Virtanen R. French national character in the twentieth century // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. March 1967. P. 89. 7 страница
Перспективы развития нравственного сознания также ставят перед нами ряд проблем. Интерес к вопросам этики резко усилился задолго до начала перестройки, в самые что ни на есть застойные годы. Почему? Апелляция к элементарным нормам нравственности выражала протест против беспринципности, коррупции и конъюнктурщины и свидетельствовала о потребности в очищении и обновлении, но одновременно — и о некоторой социально-политической беспомощности.
Сила морального сознания — в категоричности и универсальности основных его постулатов. Но если экологические, экономические и политические проблемы и трудности обсуждаются только в моральных терминах, это значит, что практически решать их никто не собирается.
Это очень серьезная философско-педагогичсская проблема. Чтобы овладеть азами нравственности, ребенок
должен мыслить альтернативно: добро или зло, хорошо или плохо, третьего не дано. Ребенок, не усвоивший элементарных норм нравственности как безусловных, категорических императивов — этого нельзя делать никогда, ни за что, ни при каких условиях! — едва ли станет нравственным человеком. Но мораль не сводится к системе за-
претов и предписаний. Нравственно зрелый человек порой не может однозначно ответить на невинный вопрос ребенка — хорошо это или плохо? — потому что одно и то же действие по-разному оценивается в зависимости от его контекста, последствий, мотивов и многого другого. Отсюда сложность морального выбора, оценки и самооценки. При отсутствии развитой нравственной рефлексии жесткая система моральных принципов легко вырождается- в примитивное морализирование., обращенное к другим, но не к себе.
Истинно нравственный человек беспощадно требователен к себе и снисходителен, терпим к другим. Осуждая дурные поступки других, он избегает переносить отрицательную оценку поступка на личность совершившего его человека, старается войти в его положение, понять его, найти смягчающие обстоятельства. Записные моралисты, наоборот, беспощадны к другим и снисходительна к себе. Это вытекает из стиля их мышления.
■ .Способ нравственного поведения зависит не только от личности, но и от ситуации. Когда изменить реальное положение вещей невозможно, единственный способ сотворить благо — отойти от зла и не ходить на совет нечестивых. Однако большей частью праведники и грешники сидят в одном и том же совете и даже меняются местами. Этический максимализм способен удержать личность от нравственного падения, но для конструктивной общественной деятельности требуется нечто большее. Формула «я сказал и спас свою душу» хороша для проповедника, но недостаточна для политика и идеолога.
Социально-психологическая ситуация, сложившаяся сейчас в стране, противоречива. С одной стороны, во всех слоях населения и, что особенно важно, среди молодежи заметен рост социальной активности и инициативы, позволяющий надеяться на то, что начатая сверху перестройка, получив поддержку снизу, преодолеет косность и сопротивление бюрократического аппарата. С другой стороны, наблюдается явление, которое я назвал бы подростковым синдромом. Подростковое мышление отличается, как известно, неисторичностью, максимализмом и нетерпеливостью. Эти черты сегодня характерны и для многих взрослых.
«До нас ничего не было...» Звонят из уважаемого общественного учреждения. «Мы решили провести совещание об эстетическом воспитании молодежи и выработать по
этому вопросу конкретные рекомендации». — «А государственная программа эстетического воспитания, которую разрабатывает Министерство культуры СССР, вас не удовлетворяет?» — «Разве такая работа ведется? Надо будет посмотреть. Впрочем, мы, наверное, поставим вопрос иначе, у нас такие замечательные люди...»
Другое совещание, тоже умные люди и острые речи: «Надо заняться этим всерьез. Соберемся еще несколько раз и внесем радикальные предложения в правительство!» — «А вы уверены, что нам есть что предложить? Этими вопросами во всем мире до нас занималось множество специалистов, а радикальных результатов нет». — «Ну, значит, они не так занимались. Мы живем в такое время, у нас такие прекрасные намерения...»
• Если бы так действовал старый чиновник, которому нужно срочно поставить галочку о проявленной инициативе, а там хоть трава не расти, или молодой карьерист, который хочет создать себе индивидуальную «кормушку», не подпуская к ней соседей, — подобный стиль поведения был бы вполне уместен. Но когда так рассуждают достойные, очень занятые люди, которые хотят бескорыстно сеять разумное, доброе, вечное, — это грустно. Инициативы, не вписанные в социально-культурную традицию, неминуемо заглохнут, новаторские предложения окажутся наивными, а потраченное на них время — потерянным. И можно ли говорить о восстановлении исторической памяти, иг-норируя вчерашний день? Строить мост из позавчерашнего дня в послезавтрашний, минуя вчера и сегодня?
«Все или ничего»... Пережитые нами разочарования должны были, казалось бы, выработать недоверие к максималистским лозунгам, научить различать благие намерения и реальную программу действий. Нет, звонкая фраза по-прежнему полна обаяния.
Люди погрязли в пьянстве? — Даешь повсеместно сухой закон!
Падает рождаемость? — Воспоем многодетные семьи!
Потеряно чувство истории? — Превратим все старые дома в музеи!
И ни слова о том, кто, каким образом и за чей счет все это сделает и возможно ли это вообще. Могут сказать: что плохого в революционном замахе, даже если мы выполним только часть намеченного? Но ведь идея за два-три года,
не помню уже, какие именно, перегнать США по производству мяса и молока и построить коммунизм к 1980 году тоже была неплоха, если бы только она была осуществима. Без этого непременного условия высокие цели лишь усиливают инфляцию слов и ценностей. Нереалистические цели задают масштаб, в котором любые реальные достижения покажутся ничтожными.
Но главное даже не в этом. Маниловщина — родная сестра обломовщины. Она стимулирует не деятельность, а имитацию деятельности. Никто не ждет, что на его запущенном приусадебном участке вместо картошки вырастут бананы, а покосившаяся хибарка превратится в беломраморную виллу с бассейном — тут мы все реалисты. Почему же применительно к общественным делам можно мыслить иначе? Да потому, что самые щедрые на лозунги люди и не собираются ничего делать для их осуществления. Революционная фразеология — всего лишь новая форма старой безответственности.
«Результаты — немедленно»*.. В первых выпусках «12-го этажа»! мы видели симпатичных подростков, строго вопрошавших руководителей Минпроса: «Месяц тому назад мы уже говорили о недостатках школьных учебников. Ничего не изменилось! Долго ли еще ждать?!» Это было смешно и трогательно. А если так рассуждают взрослые? Наше общее нетерпение по-человечески понятно. В отличие от подростков, у представителей старшего поколения нет в запасе 30—40 лет жизни, мы хотим увидеть плоды перестройки немедленно. Но именно так рассуждали люди, «назначавшие» сроки построения коммунизма применительно к срокам собственной жизни и совершавшие ради этого ошибки, за которые нам еще долго предстоит расплачиваться. Когда же наконец мы повзрослеем?
Подростковый синдром содержит изрядную дозу негативизма и нигилизма. Человеку гораздо легче осознать, что ему не нравится, нежели — чего он хочет. Даже само понятие свободы осознается сначала в отрицательном аспекте — от чего мы хотим освободиться и только потом в положительном — для чего это нужно. Человеку, который никуда не стремится, свобода не нужна и обременительна. Но выработать конструктивную программу действий гораздо труднее, чем критиковать других или каяться в собственном прошлом.
1 Популярная телевизионная молодежная программа периода перестройки.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ механизмы социальной инерции, о которых говорилось выше, не являются порождением или спецификой нашего общества и нашей эпохи. В известном смысле почти все они универсальны. Трудно найти более яркое описание конформизма, чем андерсеновская сказка о голом короле. Арабский поэт Абу-ль-Ала аль-Маарри еще в X—XI вв. грустно констатировал: «Человек благородный везде отщепенец для своих соплеменников и соплеменниц...» Понятия «авторитарной личности», «бегства от свободы» выработаны не нами и не на нашем материале.
Да и сами мы не одинаковы и не одномерны. Если бы в прошлом и настоящем нашего народа не было живой инициативы, предприимчивости, гражданского мужества и социальной ответственности, сама идея революционной перестройки никому не пришла бы в голову. Так что не обвиняйте меня в пессимизме и очернительстве. Просто сегодня мы должны быть, как никогда, самокритичными и не искать «виновников» на стороне.
Демократизация сама по себе, непосредственно, в ближайшей перспективе не создает ничего нового, она только выводит на поверхность то, что уже сложилось в общественном сознании, но по тем или иным причинам не могло проявиться открыто, причем это может быть как хорошим, так и плохим. В прошлые годы редакторы неизменно вычеркивали у меня слова Гегеля, что каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает, вероятно, в глубине души они считали наше правительство недостаточно хорошим. Если теперь этот абзац напечатают — значит, времена изменились. Но фраза Гегеля — не кукиш в кармане и не философский комплимент правительству и народу, а указание на органическую связь между характером и деятельностью власти, с одной стороны, и общественным сознанием, с другой.
Социалистический плюрализм предполагает умение считаться с интересами разных социальных групп. Это требует тщательно продуманной идеологической стратегии, определения ее долгосрочных и краткосрочных приоритетов, с учетом конкретных условий, места и времени.
Особое значение имеет изучение консервативных настроений и пластов сознания. Социальный консерватизм у нас обычно ассоциируется с бюрократическим аппаратом. Однако наряду с ним существует иной, «почвенный», традиционализм, критикующий действительные и мнимые
недостатки современного образа жизни с точки зрения до-индустриальной, патриархальной системы ценностей. Иногда консерватизм — проявление временной политической усталости, защитная реакция на непривычные лозунги или темпы социального ускорения. Неумение различить эти явления и найти адекватные способы обращения с ними играет на руку нашим противникам, сплачивая их разнородные силы воедино. Наш народ жизненно заинтересован в перестройке, подавляющее большинство людей искренне ее желает. Но в его историческом опыте, как недавнем, так и дореволюционном, было мало конструктивной демократической деятельности. На одном полюсе было пассивное подчинение государственной власти, дополненное скрытой неприязнью и плохим исполнением ее распоряжений, на другом — тотальное отвержение всех ее норм и институтов. В обстановке резких и болезненных социальных перемен особую опасность приобретают экстремистские группы и течения. Их идеологическая окраска может быть разной — политический и идеологический догматизм, шовинизм или местный национализм. Но всем им свойственны общие черты; воинствующая ограниченность, жесткая авторитарность мышления, нетерпимость ко всему «чужому» и стремление разрешить все проблемы разом.
Раньше с подобными явлениями боролись главным образом административными мерами, которые юридически не всегда оправданны, а социально и психологически малоэффективны. Опыта настоящей публичной полемики у партийных работников и пропагандистов мало. Комплиментарно-рационалистическая модель человека, утвердившаяся в нашей философии и психологии, замалчивает иррациональные слои общественного и индивидуального сознания. Некоторые расхожие реакционные стереотипы, например, антисемитизм, вообще не подвергались серьезному критическому анализу, как, впрочем, и многие другие шовинистические и националистические идеи. Выращенные в тепличной атмосфере бюрократического чинопочитания работники теряются в наэлектризованной атмосфере массового митинга. Разница между «публикой» и «толпой» им практически неизвестна.
За короткий срок своего существования гласность уже обрела реальную социальную основу — полифоническое общественное мнение, с которым нельзя не считаться. Между тем даже некоторые вполне предсказуемые его реакции на те или иные политические события зачастую осознаются лишь постфактум, задним числом. Видимо, всем нам нужен хороший социально-психологический ликбез.
Примечания
* Опубликовано в журнале: «Коммунист». 1988. №1. Печатается с небольшими сокращениями.
2 Макаренко А.С. Педагогические сочинения. Т. 1, С. 139.
14. Кон и.с.
ЧТО ТАКОЕ СИЗИФОВ ТРУД И КАК С НИМ БОРОТЬСЯ?1
■ ■ ч
Что такое сизифов труд...
. ■ 1. Сизифов труд — всякая потенциально полезная трудовая деятельность, актуальные результаты которой не могут быть реализованы в рамках существующего общества. Вследствие чего затрачиваемые на нее усилия становятся бесплодными, а сама работа — бесконечной. .
2. Социальные причины этого могут быть как объективными (технико-экономическая отсталость), так и субъективными (непонимание, идеологическая косность и т.п.).. ■ 3. Поскольку никакое общество, .за исключением карательной системы, специально рассчитанной на уничтожение личности, не заинтересовано в том, чтобы люди занимались бесполезной, с его точки зрения, работой,.сизифов труд является, по определению, добровольной и свободной деятельностью. Он возникает по личной инициативе субъекта и становится проклятием, только когда тот сознает, что его труд дает желаемые результаты, однако кто-то более могущественный, чем он сам, пускает их под откос.
4. Психологически сизифова ситуация — результат конфликта между высокой оценкой субъектом результативности и общественной значимости своего труда и низг. кой оценкой возможностей его реализации.
5. Сизифова ситуация тем драматичнее, чем тривиальнее и самоочевиднее ее начальные условия. Доказывать полезность и необходимость таблицы умножения гораздо мучительнее, чем обосновывать новую парадоксальную научную теорию.
6. Затяжная сизифова ситуация выключает личность из продуктивной общественной деятельности, портит ее здоровье и характер и ведет к преждевременной гибели.
7. Теоретически сизифова ситуация может быть разрешена следующими путями: а) общество в конце концов принимает предлагаемые ему результаты; б) Сизиф бросает работу; в) Сизиф погибает, надорвавшись; г) конфликт теряет значение в связи с изменением условий. Но поскольку варианты «а» и
«г» не зависят от воли Сизифа, практически он должен выбирать между «б» и «в», надеясь на «а».
W
... И как с ним бороться?
1. Если вам показалось (абсолютную уверенность дает только паранойя, а относительную — общественное признание) , что вы создали нечто социально значимое, сделайте все возможное для его реализации, с какими бы материальными и моральными издержками это ни было сопряжено.
2. Если это не удалось и вы оказались в сизифовой ситуации, установите достаточно долгий, но жесткий контрольный срок для прекращения работы, независимо от достигнутых практических результатов.
3. По истечении этого срока уничтожьте вами же созданный камень — опубликуйте рукопись, где только сумеете, подарите ее друзьям, сдайте в архив, а если она никого не интересует — в макулатуру (обязательно даром, так как обменивать собственное нереализованное творчество на предмет повышенного массового спроса неэстетично).
4. Какой бы болезненной ни была эта операция, никогда не сожалейте о ней. Вы не вырезаете у себя фунт мяса, а избавляетесь от раковой опухоли. Потомки, если до них вообще дойдет эта история, вас наверняка оправдают, а современники, не оказавшие вам поддержки, права голоса в этом вопросе не имеют.
5. Если ваше здоровье уже подорвано серией сизифовых ситуаций, постарайтесь впредь избегать социально-значимых тем и, во всяком случае, не доводите работу до стадии возможного внедрения, когда неизбежно возникает конфликт. Смотрите на свой труд как на игру, дающую удовольствие безотносительно к результату.
. 6, Если вы не можете выполнить советов 2—5, — не огорчайтесь и продолжайте действовать по правилу 1..Вы либо параноик, либо гений, либо «толкач», которому пробивание идеи доставляет больше удовольствия, чем ее разработка.; В любом случае следуйте законам собственной природы. ...... 7. Не воспринимайте разрешение сизифовой ситуации в моральных, категориях, как подвиг или капитуляцию. В силу ее абсурдности сизифова ситуация лежит вне сферы морали. В пересчете на бесконечность любой поступок приносит какие-то плоды и вместе с тем — абсолютно бесплоден. А способность бросить безнадежное дело так же похвальна, как настойчивость в отстаивании своей правоты^.
14*
Примечания
■
1 Написано в 1984 г. Опубликовано в журнале: «Химия и жизнь» 1988.
№11.
2 Все это написано на основе личного опыта, после того, как автор сдал в
макулатуру (1981 г.) научный архив по психологии юношеского возраста, собиравшийся им в течение 20 лет, убедившись в невозможности продолжать работу по этой теме. Л также после того, как он понял (1983 г.), что книга «Введение в сексологию» может быть опубликована только за границей.
Раздел 4
РЕБЕНОК И ОБЩЕСТВО
ВОЗРАСТНОЙ СИМВОЛИЗМ И ОБРАЗЫ ДЕТСТВА1
Историческое развитие общества, в ходе которого осуществляется преемственность и обновление его культуры, неразрывно связано с процессом смены поколений и межпоколенной трансмиссией культуры. Межпоколенная трансмиссия культуры — сложный социальный процесс, в котором можно выделить несколько относительно самостоятельных аспектов:
. 1) субъектный — от кого и кому передается культура, имеются ли в виду взаимоотношения вообще старших и младших, или родителей и детей, или разных поколений и
т.д.;
2) объектный — что именно, какие знания, навыки, ценности, социальные установки передаются, какие свойства общество старается привить детям и т.п.;
3) процессуальный — какими путями и способами (непосредственное взаимодействие детей и взрослых в процессе совместной деятельности, пример, формальное обучение и т.д.) осуществляется трансмиссия;
4) институциональный — посредством каких специализированных социальных институтов она осуществляется.
Историко-этнографическое изучение этих явлений составляет предмет междисциплинарной отрасли знания, которую я условно назвал этнографией детства. Наиболее важными нам кажутся три вопроса: 1) детство как элемент культуры, 2) социализация детей как способ существования и трансмиссии культуры; 3) детство как особая субкультура общества.
Натуралистически ориентированное обыденное сознание склонно воспринимать и описывать детство и юность только как инвариантные стадии развития человека или как определенные демографические категории. В действительности же детство есть культурно-исторический феномен, который можно понять лишь с учетом возрастного символизма, т.е. системы представлений и образов, в которых культура воспринимает, осмысливает и легитимирует
жизненный путь индивида и возрастную стратификацию общества.
Возрастной символизм как подсистема культуры включает в себя, на мой взгляд, следующие взаимосвязаннее элементы:
1) нормативные критерии возраста^ т.е. принятую культурой возрастную терминологию, периодизацию жизненного цикла с указанием длительности и задач его основных этапов;
2) аскриптивные возрастные свойства или возрастные стереотипы — черты и свойства, приписываемые культурой лицам данного возраста и выступающие для них в качестве подразумеваемой нормы;
• 3) символизацию возрастных процессов — представления о том, как протекают или должны протекать рост, развитие и переход индивида из одной возрастной стадии в другую; '
А) возрастные обряды — ритуалы, посредством которых культура структурирует жизненный цикл и оформляет взаимоотношения возрастных слоев, классов и групп;
5) возрастную субкультуру — специфический набор признаков и ценностей, по которым представители данного возрастного слоя, класса или группы осознают и утверждают себя в качестве «мы», отличного от всех остальных возрастных общностей.
Все эти элементы соответствуют определенным аспектам жизненного цикла и возрастной стратификации общества. Нормативные критерии возраста соответствуют стадиям жизненного цикла и структуре возрастных слоев. Аскриптивные возрастные свойства — культурно-нормативный аналог и эквивалент индивидуальных возрастных различий и свойств соответствующих возрастных слоев (классов). Символизация возрастных процессов и возрастные обряды — не что иное, как отражение и легитимация возрастных изменений и социально-возрастных процессов, а возрастная субкультура производна от реальных взаимоотношений возрастных слоев и организаций. Однако эти явления обладают известной автономией.
Нормативные критерии возраста, объективированные в возрастной терминологии, тесно связаны с развитием временных представлений и категорий. При всех этнокультурных вариациях здесь четко вырисовываются некоторые общие закономерности. Прежде всего бросается в глаза
-423
сравнительно позднее появление понятия хронологического возраста. Этимология славянских терминов «возраст» и «век», прослеженная Е. Гавловой 2, показывает, что названия, восходящие к первоначальному значению «годы» или «время», возникли позже, чем слова, восходящие к значениям «рост» и «сила». «Возраст» происходит от слова «рост», его семантика связана с глаголами «родить», «вскармливать», «растить», «воспитывать». Слово «старый» — позднейшее образование от этого корня значит поживший (ср. пожилой). Понятия, описывающие длительность, течение, собственно время жизни, являются ис-^ торически наиболее поздними. Они возникли на базе не-расчлененного понятия «жизнь», в котором количественные характеристики еще не отделялись от самих жизненных процессов.
Древнейшая интуиция времени, свойственная бесписьменным культурам, фиксирует не длительность и необратимость, а ритмичность, повторяемость, цикличность процессов. Течение жизни воспринималось архаическим сознанием не как линейный, а как циклический процесс. Тем более что субъектом его считался не отдельный индивид, а род, племя, община. Представители бесписьменных народов, как правило, не знают своего индивидуального хронологического возраста и не придают ему существенного значения. Им вполне достаточно указания на коллективный возраст, факт св.оей принадлехености к определенной возрастной степени или классу, порядок старшинства, часто выражаемый в генеалогических терминах и т.п. Такая установка типична для всех традиционных обществЗ. Там, где нет паспортной системы, этнографы и сегодня на вопрос о возрасте часто получают ответы типа: «А кто их считал, мои годы?» — или нечто весьма приблизительное.
Идея постоянства жизненного цикла подкрепляется распространенной во многих древних религиях идеей инкарнации, вселения в тело новорожденного ребенка умершего предка или его души, т.е. представлением о ребенке как о вернувшемся и повторяющем свою жизнь предке. В свете этого представления понятно и характерное для архаического сознания смешение социально-возрастных категорий с генеалогическими, вплоть до подмены первых вторыми. Пока индивидуальная жизнь еще не обрела самостоятельной ценности, а идея чередования природных
циклов не сменилась идеей развития, такая символизация абсолютно логична и естественна.
Все народы различают этапы детства, взрослости (зрелости) и старости. Но внутри этой периодизации существует множество вариаций, выявляющихся при сравнительно-историческом изучении возрастной терминологии и особенно систем возрастных степеней.
Разные культуры выделяют неодинаковое число «возрастов жизни», причем количество институционализированных возрастных степеней часто значительно меньше, чем число имплицитно подразумеваемых возрастов. Хотя возрастные степени всегда соотносятся с периодизацией жизненного пути, их непосредственной системой отсчета является возрастная стратификация и соответствующие социальные институты и нормы, не одинаковые у разных народов. Например, мужчины масаи имели в XIX в. шесть возрастных степеней, тогда как мужчины нуэр знают только две возрастные степени — мальчиков и взрослых мужчин, причем члены данных возрастных классов символизируются соответственно как «сыновья» и «отцы». Отметим также частое несовпадение числа возрастных степеней у мужчин и женщин. Это говорит о том, что мужской и женский жизненные циклы символизируются по-разному, и дело здесь отнюдь не в возрастем
По мере того как возрастная терминология отходит от жесткой системы возрастных степеней и начинает обозначать только стадии жизненного цикла, она становится более гибкой, нЬ одновременно менее определенной. Неопре^ деленность, условность хронологически выражаемых возрастных границ — общее свойство любой развитой
КуЛЬТурЫ. ;
Чрезвычайно важный факт, доказывающий условность возрастных границ и периодизации жизненного цикла, хотя она кажется основанной на инвариантах онтогенеза, — * зависимость этой периодизации от свойственной каждой данной культуре символики чисел. Хотя все народы имеют свои излюбленные «священные числа», числа эти не всегда совпадают. В греко-римской традиции, воспринятой позже в средневековой Европе, одним из главных священных чисел было 7. «Седмица» лежит в основе античных космологических представлений (7 планет), а также в основе возрастной периодизации: 7—14—21 и т.д. лет. Реже встречается идея пятилетнего цикла (у готов, салических
франков, датчан и шведов). Некоторые древние германские племена предпочитали четное число 6; у саксов, англосаксов, лангобардов, норвежцев, исландцев, баварцев и аллеманов жизненный цикл членится на шестилетние периоды: 6—12—18—24 и т.д. У африканского народа котоко «базовым» числом является 8, по их верованиям целостный человек — же состоит из 8 элементов, а жизненный цикл делится на 8 стадий. Исключительно сложная символическая система существует у бамбара.
Любая периодизация жизненного цикла не только описательна, но и ценностно-нормативна. Нагляднее всего это выступает в таких понятиях, как «созревание», «совершеннолетие», «зрелость». Фактически же нормативными являются все возрастные категории, включая понятия «детства», «юности», «взрослости» и т.д. .. Определение возрастных свойств как аскриптивных, т.е. приписываемых культурой и изменяющихся вместе с нею, может сначала показаться странным. Разве не являются наши понятия о детстве или старости отражением «реальных» возрастных свойств? Недаром в них так много повторяющегося, устойчивого. Но культурология изучает не «подлинного», конкретного ребенка или старика, а их стереотипизированные образцы в той или иной культуре. Между реальными свойствами индивидов и их образами в культуре существует обратная связь: культурные стереотипы отражают свойства эмпирических индивидов и одновременно служат им ценностными ориентациями, образцами, которым люди стараются подражать или, напротив, их избегать. Непонимание этой диалектики порождает серьезные недоразумения.
Психологи, считающие возрастные свойства простыми инвариантами онтогенеза, говорят о детстве или старости как об универсальных, вечных категориях*, которые всегда обладают одними и теми же свойствами. Но почему тогда столь изменчивы их образы в массовом сознании, философии, литературе и искусстве? Кроме того, если универсальны возрастные свойства, то такой же неизменной должна быть и структура личности. Это делает историческую социологию и психологию, равно как и этнопсихологию, невозможными и ненужными.
Представители гуманитарных наук, напротив, подчеркивают историчность и социокультурную обусловленность возрастных свойств.
Однако чрезмерная «историзация» возрастных категорий чревата опасностью релятивизма. Спор о том , когда и в связи с чем было «открыто» детство или «изобретена» юность, остается бесплодным, пока мы не уточним: а) какое содержание мы вкладываем в эти понятия и б) как соотносится история понятия с историей обозначаемого им явления, т. е. реальных поведенческих и социально-психологических структур. Здесь проявляются общие трудности
исторической и сравнительной психологии.
Конкретные «возрастные свойства» не существуют и не имеют смысла вне более общих психологических и культурологических симптомокомплексов. При этом возрастные стереотипы всегда и везде имманентно многозначны /противоречивы и амбивалентны,
Во-первых, эти образы одновременно описательны (дескриптивны) и нормативно-предписательны (прескрип-тивны). Во-вторых, онтогенетические инварианты возрастных свойств всегда существуют в единстве с культурно-специфическими особенностями (например, переходный возраст всюду сопровождается ростом сексуальных интересов, но их содержание и последствия зависят от норм соответствующей культуры). В-третьих, возрастные стереотипы многозначны, так как они отражают условность возрастных границ и терминологии. В-четвертых, любые аскриптивные свойства соотносятся не просто с возрастом как таковым, а с определенной социальной идентичностью, где возраст является важным, но не единственным компонентом.
Прежде всего аскриптивные, как и реальные, возрастные свойства тесно связаны с полом индивида и принятыми в культуре стереотипами маскулинности и фемининности. Мальчикам и девочкам одного и того же возраста приписывают разные свойства и ожидают от них разного поведения. В одних случаях эта дифференциация по полу формулируется прямо, в других молчаливо подразумевается, но существует она всегда. Многие «возрастные экспектации» вообще касаютсятолько мужчин. Детально описывая и регламентируя жизненный путь мужчины, культура очень мало говорит об особенностях развития женщин. Например, у мужчин масаев жизнь до наступления взрослости делится на четыре степени: маленький мальчик, старший мальчик, воин и взрослый мужчина, каждой из которых соответствует определенный набор аскриптивных свойств,