Буржуазные преобразования и переселенческий капитализм
Исторический процесс становления и развития буржуазной общественно-экономической формации шел разнообразными путями. Наряду с классическим вариантом ее появления из недр феодализма встречались и такие формы, которые превосходили классические образцы чистотой буржуазных отношений. Такой путь генезиса капитализма связан с вытеснением и даже физическим истреблением аборигенов для массового переселения западноевропейских колонистов и был характерен для голландской колонизации Южной Африки, английской колонизации Австралии, Новой Зеландии и особенно Северной Америки, где, по выражению К. Маркса, буржуазное общество развивалось не на основе феодализма, а начинало с самого себя.
Эти примеры развития переселенческого капитализма настолько широко известны, что даже среди латиноамериканских историков англосаксонская колонизация противопоставляется, как некоему совершенно отличному от нее пути, иберийской колонизации Латинской Америки. Как-то забывается при этом, что попытки реализовать англосаксонский путь предпринимались либералами в Латинской Америке повсеместно (вспомним хотя бы усилия М. Гальвеса по европеизации даже такой индейской страны, как Гватемала). Не вина, а беда латиноамериканских либералов заключалась в таком бездумном копировании ими североамериканского образца многие из них поплатились за это собственной жизнью. Но это вовсе не означает, что переселенческий капитализм в Латинской Америке постигла полная неудача. Как раз наоборот, он не просто пустил корни в отдельных областях континента, но и сформировал такие страны, как Бразилия и Чили. Более того, он настолько успешно внедрился в Аргентине и Уругвае, что в населении этих стран процент европейских переселенцев и их потомков даже более высок, чем в самих Соединенных Штатах Америки! Как могло такое случиться?
Аргентина
С начала XVIII в. в лаплатских провинциях Энтре-Риос, Коррьентес, Санта-Фе и в особенности Буэнос-Айрес началось формирование крупных скотоводческих латифундий, которым было суждено сыграть решающую роль не только в истории, но и в сегодняшнем месте Аргентины в рамках формирующегося у нас на глазах самого современного международного разделения труда. В колониальный период бизнес скотоводов состоял главным образом в продаже английским контрабандистам шкур крупного рогатого скота. Чуть позднее они нашли применение и мясу, из которого на предприятиях мануфактурного типа приготовляли солонину и вывозили за границу (в основном в Бразилию и на Кубу, где ею кормили негров-рабов). Владельцы этих латифундий эстансьеро в союзе с торговой буржуазией Буэнос-Айреса вполне закономерно выступили гегемоном Майской революции 1810 г. и главными носителями идей либерализма.
Первый тур либеральных преобразований в стране, связанный с именем Бернардино Ривадавьи (1821-1827), всего за несколько лет сделал эстансьеро богаче на 8,5 млн. га государственных пустующих земель, которые, правда, были переданы им не в частную собственность, а долгосрочную аренду. Второй тур реформ проделал уже консервативный режим X. М. Росаса (1829-1852), который передал арендуемые миллионы гектаров в частную собственность скотоводам, завоевал для них еще 5 млн. га в результате похода в пустыню 1833 г., увеличил объем аргентинского экспорта в три раза и поставил пастухов-гаучо в условия строжайшей дисциплины наемного труда. Тем самым к моменту начавшихся крупных изменений на мировом рынке Росас подготовил важнейшие внутренние условия для успешного включения страны в общемировой капиталистический процесс, дальнейших либеральных преобразований и развития буржуазных отношений в Аргентине.
Правда, процветание экономики на основе вывоза шкур и солонины к середине XIX в. из-за французской и англо-французской блокад, а также включения в конкурентную борьбу с Аргентиной южной части Бразилии и соседнего Уругвая в основном завершилось. В этом была одна из причин нового обострения межпровинциальных противоречий в стране, ослабления позиций консервативного режима Росаса и его свержения не столько собственно аргентинскими либералами, сколько федералистскими силами прибрежных и внутренних провинций Аргентины.
Новая конституция 1853 г., действующая в стране и поныне, декларировала основные буржуазные свободы, неприкосновенность частной собственности и федеративный принцип государственного устройства. Это нередко дает основание исследователям видеть в ее принятии доказательство победы либерализма. В действительности же она отразила победу федералистов как над консерваторами, так и над либералами Буэнос-Айреса и означала попытку уравнять провинции с Буэнос-Айресом. Собственно аргентинские либералы, напомним, были централистами (унитариями), хотя, разумеется, свержение Росаса было им на руку.
Внутренние провинции Аргентины ничего реального уже не могли предложить в качестве общенациональной альтернативы. Буэнос-Айрес, напротив, по-прежнему выступал наиболее динамичным полюсом страны. Здесь еще во время Росаса обосновались иммигранты ирландцы, шотландцы, баски, французы, которые, хотя и прибывали небольшими партиями, активно участвовали во внедрении овцеводства и сумели включиться в класс местных эстансьеро. Разведение овец мериносовой породы придало новый мощный импульс развитию Буэнос-Айреса. При населении страны в 1867 г. в 1,7 млн. человек здесь к этому времени насчитывалось 10 млн. голов крупного рогатого скота и 14 млн. овец. С 1850 по 1875 г. вывоз шерсти из Аргентины увеличился в 12 раз и с 1865 г. по начало 80-х годов XIX в. составлял половину стоимости всего аргентинского экспорта.
Поэтому после свержения Росаса очень быстро обнаружился конфликт между самими его свергателями либералами Буэнос-Айреса и федералистами прибрежных и внутренних провинций. Подобно тому, как в 1852 г. федералисты и либералы померились силами с Росасом в битве при Касерос, так и теперь, 10 лет спустя либералы одержали решающую победу над федералистами во главе с героем Касероса генералом Уркисой в битве при Павоне. Победитель этого сражения Бартоломе Митре стал президентом Аргентины (1862-1868).
Аргентинское скотоводство, имея колоссальные преимущества перед западноевропейским благодаря возможностям экстенсивного развития, требовало все больше земли. Этот постоянный земельный голод либеральные правительства утоляли за счет организации военных экспедиций в пустыню. По темпам захвата новых земель и по жестокостям в отношении индейских племен с ними ни в какое сравнение не шли североамериканские вестерны. Еще в 1833 г. Чарльз Дарвин, совершавший путешествие по Аргентине во время похода в пустыню Росаса, с ужасом писал: Мне кажется, что никогда еще до сих пор не существовало армии столь мерзкой и разбойничьей... Солдаты рубят всех без разбора... Кто в наше время поверит, что такие зверства могут совершаться в цивилизованной христианской стране?
Однако и после захватов Росаса едва ли не половина территории страны, т.е. десятки миллионов гектаров плодородной пампы, все еще оставалась неподвластной аргентинскому правительству. Это обстоятельство, помимо постоянного земельного голода у старых и новых латифундистов, было нетерпимым еще как минимум по двум причинам.
Во-первых, еще с XVIII в. воинственные чилийские арауканы объединили, арауканизировали и подчинили себе множество разноязыких племен аргентинской Патагонии, что придало местным индейцам и их набегам на города и села Аргентины невиданную прежде силу. Особенно широкие масштабы набеги индейцев стали приобретать начиная с 1835 г., когда арауканский вождь Кальфукура постепенно подчинил своей власти всех других касиков чилийской и аргентинской Патагонии, образовав Конфедерацию Салинас Грандес. Правда, в годы правления Росаса между конфедерацией и Буэнос-Айресом существовали мирные торговые отношения, однако после падения диктатора Кальфукура превратился в настоящую напасть для эстаньеро не только Буэнос-Айреса, но даже Кордовы.
Во-вторых, независимость Патагонии делала уязвимыми позиции как аргентинского, так и чилийского правительств с точки зрения международного права, чем пытались воспользоваться разного рода авантюристы. В этом смысле поучительна история французского искателя приключений Орейя-Антуана де Тунена.
Он родился во Франции в 1825 г., в детстве и юности начитался книг по географии и философии, почерпнув немало сведений о загадочных арауканских кентаврах. Он свято верил в цивилизаторскую миссию Франции и считал несправедливой утрату ею колоний в Новом Свете. Тунен получил юридическое образование, причем избрал карьеру правоведа, по его собственным словам, исключительно ради изучения законов и подготовки себя к высокому званию короля индейцев.
В 1858 г. без оружия и почти без денег он прибыл в Чили. Два года жизни в Сантьяго и Вальпараисо он посвятил изучению испанского языка и налаживанию связей в различных кругах. В 1860 г. он перебрался на юг, в Вальдивию, а затем поселился в Араукании, где незадолго до этого почитаемый арауканский шаман предсказал появление на этой земле белого человека, призванного возглавить и объединить индейцев в их борьбе с цивилизаторами. Слух о прибытии Тунена тут же облетел индейские племена и был интерпретирован ими как исполнение пророчества.
Поскольку Араукания так и не была покорена испанцами и признавалась независимой договорами между Республикой Чили и арауканскими вождями, Тунен нашел в этом юридическую зацепку для создания на ее территории суверенной монархии.
Арауканы избрали Орейя-Антуана своим королем, и тот составил и подписал декрет о создании в Араукании конституционной наследственной монархии. Через три дня он повстречался с вождями аргентинской Патагонии и получил поддержку даже от грозного Кальфукуры. Так появились манифест (См. Manifesto of Orelie-Antoine I)Орейя-Антуана I, Короля Араукании и Патагонии, конституция, гимн и флаг королевства Новая Франция.
Франция открестилась от новоявленного монарха, а французская пресса обрушила на него поток саркастических статей. Тем не менее он четырежды отправлялся во Францию и всякий раз возвращался в свои владения с деньгами и даже оружием для индейцев. В последней поездке он в 1877 г. был схвачен аргентинской полицией, заключен в тюрьму на три месяца, а затем отправлен во Францию, где умер год спустя.
Наверное, над этой историей можно было бы только посмеяться, если бы претензии на Стальную корону Орейя-Антуана не предъявил сначала Антуан II, затем Антуан III, а потом Филипп, если бы один из претендентов на корону не выступил в 1961 г. в ООН, если бы в 1969 г. представитель королевства Патагонии-Араукании не был принят в США как иностранный дипломатический агент, если бы нынешний монарх не осуществил в 1989 г. поездку по южным районам Аргентины и Чили и если бы в 1995 г. не было создано Североамериканское арауканское роялистское общество (NAARS), которое занимается углубленным изучением и пропагандой истории Орейя-Антуана и его королевства на сайте http://www.anchorpresbyterian.com/index.html.
Возобновил походы в пустыню самый ярый враг Росаса Доминго Фаустино Сармьенто, ставший президентом Аргентины (1868-1874). Особенно отличился в организации походов назначенный в 1879 г. военным министром генерал Хулио Архентино Рока, который считал, что лучшее средство покончить с индейцами... это обрушиться на них в их собственном логове. Получив от конгресса 1.600.000 песо ассигнований, Рока приступил к модернизации армии. В частности, он отменил ношение тяжелой кирасы, сковывавшей движения кавалеристов, перестал привлекать артиллерию, которая лишь ограничивала передвижение войск, но оказывалась совершенно неэффективной при столкновениях с чрезвычайно мобильными и рассредоточенными отрядами индейцев. Он снабдил армию новыми винтовками Ремингтон, а для оперативного управления войсками раскинул по пампе густую сеть телеграфных линий.
Если с колониальных времен католическая церковь стремилась оградить остатки индейцев от полного истребления и обращала их в христианство, то милитаризация индейского вопроса в независимой Аргентине оставила миссионеров совершенно не у дел. В итоге завоевание пустыни 1879 г. стоило жизни примерно 200 тыс. индейцев. Некоторые племена навсегда исчезли с карты народов мира. Но перенесение границы колонизации на реки Негро и Неукен принесло аргентинским эстансьеро еще 26 млн. га земель. К концу 80-х годов уже вся территория Аргентина была очищена от индейцев.
Завоеванные земли, во-первых, поступали в свободную продажу с молотка. Декретами от 1876 и 1878 гг. продажа была разрешена участками не более... 80 тыс. (!) га. Во-вторых, землей компенсировались услуги скотоводов и торговцев по финансированию военных экспедиций. Так, например, в результате одной из экспедиций 50 таких финансистов получили в виде компенсации по 40 тыс. га. В-третьих, герой кампании 1879 г. генерал X. А. Рока, став президентом страны, издал в 1880 г. закон о премиях, по которому в награду бесплатно передавалось по 8 тыс. га каждому начальнику пограничного форта, по 5 тыс. га каждому командиру полка или батальона, по 4 тыс. га каждому майору, по 2,5 тыс. га лейтенантам, по 1,5 тыс. га сержантам. Небольшие участки получали и наиболее отличившиеся солдаты.
В отличие от прежних времен земельная собственность теперь огораживалась, для чего Аргентина с 1876 по 1907 г. импортировала столько металлических тросов, что ими можно было бы опоясать территорию страны 140 раз. Огораживание еще более ограничило доступ беднякам к пользованию землей и еще прочнее подчиняло труд капиталу. Некогда свободный охотник на скот гаучо утратил и возможность самостоятельного пропитания, и дом, и свободу передвижения, превратившись в преследуемого со всех сторон бродягу.
В то же время всячески поощрялась европейская иммиграция в страну, особенно с момента прихода к власти Д. Ф. Сармьенто, этого столь ярого европоцентриста, что он лишь в виде исключения в 1872-1873 гг. разрешил въезд в страну небольшому числу китайцев и японцев с целью культивирования чая, риса и других ценных сельскохозяйственных культур. Но уже в 1876 г. новым законом о колонизации земель были отменены льготы иммигрантов при покупке или аренде земли, в результате чего собственниками участков могли стать лишь сравнительно состоятельные европейцы, остальные же оседали в городах или арендовали землю у латифундистов. Только за период 1856-1882 гг. в Аргентину въехало 6,4 млн. человек, что составило свыше 10% мировой миграции населения. С середины XIX в. и вплоть до мирового экономического кризиса 1929-1933 гг. по количеству европейских иммигрантов Аргентина уступала только США, да и то в абсолютных цифрах, а не по доле в общем населении.
Декларированные конституцией 1853 г. буржуазные свободы постепенно дополнялись другими декретами. В 1872 г. был введен новый Гражданский кодекс, в 1884 г. всеобщее обязательное бесплатное светское начальное образование, в 1887 г. гражданский брак и другие ограничения привилегий церкви и т. п. Но все эти свободы были именно буржуазными, а не демократическими поскольку сохранялся целый ряд имущественных, образовательных и других ограничительных цензов на полноправное участие в политической жизни страны. К 1910 г. только 9% населения Аргентины обладали правом голоса.
Либеральные преобразования в Аргентине, включая аграрные реформы, носили, таким образом, подлинно буржуазный характер. Концентрация средств производства на одном полюсе, в верхах, и ее отсутствие на другом, у подавляющего большинства низов, заложили прочный фундамент под головокружительные темпы роста страны. Латифундистская и частично фермерская система землевладения продемонстрировала полное свое соответствие с потребностями буржуазного развития и гибкую приспособляемость к изменениям конъюнктуры мирового рынка. Если падал спрос на шерсть, на первый план тут же выдвигалась пшеница или кукуруза, если падал спрос на зерновые, то получал приоритетное развитие экспорт мяса и т. д.
Только за 80-е годы XIX в. экономика Аргентины выросла больше, чем за всю предшествующую историю страны. В итоге к 1914 г. страна заняла первое место в мире по поголовью скота в расчете на душу населения и по объему экспорта мяса, по вывозу на мировой рынок кукурузы (на долю страны приходилось 46% мирового экспорта), четвертое место в мире по вывозу пшеницы (16% мирового экспорта) и по протяженности железных дорог (34 тыс. км), одно из первых мест в мире по доходу в расчете на душу населения и т. п.
Но эти успехи достигались ценой сверхэксплуатации громадного большинства народа и не только не сокращали, но и увеличивали пропасть между богатством верхов и благосостоянием низов. В этом разрыве было заложено одно из острейших противоречий капиталистического развития Аргентины и основа для будущих классовых битв и общедемократической борьбы.
Уругвай
Более чем двухвековая история формирования латиноамериканских наций создала заметные различия между народами континента. Сравнительно легко отличить мексиканцев от колумбийцев или перуанцев, боливийцев от аргентинцев или чилийцев. Но даже сегодня далеко не каждый латиноамериканец сумеет по традициям, культуре и даже специфическому диалекту испанского языка отличить уругвайца от жителя соседней аргентинской провинции Буэнос-Айрес.
Уже с XVII в. и по своей социально-экономической структуре, и по жизненному укладу населения Уругвай (тогда еще провинция Восточный Берег вице-королевства Рио-де-ла-Плата) был как две капли воды похож на Буэнос-Айрес такие же крупные скотоводческие эстансии с пастухами-гаучо, такой же, как и Буэнос-Айрес, порт Монтевидео, а через него поставки шкур и говяжьего жира до конца XVIII в., солонины до середины XIX в., затем овечьей шерсти, а с конца XIX в. мороженого мяса.
Изобилие скота в пампе и фактическое отсутствие частной собственности позволяли типичному жителю Уругвая гаучо жить, не работая по найму. Конь придавал ему скорость передвижения, шкуры животных шли на изготовление сапог, уздечки, сомбреро, гамака и палатки. Он заарканивал любого понравившегося ему быка, вырезал лучший кусок мяса, который готовил затем на углях, а остальное бросал на съедение стервятникам.
Возможно именно потому, что интересы жителей двух провинций были одинаковы, противоречия между ними завершились отделением Восточного Берега от остальных аргентинских провинций в 1815 г. После кратковременного самостоятельного существования он был завоеван и присоединен к тогда еще португальской Бразилии под названием Цисплатинской провинции. С образованием независимой Бразилии свои права на Восточный Берег стала предъявлять Аргентина. Восстание жителей провинции против бразильского правительства в 1825 г. послужило поводом к войне между Аргентиной и Бразилией, которая длилась три года и закончилась преобразованием Восточного Берега в самостоятельное государство Уругвай (1828).
Первое правительство страны во главе с президентом Фруктуосо Риверой добилось принятия в 1830 г. конституции, составленной в полном соответствии с основными постулатами либерализма. Она провозглашала введение свободы торговли, уничтожение майората, отмену фуэро церкви и армии, ликвидацию работорговли и рабства, свободу слова, печати и т. п. И будто специально для историков создатели этой конституции самым недвусмысленным образом заявили о ее чисто буржуазном характере посредством введения высоких имущественных цензов. Так, например, депутатом национального конгресса мог быть избран лишь тот гражданин, который имел годовой доход не ниже 4 тыс. песо, а сенатором не менее 10 тыс. песо. Да и для рядовых избирателей требования были столь высоки, что в 1842 г. в выборах участвовало лишь 7% городских жителей и еще меньше в сельских районах.
Точно так же подлинно буржуазной была и аграрная реформа, начатая уругвайскими либералами. В отличие от Аргентины, где, как мы видели, решение индейской проблемы растянулось на десятилетия, уругвайский президент Фруктуосо Ривера покончил с нею одним ударом и навсегда в 1832 г., когда заманил кочевых индейцев племен чарруа якобы на переговоры, а в действительности в засаду и с помощью регулярных войск устроил им самую разнузданную кровавую бойню. В результате к 1836 г. уругвайское государство сосредоточило в своих руках 10,1 млн. га земли из 17,4 млн. га, имевшихся в стране. Поскольку этим государством безраздельно заправляли буржуа-эстансьеро и торговцы Монтевидео, земельный вопрос состоял не в том, кому передать это богатство, а в том, на каких условиях долгосрочной аренды государственной земли или же частной собственности. Ривера сделал выбор в пользу эмфитевса, т. е. долгосрочной аренды государственной земли, которую он раздавал участками по 5 тыс. га каждый. Этот декрет от 1833 г. был идентичен политике аргентинского президента Б. Ривадавьи. Декретом 1833 г. подтверждалось также право собственности за держателями земли, получившими ее ранее, в том числе по Временному регламенту X. X. Артигаса от 1815 г., но лишь за теми, которые были в состоянии уплатить за нее треть цены сразу, а остальное в рассрочку. Так впервые был проведен естественный отбор буржуа из всей массы земельных обладателей, поскольку этим правом могли воспользоваться лишь зажиточные хозяева, прочие были обречены на сгон.
Следующий тур естественного отбора осуществил преемник Риверы на посту президента М. Орибе (1835-1838), который обязал пользователей земли, получивших ее при Ривере, в 60-дневный срок оформить титул собственности на свои участки. По истечении этого срока не узаконенные владения (а узаконить их могли опять-таки состоятельные хозяева) поступали в продажу и переходили к тем, кто имел соответствующие средства.
В 30-е годы либералы начали поощрять европейскую иммиграцию в страну, и к 1852 г. въехавшие сюда французы, итальянцы и испанцы (без учета детей, которые родились в Уругвае и, следовательно, автоматически считались уругвайцами) составляли уже 22% от общего числа жителей Уругвая. В их руки попало немалое количество земли, очищенной в свое время от племен чарруа. Об этом свидетельствует тот факт, что среди учредителей организации крупнейших латифундистов в 1871 г. Сельскохозяйственной ассоциации Уругвая 32% составляли иностранцы (без учета потомков иммигрантов).
Столь откровенно буржуазный характер реформ привел к крайнему обострению социальных и политических антагонизмов, страна была ввергнута в более чем 10-летний период гражданских войн Великую войну 1839-1851 гг. Главными противоборствующими политическими силами были партия либералов (Колорадо) и партия консерваторов (Бланко, оформившиеся в 30-е годы), но в гражданскую войну в Уругвае вмешивались, поддерживая ту или другую сторону, Аргентина и Бразилия, Англия я Франция.
Кратковременную передышку в период правления президента Б. П. Берро (1860-1864), создавшего правительство национального единства, либералы использовали для возобновления процесса реформ - окончательного лишения церкви ее привилегий, уничтожения таможенных пошлин и установления свободы торговли. В значительной мере это было вызвано изменениями в международной конъюнктуре и выдвижением Франции и особенно Англии в число главных потребителей продуктов уругвайского животноводства. В стране развернулось строительство, железных дорог для связи различных уголков Уругвая с главным экспортным портом Монтевидео, были построены судостроительные верфи, а также несколько мясоконсервных заводов (ведь солонина не пользовалась особым спросом у англичан или французов и преимущественно сбывалась в Бразилию и на Кубу, где ею кормили рабов). Все эти процессы сопровождались дальнейшими изменениями в области аграрных отношений.
При диктатуре генерала Флореса в 1867 г. был принят последний в истории Уругвая декрет, который предоставил землю бесплатно нескольким сторонникам диктатора за оказанные государству услуги. Законодательными актами того же года незаконные держатели земли обязывались в срок от 30 до 60 дней выкупить свои участки. Это был не просто очередной раунд естественного отбора буржуазии. Отныне единственным путем приобретения угодий становилась покупка земли по рыночным ценам. Для неимущих же слоев населения открывалась только одна перспектива: продавать свою рабочую силу латифундистам либо за деньги, либо за право проживать на их земле и пользоваться ее плодами.
Окончательное разделение страны на буржуа и пролетариев постепенно закреплялось процессом огораживания поместий, начатым в 60-е годы теми латифундистами, которые занимались откормом скота для мясоконсервных заводов и последующего вывоза мясопродуктов в Англию, Францию и некоторые другие европейские страны. До этого момента поместья не имели строгих границ, а скот того или иного хозяина не имел клейма. Это не только вызывало ссоры между соседями, но также оставляло неимущим слоям населения лазейки к пользованию (бесплатному) буржуазной собственностью. Огораживание означало упорядочение деревни, которого еще с колониальных времен добивались латифундисты. Если в 1862 г. Уругвай импортировал проволоки для оград на сумму 7 тыс. песо, то уже в 1872-1876 гг. эта статья импорта составляла в среднем 700 тыс. песо в год. Одновременно ввозились столбы из не гниющего дерева.
Естественно, буржуазные преобразования в Уругвае, как и в любой другой латиноамериканской стране, наталкивались на упорное сопротивление народных масс. Оно, по-видимому, лежало в основе ожесточенности Великой войны 1839-1851 гг., проявилось в Трехцветной революции 1875 г., в других многочисленных восстаниях, нередко выдвигавших цели защиты национальных ценностей и традиций. Это находило отклик у отдельных провинциальных каудильо, становившихся на сторону угнетенных против их угнетателей, защищавших нацию от нашествия иностранных цивилизаторов.
Но тщетно! Опираясь на буржуазное государство, укрепляя его репрессивные органы, латифундисты жесточайшим образом подавляли движения социального протеста, а каждую свою победу закрепляли юридическими актами уругвайского государства. В этом умиротворении деревни особенно отличились президенты П. Варела и полковник Л. Латорре. Именно в правление последнего (1875-1880) огораживание приобрело силу государственных законов. В 1876 г. он издал декрет, которым юридическая собственность на землю определялась как собственность огороженная, а в 1879 г. провел еще одну подлинно буржуазную аграрную реформу принудительное посредничество государства в воздвижении оград, в результате которого мелкие собственники, бывшие не в состоянии нести расходы по огораживанию, принуждались к продаже своих участков вместе со скотом более состоятельным лицам.
С появлением в конце XIX в. первых мясохладобоен, массовым притоком европейских иммигрантов и иностранного капитала в Уругвай, расширением сети железных и шоссейных дорог окончательно сложилась агроэкспортная цепочка: скотоводческая эстансия мясохладобойня Монтевидео Лондон (или Париж), а по чистопородности европейского начала Уругвай оставил далеко позади Соединенные Штаты Америки, Австралию, Новую Зеландию, не говоря уже о Южно-Африканской Республике. Бывших хозяев этой земли индейцев, а заодно и негров в Уругвае не осталось даже для показа иностранным туристам, метисы же составляли ничтожную долю населения, были сосредоточены во внутренних районах страны и являлись главным образом батраками и неквалифицированными рабочими.
И вот этот-то едва ли не самый чистый в мире переселенческий капитализм советские ученые упорно называли феодализмом на том основании, что таковой здесь был представлен латифундизмом. Не ясно только, где, в каких уголках своих стран умудрились откопать и доставить в Уругвай этот феодализм те французы, итальянцы или испанцы, которые в 1871 г. учреждали Сельскохозяйственную ассоциацию Уругвая. Непонятным остается также и то, каким образом аргентино-уругвайский феодализм всего лишь за вторую половину XIX в. сумел в пять раз увеличить поголовье первоклассного крупного рогатого и прочего скота, в то время как чисто капиталистическая Франция с ее американским путем в сельском хозяйстве за тот же период добилась этого увеличения лишь на 50% и была вынуждена кормиться за счет поставок от заокеанского феодализма.
Чили
Колониальный период истории Чили начинался с добычи золота и в меньшей мере серебра. Животноводство и земледелие служили продовольственной базой для горнорудных центров. Развитие кожевенных ремесел, сукнодельческих мануфактур, вывоз говяжьего жира с 80-х годов XVI в., а позднее и пшеницы по мере снижения добычи драгоценных металлов способствовали тому, что земледелие и животноводство приобрели решающее значение для чилийской экономики и сформировали на свой лад общественные отношения страны.
К концу XVIII в. в центральных районах Чили уже сложилась система частновладельческие латифундий, отвечавшая потребностям крупнобуржуазного предпринимательства. Правда, здесь же имелось 18 майоратных поместий, но господствующий класс Чили к этому времени состоял из 200 семейств крупнейших асендадо и эстансьеро. Негров-рабов было сравнительно мало всего около 5 тыс. человек, которые использовались преимущественно в качестве домашней прислуги. Всего 20 тыс. человек составляли свободные негры, самбо и мулаты. Несколько сотен тысяч индейцев арауканов вели к югу от Чили совершенно независимый образ жизни в Араукании, независимость которой была вынуждена закрепить Испания договором от 1774 г. Поэтому собственно чилийское население, составлявшее к началу войны за независимость 800 тыс. человек, делилось примерно поровну на креолов и метисов. Отсутствие многочисленного оседлого индейского населения, незначительное распространение рабства и сам состав населения страны обусловили складывание адекватных крупному предпринимательству той эпохи форм эксплуатации рабочей силы, притом гораздо раньше, чем в большинстве остальных латиноамериканских стран. Скотоводческая эстансия, такая же экстенсивная, как в Аргентине и Уругвае, базировалась на труде свободных пастухов, которые в Чили назывались уасо, а земледельческая асьенда на труде мелких арендаторов-испольщиков, называемых инкилино. В роли уасо и инкилино выступали не только метисы, но и креолы-бедняки.
Таким образом, уже к концу колониального периода Чили имела многие черты типичной для переселенческого капитализма страны. О расовой чистоте чилийского населения в годы войны за независимость позаботился ее вождь Бернардо О'Хиггинс совместно с деятелем аргентинской национально-освободительной революции Хосе де Сан Мартином. Оба эти деятеля из аргентинских и чилийских негров-рабов формировали ударные батальоны для Андской армии и бросали их в самое пекло военных баталий как на территории Чили, так и впоследствии на территории Перу. В результате большинство и без того немногочисленных негров Аргентины и Чили, вступавших в армию ради завоевания свободы, полегли на полях сражений за свободу латифундистов-креолов.
Сложившаяся социально-экономическая структура в центральных районах Чили нуждалась разве что в некоторых косметических реформах, которые пытались осуществить либеральные правительства страны, начиная с самого О'Хиггинса и кончая Ф. Пинто. К этим реформам относятся отмена майората, дезамортизация церковных земель, введение свободы торговли. Гораздо более важная и трудная задача либералов состояла в том, чтобы перенести такую структуру на юг страны, где продолжала существовать независимая Араукания.
Индейские племена арауканов (мапуче) борьбой против испанских конкистадоров завоевали славу стойких борцов за независимость, а один из их вождей Лаутаро не только был воспет в эпической поэме испанца Алонсо де Эрсильи Араукана, которая считается первым национальным произведением Чили и наиболее значительным художественным произведением латиноамериканской литературы XVI в., но и явился символом борьбы за независимость для О'Хиггинса, который вместе с Сан-Мартином и другими деятелями южноамериканского национально-освободительного движения основал в свое время масонскую ложу Лаутаро. Этому восхищению арауканами в среде чилийских либералов пришел конец, как только испанские угнетатели были изгнаны из страны и встала задача дальнейшего развития буржуазных отношений, приобщения к плодам цивилизации. Вот тогда-то либералы увидели в арауканах главную опору варварства, которую следовало непременно уничтожить для успешного распространения в Чили цивилизации.
О'Хиггинс первым выдвинул план оттеснения арауканов дальше на юг и заселения захваченных земель ирландскими или шотландскими колонистами-овцеводами. Однако отстранение от власти в 1823 г. не позволило ему самому реализовать эти планы. Более успешно продолжил эту политику консерватор Д. Порталес, который в 1833 г. добился нового договора с арауканами о границах, а на освобожденную ими часть территории стал поселять европейских иммигрантов. Эта новая граница просуществовала до середины XIX в.
После победы Чили в войне с перуано-боливийской конфедерацией 1836-1839 гг. в стране наметились крупные социально-экономические сдвиги. На севере получает развитие добыча меди, гуано и селитры, а затем и каменного угля. Если в 1817 г. Чили экспортировала медь в основном в Калькутту и в сравнительно небольших количествах, то в 60-е годы в стране уже имелось 1,5 тыс. медных рудников и добывалось почти 50% всего мирового производства меди. Экспорт меди повлек за собою строительство медеплавильных заводов, а затем добычу каменного угля. И если первые медеплавильные заводы работали на английском угле, то вскоре Чили не только обеспечила их своим углем, но и стала вывозить его в Англию.
Развитие горнорудной промышленности вызывало увеличение спроса на продукцию сельского хозяйства. Параллельно возрастал на нее спрос и на мировом рынке, главным образом в связи с открытием золота в Австралии и в особенности в Калифорнии. Ведь до полного освоения западных районов в США было еще далеко, и Чили на всем протяжении Тихоокеанского побережья Америки оставалась пока крупнейшим производителем пшеницы и продуктов животноводства и к тому же обладательницей самого мощного в этом районе торгового и военно-морского флота.
Чилийский феодальный латифундизм сумел наилучшим образом ответить на повышение этого, спроса, особенно с проведением таких косметических либеральных операций, как отмена майората (1855) и дезамортизация церковных земель (1857), введение гражданского (1857) и торгового кодекса (1867), свободы вероисповедания (1865) и т.д. Позднее, со спадом золотой лихорадки в 60-е годы на чилийское сельское хозяйство обрушится жесточайший кризис перепроизводства. Но пока экстенсивные асьенды и эстансии требовали все больше и больше новых земель.
Консервативный президент Мануэль Бульнес (1841-1851) открыл новый тур арауканских войн, сумел очистить от индейцев еще часть территорий к югу и основал в Вальдивии крупную колонию немецких поселенцев. Еще более усилил натиск цивилизации против варварства следующий президент-консерватор Мануэль Монт (1851-1861), при котором продвижение правительственных войск на юг сопровождалось строительством укрепленных военных фортов. Восстание арауканов в 1859 г. на захваченных территориях было потоплено в крови. Но, хотя цивилизаторы и победили индейцев, подчинить их на данном этапе они не смогли. В 1864 г. новое правительство Хосе Хоакина Переса, теперь уже либерально-консервативное, было вынуждено подписать с арауканами мирный договор, устанавливавший новую границу и признававший неприкосновенность арауканской территории. В 70-е годы натиск цивилизаторов возобновился, хотя договор 1864 г. формально оставался в силе. Арауканы поднимали крупные восстания в 1868, 1870, 1873 и 1880 гг. В 1882 г. они формально признали власть чилийского правительства над своей территорией, но еще три года продолжали упорную борьбу за независимость. Под натиском превосходящих сил правительственных войск, снабженных самым современным вооружением, в 1885 г. арауканы окончательно сложили оружие.
В результате завоевания Араукании чилийское государство обрело дополнительно 90 тыс. кв. км територии. Оставшиеся в живых примерно 80 тыс. индейцев в 1884-1919 гг. были сосредоточены в 3000 общин, которым выделялось около 500 тыс. га земли в гористой и удаленной местности и которые оставались замкнутыми натуральными коллективными хозяйствами. За этот же период как чилийским, так и иностранным колонистам на юге было выделено свыше 9 млн. га земель.
Итак, главное направление либеральных преобразований в Чили было таким же, как в Аргентине и Уругвае, истребление аборигенного населения варваров и замена его цивилизованными европейцами. Показательно, что этот процесс шел рука об руку с процессом утверждения капитализма свободной конкуренции в Чили и его интеграции в международное капиталистическое разделение труда с 1842 по 1875 г., т. е. в разгар арауканских войн, после независимости, посевные площади под зерновые были расширены латифундистами в три раза.
Бразилия
Пожалуй, среди латиноамериканских стран переселенческого капитализма ближе других к Соединенным Штатам Америки стоит Бразилия. Такое утверждение на первый взгляд может показаться спорным, особенно если принять во внимание сложившиеся стереотипы как в самой Латинской Америке, так и в советской исторической науке. Но попробуем сравнить их исторические судьбы.
До Гражданской войны между Севером и Югом (1861-1865) основу богатства Соединенных Штатов составляло рабовладельческое плантационное хозяйство на юге. Оно давало хлопок текстильной промышленности Англии и других европейских стран, приносило громадные доходы стране, часть которых посредством внутренней торговли между северными и южными штатами оседала на Севере и стимулировала развитие местной промышленности (текстильной). Ведущая роль рабовладельческого Юга в экономике закономерно увенчивалась и его политическим главенством в стране: из 70 лет, прошедших после образования независимых США до Гражданской войны, 50 лет у кормила государственной власти стояли южане. Рабовладельческий Юг был настолько тесно связан с мировым капиталистическим рынком, что привел К. Маркса в 1847 г. к небезызвестному выводу: Без рабства Северная Америка, страна наиболее быстрого прогресса, превратилась бы в патриархальную страну. Сотрите Северную Америку с карты земного шара, и вы получите анархию, полный упадок современной торговли и современной цивилизации. Уничтожьте рабство, и вы сотрете Америку с карты народов. Попутно заметим, что рабство не помешало К. Марксу назвать США такой страной, где буржуазное общество развивалось не на основе феодализма, а начинало с самого себя.
Основой экономики Бразилии почти сразу же после начала колонизации тоже стало рабовладельческое плантационное хозяйство. Правда, вывозила Бразилия в Европу не хлопок, а сахар-сырец, но суть была та же. Рабовладельческая плантация в Бразилии была самым что ни на есть капиталистическим предприятием, где все было подчинено получению конечной прибыли и где все было строго подсчитано. Жизнь негра-раба потреблялась в течение 8 лет (в США 7 лет), сам он в конце XVI в. стоил 25 фунтов стерлингов, содержание его обходилось еще в 7 фунтов, но за это время он в среднем производил сахара-сырца на сумму 1 333 фунта стерлингов, т. е. в 40 раз больше, чем стоил своему хозяину. За вычетом других производственных и транспортных издержек чистая прибыль на вложенный в плантацию, рабов и в энженьо (сахароварочную мануфактуру) капитал составляла в конце XVI второй половине XVII в. 100120%.
В Бразилии, как и в США, рабовладельцы-плантаторы выступили гегемоном национально-освободительной революции 1822 г. Португальцы не смогли оказать серьезного сопротивления патриотам, революция свершилась в сравнительно мирных формах, а рабы не успели восстать в тылу освободительного лагеря так, как это происходило в тылу у первой и второй Венесуэльской республики с лозунгом «Да здравствует Фердинанд VII!». И были обречены за это на рабство вплоть до 1888 г. Отмены рабства не желали бразильские фазендейро (владельцы фазенд, крупных поместий) по вполне понятным причинам: оно давало сахар, а вывоз сахара в Европу приносил 1,2 млн. ф. ст. (30% от всего экспорта),.в то время как вывоз золота доставлял всего 300 тыс. ф. ст. (7,5% от общего вывоза страны).
Хотя Бразилия после завоевания независимости стала империей, не будем забывать, что в остальных латиноамериканских странах республики существовали по большей мере формально, фактически же они были наполнены мощным абсолютистским зарядом. Поэтому конституционная монархия в Бразилии вполне адекватно отразила интересы ее создателей бразильских фазендейро-рабовладельцев. Но и в рамках конституционной монархии в Бразилии разворачивалась такая же борьба между либералами и консерваторами, как и в других латиноамериканских странах.я
Первые мероприятия бразильского правительства в полной мере отвечали духу либеральных преобразований. Сказанное относится в первую очередь к проводимой им политике свободы торговли, которая выразилась сначала в установлении 24% пошлины на любые иностранные товары, но на английские лишь 15% (1822), затем в подписании англо-бразильского договора о наиболее благоприятных условиях торговли (1827), в снижении до 15% пошлин на импорт из всех остальных зарубежных стран в 1828 г. и, наконец, в упразднении межпровинциальных судоходных торговых пошлин в 1831 г. Наряду с этим был отменен майорат и под давлением Англии запрещен (хотя и формально) ввоз рабов на территорию Бразилии.
Эти мероприятия проводились в жизнь настоящими буржуазными либералами, называвшимися в Бразилии умеренными либералами. Но эти меры вызвали целую серию восстаний мнимых либералов экзалтадус, хотя в действительности это были федералистские восстания, направленные против рецептов либерализма, в первую очередь против свободы торговли, разорявшей ремесленников и провинциальных фазендейро, как это было везде в Латинской Америке. В Рио-де-Жанейро экзалтадус основали Федералистское общество и создали республиканские клубы во многих других городах, требуя республики и федеративного принципа государственного устройства и протекционистских мер. Хотя выступление федералистов в Рио-де-Жанейро было подавлено, оно развернулось в провинциях.
В какой-то мере вспышке федералистских движений на местах способствовало ослабление центрального правительства. В 1834 г. Генеральное собрание приняло Дополнительный акт к конституции 1824 г. С одной стороны, этот документ сохранял за центральным правительством страны прерогативу назначения президентов провинций, имевших полномочия утверждать решения провинциальных собраний. С другой он означал некоторую демократизацию власти, ибо, во-первых, придавал провинциальным собраниям законодательную силу в вопросах о местном бюджете, налогообложении и т. п., а во-вторых, упразднял Государственный совет, назначавшийся прежде императором и, подобно английской палате лордов, состоявший из пожизненных членов, и расширял полномочия палаты представителей.
Конституционная реформа расколола правящий блок. Часть бывших умеренных образовала Либеральную партию, руководящую роль в которой играли Диогу Фейжу, Эваристу Вейга, семейство Кавалканти и братья ди-Андраде-и-Силва. Либералы и были инициаторами реформы, а их лидер Д. Фейжу в 1835 г. был избран регентом при несовершеннолетнем императоре Педру II и, следовательно, возглавил центральное правительство.
Серию федералистских восстаний открыло восстание 1835 г. в провинции Пара под руководством А. Винагре и Э. Ф. Ногейру, которое в августе того же года нанесло поражение правительственным войскам и провозгласило образование Республики Пара. В том же году в провинции Риу-Гранди-ду-Сул вспыхнуло еще более мощное федералистское восстание, которое в ноябре 1836 г. вылилось в образование Республики Риу-Гранди-ду-Сул. Если Пара отстаивала свою республиканскую власть в течение 9 месяцев, то в Риу-Гранди-ду-Сул республика просуществовала в течение 10 лет. В 1837 г. федералистское восстание в провинции Баия также завершилось провозглашением независимой республики, которая сохраняла свою независимость до марта 1838 г. В 1839 г. федералисты Риу-Гранди-ду-Сул при поддержке моряков знаменитого итальянского революционера Джузеппе Гарибальди вторглись в провинцию Санта-Катарина и установили здесь республику, продержавшуюся с июля по ноябрь того же года. Крупными федералистскими восстаниями в 1842 г. были охвачены провинции Сан-Паулу и Минас-Жерайс. Завершила эту затяжную серию восстаний революция прайейров 1848 г. в Пернамбуку.
Освещение этих сюжетов бразильской истории в советской и российской историографии по сей день остается противоречивым. С одной стороны, все эти восстания признаются федералистскими и считаются составной частью либерального движения, направленного на установление в Бразилии республики. С другой требование ослабления центральных властей и укрепления автономии провинций (в чем и заключается собственно федеративный принцип) в ряде латиноамериканских стран, особенно Аргентине, приписывается крупным латифундистам, стремившимся чуть ли не к феодальной раздробленности страны.
В условиях Бразилии требование республики и требование федерализма означало, по-видимому, одно и то же. Ведь монархия олицетворяла собой централизм, в то время как противопоставление ей республиканской формы одновременно означало противопоставление централизму федерализма. В этом смысле бразильские восстания 30-40-х годов явились составной частью федералистских восстаний, типичных в тот период для Латинской Америки в целом. В них, как и в других латиноамериканских странах, действительно участвовали и латифундисты, и мелкобуржуазные слои народа ремесленники, мелкие торговцы, крестьяне. Как отечественные советские, так и зарубежные историки прямо указывают на то, что основу федералистских восстаний составляли крупные движения социального протеста народных масс провинций кабанус (лачужников) в провинции Пара, фаррапус (оборванцев) в Риу-Гранди-ду-Сул, Балайада (от балайа корзина) во главе с корзинщиком Мануэлем Франсиску дус Анжус Ферейрой в Мараньяне, Сабинада (Сабино Виэйра) в Баие и др.
Неужели все эти движения низов выступали за либеральные преобразования?
Напротив, сами историки подчеркивают, что одним из главных требований повстанцев было требование защиты местного производства от иностранной конкуренции, между тем как свобода торговли и в Бразилии, и в Латинской Америке, и в Западной Европе являлась краеугольным камнем идеологии и практики либерализма. Интересны и другие требования повстанцев, например прайейров в 1848 г. в Пернамбуку. Вопреки утверждению о связи этого восстания с либерализмом, прайейры среди прочих требований добивались раздела поместий семейства Кавалканти лидеров Либеральной партии, а кроме того, их восстание было вызвано значительным удорожанием продуктов питания и... прибытием первой партии немецких колонистов, из-за которых бразильцы теряли заработки (между тем европейская иммиграция другой важнейший постулат бразильских либералов). Либеральные настроения низов опровергаются волнениями 1852 г. в Параибе и Пернамбуку, причиной которых послужило введение гражданской процедуры регистрации рождений взамен церковной. Мулаты и свободные негры, видевшие в католической церкви своего единственного защитника от цивилизаторов, в гражданской регистрации заподозрили средство их обращения в рабство. Эти восстания заставили бразильских либералов сохранить церковную регистрацию до 1889 г., когда наконец было окончательно отменено рабство.
Итак, как и во всей Латинской Америке, бразильские либералы не только не стали выразителями народных требований, но, напротив, столкнулись с упорным сопротивлением низов своей цивилизаторской деятельности. Ко всему перечисленному следует добавить, что, как в США, на Кубе и некоторых других странах, бразильские либералы не помышляли об отмене рабства, чем вызывали многочисленные восстания рабов, усложнявших общую обстановку в стране.
Консерваторы, партия которых образовалась из части умеренных в 1835 г., отличались от либералов, похоже, лишь большей приверженностью централизации власти. Сменив у власти либералов в 1837 г., т. е. в момент разгара провинциальных движений, они попытались сдержать распад бразильского общества за счет ограничения демократических атрибутов и применения военной силы. В 1840 г. они урезали законодательные полномочия провинциальных собраний и одновременно увеличили прерогативы президентов провинций. В 1841 г. был восстановлен Государственный совет, 12 членов которого назначались императором пожизненно, а в 1842 г. распущена палата представителей. Наряду с военными экспедициями в провинции эти меры консерваторов способствовали некоторому снижению накала федералистских движений. Сменившим их либералам в 1845 г. удалось уладить конфликт с федералистами Риу-Гранди-ду-Сул.
Единственными союзниками мелкобуржуазных слоев населения в период волны федералистских движений были, как и в других латиноамериканских странах, провинциальные группы латифундистов и промышленников. Заинтересованные в национально-капиталистическом развитии, они поначалу противились либеральным преобразованиям в стране. Это положение сохранялось до тех пор, пока на мировом рынке и внутри самой Бразилии не наметились позитивные сдвиги.
Сахарное производство уже не могло сохранить ведущие позиции в экономике и постепенно приходило в упадок. На смену этому продукту шел кофе. Первые кофейные рабовладельческие плантации появились в провинции Рио-де-Жанейро еще в конце XVIII в., и уже к 1833 г. они производили 60 тыс. т кофе. Затем такие же рабовладельческие плантации кофе появились в Сан-Паулу, еще позднее в Минас-Жерайс.
В 20-е годы XIX в. на долю Бразилии приходилось 20% мирового производства кофе, к 1850 г. 40%, а к 1875 г.50%.
С объявлением совершеннолетия 14-летнего императора Педру II и до его свержения в 1889 г. правящая фракция господствующего класса Бразилии как раз и была представлена рабовладельческой кофейной олигархией Рио-де-Жанейро, Минас-Жераиса и Сан-Паулу. Владение рабами отнюдь не мешало ей исповедовать и проводить либеральные преобразования, особенно с середины XIX в., когда благоприятная внешнеэкономическая конъюнктура позволила постепенно привязать интересы провинциальных групп фазендейро к своим собственным. Так, в 1850 г. была ликвидирована система пожалований земельных угодий, а земля теперь могла приобретаться только путем покупки по рыночным ценам. В том же году был принят торговый кодекс, а в 1855 г. свод законов гражданского права, декретировано снижение таможенных пошлин и т. п.
Вряд ли задумалась бы кофейная рабовладельческая олигархия об отмене рабства, если бы не изменения в международной работорговле. Англия, которая сама некогда разбогатела на работорговле, превратилась теперь в ярого противника рабства и работорговли. Она организовала патрулирование своих военных кораблей у побережья Африки, навязывала другим государствам отмену рабства и т. п. В 1850 г. под ее давлением Бразилии снова пришлось издать закон об отмене работорговли. Приток рабов прекратился, а цены на них неуклонно поползли вверх: в 20-е годы XIX в. раб стоил еще в среднем от 30 до 40 ф. ст., в 1852 г.72, 1854 г. 138, в 1879 г. 190200 ф. ст. Иными словами, к 1879 г. раб стоил хозяину уже такую сумму, на которую можно было купить 60 голов крупного рогатого скота, 50 лошадей или 20 золотых часов. Стало ясно, что рентабельность рабовладельческой кофейной плантации резко падает, а в условиях конкуренции на мировом рынке это грозит разорением плантаторам. Начались поиски альтернативных решений, и Бразилия пережила свои вестерны.
Внутренние области провинции Сан-Паулу имели прекрасные экологические условия для выращивания кофе. Они представляли собою огромные равнины между реками Гранде, Парана и Паранапанема, по которым можно было наладить судоходство, не считая того, что с середины века стало возможным и железнодорожное строительство. Скупка земли, сгон кочевых индейцев и частичное их истребление получили особенно быстрое развитие в Сан-Паулу с принятием в 1850 г. закона о земле. Одновременно началось привлечение европейской иммиграции в Бразилию, и особенно в Сан-Паулу. С 1827 по 1936 г. Сан-Паулу принял 3 млн. европейцев, главным образом итальянцев, португальцев, испанцев, немцев, выходцев из России, а также немного японцев. Небольшая доля европейских иммигрантов оказалась достаточно состоятельной, чтобы включиться в бешеную погоню за земельными участками, и интегрировалась в господствующий класс Бразилии. Основная же масса осталась безземельной и была вынуждена продавать свою рабочую силу плантаторам. Наиболее распространенным отношением найма являлся колонат, при котором колонист брал на себя заботу о тысяче кофейных кустов, получал за это определенную сумму денег и разрешение хозяина выращивать между рядами кофейных кустов продовольственные культуры. Иногда в контракте оговаривались дни дополнительной работы на плантатора и заработная плата за них. Колонат в условиях постоянного роста издержек в рабовладельческой плантации оказался для бразильских фазендейро удачной находкой. Сан-Паулу начал выдвигаться на первые позиции в бразильском кофейном производстве, а благодаря этому страна к 1897-1900 гг. увеличила свою долю в мировом производстве кофе до 73%. Нечто подобное заселению Сан-Паулу происходило в 1880-1900 гг. в Баие, где получило развитие производство какао.
После нескольких промежуточных декретов в 1888 г. рабство было окончательно отменено. К этому времени на 14 млн. населения страны приходилось немногим более 700 тыс. рабов. Вслед за отменой рабства были довершены либеральные преобразования. Монархию сменила в 1889 г. республика, были отменены телесные наказания в армии, введен гражданский брак, церковь отделена от государства.
Все эти изменения были закреплены конституцией 1891 г., а страна получила название Соединенных Штатов Бразилии. Конституция декларировала основные буржуазные свободы, но с помощью образовательного ценза они распространялись лишь на имущие слои населения. В истории Бразилии наступил период республики кофейной олигархии Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Рио-де-Жанейро, просуществовавшей до 1930 г.
* *
Таким образом, либеральные революции и реформы второй половины XIX столетия везде довершили ликвидацию неотчуждаемых форм собственности майоратов, церковного и монастырского, государственного, муниципального и большей части общинного землевладения, заменив их настоящей буржуазной частной собственностью. Иными словами, путь буржуазного прогресса на континенте пролегал через дальнейшее укрепление крупного частного землевладения, т.е. латифундизма. Революции сокрушили также церковную десятину, цеховую организацию ремесла, монополии, запреты и протекционистские пошлины, возведенные провинциями внутренние таможни, барьеры на пути иностранных инвестиций, словом, обеспечили максимально полную свободу торговли и предпринимательства. Они отменили остатки рабства и других форм внеэкономического принуждения там, где это не подрывало производство, повсеместно ужесточили законы против "бродяг", значительно удешевили рабочие руки и многократно подняли дисциплину наемного труда.
Реформы повсюду в Латинской Америке придали обществу исключительно светский характер, отделив церковь и монашеские ордена от государства и школы, отобрав у них регистрацию актов гражданского состояния, введя свободу вероисповеданий и т.п. Отменив реанимированные консерваторами сословные суды для духовенства и военных, законы о покровительстве индейцам, установив равенство перед законом, они стерли остатки сословных различий и утвердили гражданское общество. Но, как и прежде, место сословных перегородок тут же заняли имущественные и образовательные цензы, цензы оседлости для миллионов европейских иммигрантов, оставившие вне гражданского общества подавляющее большинство населения.
Права имущего "человека и гражданина" вновь стали предметом забот государства и гарантировались теперь не только конституциями, но и всевозможными сводами законов гражданскими, торговыми, горнорудными, сельскими и прочими кодексами. Эти реформы означали установление политической демократии, но не в смысле власти всего народа, а лишь его имущей верхушки (хотя и чуть более широкой по составу, чем в период войны за независимость).
Массовые экспроприации, законы о "бродягах", резкое снижение жизненного уровня народа вызывали ожесточенное сопротивление реформам со стороны низов. В наиболее "мирной" форме оно воплотилось в распространении по всей Латинской Америке милленаристских движений, связанных с поселением бедняков в глухих районах в ожидании конца света и наступления "тысячелетнего царства божьего на земле". Там обычно возникали общины на основе всеобщего равенства христиан, общности земли, лесов, водных источников, а также общности труда на земле и плодов этого труда. Одно из крупнейших таких селений в Бразилии возникло в 1893-1897 гг. в Канудусе, штат Баия, во главе с падре Антониу Консельейру и было разгромлено войсками. В Аргентине подобное движение возникло в 1876 г. на юге провинции Буэнос-Айрес и возглавлялось Х.Х. де Солане, известным под именем Тата-Дьос. В Мексике роль такой святой в 1873-1903 гг. принадлежала Тересе Уррере, любовно прозванной народом Святой Тереситой из Каборы.
Немирные формы борьбы получили наибольшее распространение. Прежде всего они воплотились в массовых индейских восстаниях, которые отмечались повсюду, но особенно в Мексике. Если в 1829-1832 гг. здесь ежегодно вспыхивало 2-3 восстания, то к 1849 г. их число возросло до 23. Самым же длительным из них стало вооруженное выступление индейцев майя на Юкатане, известное как "война каст" 1847-1904 гг. и проходившее под лозунгами изгнания всех белых и реставрации индейской государственности.
Массовым явлением стала и вооруженная борьба мелкопарцелльного крестьянства и городских низов. Случалось, она начиналась и до конца развивалась под либеральными лозунгами "Свободы, Равенства и Братства". Но при этом низы вкладывали в данные понятия такое социальное содержание, которое вступало в непримиримое противоречие с постулатами истинного либерализма, особенно в Боготинской коммуне 1854 г. в Новой Гранаде.
Однако в целом народное сопротивление либеральным преобразованиям на континенте было потоплено в крови. Наибольшие жертвы на алтарь "цивилизации" выпало принести народу Парагвая, который в войне 1864-1870 гг. против армий либералов Аргентины, Бразилии и Уругвая защищал созданный им строй "казарменного коммунизма" столь героически, что на полях сражений полегли все мужчины в возрасте от 12 до 65 лет. Впоследствии, чтобы хоть как-то восстановить население, этой католической стране пришлось вводить у себя полуофициальное многоженство. Поражение не позволило народным массам Латинской Америки не только оставить заметный след на итогах революций второй половины XIX в., но также предотвратить резкое снижение уровня жизни и удешевление наемной рабочей силы.
История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX века. ЧАСТЬ III. Тема 4. Либеральная модель экономики, общества и государства в Латинской Америке на рубеже XIX-XX столетий.
РУДН
Место стран Латинской Америки в системе международного разделения труда. Сырьеэкспортная структура экономики: типы, система производственных отношений, основные противоречия. Развитие промышленности и внутреннего рынка.
Воздействие капиталистического развития на этническую и классовую структуру латиноамериканских обществ.
Классовые противоречия в конце XIX начале XX в.
Либерально-олигархическое государство в странах Латинской Америки.
Экономика. Либеральные реформы заложили основы для интеграции латиноамериканских стран в мировое хозяйство в качестве поставщиков минерального сырья и сельскохозяйственных продуктов, а также рынка сбыта промышленных изделий и сферы приложения капиталов из передовых держав Европы и Северной Америки. Хотя избранная модель развития обрекала континент на положение аграрно-сырьевой периферии, к началу ХХ в. она обеспечила и очевидные успехи. Если к 1900 г. число его жителей увеличилось до 63 млн. человек и составило 4,1% населения мира, то в мировом товарообороте доля континента возросла до 7 9%. При этом природно-климатические и демографические особенности обусловили складывание в регионе трех основных типов сырьеэкспортной экономики, дававших разные результаты.
Евро-Америка, и прежде всего Аргентина и Уругвай, пошла и далее по пути переселенческого капитализма, подобно США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии. Согласно принципу "сравнительных преимуществ", эти страны получали высокие доходы от реализации на мировом рынке продуктов животноводства и земледелия. На рубеже XIX-XX вв. они выдвинулись в число мировых лидеров по темпам экономического роста (5,5%), а к 1920 г. и по среднедушевому уровню доходов. К 1914 г. Аргентина, чье население не достигало и 8 млн. человек, имела 26 млн. голов крупного рогатого скота (3-е место в мире после США и России), 67 млн. овец (2-е после Австралии), занимала 1-е место по экспорту говядины и кукурузы, 4-е по вывозу пшеницы (1б% мирового экспорта) и протяженности железных дорог (33 тыс. км) и т.д. В мясохладобойной промышленности Аргентины и Уругвая ведущие позиции занял американский капитал как обладатель передовой технологии в данной отрасли. Но главным торговым партнером, кредитором и "донором" инвестиций для них являлись не США, их конкурент на мировом рынке, а Англия и иные державы Западной Европы. Оттуда же в их население вливались миллионы иммигрантов, неся в эти страны не только чистоту белой расы, но также передовые технические и гуманитарные знания, высокий уровень образования и культуры.
Афро-Америка (Бразилия, Венесуэла, Куба и иные карибские страны) вместе с другими зонами тропиков и субтропиков, как и прежде, включились в новый мировой рынок в качестве экспортеров продуктов тропического земледелия. Поскольку Англия и Франция были крупнейшими обладателями колоний в такой же зоне, главным партнером, кредитором и "донором" этой группы стран, за исключением Бразилии, выступали США. В целом эта группа тоже имела высокие темпы роста. В Бразилии, например, в 1876-1913 гг. они составляли в среднем 3,2% в год. К началу XX в. данная группа занимала ведущие позиции в мировом экспорте ряда культур: Бразилия по кофе (75%), Куба с населением в 3 млн. человек по сахару (20%), страны Центральной Америки стали "банановыми республиками" и т.д.
И все же эти страны обладали меньшим динамизмом, так как передовая европейская технология мало что давала их плантационному хозяйству, на мировом рынке приходилось конкурировать со множеством колоний в Азии и Африке, болезненнее ощущались последствия колебаний мировых цен. От Евро-Америки они отставали по протяженности сети железных дорог (даже Бразилия, втрое превосходившая Аргентину по территории и населению, в 1914 г. уступала ей по этому показателю, имея 21 тыс. км), по доле европейских иммигрантов, грамотности населения и многим другим характеристикам.
Горнодобывающая экспортная экономика сложилась в основном в Индо-Америке в Перу, "оловянной республике" Боливии, а также Мексике, где она соседствовала и со скотоводством, и с экспортным тропическим земледелием. Хотя Чили примыкала к странам переселенческого капитализма, являясь крупным экспортером пшеницы еще с середины XIX в., она одновременно развивала горнорудную промышленность, став сначала мировым лидером по экспорту меди, а с конца XIX в. и селитры. Позже такая экономика была дополнена нефтедобычей, а в число добывающих стран попал крупнейший на континенте экспортер нефти Венесуэла.
Данная группа стран тоже демонстрировала высокие среднестатистические показатели развития. Так, если в 1890 г. добыча олова в Боливии составляла 1 тыс. т, то в 1905 г. уже 15 тыс. т, а к 1914 г. она стала второй оловопроизводящей страной мира, давая 20% мировой добычи этого металла. В Чили в 1892 г. экспорт селитры составлял всего 300 тыс. т, а в 1906 г. уже 11.600 тыс. т. Стоимость же всего экспорта, который помимо селитры включал медь, золото, серебро, свинец, железо, каменный уголь и марганец, вырос за тот же период с 29 до 580 млн. песо.