, а не большевики или же инородцы»³¹⁹.

Народная война, показанная Ивановым, все же интернациональна. Но интернациональность эта носит мессианский характер. Мессианским центром этого интернационализма является Россия. Русский мужик пытается простодушно распропагандировать американцев и японцев. Впрочем, истинными союзниками русских оказываются лишь китайцы, и китаец Син Бин-У отдает свою жизнь за дело русской революции. Идя на смерть, он также мыслит сугубо в национальных терминах, желая просто показать свою преданность русским. «Уваженье китайска народа русски народа!» — восклицает Син Бин-У.

В народную войну вплетаются и религиозные мотивы. Хотя вожди партизан как будто бы убежденные атеисты, один из наиболее активных партизан — верующий старообрядец. «Мне без веры нельзя, — жалуется он, — у меня вся семья из веку кержацкая, раскольной веры». Воюя на стороне большевиков, партизан-старообрядец борется против своих старых гонителей: государства и православной церкви, и это нисколько не противоречит его вере.

Леонид Леонов

Сильное впечатление оставляет раннее творчество Леонова. Это крупный мастер, для которого революция — глубоко русское, народное дело, нечто, что наиболее нужно, прежде всего, русскому крестьянину. У Леонова отсутствуют какие-либо интернационалистские или даже мессианские мотивы. Он просто показывает русский народ основным деятелем революции, и похоже на то, что в своих ранних произведениях он близок по взглядам к Чаянову. Он настолько уверен в силе русского крестьянства, что смотрит на все происходящее в городе как на нечто побочное. В романе «барсуки», опубликованном в 1924г., героями являются два брата-крестьянина: один становится большевистским комиссаром, а другой — предводителем крестьянского восстания против большевиков. Так или иначе, обе стороны конфликта — крестьянские.

Как и почти все попутчики, Леонов любуется насилием, но он все же не подымается до настоящей апологии насилия, как Федин.

Константин Федин

Гораздо более чем у Иванова и Леонова, национальные мотивы выражены у Федина, который после войны стал руководителем Союза, советских писателей. В ранней пьесе «Бакунин в Дрездене» (1922) Федин противопоставляет вырождающейся Европе славян, представителем которых показан могучий скиф Бакунин. Федин так показывает Бакунина, что его национальное превосходство перед немцами очевидно. Бакунин говорит: «Кто с нами, славянами, тот на верной дороге. Наша натура проста и велика, нам не подходит расслабленное и разжиженное, чем пичкает мир одряхлевшая старая Европа. Мы обладаем внутренней полнотой и призваны перелить ее, как свежие весенние соки, в жилы окоченелой европейской жизни»³²⁰.

Национальные идеи раннего Федина находятся в близкой связи со знакомой нам идеей спасения через грех. Это вполне естественно, ибо идея достижения через грех личного спасения, личного успеха относится к тому же классу идей, что и идея возрождения страны через ее гибель и падение. В романе «Города и годы» (1924), Федин обрекает на гибель своего героя, русского интеллигента Старцева, именно за его безгрешность.

Старцев «прошел [жизнь] и на нем не осталось ни одного пятна крови, и он не раздавил ни одного цветка. О, если бы он принял на себя хоть одно пятно и затоптал бы хоть один цветок! Может быть, тогда наша жалость к нему выросла бы до любви, и мы не дали бы ему погибнуть так мучительно и так ничтожно»³²¹.

В точности так же национальное возрождение страны должно осуществляться через грех, кровь, позор!

Футуристы

Как это ни парадоксально, но в народническое русло попутчиков вливаются и футуристы. Их народничество проявляется не в утверждении русского национального начала, а в противопоставлении революционного Востока дряхлому умирающему Западу. Запад отрицался в целом. Видно, что никакая революция Запад этот исправить не может. Исключительно показательны письма известного члена группы ЛЕФ Александра Родченко из Парижа в 1925 году. Родченко находился в Париже для оформления советского павильона. «Вчера, — пишет он 25 марта 1925 года, — смотря на фокстротную публику, так хочется быть на Востоке, а не на Западе... Какой он простой, здоровый этот Восток, и это видишь так отчетливо только отсюда»³²². Через неделю: «Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада... Снять технику с него, и он останется паршивой кучей навоза, беспомощный и хилый». Еще через месяц он подчеркивает, что отрицание Запада не носит у него классовый характер. «Свет с Востока, — пишет он едва ли не языком Бердяева, — это не только освобождение трудящихся, свет с Востока в новом отношении к человеку, к женщине, к вещам». Иначе говоря, речь идет о другой цивилизации.

«РОССИЯ»

Попутчикам был предоставлен ряд органов печати, большая часть которых была создана государством. Но после 1922 г. возникли также и частные журналы, большая часть которых оказалась мимолетными. Их было принято называть сменовеховскими, но это может лишь ввести в заблуждение, ибо сменовеховство объединило весьма разнородные течения, и не во всех них течениях национал-большевизм играл какую-либо роль. Советские авторы, например, относят к сменовеховским журналы «Мысль», «Экономист», «Экономическое возрождение», «Вестник литературы», «Былое»³²³. Но на самом деле эти издания возникли в результате относительной политической свободы нэпа, занимали некоммунистическую платформу, но отнюдь не обязательно сменовеховскую, а уж тем более не национал-большевистскую, если только не считать самую идею сотрудничества с советской властью сменовеховством.

Примером может служить «Экономист», издававшийся в 1922 году. Этот, без сомнения, оппозиционный журнал лишь в очень малой степени может быть отнесен даже к сменовеховству, не говоря уже о национал-большевизме, отдельные нотки которого можно, правда, различить лишь у С. Зверева, который, в частности, сказал, что «победившие классы выполнили большую национальную задачу» и что «переход от строительства в классовых интересах к строительству национальному проделан был Россией по своим внутренним импульсам»³²⁴. Но в целом «Экономист» мало интересовался национальными аспектами революции.

Зато центральную роль во внутреннем национал-большевизме сыграл наиболее долговечный частный журнал «Россия», который с 1922 г. стали издавать Лежнев и Тан-Богораз. Он представлял собой левое крыло национал-большевизма, в то время как сменовеховство представляло его правое крыло. Нельзя сказать, что журнал сосредоточивает весь русский национал-большевизм, но значительную его часть, а кроме того, его издатели, равно как и многие из авторов, играют нередко выдающуюся роль в окончательном становлении советского общества в сталинский и послесталинский период.

Среди прочих в журнале выступают В. Лидин с уже знакомой нам повестью «Ковыль скифский», О. Мандельштам со статьей о Блоке, сразу попадающей в скифский контекст, известный физик Орест Хвольсон, сын знаменитого гебраиста Даниила Хвольсона, принявшего православие еще в XIX веке, журналист Я. Лившиц и другие. Разумеется, в «России» принимали участие не одни ассимилированные евреи. Характерно участие в нем и ассимилированной армянки Мариэтты Шагинян, находившейся примерно в том же положении, что и русифицированная еврейская интеллигенция. Среди русских авторов, впоследствии влившихся в официальную советскую литературу и даже ставших ее классиками, мы видим в основном литературных попутчиков:

Михаила Пришвина, Михаила Булгакова, Бориса Пильняка, Ольгу Форш, таких «Серапионовых братьев», как Константин Федин, Николай Тихонов, Николай Никитин. Активно сотрудничает в журнале известный литературовед и в прошлом журналист профессор С. Адрианов.

Особого внимания заслуживает сотрудничество между «Россией» и Устряловым. «Россия» оказывается после 1922 года единственным органом печати, где печатаются статьи Устрялова³²⁵. Устрялов тепло приветствует журнал по случаю его трехлетия за его «идеологическую самостоятельность», за его глубоко «интеллигентный», а не «интеллигентский», характер³²⁶.

ВЫВОДЫ

Итак, с самого начала большевистской революции большевизм и само новое советское государство получили признание со стороны различных групп в эмиграции и в самой России как отвечающие истинным русским национальным и даже религиозным интересам. Численность этих групп была относительно невелика, и но всегда эти группы были влиятельны, но их голос был слышен, и с их точкой зрения были знакомы широкие круги как вне партии, так и внутри ее. Национальное признание большевизма было весьма разнообразным.

Его считали русским национальным явлением левые и правые, гуманитарии и инженеры, гражданские лица и военные, духовенство и сектанты, поэты, писатели, художники. Наибольшим успехом ознаменовалось т. н. сменовеховство, возникшее относительно поздно в кругах правой русской эмиграции. Именно в его рамках был впервые сформулирован и национал-большевизм, хотя к нему по праву могут быть отнесены почти все ранние формы национального признания большевизма, включая скифство.

Центральной фигурой эмигрантского национал-большевизма в начале 20-х гг. оказался Устрялов, а внутрироссийского — Лежнев.

Если бы все это осталось в рамках небольшевистских кругов, это имело бы очень ограниченный интерес. Но этого не случилось...

Сноски:

¹Schapiro, 1965, р. 149.

² Протоколы 1 съезда партии левых эсеров. С. 53.

³ Протоколы ВЦИК ... С. 66.

⁴ Протоколы 1 съезда партии левых эсеров. С. 53.

⁵ Там же. С. 99.

⁶ Там же, выступление 21 ноября 1917 г.

⁷ Несвоевременные мысли. С. 156.

⁸ Гусев. С. 237.

⁹ С м. также Barmine.

¹⁰ Carr. The history of Soviet Russia. Foundations of a planned economy. V. I, p. 777-882.

¹¹ Государственное совещание... С. 91.

¹² Девятый съезд... С. 280.

¹³ Цитируется по статье Heller M. из-за недоступности оригинала.

¹⁴ Ленин. Т. 54. С.182.

¹⁵ См. БСЭ, 3 изд. «Пешехонов».

¹⁶ Скифы, сб. 1. С. 212.

¹⁷ Там же. С. 231.

¹⁸Лундберг. С.119.

¹⁹ С. 15-114.

²⁰Милюков (Miliukov), pp. 116-120.

²¹ Scholem, в особенности его очерк о движении франкистов.

²² Толстой, Толстая. С. 366—367.

²³ Цитируется по вступительной статье Э. Раиса к «Сочинениям» Н. Клюева. Т. 2. С. 66.

²⁴ Там же. С. 66.

²⁵ Murray К. Soviet Seventh-Day adventists, «Religion in Communist lands», 1977. V. 5, №2, р. 88—89.

²⁶ См. их комментарии к «Сочинениям» Н. Клюева.

²⁷ «Песнь солнценосца» в «Сочинениях». Т. 1. С. 463—465.

²⁸ Сочинения. Т. 1.С. 477.

²⁹ См. его вступительную статью к «Сочинениям» Н. Клюева. Т. 1.

³⁰С. 105—108.

³¹ Besancon.

³² Pellicani.

³³ Литература и революция. С. 85.

³⁴ Сочинения. Т. 1. С. 494-495.

³⁵ Там же. С.470.

³⁶ См. вступительную статью Б. Филиппова к «Сочинениям». С. 147.

³⁷ Влияние Федорова на писателя А. Платонова рассматривается Е. Толстой-Сегал (см).

³⁸ Ходасевич. С. 182—183, 203.

³⁹ Собр. соч. Т. 2. С. 33—41.

⁴⁰ Там же. Т. 5. С. 107 (21 июня 1922 г).

⁴¹ Там же. С.11.

⁴² Там же. С. 88.

⁴³ Там же. С. 10.

⁴⁴ Там же. Т. 2. С. 193—252.

⁴⁵ Илиодор. С. 35.

⁴⁶ В сб. «Скорбь земли русской». С; 21.

⁴⁷ См. в его книге.

⁴⁸ Известия, 1919, 30 марта.

⁴⁹ См. БСЭ, Изд. 1. «Илиодор», также Johannes Chrysos-tomus, Bd. I s.220.

⁵⁰ Стихотворения. С. 109.

⁵¹ Собр. соч. Т. 6. С. 357—358.,

⁵² Мережковский. В тихом омуте. С. 57—58.

⁵³ Лундберг. С. 22.

⁵⁴ Там же. С. 137. См. также ее пьесу «Равви».

⁵⁵ См. предисловие К. Зелинского к «Избранным стихам» Ивнева.

⁵⁶ Ивнев. С. 35.

⁵⁷ Собр. соч. Т. 8, 1936. С. 45.

⁵⁸ Там же. С. 49.

⁵⁹ Собр. соч. Т. 7, 1963. С. 316.

⁶⁰ Скифы. Собр. соч. Т. 5. С. 21—24

⁶¹ Чуковский. С. 117—118.

Известный критик Д. Мирский, бывший евразиец, вернувшийся в СССР и вступивший в партию, так формулирует блоковский национализм: «Вопреки отчаянию в Блоке возникает идея долга, идея правды, идея народа. Возникает образ «России», который Блок хочет лирически отождествить с прежней «одной звездой». Этот образ России очень мистифицирован и двусмыслен... В его национализме были и революционные элементы: он был прежде всего заострен против империалистического Запада и закономерно завершился «Скифами». См. его вступление к т. 8 Собрания сочинений Блока, 1936, с. XXI.

⁶² Собр. соч. Т. 8, 1936. С.238.

⁶³ См. «Закат Европы».

⁶⁴ Собр. соч. Т. 8, 1936. С.117.

⁶⁵ Там же. С.128.

⁶⁶ Там же. С.120.

⁶⁷ Ходасевич, Steinberg.

⁶⁸ Ходасевич. С. 66.

⁶⁹ Белый,1917. С.14.

⁷⁰ «Христос воскресе...»

⁷¹ О Духе России и «духе» в России» // Новая Россия, 1922, №1.

⁷² См., напр., Павлов.

⁷³ Волошин. С. 40.

⁷⁴ Там же. С. 44.

⁷⁵ Там же. С. 54.

⁷⁶ Бунин. С. 82.

⁷⁷ Собр. соч.Т.1. С. 20.

⁷⁸ Дневники (6 июля 1921). С. 38.

⁷⁹ Литературный дневник. Собр. соч. Т. 1. С. 776.

⁸⁰ Там же. С. 769—770.

⁸¹ Дневники (18 апр. 1925). С. 107.

⁸² Там же (11 янв. 1926). С. 154.

⁸³ Там же.

⁸⁴ Там же (10 янв. 1928). С. 256.

⁸⁵ Там же (14 мая 1928). С. 272.

⁸⁶Там же (18 марта 1924). С. 74.

⁸⁷Собр. соч. Т. 1. С. 354-355.

⁸⁸ Цит. по: Степун. С.225.

⁸⁹Собр. соч. Т. 3. С. 47-48.

⁹⁰Там же. С.49.

⁹¹Там же. С.50.

⁹²Литература и революция. С. 68.

⁹³ Из глубины. С. 124—129. Вернувшийся после войны в СССР бывший правый эмигрант Л. Любимов (см.) утверждал, что в крайне правых кругах большевистский переворот вызвал злорадство по отношению к Временному правительству.

⁹⁴ Письмо Луначарского Ленину 9.3.1921; см. Лит. наследство. Т. 80, 1971.

⁹⁵ Шульгин. 1920.

⁹⁶ Солоневич.

⁹⁷ Козловский, цитируется no Bunyan, Fisher, p. 287.

⁹⁸ Соц. вестник, 1927. № 14.

⁹⁹Авксентьев Н., см Современные записки, 1920, №1; также Винберг, с. 65; Любош.

¹⁰⁰ 1920. С. 197—207.

¹⁰¹ Там же

¹⁰² Моск. церк. голос, 1917, 17 декабря.

¹⁰³ Русская мысль, 1923. С. 270.

¹⁰⁴ Gurko, p. 463.

¹⁰⁵ Н. Трубецкой объясняет этот процесс следующим образом: «Может наступить момент, когда ощущение новизны данного идеала настолько выветрится и потускнеет, что защитники его из левых превратятся в консерваторов, а противники данного идеала будут нападать на него не как на новшество, а как на отжившее старое». «Правые, — по его словам, — так долго терлись о левые идеологии и левое мировоззрение, что сами словно заразились тем умонастроением, которое лежит в основе всех левых идеологий» (Евразийский временник, 1923. Кн. 3. С. 19—22). Юджин Вебер утверждает, что правых и левых радикалов объединяют многие общие черты. Так, правые радикалы, по словам Вебера, могут объединяться с левыми для свержения существующей системы, полагая, что чем хуже, тем лучше. Многие сближения между националистами и синдикалистами, фашистами и коммунистами могут быть объяснены, как говорит Вебер, объединением их ненавистей. Фактом является то, что, каковы бы не были их конечные цели, правые и левые радикалы вовлечены в аналогичные кампании, общие организационные и дидактические проблемы, так что общественно-политический динамизм их деятельности сильнее, чем словесное различие между ними. Таким образом, идеологические возможности, которые они могут выбирать, вносят малое различие в их поведение, пока они остаются в реальности действия. (Rogger, Weber, see «Instroduction»).

¹⁰⁶ Статья «Типы» в костромской газете 4 июня 1919. См.: Литературное наследство. Т.. 80. С. 419.

¹⁰⁷ Потапов.

¹⁰⁸ Федюкин, 1972.

¹⁰⁹ Радек, 1927. С. 33.

¹¹⁰ См. напр., «Известия».

¹¹¹ Брусилов. С. 33.

¹¹² Там же. С. 210.

¹¹³ См. его «Дневники».

¹¹⁴ Зайончковский. С. 11.

¹¹⁵ The Trotsky's paper, v. 2, p. 280.

¹¹⁶ Правда, 1921, 21 ноября.

¹¹⁷ Игнатьев. Т. 2. С. 283.

¹¹⁸ Смена вех, 1921, №2.

¹¹⁹ Устрялов. Под знаком революции, (12 июля 1923). См. также: БСЭ, изд. 3, «Пепеляев».

¹²⁰ Бунин. С.171.

¹²¹ Литература и революция. С. 66.