Мальчики сидели и смотрели на него со страхом
- Я забрал у матери письмо папы. Сегодня же напишу ему, а завтра отправлю. А мать и видеть не хочу, - сказал он и подошел к своей постели, - Попытаюсь уснуть после того, как письмо напишу.
Эли дал ему лист бумаги и карандаш. Уве сел на кровать и стал писать круглым, жирным почерком, диктуя себе под нос:
- Папа! Здравствуй! Прости, что так давно тебе не писал. Я хотел сказать, что с завтрашнего дня вступаю в Гитлерюгенд. Буду как ты – настоящий рыцарь Вермахта. Ты знаешь, кто такой Макс Биндинг? Это рейхсюгендфюрер, который придет завтра за нами. Ты мне пиши, расскажи о нем получше. Хочу знать о своем будущем учителе больше, а то он нам ничего совсем не расскажет. Как ты там? Я очень скучаю по тебе. Думаю, что скоро мы и увидимся. С уважением к тебе. Твой сын Уве.
Дописывал письмо Уве уже сонный. Положив его под подушку, парень разделся и лег, укутавшись до ушей. Эли и Фольке решили ни о чем не спрашивать.
- Бьорн, давай иди спать, - сказал Эли.
- А что с Уве? – спросил Бьорн с беспокойством.
- Все хорошо, он устал. Давай, давай, под одеяло, как Уве, - ответил Фольке, похлопав мальчика по плечу.
-Друзья вышли в коридор.
- Давай на улицу выйдем, а то тут Хассе со своей фройляйн нас заметит, - сказал Эли.
Фольке кивнул.
Они спустились по лестнице и направились к выходу. По пути им послышались голоса фрау Хассе и фройляйн Шмидт. Они шли к лестнице и о чем то разговаривали. Мальчики спрятались под лестницей.
- О чем они разговаривают? – спросил Фольке.
- Похоже, что завтра тут две семьи поселят, - ответил Эли, прислушиваясь, - И не потому ли нас в армию заберут, а Бьорна с матерью в Осло отправят? Странно.
Женщины прошли мимо и Эли с Фольке пробежали к двери, распахнули ее и оказались на улице.
- Пойдем на двор, там спокойнее, - сказал Эли.
- Почему мы не можем остаться в комнате? – спросил Фольке.
- Еще бы туалет предложил, - усмехнулся Эли, - Я бы громко рассмеялся тебе в лицо и напомнил о некой Юте Зорич, которая прячется там и выдает мамаше Зорич обо всех тайнах нашей организации.
Они пришли во двор и сели на скамейки.
- Фольке, - начал Эли, - Уве становится опасным. В порыве гнева он на все способен. Я знаю его с того дня, как мы оказались здесь. Мы тут с тридцать восьмого года, Фольке, - улыбнулся он, - Четыре года, как я знаю Уве и первый раз за эти четыре года он настолько вышел из себя.
- А что, у его родителей бывали скандалы? – спросил Фольке.
- Да не могу сказать, но по – моему, мать Уве всегда раздражало что герр Шнайдер всегда пропадал на службе. Он не изменял ей, не думай, но вот она…
- Как мать Ины Гросс?
- Не совсем, но в такой же степени тяжести. Но Фольке, я хочу сказать тебе. Его мать один раз отдала письмо герра Шнайдера моей матери, попросила от Уве спрятать. Мама положила на тумбочку, да и отвлеклась, а я возьми да прочитай его. Герр Шнайдер писал, что знает, что фрау Шнайдер переспала с каким то «еврееподобным», как он выразился. Просил развода и просил разрешения забрать Уве к себе. Ей стало не то стыдно, не то еще что, понимаешь, Фольке?
- Но почему ты Уве не сказал?
- Чтобы он мать возненавидел? Чтобы об этом все узнали – а все и узнают, потому, что крики Уве могут достигать таких единиц, что, наверное, ни у одного ученого не хватит терпения дослушать его до конца. Вообще, Фольке, - голос Эли стал тише, - его мать могут и в Равенсбрюк отправить, как осквернительницу арийской расы. Нет, ему жить с матерью и жить. Отец погибнуть может. Тут, Фольке, друг, помалкивать надо.
«Чем я и занимаюсь всегда. С того момента, как оказался тут», - подумал Фольке.
- Как мы его спасать будем? – спросил он.
Эли почесал голову.
- Все зависит от обстоятельств. Сердце Уве не смягчить любовью, но я думал его свести с Иной Гросс.
Фольке вздрогнул.
Ему нравилась Ина.
Уже давно. А мысль о том, что она будет с другим ему не была по нраву.
Но – Уве – его друг. Ему надо помочь. Чтобы он не наделал глупостей.
Да и вообще – Фольке в этой стране навеки останется чужаком.
Он не имеет права что то желать!
- Но подожди, Фольке, Ину с матерью могут в любую минуту выгнать, и наш юный рыцарь вообще решит объявить миру еще одну войну.
- А давай с Юте Зорич сведем его? – сказал Фольке с улыбкой, желая увидеть реакцию Эли.
Он увидел то, что хотел. Лицо друга вскипело.
- Ее?
- Да!
- Нет! Ее нельзя. Она моя. Лучше Ханну Кепплер.
- Ханне наш Уве не нравится.
- Понравится, я в нее верю.
Мальчики возвращались назад и тихо смеялись. Придя в комнату, они увидели, что кровать Бьорна пустует.
- Где это он? – спросил Фольке.
- Он не может быть у матери, - ответил Эли, - Надо будить Уве. Уве! Вставай! – и Эли сдернул одеяло с друга и рассмеялся.
- Фольке! Ты только посмотри!
На кровати вместе с Уве спал Бьорн, склонив голову, подобно ангелочку, над головой Уве.
- Не захотел друга одного оставлять. Почти ничего в разговоре не понял, но почувствовал, что что - то не так, - сказал Эли.
- Оставим его? – спросил Фольке.
- Нет, надо бы Бьорна положить в свою кровать. Мы здесь, он сделал все, что от него требовалось. Помоги мне его переложить.
Эли взял Бьорна на руки, а Фольке расстелил постель, и мальчики положили его, укутав одеялом. Бьорн даже глаз не открыл, сразу раскинул руки в разные стороны.
- Он такой худенький и легкий, наш дружок, сказал Эли, - не представляю, что с нами будет, когда он уедет.
Фольке почувствовал в голосе Эли грусть и вздохнул.
Элиас прав.
Бьорн стал их хорошим другом, а для Фольке, в некотором роде, земляком.
Уехать бы с ним!
Но куда?
В Норвегии тот же кошмар что и в Германии.
Да и некуда ему там ехать. Близость Родины не пожалеет – так он еще больше ощутит ее недосягаемость.
А тут кто?
А тут Эли.
Уве.
Юте Зорич в какой то степени.
Шульц, Робби, Тони, Бодо.
И Ина Гросс.
Здесь, во вражеской стране, Фольке должен сохранить какую – то частичку тепла – своих друзей. Значит, суждено ему тут оказаться.
Значит, суждено ему подстраиваться под всех них.
Но не сегодня.
Сегодня он будет думать, как помочь Уве.
А после этого он будет лелеять надежду на возвращение домой. Кто знает, может он еще сможет увидеть родные края.
КАЛИНИНСКИЙ ФРОНТ.
Санька Чирий проснулся первым от привычного чувства голода. Он, сначала, даже и не понял, где находится. Но, почувствовав запах смолы, пшенки и пороха, все понял.
- А я думал, что мне это приснилось, - сказал он самому себе, - Слышь, Ущерб, я думал, что мне это снилось!
- М-может, в-война тож-же п-приснилась?- спросил Ущерб, усмехаясь.
- Лучше бы да. Давай Корунят будить, что – то совсем они задрыхлись.
Корунята спали, обняв лежаки под головами. Их лица, смягчившиеся должно быть от сна, казались спокойными.
В детдоме все верили, что Корунята видят одинаковые сны…
Сейчас к ним подошел мальчик лет семнадцати и нагнулся, рассматривая спящих.
- Простите, ребята, а вы кто такие? – спросил он с удивлением.
- Дед Петро и Лексей нас привели, - ответил Санька Чирий.
Мальчик скрестил руки на груди.
- А этот сосед твой что молчит?
- Да заикается он немного – сказал Санька, посмотрев на Женьку.
- Что, Коля, все ли проснулись? – спросил подошедший Лексей.
-Нет, видать не все.
- И все же, - Лексей вошел внутрь, - Саша, Женя – это Коля Кузнец, наш «сын полка». В самом начале войны мы его нашли, - Лексей посмотрел в дальний угол, где Корунята спали, - что то наши однофамильцы не просыпаются.
- Да с-сейчас раз-збудим, - сказал Ущерб и подошел к Корунятам.
- В-ванька! Вс-ставай, ш-шкет! – крикнул он и сдернул одеяло с Вани. От крика вскочила даже Фая.
- Ты что это, Ущерб, вытворяешь? Получишь ты у меня такого леща, что совсем голоса лишишься! – закричала она, накидываясь на Женьку.
- Ф-файка, да т-ты что? М-мне вел-лели вас разб-будить, - сказал Женька дрожащим голосом.
- Иди сюда, сейчас я тебе одно место надеру! – угрожающе сверкнул глазами Ваня, поднявшийся со своего лежака.
- Заврался ты, шкет, никто тебя не просил их будить, - сказал Санька, подойдя к Женьке.
- Все, успокойтесь, разбудил ты нас, а для чего? – спросила Фая, успокоившись.
- Да с-смотрите!
Ребята обернулись и увидели Колю с Лексеем, наблюдающими за потасовкой.
- Это, Коленька, Иван и Фаина Коруновы. Славные ребята. Ванюша, ты на Колю с бритвой, как на нас, не наскочишь? – спросил Лексей, улыбаясь.
Ванька отрицательно покачал головой, и то потому, что его Фая незаметно толкнула.
- Коляня, посиди тут с ребятами, а я выйду, с поваром потолкую, - сказал Лексей.
Он вышел, а Коля сел напротив Корунят.
- А кто тут у вас Ваня, и кто Фая? – спросил он.
Брат с сестрой переглянулись и засмеялись.
- А ты так не видишь? – спросил Ваня.
- Буржуй он, глаза жиром заплыли, - гоготнул Чирий.
- Как-кой жир, скор-рее п-пшенка, - добавил Ущерб.
- Закройте хавальники! – крикнула Фая.
- Ты, значит, одна девочка у нас, - сказал Коля, разглядывая Фаю.
- Считай, что я – мальчик.
- И почему ты согласилась? Может, было бы лучше вместо тебя пацаненка взять?
- Как это?
- Было у нас две девочки. Одну убили, а другая без вести пропала. Жалко вас, девчонок, - сказал Коля с грустью в голосе.
- Ишь, какой старик нашелся, - засмеялся Чирий, - Тебе сколько лет, сын полка?
Коля посмотрел на Чирия с тенью усмешки.
- Мне семнадцать в марте исполнилось, - сказал он, - а тебе, шантрапа, сколько не дай, все одни разговоры. Но вам надо уже вставать, сейчас завтракать будем.
- А что, уж-же з-завтрак? – спросил Ущерб, оживившись.
- Да, давайте собирайтесь, я жду вас у выхода, - сказал Коля и вышел.
Его встретил Лексей.
- Что там, одеты ребята?
- Да, я сказал им.
- Сегодня опять пшенка. Уже позавчерашняя. Будут ли есть.
- Они сами откуда?
- Да из детдома калининского.
- Значит будут.
И Коля замолчал.
Лексей не понял внезапного молчания мальчика.
Только потом, уже сидя на кухне вместе со всеми ребятами, вспомнил, что Колька сам из рязанского детдома. Сбежал еще в сороковом году оттуда. Маялся от голода, бывало и траву ел, и конские шовяки жевал. Только в июне сорок первого его нашли в лесах калининского леса, еле языком ворочал парень. Плечо разодрано было в клочья.
И выходили его. Дали ему новую жизнь.
Сидел Лексей и думал о судьбе ребят, оказавшихся в их отряде.
Что же это за время такое пошло?!
Дети рождаются, чтобы жить! Им ничего и не надо, а тут одни мучения да слезы. И не знают ведь они ничего другого, не научены счастью – каждый сам за себя, для себя и от себя.
Но так и постоять могут друг за друга, не страшась и не волнуясь.
Да, Россея – матушка, не оставила ты детдомовцев без характеру шибкого. Так и мы тебя, голубушка, не оставим!
- Вам, ребята, необходимо пройти обучение, а там посмотрим, что можно делать, можно ли вас посылать на задания, - сказал дед Петро после завтрака.
- Если ваш Коля научился, то и мы научимся, - хмыкнул Чирий.
- Это почему ты так говоришь, Саша? У людей разные способности, - сказал Лексей, посмотрев на Саньку.
- Да он такая же подзаборщина, как и мы!
- И с чего ты это взял!
- А что я, не видел что ли, как у него бельмы шныряют от миски до котелка? У вас да у деда Петро не так, вы терпите, а у Кольки, как и у нас, терпежа нет!
«Прав пацан. Раскрыли Кольку», - подумал Лексей. Детдомовец детдомовца узнает. И ведь повадки остаются на всю жизнь, ничем не искоренить их.
Коля ничего не сказал. Нечего говорить и отрицать что то.
- А что за подготовка будет? – спросила Фая, чтобы разрядить обстановку.
- Это будет на поляне, - ответил Лексей, - Будете учиться стрельбе, диверсии – гранаты бросать, растяжки ставить. Многому вас и Коля научит – он мастер этого дела.
- Не форси только, сын полка, - гоготнул Чирий.
- Слушай ты, шкет, если рот не закроешь, то первую растяжку испробуешь лично, и твою требуху гнилую никто даже хоронить не будет! Уу, каналья! – закричал на него Коля.
- Да! Узнаю родной говор! Что же ты, брат, под человека косишь? Нешто мы не люди? Детдомовцем родился, так будь им! – обрадовался Санька, обнимая Колю.
- Да стыдно мне деда Петро и Лексея, - ответил он.
- С-стыдно у к-кого вид-дно, а когда н-не в-видно, н-но стыд-дно, то д-должно быть об-бидно! – вставил свои двадцать копеек Женька, хлопнув Колю по плечу.
- Вы, дети, успокойтесь, а то что то совсем разговорились, - сказал дед Петро, - Коля, сегодня по толу можно пройтись. Выдай по одной учебке. А завтра и по огнестрелке можно.
И ребята, во главе с Колей, отправились на поле.
- Скоро вас посвящать будут, и вы будете давать клятву партизана, - сказал Коля, когда все уже пришли на место.
- Посвящение?
- Узнаете, что это. Так, встаньте там.
Коля сам встал между Санькой с Женькой и Корунятами и достал из ящика гранату.
- Это – граната Ф-1, объяснял он, - или ручная противопехотная граната. Можно просто Фенька. Метать ее можно только из танка, или из любого другого укрытия, потому, что осколки разлетаются во все стороны, заденет как фрицев, так и вас. Поняли? Дальше. В этой гранате и есть тот самый тэнэтэ, или просто – тротил с детонатором. Что такое детонатор скажу так – просто взрывное устройство, помогающее тротилу взорваться. Делается это так, - Коля положил гранату в правую руку, разогнул усики у чеки, и, сжимая спусковую скобу, сорвал чеку. Затем, развернувшись, с силой бросил гранату в сторону леса.
- Прячьтесь! – закричал он, и все ринулись к завалинкам. Мгновение, и раздался мощный взрыв, и за шиворот ребятам полетели комья земли.
- Видели? – спросил Коля, вылезая из-под завалинки. У остальных же глаза были широко от удивления раскрыты.
- Это шок, это пройдет. Но давайте потренируемся. Санька, который Чирий, иди первый.
Парень, подрагивая, подошел к Коле.
- Значит, смотри, друг, - улыбнулся Коля и вручил гранату Саньке, - Сначала разогни усики у чеки, да, осторожнее. Держи в правой руке, если ты не левша. Скобу прижимай к самой груше. Теперь, Саня, продевай палец в кольцо и выдергивай. Так! Стой! Зачем ты кольцо выкинул? Не смей разжимать скобу, иначе мои сегодняшние слова про тебя и твою требуху сбудутся!
Коля ползал по земле в поисках чеки, но так и не нашел ее. Наверное, в яму упала.
- Саня, держи скобу! Держи, я найду сейчас эту чеку!
- Да пошли вы все, век что ли мне так стоять! – закричал Санька от злости и, размахнувшись, метнул гранату в противоположную сторону леса. Все легли на землю и закрыли головы руками. Снова раздался взрыв, но не такой мощный – видать, мало взрывчатки было, учебная же граната.
Коля посмотрел на Чирия глазами, полными слез.
- Ты что, Коляня, испугался? – спросил Санька.
Коля молча подошел к нему и положил руку на плечо.
- Ты смелый малый, - тихо сказал он.
- А чего плачешь?
- Мне песок в глаза попал.
Коля не врал – у Женьки и Корунят тоже текли слезы из покрасневших глаз.
Придя в себя, Коля продолжил обучение каждого. Но при этом соблюдалось условие – никто не бросает чеку. Так ни на кого гранат не напасешься. Все, даже Фая, справились, и Коля остался доволен.
К вечеру ребята возвращались назад в отряд.
- Коль, а ты немцев взрывал? – спросил Ваня.
Коля задумался.
- Было дело, - ответил он, - Первый раз с дедом Петро пустили под откос целый эшелон фрицев.
- Тебе страшно было? – спросила Фая, посмотрев на Колю.
Парень хотел соврать, что ни капельки, но обмануть эти глаза он просто не мог – они его насквозь видят.
- Очень, Фая, очень. Я вроде как убийцей стал. Три ночи бредил, все в жар бросало. А потом привык. Дед Петро сказал, что по – другому нельзя. Либо мы их, либо они нас.
- Им как вот не страшно нас убивать, а нам - страшно? – спросил Ваня.
- Так это им как жуков передавить, - ответил Коля, вздыхая, - Да только люди это. У них, может, и сердец совсем нет, вот и мочат всех без разбору. А у меня оно есть. Да только я для фрицев этих его не донесу.
Ваня вздохнул, поджав губы.
- Нет, Коляня, - сказал он, подтолкнув его локтем, - Один ты не донесешь, так мы все вместе с тобой донесем.
На кухне пахло грибами – это повар насобирал белых грибов и еще одних со странным именем «подзаячник». Никто не согласился их чистить, жарили прямо так. С них даже вода капала.
- Юность вспомним, - улыбнулся повар деду Петру и Лексею.
- Да мы только жарили и ели, - сказал Лексей и сел к костру.
Все с удовольствием ели горяченные грибы, но никто не обжегся. Удовольствие выражалось то чавканьем, то брызганьем слюней. Коля расхваливал своих новых учеников и особенно Саньку.
- А он взял, послал всех, да и кинул феньку! – говорил он, размахивая руками.
- Ты с-смотри, не нахвалив-вай его, а т-то начнет ф-форсить, уже к-как и-индюк раздулся, - засмеялся Женька.
- Чего индюк? Сам индюк! – пробурчал Санька, розовый от восторга.
Всем ребятам хотелось подольше посидеть, но дед Петро всем велел идти спать – с утра им на учения в поле идти.
Выспаться надо.
Уходя, Коля услышал, как Санька говорит Женьке: «Первое, что сделаю, так приду в детдом, выведу всех ребят и Аллушку, а потом подорву его ко всем собачьим потрохам, чтобы все там смешались со своей консервой тухлой!
Какой отчаянный парень! С такими и до Берлина доберешься, не почувствовав усталости. Таких бы побольше.
Дед Петро и Лексей еще сидели у костра и разговаривали.
- Молодцы ребята сегодня. Хорошо бы так на заданиях держались, - сказал Лексей.
- А скоро и увидим. Нянькаться не будем. В разведку отправим двух, да двух к диверсии подготовим. Сегодня Воронцов Ефим пришел, сказал, что в селе Сосновке проживает целая армия немцев. Значит, рядом железная дорога должна быть.
- Не обязательно так, - возразил Лексей, - совершенно рядом Гурино находится, там целая станция, вспомни, как раньше люди сначала в Гурино ездили из города, а потом лесом и полем до Сосновки. Тут может так же быть.
- Да эти канальи куда хошь дорогу проложат, - выругался дед Петро, - У них и машины стоят.
- Растяжки поставить?
- А как еще? Так и узнаем, когда «партейка» заветная прибудет, так и начнем операцию, - сказал старик.
У обоих глаза слипались, а спать никто не уходил.
- Иди, Лексейка, спать, завтра видно будет, - сказал дед Петро.
Так говорит отец родному сыну.
- Да не пойду, - махнул Лексей рукой, - тут через три поля и четыре леса фашисты, а я спать.
- Ты думаешь, им спокойнее?
- Да, а то как же? Напьются, наших девчонок перетаскают, им и хорошо.
- Значит, сынок, придется за удовольствие платить. Не до тебя им сейчас, вот и спи спокойно. Или тебе тоже под бок к бабе захотелось?
Лексей махнул рукой да и лег в свой угол. Если только под бок к жене, Еленушке, да к сердцу сынишку Егорку прижать – и в жизни бы сразу забрезжил огонек.
Только вчера пришло от них письмо. Скучают очень по нему.
И сейчас, Лексей прижимал это письмо к губам, словно бы это ручки жены и сына, которые написали ему это письмо.
Тьма непроглядная разлилась по небу, даже леса было не видать. Сложно поверить, что лучи солнца смогут ее пробить.
Но на то и дана тьма, чтобы побеждать ее.
На то дано и Солнце - красно – золотое Солнце - чтобы озарять кругом всех и все.
Где же ты, Солнце? Все во тьме тонет, как в болоте.
Никакой силой не выбраться из него без тебя.
Где же ты, Солнце?
БЕРЛИН. ЛЕБЕНСБОРН.
Рано утром фройляйн Шмидт разбудила мальчиков, заставила их умыться, выдала начищенную форму «коричневорубашечников». Фольке дико было одевать форму. Получалось, что он предает свою семью.
Получается, что он принимает сторону врага!
Негодование сжало его сердце, Фольке хотел кричать от этого. Но коричневая рубашка сдавила ему грудь и лишила возможности даже скулить.
Их привели в кабинет фрау Хассе, где за столом сидела она, брезгливо попивающая свой чай, а напротив нее сидел худощавый мужчина, одетый во всем штатском. У него был острый, пронизывающий насквозь взгляд, мелькавший с одного места на другое. Фольке подумал про себя о том, что меньше всего желал бы встретиться взглядом с этим мужчиной.
Он залезет в его душу. Он поймет – Фольке чужой среди своих.
Но опускать глаза еще более опасно.
Мальчик украдкой посмотрел на Эли и Уве, стоящих рядом с ним. Их глаза – стеклянны, лица приподняты, брови нахмурены, губы поджаты.
И где только научились так?
- Это – рейхсюгендфюрер Макс Биндинг, - сказала фрау Хассе, встав со стула, - А это – наши юные бойцы – Элиас Вагнер…
- Не надо имен, покажите список, - пробасил Биндинг. Его голос заставлял сердце Фольке дрожать. Фрау Хассе подошла к столу, нашла список и подала ее рейхсюгендфюреру.
- Я называю имена, а вы делаете шаг вперед. Роберт ван Хойтема!
Робби вышел, выпячивая грудь, и, еще больше поджимая губы.
Совсем не похож на Робби.
Кто этот парень?
- Бодо Крауз!
И так каждого по очереди.
- Фольке Мария Хольман!
Фольке вышел, стараясь держать себя так, как это делал Робби. Чтобы не смотреть на Биндинга, он отвел взгляд на свастику.
Кто бы мог подумать, что от одного ее вида станет легче, чем от проницательных глаз рейхсюгендфюрера?
- Уве Шнайдер!
Вышел Уве. Что стало с ним!
Глаза горели ненавистью, и лицо, застывшее в озлобленной гримасе, боролось с взглядом Биндинга.
Знает ли он, что эта ненависть относится не к евреям, цыганам и русским, а к самому Биндингу, любовнику матери Уве?
- Сегодня я вас отсюда забираю. Можете попрощаться со своими родителями, - сказал он.
« А что делать тем, у кого их нет?» – мысленно спросил Фольке.
- Приведите их сюда, мне надо поговорить с ними, - сказала фрау Хассе.
Фольке остановился. Желание в нем нарастало.
- Фрау Хассе, что делать мне? – спросил он.
Женщина посмотрела на него поверх очков.
- Фольке, ты останься, - сказала она.
Биндинг повернулся к мальчику.
- А где твои родители? – спросил он.
- Он сирота, - ответила за него фрау Хассе, - на нашем попечительстве. Его собиралась усыновить одна семья, но мне пришлось им отказать.
Биндинг долго рассматривал Фольке, все ближе подходя к нему.
-Твое имя! – сказал он по-шведски.
Удар! Как он понял?!
- Имя?
- Йонни…
- Он имеет шведские корни, - сказал он, - Я долго жил в Швеции. Теперь я всегда узнаю этих людей по широченным скулам, губам и по маленьким глазам. Но этот мальчик – алмаз.
«Лучше бы я был как все. Родители мгновение помучились, я же мучаюсь больше полгода!»
Биндинг что - то еще хотел сказать, но тут дверь открылась, и вошел Эли с матерью, державшей двух малышей на руках, - вошел Тони со своей худенькой мамой, у Бодо мама была беременна, у Робби – веселая, румяная мама, сразу со всеми поздоровалась. Только Уве всех позже появился, а за ним и его покорная тихая мать – фрау Беата Шнайдер.
- Сейчас мальчики выйдут, а я с вами поговорю, - сказала фрау Хассе.
Уве посмотрел на мать и вышел – ее взгляд, обращенный к Максу Биндингу, был таким жалостливым, словно она ожидала, что этот мужчина сейчас обратит на нее внимание, подойдет и поцелует. Парень поспешил выйти.
Парни стояли у окна, а Уве отвел Эли и Фольке подальше.
- Вы видели? Вы видели его взгляд? Да он не только русских ненавидит, он и немцев не любит! – горячился он.
- Фольке, а тебе он что говорил, когда мы вышли? – спросил Эли.
- Да ничего особенного, спросил, где мои родители, Хассе за меня ответила, что я – сирота, и что меня хотели усыновить, но Хассе отказала, потому, что меня в Юнгфольк призвали, - ответил парень.
- Ты, Фольке, не договариваешь что то, - сказал Уве, успокоившись, - Такой разговор не мог тебя испугать. Я вошел последним, а у тебя такое лицо было, будто ты покойника ожившего увидел. Это что он тебе сказал такого, что могло так надолго тебя испугать?
Фольке вспомнил то чувство, которое он испытал, когда Биндинг начал говорить про происхождение Фольке.
Такое чувство испытывает мастер, когда кто – то находит его тайное творение и начинает по кусочкам его раскалывать, пытаясь получше узнать, в чем его секрет!
- Уве смотри, мамы все вышли, а твоя там, - сказал Эли и отошел к своей матери. Уве не знал, что ему делать – идти ли в кабинет Хассе или дождаться ее тут.
- Фольке, я сейчас взорвусь, - сказал он. Его глаза, бессильные от ярости, наполнялись слезами.
- Она вышла, - сказал Фольке.
Да, Беата вышла вместе с Хассе и Биндингом. На ее лице Фольке прочел выражение недовольства.
Должно быть, только что не сбылась ее надежда.
У окна стояла Ина Гросс. Она смотрела на дворик, но было заметно – делает это она только для вида.
Фольке, не задумываясь о своих действиях, подошел к ней.
- Здравствуй, Ина, - поздоровался он. Девочка посмотрела на него, и Фольке увидел ее глаза. Усталые глаза, обрамляемые серыми краями.
Такие бывают только у стариков.
- Тебя в Гитлерюгенд призвали, Фольке? – спросила она.
- Да, наверное, сегодня мы уедем. Почему ты одна стоишь?
Ина со стыдом и испугом посмотрела на мальчика. Было понятно – Ина ждет мать, которая провела эту ночь явно не здесь.
Девочка живет страхом.
Она дышит им.
Отравляет себе жизнь.
- Ты, Фольке, не думай обо мне нехорошо, - сказала Ина, - А у меня через неделю день рождения, мне его не с кем отмечать.
- Сколько тебе исполняется?
- Семнадцать.
«Старше меня!» - подумал парень. А с виду такая маленькая, худая, на вид ей не больше двенадцати.
Но ее лицо, такое по-старчески усталое. Его нельзя омолодить и теми двумя хвостиками, которые Ина себе завязала за ушами.
- Еще завтра нас по врачам проведут, будут проверять, сможем ли мы иметь детей, - сказала она.
Мгновенно, выражение ее лица изменилось. В окне она увидела мать, которая шла и оглядывалась по сторонам. Ина, как только увидела ее, убежала, не сказав ни слова.
Фольке почувствовал жалость к Ине. Ее личико, фигурка – все это вызывало безграничную жалость. Парень давно замечал, что лицо девушки портилось. На нее так сильно действовала мать со своим поведением?
Эли проводил мать и теперь стоял рядом с Фольке. Уве тоже проводил свою мать и сейчас подошел к друзьям.
- Она глупа, - сказал он.
- Кто? – спросил Эли.
- Моя мать, - ответил Уве, - Завтра у них медосмотр. Она беременна всего скорее. От Биндинга. Поэтому они и разговаривали с Хассе.
- И что будет?
- Я не знаю. Я боюсь, что ее выгонят…она же замужняя…а сама с другим спит.
Уве стоял и весь дрожал от ярости. В нем боролись любовь и злость к Беате. И друзья ему ничем помочь не могли.
Около них появился Биндинг.
- Забирайте чемоданы, мы уезжаем, - сказал он, - Я жду вас на улице.
Сказал и ушел.
Такие они – рыцари Третьего Рейха.
Бьорн сидел на своей кровати и ждал, когда придут друзья. Он очень надеялся, что они захотят с ним попрощаться. А может, разрешат даже проводить.
«Жаль, что меня с ними не взяли», - подумал он.
В коридоре послышались голоса Эли, Уве и Фольке. Уве снова возмущался, а остальные его успокаивали. Первым в комнату вошел сам Уве.
- Я отцу расскажу, я не хочу, чтобы она так с ним поступала! – кричал он.
- Тебе никак нельзя этого делать, Уве, это твоя мать, – сказал Эли, взяв чемодан.
Фольке подошел к Бьорну и положил руки на его плечи.
- Что, дружок, нас ждешь?
Бьорн, улыбаясь, кивнул.
- А мне можно вас проводить? – спросил он, опустив голову, скрывая подступивший румянец.
- О чем вопрос, Бьорн, дружище? – улыбнулся Эли.
- Берем Бьорна и в коридор! – засмеялся Уве, и, подхватив мальчика, посадил на широкую спину Эли.
Такая процессия прошла по коридору. На улице их ждали матери и остальные, все улыбались мальчикам, кто то прижимал к груди младших детишек. Мальчики обняли матерей и поцеловали братьев и сестер, потрепав их по волосам.
К Фольке подошла фрау Хассе.
- До свидания, мальчик мой, - сказала она ему и обняла, погладив по светлой голове.
К Уве подбежал Бьорн и крепко обнял.
- Уве, ты больше не сердись, ты очень злишься в последнее время, - сказал он тихим голосом.
Уве вздрогнул. Если бы ему это сказала Беата или тот же Макс Биндинг, то он не придал бы их словам никакого значения.
Но Бьорн волнуется за него больше чем кто либо. Искренне, со всей любовью. Уве потрепал Бьорна по плечу.
- Ты смотри, расти большим, приедем к тебе, будем проверять, растешь ли ты большим, - улыбнулся Эли.
Вышел Биндинг, а за ним и Беата. Ее вид вывел Уве из себя.
«Смотрит как собачка, которая ждет, когда хозяин ей рафинад кинет! Но о чем я? Он никогда не сможет быть ее хозяином, а она – его собачкой!» - подумал он. Но тут Беата коснулась руки Биндинга. Мужчина не обратил на это никакого внимания.
- Отправляемся! За воротами нас ждет машина! – сказал он, отправляясь вперед всех.
- Тварь! – крикнул Уве в ярости своей матери и выбежал, не желая идти с Биндингом. Тот не изменил выражение своего лица, и спокойно продолжал направляться к воротам.
- Уве, ты что? Зачем ты так своей матери крикнул? – спросил Фольке, испуганный.
- Потому, что она заслужила это! Я не хочу такой матери!
Лицо Фольке сначала побледнело, потом побагровело.
-А у меня вообще никакой мамы нет! Была бы такая лучше, чем мертвая! – закричал он, встав в воротах. Потом прошел мимо Эли и Уве, толкнув плечом Тони, и подошел к машине.
Он не смотрел ни на кого. Страх снова возвращался к нему.
«Что я наделал! При Биндинге! Я наверно совсем не хочу жить, если решил перед смертью так высказаться!» - подумал Фольке.
Биндинг посадил всех в машину, сам сел за руль.
- Только не деритесь, - сказал он Уве, а на Фольке посмотрел косо.
Но может это только показалось?
Нет. Не показалось.
Не на Фольке Биндинг покосился.
На Йонни нехорошо посмотрел. Фольке всех устраивает.
Всю дорогу мальчики ехали молча. Эли чувствовал, что раны Уве и Фольке кровоточат, и никто не сможет их залечить. Сам Эли – не помощник. Вопросами и утешениями он только рассердит их.
- Вот мы сейчас уехали, а всех наших в душ отправят, - сказал Бодо.
- Почему? – спросил Тони, - Сейчас еще только вторник.
-А медосмотр завтра. Чувствую я, что мамочку Гросс и дочурку ее швырнут отсюда.
- Это с чего бы? Они тихие, смирные, за что выгонять?
- Потому что, дружочки мои, мамочка Гросс Ину в свет решила выводить. Так сказать, опыту своему обучить, - тихо ответил Робби.
- Хочешь сказать, Ина…?
- Нет, она не проститутка. Проституткам за это платят. А это всего только шлюха, как и ее мамочка.
- Ты что, знатоком стал? Скажи еще, что услугами ее пользовался, - засмеялся Бодо.
- Я? Да лучше евнухом остаться, - поморщился Робби.
Фольке задрожал. В его душе нарастала какая – то волна, поганая, ядовитая волна, отравляющая его внутренности, и, норовившая выплеснуться.
Как можно так поступать! То, что фрау Гросс – шлюха, и что ей все можно это понятно без слов. Но Ина! Приставать к ребенку! К девочке! Да ей еще только семнадцать будет!
Понятно, отчего Ина ходила такая больная. Она, верно, и психически теперь больна, и физически. Не подцепила бы сифилис. Да что говорить, есть много других болезней, подобных этому, что вспоминать о них.
И что за порядки в стране?! То стремятся своих защитить, а потом норовят напасть? И кто?
Собственные матери позволяют!
Не позволила бы она солдатам прикасаться к Ине, последняя не мучилась бы так.
Ина…
Ина…
Она за мать волнуется больше, чем за себя!
- Тварь! – сказал Фольке вслух. Уве посмотрел на него с пониманием.
- Ты, Фольке, свою мать хорошей помнишь, - сказал он, - А я, что не пытаюсь хорошего вспомнить, так этот ее поступок все мешается.
Фольке подвинулся к Уве, стараясь не задеть спящего Эли.
- Повезло ему, уснул, - сказал Уве.
- У него все хорошо, вот и спит.
Парень улыбнулся.
- Значит, и мы поспим, мы далеко от проблем, - сказал он.
И мальчики, устроившись поудобнее, закрыли глаза. Фольке не хотел возражать даже. Сейчас он хотел бы представить, что кругом все спокойно и хорошо.
Приехали все поздно вечером. Биндинг, разбудив мальчиков, вышел первым из машины.
- Все за мной! – скомандовал он и отправился вперед, давая понять, что ждать он никого не будет.
- Робби и Эли, давайте вперед! – сказал Тони, когда все вышли из машины.
- Это почему? – спросили мальчики.
- Вы – самые высокие и крепкие, вам проще.
- Привык всю жизнь прятаться за чужими спинами, Тони, мальчик мой, - засмеялся Эли, - Пойдем, Робби.
В здание штаба вошел сначала Биндинг, за ним Робби и Эли, за ними Уве и Фольке, и только потом Тони и Бодо. Они оказались в темном холле. Не зажигали тут, значит, света. В кабинетах светло.
Биндинг остановился у одной из дверей и сел на стул.
- Ждем десять минут, - сказал он.
Мальчики остались стоять.
Что такое ожидание? Каждый испытывает его по- разному. Влюбленные, ожидая встречи, чувствуют легкое волнение, желание увидеться и, обнявшись, рассказать друг другу обо всем, что произошло за весь день.
И это все будет сопровождаться поцелуями. Так уж заведено у всех влюбленных.
Подсудимый, ожидая вынесения приговора, знает, что его судьба в руках других людей, но теплится в его сердце слабая надежда на помилование.
Тяжело больной человек ожидает того момента, когда закроются его глаза и он уснет вечным сном. Он терзается – а что дальше будет? Что будет после того как он закроет глаза? Но эту тайну никто не знает, да и мало тех, кто стремится узнать.
Слишком коротка жизнь. Смерть – вечна.
Человек как прохожий – из дома, тихого и теплого, он пришел в гости, на вечеринку или еще куда - то. Уйти он может только когда почувствует, что засиделся…
Фольке очень волновался. Лучше бы сразу разрешили войти, чем заставляли ждать те десять минут, которые никак не могли пройти.
Десять минут дали на то, чтобы попрощаться окончательно с еще одним прошлым – с Лебенсборном. Попрощаться с Бьорном, с Иной, с фрау Зорич и ее остроглазой дочкой, с фройляйн Шмидт, с фрау Хассе.
Десять минут на то, чтобы забыть о них. Теперь ему предстоит думать и размышлять о том, какие люди сейчас будут окружать его, как он привыкнет к ним. Мысль о том, что его жизнь сломана, и к обломку приделали обломок другой, чужой жизни, Фольке был вынужден отодвигать, чтобы не возникло острого чувства того, что он живет чужой жизнью.
Только двигай не двигай, а так оно и есть. Он живет жизнью некого Фольке Хольмана. Но Фольке стал давно своим, родным человеком.
Значит, его жизнь – это и моя.
- Рейхсюгендфюрер Биндинг, войдите!
И Биндинг, поднявшись, вошел в кабинет. Прошло меньше минуты и он велел всем мальчикам войти к ним.
В кабинете, за столом сидели мужчина с женщиной, внимательно смотревшие на пришедших.
- Они могут?- спросила женщина у Биндинга. Тот кивнул, не задумываясь…
…Когда все легли спать, Уве спросил Эли, что они могут.
- Ты что, не понял? – удивился он, - Можем ли мы убить, управлять оружием, можем ли унижать? Я это так понял.
Убить? Унизить? У Фольке сердце сжалось.
Потому что он не может и не хочет!
Но кому это скажешь, те тебя и убьют.
Проснулся Эли. Он долго вертелся на кровати, словно пребывал в страшном кошмаре. Фольке, всегда очень чутко спавший, мгновенно открыл глаза, спасаясь от полудрема.
- Эли, ты не спишь? – спросил он.
- Нет.
Поворочавшись еще немного, парень сел на кровати, потом встал и подошел к окну.
- У тебя бывало такое чувство, что ты хочешь что- то забыть, а когда забываешь, начинаешь об этом жалеть? – спросил он.
Фольке посмотрел на друга с удивлением.
- Что это тебя так в лирику ударило? – спросил он.
- Когда то я с Юте дружил. Потом мы поругались из за какой то детской ерунды – то ли она мой перочинный ножик отобрала, то ли я ее кукле ногу оторвал – вообщем, с того дня мы стали врагами. Я и думать позабыл об этом. А теперь жалею вот, что позабыл.
- О чем тебе жалеть? Не о перочинном же ножике?
- Нет, мой недогадливый бессердечный друг. В этом мире есть вещи похуже отобранных ножиков или кукол – инвалидов. Есть такие вещи, которые, как я думал, чужды мне и моему поистине холодному сердцу…
- Ты влюблен в Юте?
Парень вздрогнул.
- Что? Я – влюблен? Я не настолько болен, мой драгоценнейший друг, - сказал он с видом вора, который пытался незаметно протащить пианино.
Фольке усмехнулся. Эли громко хлопнул ладонями по подоконнику
- Я помню, как зимой, после бала у нас елку принесли. Это в сороковом году было. Сказали нам - выстраивайтесь парами. Мне Юте поставили, - улыбнулся он, - Мы забыли о ссоре и просто танцевали, бегали вокруг елки. Все было так по детски глупо и невинно. Ты только не думай, Юте хорошая, добрая, почти такая же добрая как Ина Гросс… Извини, извини, Фольке, я не должен был вспоминать про Ину, - вздохнул Эли, почесав затылок с виноватым видом.
- Эли, признайся самому себе – ты влюблен в Юте Зорич. Пожалуйста, не отрицай этого, - сказал Фольке, помешав другу возражать ему, - Ты же самому себе не сможешь отрицать.
Парень усмехнулся.
- В этом мире все можно, дружок. Можно зайца курить научить, можно Уве заставить танцевать чарльстон, а можно и себя обмануть или возразить. Можно, если не задуматься – а зачем? Какая от этого польза?
Эли уткнулся лицом в подушку.
- Мне стыдно, понимаешь. Я же ее не терплю! Если от одного вида Морица Гейслера мне хотелось чесаться, то от Юте Зорич хочется чихать и плеваться, как верблюд! Я даже жениться на ней собирался только чтобы сломать ей жизнь!
- Значит, теперь надо отбросить детские обиды в сторону и перестать себя обманывать, - сказал Фольке.
- Скажи мне – зачем акцентировать свое драгоценное, как ты, внимание на какой - то детской влюбленности? – спросил Эли, подняв голову.
- Во – первых, ты не ребенок, Элиас, - ответил Фольке, подражая Юте Зорич.
- Не вариант, в душе я – дитя, - улыбнулся Эли.
Но Фольке его не слушал.
- Во – вторых, если ты не начнешь обращать свое драгоценное, как я, внимание на те чувства, которые твоему сердцу чужды, то превратишься в…, - и он замолчал, потому что на его языке вертелись слова: «В злобного эсэсовца, который не имеет своих чувств и потакает Гитлеру!».
Эли поднял бровь.
- В кого превращусь я, прошу продолжить, - сказал он, сделав обиженное лицо.
- В каменного истукана, - ответил Фольке, - А однажды, ты совсем не сможешь разглядеть любви, как вот сейчас. В – третьих, дорогой Эли, ты у нас рыцарь. Тебе по статусу положено иметь Даму Сердца.
Эли швырнул в Фольке подушку и засмеялся.
- Думаю, что стоит ей написать об этом, - сказал он, подобрав подушку и положив ее на место, - Она же не знает еще о том, какая честь выпала ей, простой девушке, не голубых кровей. Это должно дать ей смысл в жизни. Может, еще и повязку на локоть ей пришлю – Моей Дорогой Даме Сердца.
Фольке, лежа под одеялом, смеялся про себя.
Эли неисправим. Даже к любви относится с каким то смехом. Но это хорошо. Он – то, Фольке, так не сможет, да и незачем. Ина Гросс не подходит, потому, что Фольке чувствовал, что это – жалость.
«Было бы мне, кому письмо написать», - подумал он, засыпая. Его мечта исполнилась во сне.
Дома он сидел у себя за столом и писал письмо кому-то. Чувство того благоговения и счастья оставалось с ним и после сна.
В шесть утра пришел дежурный и разбудил всех.
- Подъем, солдаты, подъем! – скомандовал он. Все проснулись, только Уве продолжал лежать.
- Сегодня никому никаких поблажек. Обычный учебный день. Сначала теория, потом после обеда практика. Тут вам не Юнгфольк. Тут программа обучения, созданная Штайнером и фон Монтиньи. Молодой человек! – обратился дежурный к Уве, - Повернитесь ко мне!
Эли толкнул Уве и тот, вздрогнув, повернулся к дежурному.
- Уве Флориан Шнайдер, вы меня хорошо расслышали?
Уве кивнул.
- Рейхсюгендфюрер ждет вас в коридоре, - сказал дежурный и вышел.
-Уве, давай оставим эмоции на потом? Не хватало нам еще, чтобы вы поубивали друг друга. Ему - то ничего, а тебя под трибунал сдадут, - сказал тихо Эли.
- Ты – будущий эсэсовец, предотврати это, защити своего рейхсюгендфюрера! – усмехнулся Уве.
- Больно же я тебя накажу, солдатик. Собирайся, все собираемся, завтракать будем!
Биндинг повел их по длинному коридору к столовой.
- Что сегодня на завтрак? – спросил Эли, когда все расселись по местам.
- То же, что и каждое утро – овсянка и минералка, - ответил Биндинг.
Уве собрался было что – то сказать по этому поводу, но Фольке больно толкнул его ногой под столом.
- Молчать, Уве! – тихо пригрозил он ему. Парень посмотрел на друга со злостью, но промолчал.
- Что – то я не вижу Робби со своими прихвостнями, - заметил Эли, разглядывая столовую.
- Они за другими столами сидят, - ответил Уве, пододвигая себе тарелку с овсянкой.
Фольке присмотрелся. Все в одинаковой форме, даже выражения лиц одинаковые. Это только сегодня они не совершали утренней пробежки, наверно, праздник какой - то.
После завтрака их привели в просторное помещение с множеством скамеек. На одной из стен висел большой флаг со свастикой. Тут же находилась кафедра и письменный стол, за которым сидел мужчина лет сорока с проседью в волосах. Его лицо с плотно сжатыми губами, уродливым носом и нахмуренными бровями настораживало, даже пугало. Он поднял глаза на прибывших гитлерюгендцев. Фольке показалось, что на нем – то взгляд мужчины задержался.
«Это меня всю жизнь будет преследовать!» - подумал Фольке.
Уве и Эли стояли впереди него, выпятив грудь, чтобы их не считали за мальчишек.
- Фольке, подойди к нам! – позвали они его. Он подошел к ним, чувствуя себя неким бродягой, нашедшим убежище под старой лодкой.
Лучше находиться поблизости к друзьям, чем среди незнакомых людей.
Мужчина, закончив с бумагами, встал за кафедру.
- Внимание, солдаты!
Все разом обернулись и вскинули вперед вытянутые правые руки.
- Зиг Хайль! – послышалось со всех сторон, со всех концов зала. Фольке не успел подхватить лозунг, да и не собирался. Тут и без него громко кричат. Правда, как это всегда с виноватыми бывает, ему показалось, что на него все смотрят.
Его уже когда – то считали за свидетеля Иегова, довольно и этого. Не мало было обронено осуждений в его сторону. Спасибо фрау Хассе, которая всем объяснила, что он просто не понимает по-немецки. Сама же дала Фольке понять, что если он и дальше будет продолжать в том же духе – оказывать малейшее сопротивление их идеологии и политике – то прямая ему дорога в концлагерь. Каждый раз, выкрикивая ненавистную ему фразу, мальчик чувствовал себя предателем по отношению к своей родине.
Да, его одели во вражескую одежду, он стал «коричневорубашечником», и не сопротивляется ни капельки.
Он – один. А их всех – много. Кто он и что он против этой всепоглощающей силы?
Как говорят русские – не сказать бы где только – один в поле не воин.
Фольке делал все, чтобы не слушать речь мужчины в штатском. До его ушей долетали отрывки речи, что – то вроде: «…чтобы полностью очистить нашу Землю от всех недочеловеков!». Фольке от них впадал в дрожь и в сотый раз жалел, что не родился этим недочеловеком.
Не пришлось бы ему сейчас слушать этого.
Пытаясь вовремя вторить тройному: «Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль!», мальчик судорожно вздыхал. Скоро все закончилось и все разбрелись по казармам.
- Дежурный - враль самый настоящий! С завтрашнего дня все по распорядку будет! Нечисть какая! Поймать бы его, - мечтательно сказал Эли, направляясь за Биндингом на выход.
После обеда Эли сидел за столом и что – то писал. Уве по – всякому подходил к нему, пытаясь увидеть, что пишет Эли, но тот скрывал. Фольке сразу понял, кому адресовано письмо.
- Что, Эли, просишь выслать тебе побольше перочинных ножиков? – спросил он, улыбаясь.
Эли отпихнул парня в сторону.
- Допишу и потом попрошу заказать для тебя топор, несчастный болтун, - огрызнулся он.
Уве сел на свою кровать.
- Я попал в рабство Биндингу, - сказал он.
Фольке посмотрел на Уве. Должно быть, он испытывает отвращение к рейхсюгендфюреру, потому, что тот имеет власть не только над Беатой, но и над ним, над Уве, и над его судьбой.
Мы с тобой все понимаем, Уве! Теперь понимаем!
Эли дописал письмо и спрятал его в свою тумбочку.
- Да оставь ты это! – сказал он Уве, - Твоя мать сама с этим разберется!
Парень подскочил к Эли, его лицо подернулось судорогой.
- Может, мне ее в бордель сдать, чтобы она своей этой любовью нам денег заработала? Да мне жить не хочется! – Уве забился головой в подушку.
Фольке и Эли молчали, наблюдая за действиями друга. Но Эли не мог долго молчать.
- Ты что, позволишь себе унижаться перед этим Биндингом? – сказал он со злостью. Уве задрожал еще сильнее от своей бессильной ярости. Фольке сел к нему и положил руку на дрожащее письмо.
-Будь сильнее, Уве, - сказал он, - Эли прав, ты не должен унижаться перед этим развратником. Мы с тобой будем, Уве, с тобой.
Парень поднял свое покрасневшее лицо и улыбнулся.
- Надо написать маме, - сказал он, - Эли даст мне адресок, я видел, что ты туда пишешь.
Эли метнул подушку в сторону Уве.
- Языкастый ты наш, и для тебя я топорик выпишу.
Фольке засмеялся и сел к себе на кровать, вытаскивая из чемодана бумагу для Уве.
- Фольке, написал бы ты фрау Хассе, спросил бы ты, как жизнь, - сказал Эли.
- Да я сейчас и напишу.
Вечерело. Эли, Уве и Фольке направлялись к ближайшему почтамту. Уве положил письмо, не задерживая руку. Эли волновался, смеялся, шутливо прятал письмо, но Фольке заставил все же его положить конверт. Сам Фольке положил свое письмо с трепетом. Там он написал множество вопросов, среди которых был один, волновавший его и беспокоивший.
Как поживает Ина Гросс с матерью?
Назад все возвращались с волнением и трепетным чувством, и каждый ожидал ответов, волнующих ответов от волнующих людей.
КАЛИНИНСКИЙ ФРОНТ.
-Идите стирать свои красные галстуки, завтра вас будут посвящать в партизаны, - сказал Коля, взяв в руки щетку и свои грязные сапожища.
Фая посмотрела на Ваню, у которого не было красного галстука. Тот угадал ее взгляд.
- Меня не приняли в пионеры, Коля, - сказал он, почесав грязную шею.
- А еще Чирия не взяли, - добавила Фая, - Они не очень хорошо учились, прогуливали постоянно.
- У нас на то причина была, - сказал Ваня, нахмурив брови.
- Какая?
- Жрать охотно было!
Чирий и Ущерб возвращались от Лексея, который отругал их за просыпы. У обоих был подавленный и стыдливый вид.
- Санек, завтра нас с тобой не будут посвящать в партизан, - невесело усмехнулся Ваня.
- Это еще почему? – округлил глаза Чирий.
- Красной удавки нет потому что.
Коля посмотрел на Ущерба.
- А н-на меня ч-что смот-треть? – спросил он,- Есть у м-меня к-красная удав-вка.
Фая задумчиво осматривала мальчишек.
- Давайте сейчас я пойду к деду Петру и поговорю с ним, - сказала она, и, не дожидаясь согласия со стороны друзей, убежала. Парни только плечами пожали.
Фая вбежала в солдатскую кухню, где сидел дед Петро и разговаривал с поваром Антонычем. Увидев Фаю, он улыбнулся.
- Что, Фаинка, проголодалась? – спросил он. Антоныч уже подошел к плите, намереваясь найти что – нибудь для девочки.
- Не надо, Антоныч, спасибо, не за тем я. Дед Петро, мне поговорить с вами надо, - сказала Фая, волнуясь.
- Что же ты хочешь, дочка?
Девочка отдышалась.
- Коля нам сказал, что завтра нас в партизаны посвятят. Но у моего Ваньки и Саньки Чирия нет галстуков красных. Не приняли их в свое время. Они прогуливали постоянно, - сказала Фая.
Дед Петро посмотрел на нее с легкой тревогой.
- А что же прогуливали то они?
- По столовкам шамали, солонину с хлебом тырили и нам в детдом таскали, - заговорила она, переходя на детдомовский жаргон.
У старика глаза округлились.
- Пожалуйста, давайте их завтра примем в пионеры! Я найду красные лоскутки! Какая разница, кому клятву принимать – все же люди! Я и клятву помню! Хотите, я прочту?
Не слушая деда Петро, девочка вскочила на стул и вытянула руки по швам.
- Я, Корунова Фаина, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации, перед лицом своих товарищей клянусь!- громко начала она.
Старик подошел к Фае, снял ее со стула.
- Что ты, что ты, дочка! Не заболела ли ты?
Фая подняла на него глаза.
- Пожалуйста, примите мальчишек! Пожалуйста! Они будут хорошими!
Дед Петро вздохнул.
- Если и умрут они, то умрут не поганью подзаборной, а пионерами! Умрут за правое дело!
Фая без всякой надежды начала говорить, все тише и тише. Старик чувствовал это.
Опускает девочка руки.
- Не переживай, Фаинка, примем мы их в пионерскую организацию. Но только чтобы слушались! Клятву исполняли!
Девочка, не помня себя от счастья, побежала в свою палатку, где сидели мальчики.
- Доставайте красные одеяла, сейчас резать будем и удавки вам шить. Да побыстрее! – скомандовала она, - Вань, найди какой – нибудь уголь, сейчас под диктовку писать будешь!
Коля пожертвовал своим одеялом, махнув рукой: «Да под покрывалом посплю, а то привыкну еще к нежностям». Фая вырезала два треугольничка и, достав свой красный галстук, положила под тяжелый сундук со снаряжением – разглаживаться. Ване и Чирию отрезала по куску ткани и заставила под диктовку писать клятву пионеров, на обратной стороне – уже под диктовку Коли – партизанскую клятву.
- Будем всю ночь учить, - сказала Фая, когда мальчики спросили, во сколько можно лечь спать. На этот ответ Ваня разозлился.
- Ты совсем дури нахваталась? Я и так целыми днями в поле, на учениях этих, и так вчера Коляха мне на рукопашном мордасы начистил, не знаю как жив остался! Да пошла она вся эта клятва!
Фая вздрогнула. Из ее рук выпал лоскут с клятвами.
- Ты, гаденыш грязный! Я что, просто так бегала деда Петро упрашивала, чтобы вас приняли в этих пионеров?! Да ты еще сейчас собираешься свой облезлый хвост поднимать?! Все! Все сидите и учите! Люди будут знать, что мы не шантрапа какая-то, которую плесенью кормят! Разговор закрыт!
Коля, слышавший этот разговор, тяжело вздохнул – его тоже так заставляли учить клятвы и он тоже считал, что его жизнь от этого не изменится.
Слова есть слова.
Но смотри – ка, все изменилось. Война сама по себе не пропала, но только Колины взгляды на жизнь приняли правильное русло– появилась вера.
Вера, наполняющая смыслом, его пустую жизнь.
Всю ночь Ваня, Фая, Чирий и Ущерб учили клятвы, и всю ночь Ваня ругал себя за то, что его в свое время не приняли в пионеры.
- Меньше надо было бы учить, - сказал он Чирию.
- Или прогуливать меньше, - ответил он, усмехаясь, - Только не прожили бы никто. Что же нам за шмон столовок медаль не вручат?
Утром, тихим и промозглым, которое, казалось, ничто не сможет озарить, на поляне собрался партизанский отряд, принимавший клятву у новобранцев.
И как звонко, как чисто, звучал голос каждого, даже у заикающегося Женьки Ущерба! В этих голосах звучала надежда, которая и озаряла сердца всех людей, и с каждым словом она становилась еще уверенней.
Ваня осознавал, что так и не смог выучить клятвы, но встав перед командиром, почувствовал в себе силу.
После каждой реплики ребят воздух становился все легче и свежее.
- Я, Корунов Иван, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь горячо любить и беречь свою Родину!...
-… жить, учиться, бороться – как завещал великий Ленин!...
-…как учит коммунистическая партия!...
-…как требуют законы пионеров Советского Союза!
- Я, красный партизан, даю свою партизанскую клятву перед своими боевыми товарищами – красными партизанами, что буду смел, дисциплинирован, решителен и беспощаден к своим врагам!
- Я клянусь, что никогда не выдам своего отряда, своих командиров и комиссаров и товарищей партизан!
- Всегда буду хранить партизанскую тайну, если бы это даже стоило моей жизни! Я буду верен до конца своей жизни своей Родине, партизанскому делу!
- Если я нарушу эту священную партизанскую клятву, то пусть меня постигнет суровая кара!
- В чем даю собственноручную подпись!!!
Может быть, так казалось только по началу, но Ваня, принесший столько клятв, чувствовал, что теперь он скован по рукам и ногам. Но нет, ему это придало уверенности в своих действиях. Может, в силу своего возраста или атмосферы, в которой он рос, мальчик еще не осознавал всей важности принесенных им клятв.
Да и не было времени на какие – то осмысления. Целыми днями Ваня пропадал на поле, стрелял по мишеням, получал по носу от раззадорившегося Чирия во время рукопашного боя. Достаточно понять, что это все делается для спасения своей Родины.
Слова и клятвы могут мало значить, но только запрещено об этом говорить.
Прошел примерно месяц с того дня, как Корунят и Чирия с Ущербом посвятили в партизаны. В один из вечеров Лексей решился поговорить с дедом Петро.
- Нам больше нельзя ждать, - сказал он, - Немцы установили телефонную связь в Сосновке. Им присылают подкрепление. Надо узнать, когда по этому поводу у них собрание начнется.
- Это, Лексейка, брат, делать надо. Но кого посылать будем?
- Я хотел, чтобы наши четверо ребят отправились на разведку. Они справятся, я в них не сомневаюсь.
- Встречное предложение имею. На разведку – двух, на диверсию – других двух. Нечего всей процессией мелькать. Да и узнают их, если опять появятся.
Лексей пожал плечами.
- Кого сначала пошлем? Мальчишек?
- А Фаинку что же, на диверсию? Она же девчушка. Нервишки – то поди не выдержат.
- Коля рассказывал, что она совершенно не страшится оружия, с взрывчаткой умело обращается, глаз наметан. Да и не хочется ее в разведку посылать, боится мужланов их, не тронули бы ее. Давай ее с Ванюшкой на диверсию, а Саньку с Женькой в разведку?
Лексей задумался.
- Думаю, правы вы, товарищ командир, - сказал он, - Сообщить надо.
Дед Петро кивнул.
Ваня спокойно отнесся к приказу, а вот Фая испугалась заметно.
- А если я что – нибудь не то сделаю? – спросила она.
- Что еще за страхи, товарищ Корунова? Толовых шашек не боишься, а фрицев испугалась? Все ты сделаешь, ты же знаешь, как быть, - сказал Лексей, погладив девочку по лысой голове, - Пожалуйста, дочка, если станешь брить голову еще, то проси кого – нибудь тебе помочь. Вся головка в ссадинах кровавых!
Чирия и Ущерба собрали и нарядили в старые обноски. В руки Саньке вручили веревку, прикрепленную к саням, нагруженным углем.
- Это еще зачем? – спросил он.
- М-маскировка, - ответил Ущерб, рассматривая мешок, - А в м-мешке т-тол?
- Нет, тол мы положим когда Корунята пойдут. У вас цели разные. Вам-узнать…
-…а им взорвать, - закончил за Лексея Чирий, гоготнув под нос.
- Можно и так сказать. Давайте без шуток только. Сейчас начнем собираться все, проводим вас до леса. Там покажем, где ждать будем. Проверим сначала, не нарушился ли полевой кабель только.
Они ушли, оставив Корунят. У самих, как обычно это бывало перед очередным шмоном, было только одно на уме – не увидели бы! Не поймали бы!
Но многих ловили на одной только столовке – и Ваню ловили, и Женьку, и Басурманина – нерусского мальчика, на турка похожего – и многих других неопытных еще детдомовцев. На Саньку и Женьку еще ни разу не падала тень подозрения. Да, последний раз на них Нюрашка Захарова накапала, а Нюрашка – опасный субъект, кого хочешь сдаст, если не откупиться от нее, той же солониной или головой рыбьей. Смотря, что стырил.
А в тот раз она уже в раз обнаглела. За это ее потом и наказали. Какой раз наказывали никто уже и не помнил.
Счет потеряли.
Но с ними не будет никакой Нюрашки, только они – Санька да Женька. Кто или что сможет сдать их?
Страх.
Фрицы – то пострашнее Аллушки.
Дед Петро и Лексей шли впереди, в сторону местной водокачки, которая уже давно не работала. Там проходил кабель. Лексей сел проверять и налаживать связь, а дед Петро достал из – за пазухи кусок бумаги с наброском Сосновки.
- Смотрите, ребята, - сказал он, водя пальцем по наброску, - Деревенька небольшая, но богатая. Тут и местность густолесьем покрыта, сверху на самолетах не разглядишь ее, если только не вырубить лес. Что вам нужно сделать? Сначала, найдите их штаб – квартиру. Оттуда должна идти связь. Нарушьте ее, не мешкая, не дайте немцам с союзниками связаться! Но это не все. Узнайте время собрания в штаб – квартире.
- Да мы по ихнему не понимаем, - сказал Санька.
- Н-не ври. Мы циф-фры учили, - сказал Женька, - Н-но нет гар-рантии, что н-нам это приг-годится.
- Сейчас я вам покажу, как это будет выглядеть, - сказал Лексей, доставая огрызок карандаша и, перевернув набросок Сосновки, написал на нем: «Tagyng in 22:00 auf dun russischen Zeit».
- Таггун ин цвайон цванцих нуль нуль ауф дин руссишен Цайт, - произнес он, - Собрание в двадцать два часа по московскому времени. У них могут висеть эти объявления. Только время другое может быть.
- Ребята, время смотрите, смотрите, с какой стороны наступление. Будьте внимательны. Коля, когда ходил, выяснил, где у них резервный запас. Все это – в коровнике старом, теперь это ангар.
- Поняли мы, - ответил Санька, надвинув шапку на лоб.
Дед Петро вздохнул.
- Давайте, с Богом, сынки.
Дорога, ведущая в Сосновку, была расчищена, всего скорее для немецких машин, как определили юные разведчики. Пеших не видели, да и сами машины редко проезжали, внимание не хотели привлекать.
Да только как такие толстые, огромные чудища железные не могли не обратить на себя внимание??? Санька тотчас же про себя назван эти махины «немка – толстуха».
Появилась первая улица. По ее дорогам шагали гитлеровцы, вытягивая, как цапли, ноги. Из – под их железных касок не было видно лиц. Только сжатые губы. Мальчики вздрогнули.
Еще никогда не находились они так близко к логову врага. Санька посмотрел на Женьку.
- Пойдем?
Женька вздохнул, совсем как дед Петро.
- Ещ-ще к-как п-пойдем!
Все ближе и ближе оказывалась немецкая речь, похожая на лай собаки. Женька про себя ругал все уроки немецкого языка.
- В сторону бы отойти, нечего нам с ними по одной дороге маршировать, - сказал Санька.
Полицаи не смотрели на них. Мальчики двинулись вперед, ухватившись за веревку от саней.
- Нет, С-Санька, это им н-нечего с нам-ми по од-дной д-дороге ид-дти, - сказал тихо Женька, чувствуя, как внутри него накипает гнев.
Он увидел здание школы, которое было разрушено до неузнаваемости. А что школа, так это потому, что сохранился рядышком монументик школьницы с горном. А напротив монументика была сооружена виселица.
Пустая.
Только веревки от ветра раскачивались.
Много следов под ней, но виднелись следы голых стоп.
Совсем свежие следы.
Почти рядом прошел какой – то фриц с бабой.
Русской бабой.
Идут и смеются, пьяные должно быть. Сейчас придут домой и на печь.
У разозлившегося Женьки дыхание ускорилось, глаза сузились. Он хотел подойти к этой парочке и пырнуть их ножом, который лежал у него в кармане, предназначенный для перерезывания проводов. Так бы и сделал, если бы перед ними не появился полицай в круглых очках. От мороза они стали совсем белые, отчего лицо полицая стало страшным.
- Кто такие? Откуда? – спросил он.
Мальчики вздрогнули. Им и раньше задавали такие вопросы и их прежние вздрагивания были скорее от неожиданности.
- М-мы сир-роты, дь-дь-дядечка, - заговорил дрожащим голосом Женька, - Из л-лесу д-домой идем.
- Что в мешках?
- Угольку набрали, дяденька, - ответил Санька, пустив для вида слюни. Дурачки они и у фрицев дурачки!
Полицай не поверил ребятам. Он встал рядом с мешками.
- Вытряхивай!
Санька взял один мешок.
- Что, прямо на землю?
- Вытряхивай! Быстро!
И Санька вытряхнул один мешок. Полицай осмотрел уголь.
- Еще один мешок высыпай!
Санька и второй мешок высыпал. Женька весь вспотел от волнения, но продолжал стоять с лицом простого мальчонки – оборванца.
- П-подайте хлеб-бушка, - сказал он, шмыгая носом.
- Идите, куда шли! – велел полицай и ушел в сторону клуба.
- Пойдем за ним, там могут объявления висеть, - сказал Санька.
- А уг-голь? Н-надо соб-брать, - заметил Женька, сгибаясь над углем.
- Зачем? Если нас еще пара таких фрицев встретит, я себе всю спину согну, - проворчал Санька, но все же стал помогать другу.
Собрав все, мальчики направились к клубу. На доске объявлений висело множество листовок и все на немецком языке.
- Как там говорилось? Таггун цван… так? – спросил Санька.
Они пытались найти знакомое слово, но им это не удавалось – их отвлекали гитлеровцы, мелькавшие в дверях клуба.
- Да! Есть! С-смотри, - сказал Женька, показывая на небольшой лист.
- Да, таггун в девять. Число? Сегодня двадцать первое.
- Т-тут тоже д-двадцать п-первое. Зач-чем тут с-старым об-бъявлениям то в-висеть?
- Молчи, грусть, тебя фрицам слыхать.